Текст книги "Ледокол 2"

Автор книги: Виктор Суровов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Разведка также информировала о хозяйственных и политических приготовлениях Германии к эксплуатации советских территорий – назначались правительственные чиновники в крупные советские города, осуществлялись мероприятия по обеспечению спокойствия на Западном фронте и т. д.

17 июня 1941 г. «Корсиканец» и «Старшина» сообщили, что «военные приготовления Германии по подготовке к вооруженному нападению на СССР полностью закончены и удара можно ожидать в любое время». Сведения о близящейся войне поступали из резидентур в Хельсинки, Риме, Виши, Шанхае, Берлине, Женеве, Токио…

19 июня 1941 года агент советской разведки офицер IX управления РСХА, гауптштурмфюрер Вилли Леман (Бройтенбах), находившийся в отпуске по болезни, узнал о служебном совещании, на котором было объявлено, что в гестапо поступил приказ Гитлера: войскам вермахта находящимся у границ Советского Союза, 22 июня после 3 часов утра предписывалось начать военные действия и перейти в наступление, атаковав советские войска.

Информация шокировала Лемана, и он, оставив лечение, срочно вышел на связь с оперативным работником резидентуры в Берлине Б. Журавлевым. Вечером 19 июня 1941 года информация Лемана срочно была отправлена в Москву…

19 июня резидент в Риме Г. И. Рогатнев получил от ценнейшего агента сообщение: «Германия нападет на СССР в интервале между 20 и 25 июня». [204]

К 21 июня 1941 года о точной или приблизительной дате нападения Германии на СССР Сталин получил три сообщения политической разведки и четыре – военной. Все они (кроме 22 июня) к тому моменту не сбылись.

* * *

С учетом вышеприведенных фактов, возможно, ближе всего к истине версия, объясняющая поведение Сталина накануне 22 июня сугубо психологическими факторами. Война между Германией и СССР в 1941 г. была невыгодна обеим сторонам. В ее провоцировании были заинтересованы правящие круги Великобритании и США. В ее предотвращении – руководство Италии и Японии. Имея подобный политический баланс, Сталин уверил себя в том, что Гитлер не такой дурак, что решится в ближайшие полгода-год втянуть Германию в бесперспективную войну на два фронта, и слишком долго находился в плену этой иллюзии.

* * *

Однако если верить Резуну, советское командование, похоже, больше доверяло придуманным им бараньим аргументам, чем донесениям своих агентов. Очевидно понимая, что этому могут поверить только полные бараны, он приводит еще «аргумент». Причем речь идет ни больше ни меньше как о «поражении СССР».

Причину «поражения» Советского Союза Резун видит, как ни покажется это также смешным, в отсутствии топографических карт. Да, да, не удивляйтесь, читатель! «В вопросе о топографических картах многое прояснится, если вспомнить, что карта – это особый стратегический продукт». К этому [205] мудрому выводу Резуна подтолкнул сын Сталина Яков, который на допросе якобы сказал: «Карты подвели Красную Армию, так как война, вопреки ожиданиям, разыгралась восточнее государственной границы». Фактов больше нет, и Резун начинает фантазировать: «Командиры полков, бригад, дивизий, корпусов, командующие армиями и фронтами требуют, кричат, настаивают, вопят: товарищ Сталин, дайте карты! Без карт воевать невозможно!»

«Удивительное дело, – восклицает он, – но ни один из кремлевских историков не обратил нашего внимания на отсутствие карт как на причину поражения Советского Союза во Второй мировой войне. Официальная историческая наука обошла вниманием столь интересные сведения».

О каких «сведениях» идет речь? Не о тех ли, которые сфабрикованы шпионами? Историческая наука не обошла вниманием те из них, которые отражены в боевых документах, а они гласили: «Дайте снаряды, дайте горючее, прикройте авиацией, и мы не отступим ни на шаг». О картах никаких «воплей» не было.

Чтобы поставить точку в этой интересной «карточной» проблеме, Резун решил найти виновных и «только после этого вынести приговор». «Виновных легко найти, – успокаивает он, – и назвать их по именам… На 22 июня 1941 года Топографическое управление Генерального штаба возглавлял генерал-майор М. К. Кудрявцев. Он подчинялся непосредственно начальнику Генерального штаба генералу армии Г. К. Жукову. Вот они, два главных виновника». А раз так, то, заключил Резун, их надо было расстрелять, а Сталин их «не расстрелял и не повесил». [206]

Дальше автор «Ледокола», «Дня-М», «Последней Республики», как по кругу, возвращается к любимому мотиву: агрессор – СССР. И так без конца.

* * *

В «предисловии» к книге «День-М» Резун пишет, что его завалили письмами. Если бы писем было «килограммов сто, от такого «пустяка» можно было бы – по советской привычке – и отмахнуться. Но писем очень много. Представляете себе, что означает МНОГО?» Представляю, что это такая же ересь, как и штабеля кожаных сапог «подобно пирамиде Хеопса» в начале июня 1941 года в западных военных округах, с которых начинается и новая книга. Не было никаких штабелей сапог, большая часть рядового состава войск приграничных округов была обута не в сапоги, а в ботинки с обмотками. Так же, как не было никакого «переобувания из кирзовых сапог в яловые» в 1941 г. «для похода в Европу» – кирзовые сапоги вообще-то появились только во время войны. (Изобретатель сапожной кирзы получил Сталинскую премию первой степени). В общем, как говорится, получились «сапоги всмятку».

Правда, слова «Виктора Суворова»: «не могли разные авторы тысяч писем из России сговориться с разными авторами тысяч писем из Германии», – как будто звучат убедительно. Но хочется задать вопрос – а разве обязательно сговариваться? Не сговаривались ведь все разрушители Советского Союза, но как быстро объединились и, словно воронье, слетелись, чтобы растащить добычу и извлечь пользу лично для себя, позабыв про всех, которых в обществе большинство, но которые не [207] имеют доступа к СМИ, не имеют в своих руках миллионов.

Стоит вспомнить, как немногим ранее, когда был еще Советский Союз, подобные писатели и партийные историки вроде Волкогонова, обвиняли того же Сталина в том, что он не был готов к войне, что заранее не мобилизовал армию, не подтянул к западным границам людские резервы, технику, запасные части. И как все изменилось с развалом Советского Союза. Теперь они же пишут об обратном: как плохо «подвезли сапоги, запчасти» и другие ресурсы и не воспользовались ими потому, что захватили немцы.

Стараясь быть оригинальным хоть в чем-то, Резун «измеряет полученные письма кубометрами». Но что в этих «кубометрах»? Конечно, немцы – не мы, они не напишут, как оккупировали страну за страной, как подтянулись вплотную к нашим границам, а также и о том, что в первые дни войны кто-то из них был одет в форму Красной Армии и направлен в наши тылы для разведки, с целью диверсий, дезорганизации отступления наших войск, дезинформации и т. п.

Правда, и наши «фронтовики, прожив долгую трудную жизнь, стали писать мне, вдруг на склоне лет открывая душу, рассказывать то, что не рассказывали никому, потому что рассказывать было нельзя. Большая часть писем уже не от самих фронтовиков, а от их потомков – детей и внуков. И все сокровенное: «мой отец в кругу своих рассказывал…» – пишет «аквариумист».

Однако в качестве примера приводит почему-то «письмо из Аргентины (?!), которому посвящена [208] почти половина «предисловия» книги «День-М». Автор Кадыгров Николай Иванович. Перед войной он – старший лейтенант на призывном пункте в Минске». Именно он якобы и поведал автору о пакетах с пометкой: «Вскрыть в день-М».

Для грамотного в военном отношении человека, объективно оценивающего складывавшуюся тогда обстановку, ничего странного в том, что такие пакеты поступали на призывные пункты, нет. «День-М» – означал начало мобилизации личного состава и необходимых для нужд войны средств из промышленности и сельского хозяйства. То, на основании чего «аквариумист» обвинил Сталина в подготовке к нападению на Германию, называется коротко и просто – мобилизационной работой (планом). Они (эти планы) всегда были, есть и, надеюсь, пока будут во всех странах.

Вот если бы Резун привел хотя бы один документ, а их сотни, немецкого командования или гитлеровского руководства о сосредоточении, развертывании войск и занятии ими исходного положения для наступления с целью расширения «жизненного пространства» и порабощения русского, белорусского, украинского и других народов. Только развернутая картина подлинных событий может спасти бедную голову читателя от такого удара! Тем не менее общеизвестные элементарные факты начисто отбрасываются. Зато есть горы сапог, тысячи плакатов и заранее написанная песня «Священная война».

Интересно, что именно в Аргентину в 1945 году сбежали многие нацистские преступники и их недобитые прихвостни из числа полицаев и обслуги лагерей смерти. Ватикан при помощи католических ксендзов проложил им т. н. «крысиную тропу» за океан, по которой туда сбежали, например, такие палачи, как Грейзер, Франк и Эйхман. [209]

Резун почему-то не цитирует больше ни одного из авторов «писем» помимо «аргентинца Кадыгрова». В целом все это напоминает пародию на одного известного в свое время «экстрасенса», кстати, появившегося на советских экранах практически одновременно с появлением в печати резуновских книжек. Пародист Хазанов, изображая своего героя, говорит примерно следующее: «Я получил три мешка писем. Я на них сижу». И тут же цитирует одно из них: «Доктор, после вашего сеанса у меня сросся шов… на брюках».

* * *

Еще целый ряд «доказательств» того, что Сталин готовил нападение на Германию, Резун видит в том, что:

– на сборном пункте хранился плакат «Родина-мать зовет»;

– песня «Священная война» якобы написана заранее (оцените «наступательность» слов «Не смеют крылья черные над Родиной летать, поля ее просторные не смеет враг топтать»…);

– писатели проходили военные сборы и им были присвоены воинские звания и подготовлены предписания (как будто присвоение Симонову звания интенданта 2-го ранга угрожало Германии).

«И не только композиторы и поэты к «освободительной» войне готовились, – пишет Резун, – но и врачи, учителя, певцы, танцоры, акробаты, фокусники», добавим от себя – и будущие «эквилибристы», подобно лже-Суворову. «Поразительно, – восклицает он – но официальная пресса открыто говорит о том же».

Отбросив фокусников, акробатов и «аквариумистов», остановимся на писателях. [210]

«Вот свидетельство Константина Симонова в газете «Красная звезда» от 7 ноября 1992 года, – указывает Резун, – Симонов – любимец Сталина, Хрущева, Брежнева, герой, кавалер восьми орденов, лауреат шести сталинских премий, во времена Сталина – кандидат в члены ЦК ВКП(б). Он свидетельствует, что летом 1940 года собрали гражданских писателей и начали готовить к войне. Сам Константин Симонов был во взводе поэтов! Роты писателей (!). Год готовили, а 15 июня 1941 года присвоили воинские звания. Симонову – интендант 2 ранга, что соответствовало подполковнику».Так написано Резуном.

Открываем «Красную звезду» за 7 ноября 1992 года и читаем воспоминания самого Симонова: «Но идея поосновательнее подготовить некоторых писателей, журналистов для несения обязанностей военных корреспондентов на надвигавшейся войне с фашизмом – а в том, что эта война надвигается, никто не сомневался – эта идея продолжала витать в воздухе. И вот осенью (а не летом, как утверждает Резун) сорокового года по инициативе В. В. Вишневского ПУР организовал годичные на этот раз курсы военных корреспондентов при Военно-политической академии… Сначала занимались по вечерам в здании академии… В мае или в конце апреля выехали на полтора месяца в лагеря – в Кубинку. Мы там были своего рода (иронизирует Симонов) писательской ротой, разделенной на взводы (ни о каких взводах «поэтов» и речи нет!)… Когда вернулись числа 15 июня и нам были присвоены звания – кому политические, другим, беспартийным, интендантские, то мы были.., хотя и не военными людьми, но уже людьми, имевшими гораздо большее представление о военном ремесле…» Какое звание было присвоено самому Симонову, в его воспоминаниях нет ни слова. [211]

Цитируем дальше предисловие Резуна: «Толпа на улице (какая «толпа», где об этом он вычитал?) в те дни не могла понять смысл сообщения ТАСС от 13 июня, а советские писатели и поэты в это время уже примеряли офицерскую форму, уже обували кожаные сапоги». Симонов продолжает: «22 июня началась война, а на нас уже были заготовлены предписания, кому куда, от центральных газет до дивизионных».

А вот как эта фраза действительно сформулирована самим Симоновым в «Красной звезде»: «Ну а 22 июня началась война и на всех нас уже были заготовлены предписания; кому куда, от центральных газет до дивизионных, и 24-25 июня мы разъехались на фронты». Очередная грубая фальсификация Резуна состоит в том, что он, опуская отдельные слова Симонова, тщится доказать, что мобилизационные предписания были заготовлены заранее, и писатели отправились в войска до начала войны, а не в первые дни.

Что же касается тайной подготовки и отправки писателей, о которой пишет Резун, то следует сказать, что никакой тайны в их военной подготовке не было. Об этом сообщалось в открытой печати.

Вновь открываем «Красную звезду» за 5 января 1941 года и читаем заголовок статьи: «Всесоюзное совещание оборонных (так в тексте) писателей». В ней указывается, что «в начале марта в Москве состоится всесоюзное совещание оборонных писателей… Вчера оборонная комиссия Союза советских писателей… обсудила вопрос о военной учебе писателей. Решено создать при клубе писателей годичный военный факультет… Лекторский состав приглашается из военных академий. Закончившие [212] факультет товарищи получат квалификацию военного корреспондента».

Что же касается плакатов и песен, то никакие плакаты и песни не могли заменить танков Т-34, самолетов Ил-2, «катюш» и других видов вооружения. Понадобились два тяжелейших года, чтобы эти виды боевой техники стали производиться в достаточном количестве.

Напоследок еще один «аргумент» Резуна: «Обычное германское топливо на морозе разлагалось на несгораемые фракции». Это равноценно утверждению о воде, разлагающейся на морозе на горючие фракции.[213]

Глава 13. Боевой опыт

Каждая ошибка имеет фамилию, имя и отчество

И.В. Сталин

К 1941 году реорганизация нашей армии, ее численный рост требовали огромного количества офицеров. Проблему пытались решать расширением сети военных училищ (в 1939 году в сухопутных войсках было 63 военных училища, к началу войны – более 130. Всего в стране было 203 училища, 19 военных академий) с сокращением сроков обучения, что, разумеется, привело к падению качества подготовки командиров всех степеней.

Впрочем, даже через сокращенную подготовку прошли далеко не все лейтенанты, капитаны, полковники и генералы РККА. Так, накануне войны среди командиров полков Западного военного округа лишь 10,5 % закончили академии, только 32,1 % – военные училища. Остальные 57,4 % командовали полками после «курсов усовершенствования» (в дивизиях дело обстояло едва ли не хуже: 16,6 %, 8,4 %, 75 %. Из шестнадцати командиров корпусов девять человек имели высшее военное образование, четверо – среднее, трое закончили ускоренные курсы).

На низовом уровне нехватка офицеров носила буквально катастрофический характер. Армии приходилось довольствоваться командирами с шестимесячным сроком обучения, выпускниками полковых школ. Впрочем, не хватало и их. [214]

С учетом подобных трудностей, вызванных быстрым ростом численности вооруженных сил, например, если у нас танкистами становились вчерашние колхозники, только-только севшие на трактор, то у Гитлера – квалифицированные рабочие, которых было очень много.

Не следует забывать, что Германия имела после США самый мощный станочный парк в мире, могла производить самые современные виды вооружений, техники… Если она захватила чешские заводы Шкода, которые до этого снабжали вооружением и Англию, и Францию, то нам свои заводы надо было строить, обучать людей. Тем более что немецкая армия приобрела и опыт боевых действий. Мало иметь хорошие танки, хорошие самолеты – нужно еще и обучить, вооружить опытом тех, кто способен применить их в бою.

14 июня 1941 года начальник Генерального штаба генерал армии Жуков докладывал Сталину:

«По разведывательным данным, немецкие дивизии укомплектованы и вооружены по штатам военного времени. В составе их дивизий имеется от 14 до 16 тысяч человек. Наши же дивизии, даже 8-тысячного состава, практически в два раза слабее немецких».

* * *

Как известно, готовность к войне включает в себя не только материальную базу, но и моральное состояние личного состава вооруженных сил. В связи с этим можно отметить, что Красная Армия потеряла за первые два месяца войны около 650 тыс. человек убитыми. Иначе говоря, столько же, сколько русская армия за три года Первой мировой войны, тем не менее сохранила боеспособность, управляемость и [215] способность посредством контрнаступления добиться поворота войны в свою пользу.

Если исходить из того, что политическое руководство Советского Союза выполнило свои обязанности по подготовке страны к оборонительной войне (см. приложения), то тогда, рассуждая логически, получается, что главным виновником поражений 1941-1942 гг. является военное руководство СССР, говоря более конкретно, – тогдашний советский генералитет.

Впрочем, такая ситуация имела свои исторические аналоги. В частности, аналогичное положение дел имело место и в царской России как накануне, так и в ходе Первой мировой войны. Как отмечал в своих мемуарах занимавшийся в 1915-1917 гг. вопросами тылового снабжения на различных участках русско-германского фронта С. Е. Трубецкой: «За многочисленные поражения русской армии в Первой мировой войне главную ответственность несет высший командный состав». Далее он отмечал:

«Как самое общее правило, наша рота била немецкую роту, полк бил полк, с дивизией дело обстояло уже хуже, а дальше чем выше войсковая единица, тем больше у нас было шансов на поражение. Из таких фактов можно сделать заключение, что наше высшее командование по качеству уступало противнику. Один бывший начальник штаба одной из армий Н. Н. Стогов, споря со мной в 20-х годах в Париже, тем не менее, высказал суждение, которое я хорошо запомнил. Рассказывая об одной крупной военной операции, он сказал: «Войск навезли массу. Знаете, когда много войск, начинаешь бояться: не провернешь». С болью в сердце я читал позже самоуверенные заявления высших военных властей, начиная с военного министра и начальника Генерального штаба на секретных заседаниях 1912 г. [216]

[Закрыть], посвященных выяснению вопроса нашей дипломатической и военной подготовки. Наши военные говорили на них о «полной готовности нашей армии». Насколько выше в этом отношении стояли наши моряки с их осторожными, а не легкомысленными «ура-патриотическими» заявлениями» {10}

[Закрыть].

Но генералами не рождаются, ими становятся, проходя, как правило, всю лестницу офицерских званий. Поэтому пороки генералитета коренятся в пороках офицерского корпуса той или иной страны. Вот как описывал состояние офицерского корпуса России конца XIX века известный русский общественный и политический деятель, в прошлом кадровый офицер, С. М. Степняк-Кравчинский в своей книге «Русская грозовая туча» (1886 г.):

«Состав русского офицерства сильно отличается от того, что мы привыкли связывать с представлениями о военной касте. Наш офицер – прямая противоположность чопорному прусскому юнкеру, идеалу современного солдафона, который кичится своим мундиром, относится к муштровке солдат с серьезностью совершающего богослужение священника. В России армейские офицеры – непритязательные люди, совершенно лишенные чувства кастового превосходства.

Они не испытывают ни преданности, ни ненависти к существующему строю. Они не питают особой привязанности к своей профессии. Они становятся офицерами, как могли бы стать чиновниками или врачами, потому что в юном возрасте родители отдали их в военную, а не в гражданскую школу. И они остаются на навязанном им поприще, ибо надо где-то служить, чтобы обеспечить [217] себя средствами на жизнь, а военная карьера, в конце концов, не хуже любой другой. Они делают все, чтобы спокойно прожить жизнь, отдавая по возможности меньше времени и труда своим военным обязанностям. Разумеется, они жаждут повышения в звании, но предпочитают ожидать производства в следующий чин в домашних туфлях и в халате. Они не читают профессиональной литературы, и если по долгу службы подписались на военные журналы, то журналы эти годами у них лежат неразрезанными.

Если наши военные вообще что-либо читают, то, скорее, периодическую литературу. Военный «ура-патриотизм» совершенно чужд нашей офицерской среде. Если вы услышите, что офицер с энтузиазмом говорит о своей профессии или одержим страстью к муштре, то можно поручиться, что он болван. С такими офицерскими кадрами армия не способна предельно развивать свои агрессивные качества» {11}

[Закрыть].

Однако даже этот, пусть и непрофессиональный по духу, но, тем не менее, кадровый офицерский корпус русской армии, получивший систематическое военное образование, был фактически целиком выбит за три года Первой мировой войны.

В частности, к осени 1917 г. русские офицеры, получившие военное образование, до лета 1914 года составляли 4%, остальные 96% – были офицерами военного времени. При этом дворяне среди офицеров военного времени составляли 5%, выходцы из крестьян – 80% {12}

[Закрыть]. [218]

* * *

К концу 17-го года основу офицерского корпуса русской армии составляли выпускники школ прапорщиков, которые создавались с осени 1914 г. по осень 1916 г. и прошли 3-4-месячный курс обучения.

Эти школы комплектовались первоначально лицами, имевшими хотя бы неполное среднее образование или отличившимися в боях солдатами и унтер-офицерами, имевшими хотя бы начальное образование. В дальнейшем в школы прапорщиков принимали и с начальным образованием, а солдат-фронтовиков даже просто грамотных. Выпускники данных школ считались офицерами военного времени и не могли производиться в чины выше штабс-капитана, а после окончания войны подлежали немедленному увольнению в запас {13}

[Закрыть].

На практике этот запрет часто не соблюдался, и многие из выпускников школ прапорщиков 1914-1916 гг. к концу 1917 г. имели чины капитана или даже подполковника.

Всего в 1914-1917 гг. из школ прапорщиков было выпущено 81426 прапорщиков, на ускоренных курсах при военных училищах и Пажеском корпусе – 53785 прапорщиков. Произведено в прапорщики на фронте за боевые отличия 11494 солдата и унтер-офицера. Общее количество произведенных в прапорщики в 1914-1917 гг. – 220 тыс. человек.

Таким образом, становится понятным, почему большинство офицерского корпуса русской армии вступило в ряды Красной Армии. Сознательно или бессознательно, они понимали, что в случае победы белых, реставрации дореволюционных порядков [219] дальнейшая служба в армии для них будет закрыта. А после увольнения с военной службы они в лучшем случае пополнят собой маргинальные слои сельской интеллигенции и чиновничества, а в худшем – снова будут пахать землю.

Именно эта категория унтер-офицеров и офицеров военного времени, 1890-1900 гг. рождения, выходцев из среды среднего крестьянства, с начальным и изредка неполным средним образованием в 20-30-е годы составила основную часть командного состава Красной Армии, а к 1940 г. составляла и основную массу генералов Красной Армии.

Чисто мужицкая цепкость и неуемное стремление пробиться наверх, не считаясь с количеством чужих отдавленных ступней, сочетались у них с присущим русскому зажиточному крестьянству подобострастием к начальству и презрением к нижестоящим. Все это, вкупе с низким уровнем общего и военного образования и фельдфебельско-унтерским типом личности, делало их малоспособными к самостоятельному повышению своего общеобразовательного и военно-профессионального уровня. Их основные интересы лежали за пределами воинской службы, сводясь к самоутверждению посредством усиления внешних признаков власти.

В фондах Музея героической обороны и освобождения Севастополя хранится машинописныйтекст воспоминаний И. М. Цальковича, который в 1925-1932 гг. был начальником управления берегового строительства Черноморского флота. В одном из разделов своих воспоминаний он между прочим отмечал, что в середине 20-х годов командный состав ЧФ делился на две равные части. Одна состояла из бывших кадровых офицеров царского флота, другая – из бывших кондукторов, флотских [220 – иллюстрация][221] фельдфебелей, унтер-офицеров и боцманов. Обе эти части сильно враждовали друг с другом, единственное, что их объединяло – «Стремление выжить матросню из Севастопольского дома военморов им. П. П. Шмидта (бывшее Офицерское собрание)».

Понятно, что с такими задачами было не до повышения своего профессионального уровня. При таком генералитете – из числа бывших фельдфебелей и унтеров, наиболее ярким и всесторонним воплощением которого является личность Г. К. Жукова, генерала армии в 1941 г. – удивительно не то, что Красная Армия терпела поражения, а то, что они не приобрели еще более катастрофического характера.

Красную Армию во многом спасло то, что уровень военного искусства гитлеровского генералитета оказался также намного ниже того, какой имели кайзеровские генералы во время Первой мировой войны. Об этом мимоходом упомянул в своих мемуарах К. К. Рокоссовский.

Это подтверждается конкретными фактами. Когда в апреле 1918 г. один из германских корпусов, направленных в Крым с целью его захвата, столкнулся на Перекопском перешейке с частями Красной Армии Крыма, то командовавший им генерал Кош не стал штурмовать занимаемые красноармейскими частями выгодные позиции в лоб, а предпочёл обойти их вброд, через Сивашское озеро, выйдя таким образом в тыл оборонявшимся.

Спустя 33 года, в сентябре-октябре 1941 г., такое решение просто не пришло в голову командующему штурмовавшей перекопские укрепления 11-й немецкой армии генерал-полковнику Манштейну. Он предпочел гнать свои дивизии в лоб на перекопские укрепления, потеряв при их взятии за два месяца 10 тыс. солдат и офицеров убитыми, или [222] столько же, сколько все германские вооруженные силы потеряли в 1939 г. во время захвата Польши. Мысль о возможности обойти советские позиции вброд через Сиваш не пришла в голову Манштейну и спустя 10 лет, когда он писал мемуары «Утерянные победы».

Впрочем, такое понижение оперативно-тактического уровня германского генералитета вполне объяснимо. Имея 16 лет (1919-1934 гг.) армию в количестве 100 тысяч человек, без боевой авиации, танков и тяжелой артиллерии, нельзя было не утратить определенные навыки в вождении крупных масс войск.

* * *

Победы Красной Армии стали возможны только тогда, когда в 1941-1942 гг. под влиянием военных неудач существенно обновился ее генеральский корпус. Когда генеральские звания и должности стали получать родившиеся в 1901-1910 гг. полковники, которые поступили на службу в Красную Армию рядовыми красноармейцами в годы гражданской войны или в 20-е годы. Наиболее известным из этого поколения генералов Красной Армии является И. Д. Черняховский, который начал в 1941 г. войну в звании полковника, а погиб в 1945-м в звании генерала армии.

Генералы, которые начинали свою военную карьеру красноармейцами в годы гражданской войны или в 20-е годы, относились к подчиненным без фельдфебельско-унтерского хамства и гораздо лучше воевали.

Весьма показательна в этой связи биография Героя Советского Союза И. К. Провалова. В 1927 г. он – рабочий-шахтер, в возрасте 21 года призывается в Красную Армию. В 1929 г. командиром [223] пулеметного расчета принимает участие в боях с китайцами на КВЖД. После окончания действительной военной службы в 1930 г. поступает в пехотное училище. В 1932-1936 гг. командует взводом, ротой. В 1937 г. оканчивает курсы среднего командного состава и в звании капитана назначается начальником штаба стрелкового полка. Спустя год, в августе 1938-го, он, командуя 120-м стрелковым полком 40-й стрелковой дивизии, участвует в штурме сопки Заозерная в ходе советско-японского конфликта на озере Хасан. Во время одного из боев получает тяжелое ранение и в госпитале узнает о присвоении ему звания Героя Советского Союза и о досрочном производстве из капитанов в полковники.

Однако такой головокружительный взлет не вызвал у него переоценки своих возможностей, и когда после его выхода из госпиталя, командующий советскими войсками на Дальнем Востоке комкор Штерн предложил ему должность командира дивизии, то 32-летнего свежеиспеченного полковника охватили такие раздумья:

«Итак, мне предлагали командовать дивизией. Я понимал, что боевой опыт у меня есть, но он никак не мог компенсировать недостаточность моего военного образования. По сути дела, оперативное искусство было для меня за семью печатями. Попав в госпиталь, в избытке имея время для размышления, я пришел к выводу, что главная моя задача – учиться. Родилась мечта об академии им. Фрунзе» {14}

[Закрыть].

Когда Провалов в ответ на предложение Штерна принять командование дивизией сказал, что желает поступить в академию, то тот воспринял это как личное оскорбление. Затем аналогичная сцена повторилась в разговоре с начальником [224] управления по командному и начальствующему составу НКО армейским комиссаром 1-го ранга Щаденко. И только проявленная Проваловым воля, настойчивость позволили ему настоять на своем и поступить в академию. Свой рассказ об этом Провалов заключил следующим мнением:

«Когда я летел в Сталино, я вдруг представил себе, что 383-ю стрелковую дивизию прибыл формировать тот самый свежеиспеченный полковник из 1938 года. Вот после академии – в самый раз».

В свете вышесказанного любопытно, что из пяти маршалов 1937 года лишь Буденный, невзирая на славу и чины, в возрасте 49 лет закончил академию. У остальных «руки не дошли».

Подвести итог главы дадим ярому «антикоммунисту» – Василю Быкову. В опубликованной им в 1995 году статье, посвященной «цене» войны и крайне резко «обличающей» методы ее ведения, В. Быков вместе с тем утверждает исходя из своего военного опыта:

«Существует распространенный миф о том, что неудачи первого периода войны вызваны, кроме прочего, репрессиями среди высшего комсостава Красной Армии… Но ведь репрессировали не всех… И первые же месяцы войны показали полную неспособность прежнего командования… Очень скоро на полководческие должности по праву выдвинулись другие командиры… и, как ни странно, именно на их опыте кое-чему научился и Сталин. Может быть, впервые в советской действительности идеологические установки были отодвинуты в сторону…» {15}

[Закрыть] [225]