Текст книги "Моя война. Чужой"

Автор книги: Виктор Мишин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Услышали нас не сразу, еще минут двадцать ничего не происходило. Мы ползли в направлении фашистов, Олегу чуть проще, у него раны немного легче, а вот мне было очень больно. Рана, видимо потревоженная моим движением, стала обильно кровоточить. Ощущаю себя буквально в луже. Хотя я и так в луже. Вон, вся форма немецкая уже промокла. Но внутри, под бельем, я точно ощущаю противную липкую влагу. Эх, получится что-то или нет, решится, я думаю, в ближайшее время. Если нас разоблачат немцы, то просто пристрелят, и баста. Но если прокатит и нас отправят в госпиталь… Блин, хоть это и будет вражеским тылом, но что-то я прям хочу туда! А знаете, почему? Да потому, как прекрасно представляю себе перспективы оказаться сейчас в нашем госпитале. Думаю, сдохну я там быстро и надежно. А вот на фрицев надежда есть…

– Кто тут?! – голос. Грубый, настороженный голос, вещавший на немецком языке. Фрицы появились как-то внезапно, может, я отвлекся и не заметил, не знаю.

– Унтер-офицер Шлоссенбах, – первым подал голос Олег, у него и речь намного лучше, я хоть и стал отлично говорить на немецком, но все же Олег говорит как-то свободнее, что ли. – Помогите, мы немецкие солдаты!

Реакция немцев мне понравилась. Они не побежали опрометью, а осторожно, страхуя друг друга, стали выходить из-за деревьев. Было их трое, я почти не могу их разглядеть, лежу неудобно, но вроде простые солдаты вермахта, не эсэсовцы. Почему появилась надежда? Думаю, если бы тут были фрицы, которые знали тех немцев, под чьей личиной мы сейчас, пошли бы более уверенно. Тут же они осторожно подошли и осматривают нас, но оружием не бряцают. Не опасаются то есть.

– Вы ранены, унтер-офицер? – наконец произнес один. Здоровый такой детина, наверное, под метр девяносто будет, лежа на земле точно не разглядишь, подошел и присел над Олегом.

– Помогите, у меня ранение в голову, у рядового Блюма пробита спина, да и вообще он серьезно пострадал… – да, это, кстати, было еще одним слабым местом в нашей афере. Форму фрицевскую нам Матросов с Валеркой, конечно, постарались привести в похожий на нашу вид, но несоответствия ранений и дыр на одежде не скрыть.

– Вы можете идти? – спросил детина.

– Я, наверное, смогу. Рядовой точно нет… – Олег попытался встать, немец ему помог. Выпрямившись, мой друг достал документы и предъявил фрицу. Затем с видимым усилием проделал это с моими. Будем надеяться, что фрицы не разглядят неточность фотографии, да и кровушкой они заляпаны, как бы случайно.

Надо отдать должное фрицам, бумаги хоть и просмотрели, но быстро. Вопросов не возникло. Были они по другому поводу.

– Унтер-офицер, как вы здесь оказались? – фрицы уже сооружали носилки для меня, но тот здоровый так и продолжал общаться с нами. Точнее, с Олегом. Я играл близкого к смерти солдата вермахта.

– Нас взяли русские партизаны. Мы были в поисковом отряде лейтенанта Гроссе… – номер части Олег не говорил, фриц видел его в документах, – выдвинулись на поиски партизан, оцепили участок. Нас трое было, одному солдату не повезло, партизаны убили его самым первым. Черт возьми! – выругался Олег, как же натурально у него это получатся! – Эти бывшие колхозники научились так тихо ходить по лесу, нас застали врасплох.

– Если они не бегут как лоси по лесу, спасаясь от наших солдат, то могут быть очень скрытными и опасными, – соглашаясь, кивал здоровяк фриц. – Меня зовут Отто, фельдфебель Отто Хайфельдт, вас далеко утащили, унтер-офицер. Здесь в районе пяти километров ответственность нашего батальона, а мы с вами даже не из одного полка. – Ладно хоть не Ником его зовут. Был в моем времени гонщик один, с такой же фамилией. А, да ладно, я вон, пока в Ровно тогда сидел, собственными глазами видел гауптмана Шумахера, чего уж тут какой-то Хайфельдт.

– Я даже не знаю точно, куда нас утащили. Был без сознания, как и мой солдат, – Олег указал на меня.

– Я что-то слышал о вашем подразделении. Кажется, ваш полк располагался южнее нас, дивизия-то одна.

– О, я надеюсь, что вы поможете нам туда добраться, господин фельдфебель? – закинул удочку Олег.

– К сожалению, господин Шлоссенбах, мы пеший патруль, наши машины далеко, а вам нужно скорее к врачу. Мы доставим вас в расположение своей части, это гораздо ближе. Но госпиталя у нас нет, а батальонная санчасть вам, я думаю, не поможет. Особенно рядовому. Хороший госпиталь только в Курске. Извините, но когда вы в него попадете, я не знаю, – фельдфебеля окликнули, и он кивнул в ответ. Носилки были готовы. Ох, что я испытал, когда меня, как цацу, водрузили на носилки двое немцев и понесли… Только за это уже можно помирать. Враги бережно таскают, где бы записать? Это было бы смешно, если б не было так грустно. Просто больно уж очень, в груди просто огонь. Я и так был без сил, а тут еще с этими приготовлениями вообще ослаб. В общем, я тупо вырубился уже через несколько секунд. Куда нас тащили, сколько времени, понятия не имею. Очухался только от тряски. Было очень неприятно, что сдавливало меня с обеих сторон, и, открыв глаза, я попытался посмотреть. Стоны и скулеж были мне ответом на мои вопросы. Я был в кузове грузовика, а рядом лежали раненые немцы. Ого, где это их так славно потрепали? В кузове штабелями лежало по крайней мере человек пятнадцать. Все в бинтах, у кого-то ноги, у кого-то головы. В общем, фрицы были изрядно побиты. Осмотревшись, покрутив головой, не обнаружил Олега. Стало немного страшно, как-то мы это не учли. Неужели ранение у моего товарища несерьезное и его не отправили со мной вместе? Тут кто-то похлопал меня по плечу, и, превозмогая сильнейшую боль, я машинально задрал голову, чтобы посмотреть.

– Лежи, Блюм, лежи, все хорошо. Тебя немного почистили, скоро будем в госпитале, и ты поправишься. Твоя мама еще увидит тебя, если все будет хорошо, получишь отпуск в родной фатерлянд и отдохнешь как следует! – Олежка чешет, как по писаному. Оказывается, я лежу где-то в центре кузова, а впереди, у меня за головой, еще были немцы.

Выдохнув в ответ, я прикрыл глаза. Боль была, да, но мне стало явно лучше. То ли это чистка ран помогла, то ли отдых, все же в беспамятстве я был долго. У нас одна проблема сейчас, Олег-то не вырубается, а вот я… Кто знает, как я себя поведу, когда буду вновь отключаться? Раз до сих пор меня еще не пристрелили, значит, пока не бредил, этого я очень боюсь. А ну как на русском вдарю, что тогда?

Грузовик сильно трясло, ладно еще хоть дождя нет, погода радует. А то бы еще и буксовали в грязи, то еще удовольствие. Водитель вел машину быстро, словно не раненых везет, а дрова. А объяснялось все просто, позже Олег сказал. Наши самолеты частенько летать стали, а едем днем, вот фриц и гонит, чтобы побыстрее уехать подальше. Как и предположил тогда в лесу на болоте фельдфебель, везли нас в Курск. Не скоро еще отобьем наш старинный город у врага. Вот же гадство, сколько я бумаг отправил, рискуя попасться своим же, но все тщетно. Нет, какие-то подвижки были, мелкие, но, судя по ним, я понимал, что материалы получены. Еще улетая на это задание, я слышал, что сняли Тимошенко. Уж чего-чего, а это точно был знак, что мои бумаги дошли туда, куда нужно. Здесь не случилось харьковской бойни, так как не было Барвенковского выступа вообще. Может, тем самым я сделал только хуже, в плане территории мы потеряли больше, чем в это же время в моей истории. Но, думаю, количество жертв будет меньше, так как не случилось котла. Наши выстроили оборону, но удары Вейхса с севера, а Гота и Паулюса с запада отбросили нашу группу армий сразу к Воронежу. Думаю, что хреново подготовились наши к обороне, только этот вывод напрашивается. Теперь-то я немного по-другому на эти вещи смотрю. Мое вмешательство сыграло на руку немцам, они провели свою операцию, как и задумывали, не отвлекаясь на Барвенково. А наши войска, как ни крепили оборону западнее Воронежа, но немчура прорвала ее. Нас ведь и закинули сюда именно из-за того, что фронт рухнул, да так стремительно, что, думаю, в ставке сейчас ад! Таким образом, немцы еще летом могут подойти к Сталинграду, что будет… Главное, вряд ли теперь мои «записки» будут воспринимать всерьез. Но я все же напишу. Напишу именно то, что я думаю о подготовке к обороне, ведь ее по сути и не было. Сука, там наверняка опять Хрущ делов наделал, как и тогда под Харьковом. До последнего сидели с Тимошенко и рапортовали Сталину, что все в порядке и силы немцев преувеличены, вот и получили тогда минус почти триста тысяч солдат. Сука кукурузная, сто процентов он повлиял на эту ситуацию. Или виноват я сам. Теперь продвижение фрицев хоть и не было таким быстрым, как в сорок первом, но они уже на тех позициях, где должны были оказаться гораздо позже.

Если все пойдет хорошо с немецким госпиталем, то есть если нас не раскроют фрицы, представлю информацию как добытую в тылу врага. Надо будет расписать все так, будто бы немцы нахваливают наших генералов за то, как они плохо воюют. Упирать на то, что не была создана нормальная оборона.

Во всем этом радует пока только одно: людей потеряно гораздо меньше. Не было котлов, не будет тысяч пленных и убитых, а это все чуть позже сыграет на руку уже нам. Если, конечно, командование правильно все рассчитает. А то ведь наши могут запросто похерить людей и в другом месте. Да, дел я, похоже, наделал немало, как знать, что будет, но надеяться будем на хорошее.

От размышлений меня отвлек Олег. Наклонившись ко мне, что-то прошептал на нашем языке. Мне даже страшно стало, а ну как немцы услышат, вон их сколько в кузове. Но на деле оказалось, что шептал Олег так тихо, что я и сам не мог разобрать.

– Я тебя не слышу, – ответил я на немецком, но так же тихо.

– Говорю, – Олег приблизил свои губы вплотную к моему уху, – жопа будет в Воронеже! Ты не видишь, а мне все видать, тут степи, солдат немецких… тьма просто, да и танков до хрена!

Я просто кивнул в знак того, что понял. Хотелось самому взглянуть, да никак. Спеленали врачи фашистские так, что еле дышу.

В груди так и полыхал огонь, разве что чуть-чуть послабее. Было больно, и стало ясно, зачем скрутили. Если бы руки были свободны, я бы уже весь извертелся, а так сил нет даже с боку на бок повернуться. Да и фрицы давят с обеих сторон. Хорошо их где-то покрошили, вон как стонут. Ничего, это вам, суки, еще повезло, дружков ваших мы тут и похороним. В этих степях, лесах и оврагах!

Как привезли в госпиталь, я не видел. Очнулся позже, видимо опять вырубало. То, что это был госпиталь, сразу стало понятно. Более или менее чисто, и пахнет так, как только в больнице может пахнуть.

Руки были свободны на этот раз, так что первым делом почесался. Вши зажрали тогда в болоте, хоть и привыкаешь к ним со временем, да полностью все равно не забудешь. Уж жрать-то в нас нечего, а всю пьют, собаки кусачие. Огляделся, насколько смог. Палата небольшая, коек много. Я лежу практически возле двери, и обзор приличный. Тихо, у немцев тут «тяжелые», что ли, лежат, или спят все? Вроде за окном светло…

– Рядовой! – услышал я чей-то голос. Довольно грубый, надо заметить, голос. Повернув голову в направлении этого самого голоса, увидел солдата в форме. Сидел себе на стульчике, книжку читал.

– Да? – еле слышно, сиплым голосом ответил я.

– Очнулся? Сейчас доктора позову. Он приказал сразу его звать, как очнешься. Ну ты и спать! Двое суток, как операцию сделали, а он все не просыпается… – солдату эта собственная речь, видимо, юмором казалась, а мне было больно и страшно. Не в первый раз у фрицев в тылу, но настолько в беспомощном состоянии еще не бывал.

Я просто еле заметно кивнул ему и прикрыл глаза. Только было подумал о так надоевшем кашле, как тот не замедлил вернуться. Казалось, от боли глаза выскочат. Я пытался унять кашель, но становилось только хуже. Меня вырвало прямо на свою же грудь и кровать. Рвало кровью и какой-то тягучей слизью непередаваемого цвета.

Спустя какое-то непродолжительное время заявился, видимо, врач. Он быстро и решительно сунул мне в рот какую-то трубку, или шланг, я даже не понял, и я почти сразу почувствовал облегчение. Затем осознал, что мне внутрь качают воздух. На другом конце шланга виднелись меха, наподобие тех, что в кузнице стоят, только очень маленькие.

– …внутреннего кровотечения нет, но через перебитые органы попало много крови. Слишком долго его сюда везли, – распознал я речь врача, говорившего кому-то обо мне.

– Они с еще одним бойцом долго пробыли в болоте у русских в плену. Когда их нашли, то сразу сюда доставили. Раньше не могли, – это был еще один незнакомый мне голос.

– Ясно. Так что вы хотели, герр Шульц?

– Мне нужно допросить его, в тех местах, откуда их доставили, работала диверсионная группа противника, нужно знать точно, погибла ли она…

– От него вы этого точно не узнаете, по крайней мере в ближайшие две, а то и три недели. Он потерял много крови, ранения очень серьезны. Да, думаю, недели три он точно ничего вам не сообщит.

– Жаль, это могла быть очень ценная информация, – тот, которого обозвали герром Шульцем, расстроился. Это было отчетливо слышно по интонации в голосе.

– А как же второй? Тот ведь вполне в здравом уме. Да, у него также тяжелое ранение головы, частичное скальпирование, но он в сознании.

– Ссылается на провалы в памяти. Говорит, что долго был в отключке, даже не помнит, как их тащили в болота. Нападение помнит, да и то не совсем все ясно. То ли бой был, то ли к ним подкрались, ничего определенного.

– Я все понимаю, герр Шульц, – вновь заговорил док, видимо придумал, что сказать, – но тут вам не повезло. Да и думаю, какая уже разница? Ведь прошло много времени.

– В той местности погиб мой родственник. Сами понимаете, когда мне по службе доложили о новых раненых, сообщив, откуда они, я сразу заинтересовался. Мой кузен был танкистом в четвертой армии, они стояли в готовности «один», когда на них упали диверсанты. Там мутная история, расследуют ее не наши, армейские. Все прибрали себе парни из ведомства Гиммлера.

– А что там черным надо? – Ух ты, в вермахте тоже не слишком любезно отзываются об эсэсманах.

– Говорю же, там дело темное. Похоже на предательство. Полк стоял в лесу, укрытый со всех сторон. Разведка красных вряд ли его могла обнаружить. Это был резервный полк, очень сильная группа. Штурмовики, истребители танков. Их готовили на случай флангового удара красных. А тут диверсанты. Они смогли уничтожить несколько машин, перебили кучу солдат и растворились. Нет, они тоже понесли серьёзные потери, но кто-то уцелел. Вот «черные» и копают, кому бы из наших статью навесить! – Блин, да у фрицев, похоже, в карательных органах такой же беспредел, как и у нас. Наверное, везде одинаково.

– Так, солдат, если больше не потеряешь сознание, то через часок прикажу покормить. Только пока бульон, думаю, ты и ему сейчас будешь рад. Хотя рвать тебя все же еще будет часто.

– Если будут изменения в его здоровье, дайте знать, герр Кроппе.

– Хорошо, герр Шульц. Как всегда, был рад с вами поговорить. – Глаза у меня были прикрыты, но казалось, я даже увидел, как эти двое пожали руки друг другу. – Столько ран, – это док уже, похоже, сам с собой говорит, – и все какие-то странные. Словно он не обращался за помощью даже тогда, когда был серьезно ранен…

– Что вы говорите, док? – вновь донесся голос Шульца. Блин, он, похоже, еще не ушел.

– Да отметин на нем много, давно воюет?

Твою маман, док, ты не мог это сказать чуть позже, когда исчезнет из палаты этот дотошный фриц!

– Странно, в документах сказано, что его совсем недавно перевели на Восточный фронт. Он был в Европе, а там уже давно не стреляют особо.

– Да тут и осколочные есть, и пулевые. Да, интересный экземпляр!

Сам ты экзема. Ботаник очкастый. Лять, он сейчас этого особиста немецкого точно заинтересует.

– Я проверю, когда и где он был, может, что узнаю. Но вы правы, док, странно это…

Я вновь лежал и молчал. Скучно, до неприличия. Час назад в меня пытались влить бульон. Пах он… Но не вышло. И сразу плевался, в горле ком стоял, не лезло ничего, так еще и вырвало в итоге. А запах у бульончика был и правда очень хорош.

Дни потянулись один за другим, похожие друг на друга настолько, что казалось, это и вовсе один и тот же день. Было скучно и совсем не страшно. Немцев то выписывали, то добавляли новых. Новые досаждали, орут, мать их, так, что мне и самому пришлось делать то же, чтобы не выделяться. Вроде я и рад должен быть, вон как наши их калечат, но, видимо, не все во мне еще сломалось. Было даже жалко их. Особенно, когда двух танкистов привезли. Мать моя женщина, как они орали, когда с них одежку срезали… Не забуду, наверное, никогда. А ведь по другую сторону фронта еще хуже! Там с нашими ребятами особо не церемонятся, терпи, и баста! Тут, конечно, более человечные врачи. Вон, хоть меня взять, переворачивают регулярно, осторожно, спокойно, даже неудобно от такой заботы. Тем более, я ж им не свой. А первое время после операции, думаю, вообще наркоту кололи, легко как-то было, хорошо.

В госпитале ничего не происходило. Пару раз были вербовщики, интересные люди. Солдаты еще чуть живые, палата-то у меня для только что оперированных, а они уже объясняют все прелести возврата на фронт. Хорошо работают. Те фрицы, кто более или менее в чувствах, даже приободряются. А пропаганда у них какая! Ух. Оказывается, русские чуть ли не за Уралом уже, осталось чуток, вы уж давайте, камрады, выздоравливайте скорее, а то вам и войны-то не останется, не успеете заработать свой «Э-Ка». И ведь раненых пробирало, многие подтягивались и принимали воинствующий вид. Но как я понял из разговоров, это были в основном всякие артиллеристы, минометчики и прочие, кто на переднем крае и не бывал. Они тут почти все с осколочными. Кто под бомбежку угодил, кто еще как. Нет, не спорю, это тоже очень страшно, я вот и сам так попал, признаюсь, если бы сразу не зацепило и был бы в сознании, вряд ли смог бы удержать штаны от намокания. А то и похуже чего. Но было показательно, когда один сапер не выдержал и заорал на этих пропагандистов:

– Вы, сволочи тыловые! Вы сами-то были на передовой? Когда иваны в атаку идут, там не об «Э-Ка» думаешь, а как бы не обделаться. Слышали их «ура»? – он это по-русски сказал. – Вот! Что вы тут людям головы морочите? Оклемаемся и вернемся, куда мы денемся! Там войны еще не на один месяц!

«О, фриц, даже не на один год!» – подумал я и чуть не улыбнулся.

– У вас какое ранение? – спросили возмущавшегося фрица.

– Пулевое, в грудь навылет. Снайпер, наверное. Мы переправу наводили, когда мне прилетело. Как кувалдой в грудь на! Еле выловили из реки, унесло на несколько метров.

– Вы вернетесь в строй?

– А куда я денусь? Дырку заштопали, двигаться смогу, и вернусь, конечно. Хотелось бы домой съездить, мать увидеть, сестренку обнять, но вряд ли будет отпуск…

– Вам положены десять дней, они предусмотрены уставом…

– Уставом много чего предусмотрено. А где было то, что предусмотрено, зимой под Москвой? Мы там чуть не в лед превратились, одеваясь кто во что мог!

Это, фриц, ты зря, поставят тебе отметку в личное дело, что ругаешь устав, а следовательно, и того, кто его писал.

Вот примерно такие разговоры шли, пока я был совсем бревном. Об Олеге думал, конечно, мы на такой случай договорились еще там, на болоте, чтобы каждый показывал себя максимально тяжелым раненым. Это чтобы, не дай бог, на фронт не послали. Вот умора-то будет, уйти в немецкую армию! Друга я не видел, но знал, что он должен быть тут, где-то в госпитале. Нас же вместе привезли, вряд ли он уже оклемался.

С удивлением узнал, что девушки санитарки были нашими, русскими. Два фрица, во время выноса уток, попытались заговорить с сестрами. Те молчали, две их было, а когда выходили из палаты, то одна и бросила тихо:

– Не добили гадов, скоро ручонки загребущие распускать начнут.

Как они тут оказались, неизвестно, но то, что они этому не рады, это точно. Наверное, в приказном порядке заставили, ведь я нахожусь в бывшей нашей советской больнице, девчонки, наверное, тут работали раньше, вот и сейчас трудятся. Осуждать их не стану, жить-то как-то надо. Им же с Большой земли продовольствие не шлют, есть что-то нужно. Да и не больно их спрашивали, как я думаю, приказали и пригрозили, вот и все. Но относятся к раненым они хорошо, на себе почувствовал. Хоть и без сочувствия в глазах, но делали все осторожно. Хотя их не допускали до чего-то серьезного. Перевязки, уколы, все делали врачи немцы, девушки же выносили утки, переворачивали солдат с боку на бок, и все, пожалуй. А, еще обтирали время от времени, не давая вонять. Главврач, серьезный такой мужик, на Эйнштейна чем-то похож, следил за этим всерьез. Да уж, отличия с советскими госпиталями налицо, как говорится. Чем чище пациент, тем больше вероятность его излечения.

Через четыре скучных, опостылевших недели мне разрешили попробовать встать. Не получилось. Сил не было, представьте! Ноги тупо не держали. Врач тогда прописал мне усиленное питание и ежедневные тренировки. Ко мне стал каждое утро приходить специальный человек, даже не в солдатской форме, и заниматься со мной и, как оказалось, с еще кучей солдат. Это был не массаж, а что-то вроде сидяче-лежачей аэробики. Сначала тупо поднимал ноги и руки по очереди. Через несколько дней эскулап заставил попробовать проделать упражнение, вроде как на пресс. Это я прямо в постели складывался пополам. Да, мне подсунули щит из тонких досок под матрас, спать теперь ужасно тяжело, зато вроде как стало что-то получаться. Еще через две недели я уже вставал. Но только для того, чтобы делать наклоны, приседания – блин, как у немцев все интересно! Меня как будто в олимпийскую сборную готовят.

Говорили фрицы мало, что мне было на руку. Да я еще и ссылался на то, что слышу неважно, да старательно заикался в разговоре. Делал это настолько натурально, что за этот месяц, даже чуть больше, привык это делать не задумываясь. Главное же для меня в этом бесполезном лежании было то, что я стал отлично понимать речь. Говорят-то вокруг много, я уже и думать начинаю на немецком.

Через полтора месяца моего нахождения в госпитале в саду на прогулке меня нашел Олег.

– Твою мать, наконец-то! – чуть не вскрикнул я.

– Тише ты! – шикнул мой друг. – Беда, командир.

– Чего еще-то случилось? – насторожился я.

– Меня выписывать собираются…

– Хорошо, чего ты переживаешь? Свалишь, будешь ждать меня где-нибудь поблизости…

– Ты не понял, Андрюх, меня на фронт выписывают!

– Как это? Мне и то уже объявили, что будет отпуск. Даже бумаги показывали. Я с этим чуть не спалился, правда, предлагали домой написать, еле отбрыкался. Сослался на то, что хочу сделать сюрприз. Так я рядовой, почему тебе не дают отпуск?

– Вот именно, что рядовой. У фрицев не хватает младшего командного состава, я ж унтер, помнишь?

– Млять! – только и выдохнул я.

– Вот и я о том же. Чего делать-то?

– Все будет зависеть от того, как тебя отправят, – начал я, – если поедешь один, сам понимаешь, вали куда хочешь. Если командой…

– Да мне уже отделение подобрали, из таких же, выздоравливающих. Они из отпусков возвращаются прямо сюда. Ну, не в госпиталь, в город. Получают предписание и ждут отправки. Так что я, блин, далеко не один. Как свалить?

– Слушай, ну а что, за тобой постоянно следят? Можно попробовать свалить на вокзале, а еще лучше – во время следования. Ехать-то далеко, поезда будут останавливаться, да и просто ход замедлять. Слушай, Олежка, да справишься! – я реально считал, что это не проблема.

– Так я без тебя не хочу… – вдруг заявил друг. – Представляешь, даже если и получится, то что я нашим-то скажу?

– С этим и правда хреново. Там мурыжить будут будь здоров!

– Вот, а я что говорю.

– Ну, не за фрицев же воевать! – удивился я. – Надо к своим, там главное – связаться со школой…

– И как я это сделаю? – скорчил гримасу Олег. Словно я хрень несу.

– Куда бы ни попал, требовать связи с представителем нашей бригады. Мы ж спецы все же, мало ли где ты был. Тебя на задание отправили…

– Которое мы не выполнили!

– Ну, шухер-то мы знатный учудили. Авиацию да, не вызвали, но сам понимаешь, не всегда идет, как планируешь.

– Короче, я не знаю, что делать! – твердо заявил Олег.

– Устав немецкий учить, а то спалишься, со своим отделением!

– Да его я наизусть помню, еще в школе ОМСБОН учил.

– Блин, Олег, – меня вдруг осенило, – ты ж, вообще-то, у нас штатный радист!

– И?

– Так тебе ж только станцию найти, сам свяжешься с кем нужно. Позывные знаешь, частоты тем более. Выкрутишься, я верю в тебя.

– А ты?

– А что я? – удивился я. – Как получу направление в фатерлянд, дорожные документы, так и свалю на хрен отсюда!

– Как добираться будешь?

– Да я сейчас как новенький буду, пешком дойду, если нужно будет. Не ссы, радист, прорвемся!

Как оказалось, я рано радовался. Нет, Олег уехал, с этим все нормально было. Уж не знаю, как там дальше, надеюсь, выйдет к своим. У меня же черная полоса явно задержаться решила. Мне как будто небеса решили отомстить за что-то. Мои надежды и планы рухнули в один миг, когда я услышал слова:

– А кто это? – Их задала одна женщина в штатском.

Я находился в госпитале уже больше трех месяцев, сентябрь начался, когда меня вызвали к коменданту госпиталя. Я-то шел, думал, документы готовы, довольный был. У меня тут вообще дружба с немцами шла, за своего меня принимали буквально все. А что, рядовой, окопник, ранен серьезно, значит, свой в доску парень. Даже пил с ними тайком принесенный кем-то шнапс. Но особистам об этом знать не обязательно, умолчу в будущем.

Постучав в дверь на втором этаже, я толкнул ее на предложение войти. А когда вошел, сразу и радость исчезла.

– А кто это? – она стояла возле стола коменданта и смотрела на меня. Женщина не старая, лет сорок пять, довольно привлекательная. Высокая, стройная, в строгом костюме и со значком на лацкане пиджака.

– Рядовой Блюм, по вашему приказу явился! – отрапортовал я, почти не заикаясь. Комендант был спокоен до этого момента, но после слов женщины навострил уши и встал.

– Это не мой сын! – вновь подала голос женщина. Вот это я попал!

– Как, вы в этом уверены? – комендант вышел из-за стола. – Он сильно похудел, ранения никого не красят, фрау Блюм…

– Да что же, я сына не узнаю? Он ведь не мертвый стоит здесь. Он чем-то похож, но это не Эрих!

То, что я ей незнаком, было понятно без слов. Разве так встречают собственную мать? Блин, а ведь этот Блюм, которого мы утопили в болоте, что-то говорил о матери, вспомнить бы, что именно, я тогда ни хрена не соображал… А, точно, он говорил, что она какая-то заслуженная, в смысле, член партии не из последних. Вот почему она тут. А еще потому, что я, как мудак, не стал писать ей письмо. Она-то ведь их присылала, ей сразу сообщили о ранении сына и о том, что он в госпитале. Я боялся писать, ведь она бы поняла, что пишет не сын, но никак не думал, что она сюда притащится.

– Рядовой, как вы объясните это? – очнулся, наконец, комендант.

– А что тут объяснять? – я сделал вид, что удивлен. – Мое имя Эрих Блюм, но это не моя мать.

– Но в ваших документах указано, что вы из Мюнхена, есть полный адрес… Да мы ведь и с родственниками связались по данному вами адресу! А вы еще не хотели им отвечать, – черт, припомнил сука, – теперь понятно!

– Что вы сделали с моим сыном? – тетка едва не накинулась на меня с кулаками. Боевая фрау. Я отшатнулся и хотел открыть дверь, но ствол «вальтера», направленный на меня, заставил передумать.

Фрау отошла в сторону и упала на стул, а комендант уже куда-то звонил. Через минуту в палате были четверо солдат и главврач. Тот тоже, блин, подлил масла в огонь.

– А еще думаю, откуда у него осколочное ранение, причем, по виду, так от авиабомбы, да и все тело в шрамах, как будто он несколько раз уже был серьезно ранен. А в личном деле ничего нет…

– И вы молчали? – взревел комендант. – Впрочем, теперь с ним будут разбираться другие люди. Ефрейтор! – Один из четверки солдат вытянулся в струну. – Взять! – как собаке приказал.

И меня взяли. Случилось то, чего я так боялся с самого начала войны. Черт, боюсь пыток. Боюсь, что не выдержу и начну говорить. А сказать у меня много чего есть…

В гестапо был выходной. Ну, это я так решил, потому как меня не повели сразу на допрос, а сунули в камеру. Это была одиночка, холодная и сырая, но я теперь не тот умирающий лебедь из болота. Меня так отреставрировали, что я теперь надеялся пожить. Как быть, что делать? Извечный вопрос.

Ночь прошла быстро, я заставил себя поспать хоть немного, а то сонного завтра быстро утомят на допросе. Заявились за мной ближе к обеду. Готовились, видимо. Вопросы посыпались, как из МГ-34.

«Кто? Что? Когда и куда?» – ну и в том же духе. Отвечал спокойно, как мог.

– Рядовой Блюм. 314-й пехотный…

– Зачем ты врешь, тебя же признали самозванцем? – со мной пока еще спокойно говорили.

– А что, воевать за фюрера преступление? – попробовал я.

– Что? – следак так удивился ответу, что было даже смешно.

– Ну, а что я сделал-то? Почему в гестапо? Я воевал, выполнял свой долг, да, загремел в госпиталь, но не по своей воле, иваны постарались…

– Кто ты такой? – повторил уже более нервно следователь. И я плюнул в сердцах. Все равно уже взяли, не отвертеться. Коси не коси, а самозванец я, тут и доказывать ничего не нужно. Шлепнут, и будут правы.

– Да обычный солдат. Красной Армии солдат, – уточнил я. Ну, а что мне, дальше скрывать? Смысл? Отхрерачат так, что буду просить пулю. Зря, что ли, восстанавливался? А так, может, еще и поживу чуток.

– Кто? – аж поперхнулся следак.

– Ну я же сказал, – пожал я плечами.

– Как, как ты здесь оказался? – следак судорожно расстегивал ворот кителя.

– Ой, да это та еще история… Я был серьезно ранен, одежка пришла в негодность. Кто-то из бойцов предложил переодеть меня в форму вермахта. Это бойцы между собой говорили, я был практически все время без сознания. Очнулся, а тут солдаты вермахта. Обыскали, нашли документы этого Блюма, ну и отправили в тыл. Что, мне нужно было кричать на весь свет, что я русский? Зачем?

– Я такой наглости еще не встречал! – выдохнул следак.

– Ага, – кивнул я, – я тоже. Ну сами посудите, как мне было поступать?

– Значит, простой солдат? – вошел в роль следователь.

– Ну да, – кивнул я.

– Так могли поступить только со старшим по званию!

– Ну, я и был старший среди них. И по возрасту, и по званию. Ефрейтор я. Мы в лесу сошлись с несколькими бойцами, что также выходили из окружения, ну и…

– Ты не похож на обычного солдата, я их много видел! Ты комиссар?

– Упаси бог! – аж перекрестился я. – Какой я, на хрен, комиссар? – возмущению моему не было предела. – Да комиссара бойцы в такой ситуации просто бросили бы, а не стали бы слушаться.