Текст книги "На критических углах"

Автор книги: Виктор Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

XV. РАЗДУМЬЕ

Серая масса облаков кое-где провисла космами. С утра не переставая шел дождь. Стекла окон, заштрихованные косыми линиями дождевых капель, едва пропускали свет. В адъютантской, помимо пяти членов бюро, были Комов, Юдин и комэска Толчин.

«Устроили трибунал! – подумал Астахов и с неприязнью посмотрел на замполита. – Это его, Комова, рук дело! Требовал суда офицерской чести, не вышло – настоял на бюро!»

Преодолевая неловкость, говорил сержант Гришин. Перед ним были офицеры, и обсуждалось поведение летчика, хорошего летчика, к которому он питал искреннее уважение.

– В прошлом году я был в отпуску, ездил домой под Кимры, – говорил Гришин. – И вот приходит ко мне тетка Алексеевна и говорит: «Я, Саша, к тебе за советом, что мне делать с моим шелопутом, совсем от рук отбился, чистый разбойник. Хочу ехать в военкомат, просить, чтобы его в армию взяли. Одна надежда, что из него армия человека сделает». Я это говорю к тому, чтобы вы знали, как простая женщина относится к армии. Сам я так думаю, наша армия – политическая сила, ее душевная чистота – наше оружие. Я не верю, чтобы старший лейтенант Астахов положил пятно на звание офицера комсомольца. Бывает, на колдобине споткнешься, случилось такое и с товарищем Астаховым. Думаю, человек выправится.

– Разрешите слово! – попросил Бушуев и, получив молчаливое согласие Николаева, сказал с несвойственной ему запальчивостью. – Хорошо, товарищ Гришин, если, как ты говоришь, «человек выправится», ну, а если не выправится? Посмотрите протоколы наших собраний за последние два месяца. Кем занималась комсомольская организация эскадрильи? Астаховым! Выправился Астахов? Нет! Чем дальше в лес, тем больше дров!

Не поднимая головы, Астахов исподлобья посмотрел на Бушуева и с горечью подумал: «А ведь мы друзья…» И, словно угадав его мысли, Бушуев сказал:

– Мы – друзья, вместе учились в школе, вместе прибыли в полк, и я считаю, что часть его вины лежит и на мне. Что же произошло с Астаховым? Был человек примерным комсомольцем и вдруг свихнулся, так что ли? Нет, товарищи, это не так! В нем были и раньше ростки эгоизма, заносчивости, склонность к противопоставлению себя коллективу. Нет слов, Астахов способный летчик, поэтому все мы, его товарищи, многое спускали ему с рук, а в его сознании зрела уверенность в том, что ему все можно, что он пуп земли, вокруг которого все вертится. Был у меня недавно разговор с Астаховым, так знаете до чего договорился этот самовлюбленный Нарцисс?![9]9
   Нарцисс – синоним самовлюбленного человека – по греческому мифу о Нарциссе, влюбившемся в свое отражение в источнике.


[Закрыть] «Когда я в воздухе, – говорит он, – земля подо мной маленькая, люди словно букашки, и я, крылатый, сильный, над ними!»… Он весь тут, в этом утверждении! Это не только смещение перспективы, это хорошо знакомая всем нам, летчикам, утрата ощущения себя в пространстве – кажется тебе, что самолет кабрирует, а ты идешь в отвесное пикирование и тебя ждет взрыв и смерть, в данном случае – политическая смерть. Приведу еще один штрих, достаточно характеризующий Астахова… Анна Васильевна, его мать, получает четыреста рублей пенсии, но сын ничем не желает помочь матери. Больше того, он даже не пишет ей. С матерью Астахова переписываюсь я. Каждую неделю она присылает мне письма, справляется о сыне, а главное, не жалуется на его молчание. Она говорит, что виновата сама. У Анны Васильевны хватило мужества признать свою вину. Я считаю, что и мы, его товарищи по работе, члены комсомольского коллектива, должны признать, что есть доля и нашей вины в ошибках комсомольца Астахова.

Так же неожиданно, как начал свое выступление, Бушуев закончил, сел и отвернулся к окну.

– Кто хочет слова? – спросил Николаев.

Наступило неловкое, знакомое всем молчание, когда каждый из присутствующих считает, что ждут именно его выступления, и в то же время молчит. А за окном все еще шел дождь, но местами уже были видны голубые просветы неба.

– Ну, давай, секретарь, скажу я, – словно нехотя произнес Юдин. – Все комсомольцы знают, что Астахов подал заявление о вступлении в партию. Перед лицом такого решительного шага в жизни человек должен…

Говорил Юдин, затем слово взял Николаев и, как всегда, темпераментно и образно говорил о целеустремленности человека, о его высоком призвании. Только майор Комов отказался от выступления.

Бюро закончилось в два часа. Астахов вышел первый, зашел в спецчасть, взял «Инструкцию», поднялся в комнату политпросветработы, сел в кресло и перевернул страницу.

Астахов смотрел невидящим взглядом на страницы «Инструкции». Чувство пустоты и одиночества было гнетущим. Так он просидел больше часа, затем спустился вниз в спецчасть, сдал «Инструкцию» и вышел из штаба. Он было направился в столовую, но, подумав, что сейчас там еще много обедающих, что все будут пялить на него глаза и, чего доброго, сочувствовать, остановился и повернул в сторону леса. Затем, вспомнив, что шел дождь и в лесу должно быть сыро и неприветливо, задержался посередине дороги, не зная куда себя деть. Вдруг что-то влажное и холодное коснулось его ладони. Астахов, увидел Чингиса. Пес ласково терся боком о его ногу. Он. приласкал собаку и услышал за своей спиной:

– Хорошо, когда собака друг, плохо, когда друг – собака, – сказал Евсюков.

«Верно! – подумал Астахов. – Его друг оказался собакой!»

– Ну что, товарищ старший лейтенант, чем кончилось бюро? – с участием спросил Евсюков,

– Получил «строгача», – с горькой усмешкой бросил Астахов.

– Ничего, за одного битого трех небитых, дают. Обедали?

– Нет.

– Хотите перед обедом стопочку коньячку? Ночью полетов нет. Погода сырая, надо душу погреть.

– Хочу.

– Пойдемте.

Евсюков повел его в сторону пожарного навеса. Здесь было сухо. Они обошли большую, выкрашенную в красный цвет пожарную машину, сели на верстак, и техник вытащил из кармана плоскую фляжку и стаканчик. Выпили. У Астахова долго не проходило ощущение того, что он проглотил раскаленную заклепку. Уши его порозовели, и в глазах появился озорной блеск.

– Что думаете делать, Геннадий Александрович?

– Хочу поехать в Сочи, к морю… А денег нет…

– Много надо?

– Тысячи три.

– Для вас достанем. Расписочку приготовьте, деньги будут.

– Постойте, Евсюков, я, кажется, зашел слишком далеко… Кто этот человек, который дает в долг такие большие деньги? – спохватился Астахов.

– Один приятель, инженер, получил от родителей в наследство дом, продал его, завелись деньги. Да я вас с ним познакомлю, сами увидите, большой чудак…

– Чудак, а расписки требует, – усмехнулся Астахов.

– А без расписки как же? Он говорит: ты, Евсюков, пьяница, так уж расписочку принеси, чтобы я знал, что деньги попали к стоящему человеку.

– Нет, Евсюков, этих денег я не возьму. Пошли обедать?

– Идите, а я посижу здесь. Языки у людей длинные, обоих нас с вами не любят, незачем в глаза прыгать.

Астахов вышел из-под навеса и увидел, что Чингис его дожидается. Так вместе они и дошли до столовой.

В этот вечер на повестке дня заседания городского совета стоял доклад Шутова. Рассчитывая, что Нонна одна, сразу после ужина Астахов поехал в город.

Со дня последней встречи их отношения были натянутыми. Раньше романтическая профессия летчика возбуждала ее интерес. Астахов казался ей необычным и не похожим на других. Со временем она решила, что он ничем не отличается от своих предшественников. У нее был опыт и возможность сравнений. Астахов не стал ей настолько духовно близок, чтобы она могла жить его интересами, в то же время близость с ним пресытила ее и породила скуку. Если их отношения еще двигались вперед, то по законам инерции. В них не было внутренней побуждающей силы, и достаточно было бы какого-нибудь одного маленького препятствия, чтобы их связь оборвалась совсем.

Нонна открыла ему дверь и подставила щеку для поцелуя. Ее подведенные глаза и загнутые кверху ресницы, бледное напудренное лицо с нарисованными губами, новая прическа – весь ее вид свидетельствовал о том, что она ждала его.

– У нас мало времени, – сказала она. – Приезжает тетка Лукреция с мужем. Я не хотела бы, чтобы они застали тебя здесь.

Астахов увидел на маленьком столе в ее комнате сервировку на двух человек.

– Ты сказала, что мамина сестра приезжает с мужем, почему же только два прибора?

– Ты знаешь, что я на ночь никогда не ем. – Она сказала это, глядя на потолок и указательным пальцем закручивая ресницы. Посмотрев на часы, она озабоченно добавила: – В нашем распоряжении пятнадцать минут. Что скажешь, Геннадий?

– У тебя еще не прошло желание ехать со мной в Сочи?

Нонна оживилась:

– Нет, Гена, я постоянна в своих желаниях.

– Завтра я подаю рапорт об отпуске.

– Отлично, все это мы обсудим потом, а сейчас, Гена, милый, уходи!

– Уже прошло пятнадцать минут?

– Просто я знаю, что тебя надо выпроваживать как минимум за десять минут. Нам всегда так трудно расстаться…

– На этот раз десяти минут не понадобится, – резче, чем этого хотелось бы, сказал Астахов и вышел из комнаты.

Нонна в прихожей нагнала его, обняла за плечи и, прижавшись к нему щекой, сказала:

– Иди, мой мальчик, иди.

Когда дверь за ним захлопнулась, Астахов вытер пудру, приставшую к борту его тужурки, и медленно начал спускаться вниз. Чувство пустоты и одиночества снова вернулось к нему. Ему казалось, что разыгрывается какой-то пошлый любительский спектакль с размалеванными декорациями и скверной бутафорией, и в этом спектакле у него самая незавидная роль.

В раздумье Астахов спустился на лестничную клетку второго этажа и здесь нос к носу столкнулся с франтовато одетым человеком на вид лет тридцати. Вытирая лоб платком, надушенным крепкими духами, он спросил:

– Простите, восьмая квартира на третьем этаже?

– Нет, на четвертом, – ответил Астахов. – К Шутовой?

– К ней. Знакомы?

– Соседи, – солгал Астахов, рассматривая коробку с шоколадным набором и бутылку шампанского в его руке.

Сначала у Астахова мелькнула мысль: выждать, пока незнакомец зайдет в квартиру, затем подняться наверх, открыть десятикопеечной монетой замок, как это он уже делал неоднократно, когда Нонна забывала ключи от квартиры в машине, неожиданно войти в комнату и… Но потом он понял, что наиболее пострадавшей стороной окажется он сам. Астахов вытер руки платком, словно прикоснулся к чему-то нечистому, вызывающему чувство непреодолимой брезгливости, и решительно спустился вниз.

Когда Астахов вышел на улицу, было девять часов вечера. Глубоко засунув руки в карманы брюк, он медленно пошел к автобусной остановке, остановился около закусочной и, нащупав в кармане деньги, перешагнул порог. С ним это было впервые. Еще ни разу в жизни он не пил один, вот так, у стойки, на ходу.

– Может быть, закусите бутербродом? – спросила его буфетчица, когда он поставил на стойку пустой стакан.

Шумно втянув в себя воздух, – ему не хватало дыхания, – Астахов отрицательно покачал головой и вышел из закусочной.

Раздражение росло. Он шел к автобусной остановке, а очутился опять около дома, где жили Шутовы. Астахов посмотрел на часы и удивился – прошло только четверть часа с тех пор, как он встретился на лестнице с «теткой Лукрецией», а казалось, что все это было давно и уже выцвело в памяти, как старая фотография. Выпитый им стакан коньяка не мог побороть его. Он ровным шагом ходил из одного конца квартала в другой, но опьянение все больше овладевало им, оно обострило его сознание – мелкие уколы самолюбия вырастали до фантастических преувеличений, приобретали объемные, почти осязаемые формы. Астахову казалось, что как бы со стороны он видит себя здесь на тротуаре, в то время как те двое, там, наверху, смеются над ним.

– Да, да, смеются!.. – вслух произнес Астахов, вошел в парадное, сел на ступеньки лестницы и, положив голову на колени, ждал…

Сколько он пробыл на лестнице, Астахов не знал, но когда наверху хлопнула дверь и он услышал шаги спускающегося человека, Астахов поднялся к нему навстречу, пропустил мимо себя, затем схватил его за борт пиджака и притянул к себе:

– Тетка Лукреция?! – с издевкой крикнул он и правой рукой нанес ему сильный удар в челюсть.

Человек упал, ударившись затылком о бетонные ступени лестницы, и, словно мешок, покатился вниз к площадке.

Астахов быстро спустился и, хлопнув дверью, вышел на улицу. Только теперь он почувствовал опьянение: голова кружилась и ноги слушались с трудом. На этот раз он действительно шел к автобусной остановке.

XVI. ПОКУШЕНИЕ

Пришла новая техника.

Эшелон подали на запасной путь станции. За восемь часов нужно было вывезти десятки огромных контейнеров.

Командир базы, озабоченный, суетливый, как клушка возле своих цыплят, бегал за каждой машиной, пока тягач благополучно не спускался с помоста у железнодорожной насыпи.

У всех, от командира до рядового солдата, настроение было приподнятое, праздничное. Новая техника – новые горизонты! Впереди была борьба за преодоление звукового барьера, за дальность полета и свободу маневра на больших высотах, предстояло новое, захватывающее движение вперед.

Начались хлопотливые дни. Летчики были заняты обычными полетами и освоением новых машин. Особенно доставалось техникам и механикам. Кроме учебы и подготовки самолетов к плановым полетам, они занимались сборкой новых сверхскоростных машин. Днем и ночью шла на аэродроме напряженная работа.

Однажды – было это на третий день после прибытия эшелона с техникой, – Данченко приехал на аэродром с попутной машиной, вылез из кабины, словно нырнув в чернильную гущу, осмотрел небо и невольно проронил вслух:

– Кажется, гоголевский черт украл луну, прихватив кстати и всю звездную мелочь.

Астахов правой рукой нанес сильный удар

Мигал красный луч светомаяка. Ровные светлые ограничительные огоньки взлетно-посадочной полосы упирались в видимый горизонт.

Данченко постоял на месте, пока не привыкли глаза к темноте, затем направился к стоянке, ориентируясь на зелено-красные бортовые огни самолетов.

Разрезая тьму огненным мечом, на большой скорости над аэродромом промчался самолет с включенным форсажем.

Шли тренировочные полеты на перехват условного противника во взаимодействии с зенитно-прожекторной группой.

Вдруг впереди Данченко на траву лег яркий блик. Он обернулся и увидел в окне домика материально-технической части слепящую вспышку света и силуэт человека.

«Электросварочных работ в домике производить не могли, следовательно…» – подумал Данченко.

Яркая вспышка погасла, из окна лился обычный электрический свет. Заинтересованный, Данченко направился в сторону маленького, стандартного домика, занимаемого МТЧ. Внезапно свет в окне погас, человек в комбинезоне вышел из дома и, пересекая поле, направился к стоянке самолетов.

Некоторое время Данченко выждал, затем быстро пробежал оставшееся расстояние, вошел в домик и, включив карманный фонарик, осмотрел комнату. Ничего примечательного он не увидел, только из стоящего на столе поршня, служившего пепельницей, поднималась тонкая струйка дыма. С мыслью «Магний!» он перевернул поршень, из него выпала недокуренная, еще горящая сигарета «Астра».

«Евсюков дежурил в боевом звене до восьми часов вечера, на аэродроме его не было. Кто же побывал сейчас здесь, в каптерке?» – с этой мыслью Данченко вышел из домика.

Словно рыбу, пронзенную трезубой острогой, три прожектора держали самолет. От их света ночная тьма казалась насыщенной тонкой серебристой пылью. В этом призрачном свете на полпути к стоянке Данченко увидел силуэт человека. Когда прожекторы погасли, пользуясь наступившей темнотой, Данченко побежал вперед. Он бежал, думая о том, что за это время человек может раньше него достигнуть стоянки, смешаться с группой техников и механиков. Тогда его не опознать.

Но человек был на месте, он словно поджидал здесь Данченко. Вспыхнул огонек спички. Неизвестный закурил и, не торопясь, пошел к стоянке.

К хвостовому оперению подготовленного к запуску самолета подошла машина аэродромного питания. Электрик подключил кабель. Человек прошел в блеклом свете задней фары и скрылся с правой стороны фюзеляжа.

– Есть пламя! – услышал Данченко рапорт смотрящего.

«Пускач», быстро отвалив от хвоста, отъехал в сторону. Пересекая упругую, жаркую струю из выхлопного сопла, Данченко перешел по правую сторону самолета. Ориентиром для него служил огонек сигареты. Но когда он обошел правую плоскость, человек, словно растворившись во тьме, исчез. Сделав еще несколько осторожных шагов вперед, Данченко осмотрелся. Пилот машины, около которой он стоял, дав полные обороты, опробовал двигатель. Данченко показалось, что преследуемый им человек находится по левую сторону машины, что их разделяет только поднятая грудь самолета. Данченко сделал еще несколько шагов вперед, и в это мгновенье кто-то сзади нанес ему сильный удар в спину. Инстинктивно, стремясь удержаться на ногах, Данченко уперся левой рукой в фюзеляж, едва не оказавшись прямо против втяжного сопла самолета. Отбежав в сторону, он дал дорогу самолету, выруливавшему к старту, и оглянулся, но никого не увидел.

«Что же это? Хулиганство или покушение?» – подумал он.

Год или два тому назад – точно Данченко не знал – на одном из аэродромов был такой случай с человекам, случайно оказавшимся вблизи втяжного сопла самолета. Компрессорная тяга сопла – такой страшной силы, что, когда через несколько минут выключили двигатель, то вытащили из сопла обескровленный мешок костей.

Данченко не был трусом, но, как всякий человек, обладающий сильным воображением, представив себе угрожавшую ему опасность, остановился среди поля и вытер со лба холодный пот. Еще сильнее было чувство обиды: в этой смертельной схватке с врагом он остался жив, но проиграл без всякой надежды отыграться. Пока человек идет по следу хищного, сильного зверя – все преимущества на стороне человека, но как только след потерян и зверь обнаружил преследование – на каждом шагу человека подстерегает опасность.

Где же он совершил ошибку?

Стремясь удержаться на ногах, Данченко уперся левой рукой в фюзеляж

Данченко опустился на траву и, обхватив голову руками, пытался восстановить в памяти все события этих дней. Чем больше он думал, тем меньше, казалось, было причин сомневаться в своих действиях. Но враг убил Михаила Родина потому, что техник угрожал ему разоблачением; он покушался на жизнь Данченко потому, что где-то, в чем-то Данченко себя обнаружил, как говорят криминалисты, раскололся. Но где? В чем? Когда?

Состояние нервного возбуждения прошло, и на смену ему пришла слабость. Хотелось в эти минуты хоть на время уйти из этого мира борьбы и непрерывного напряжения сил.

«Чтобы жизнь прошла, как… мчится скорый поезд мимо полустаночных огней?! – вспомнил Данченко забытые строфы. – Черта с два! – неожиданно заключил он. – И ничего-то в жизни не проходит бесследно, без борьбы! Так-то, Максим Фадеевич!» – закончил Данченко, вскочил на ноги, обобрал с брюк приставший репейник и быстро зашагал к гарнизонному городку.

Когда, открыв дверь, он вошел в кабинет, подполковник поднялся к нему навстречу.

– Что случилось?

– Случилось непоправимое, – сказал Данченко, махнув рукой.

– Расскажите все по порядку! – проникаясь его волнением, потребовал Жилин.

– Максим Данченко «раскололся», но как, при каких обстоятельствах? Ума не приложу! – и он подробно рассказал Жилину о покушении.

– Что же мог фотографировать этот человек в каптерке? – с недоумением спросил Жилин.

– Ничего. Все было сделано для того, чтобы подвести меня к соплу самолета. Подобная смерть не вызвала бы никаких подозрений. Я попался, как карась на приманку!

– Вы были на волосок от гибели. Как говорят летчики, родились вновь, и мне понятно ваше состояние, но…

– Где я совершил просчет? Как ему удалось меня обнаружить? Помогите мне, Василий Михайлович, разобраться. – Данченко ходил по кабинету, мучительно напрягая память, анализируя каждый свой поступок, каждый день и каждый час работы.

– В котором часу все это произошло? – спросил Жилин.

– В двадцать один пятнадцать, – ответил Данченко. – Интересно было бы знать, что в это время делал Евсюков? Мне кажется, мы, Василий Михайлович, недооцениваем эту фигуру. Уже не первый день ведем наблюдение за Евсюковым и ничего не можем обнаружить.

– Вы правильно квалифицируете Евсюкова как «фигуру». В этой «партии» его переставляют по шахматной доске, как фигуру, а противник наш умнее и опытнее. Мы с вами, товарищ капитан, теряем время…

– Да, время работает против нас, – согласился Данченко, – а тут еще мой провал… Какая неудача!

– «Провал… Неудачи…» – повторил подполковник, усмехнулся и с присущим ему спокойствием сказал: – Английский писатель Пристли, большой мастер авантюрно-приключенческого романа, в своей книге «Затемнение в Гретли» устами Оствика, сотрудника английской контрразведки, говорит: «В нашем деле очень много значит удача…» Я позволю себе не согласиться с Джоном Пристли и Максимом Данченко. Что такое удача или неудача? Случайность! Мы должны работать так, чтобы для случайности не оставалось места. Случайность не является закономерностью развития явлений, хотя и имеет свою причину. Причина данной случайности, или, как вы говорите, неудачи – ваша ошибка, ваш просчет. Стоит вам найти свою ошибку, и все встанет на место.

– Понимаю, Василий Михайлович, отлично понимаю, но я анализировал буквально каждый свой шаг и не мог найти ошибку…

– А ошибка есть, – перебил его Жилин. – Ошибка уже дважды едва не стоила вам жизни… Я думаю… За последние сутки вы не спали?..

– Спать я все равно не могу, не до сна…

– Отправляйтесь домой, примите таблетку снотворного и ложитесь спать. Утром, восстановив в памяти, подробно запишите день за днем и час за часом каждый свой шаг. С этой записью будьте в отделе к десяти часам утра.

Но когда на следующий день утром Данченко явился в отдел, он по выражению лица Жилина увидел, что за это время произошли какие-то новые события, существенно влияющие на весь ход следствия.

– Ну что же, товарищ капитан, я должен вас поздравить с успехом! – сказал подполковник, пожимая ему руку. – Сегодня получено два интересных сообщения. Одно из Петрозаводской областной прокуратуры. – Подполковник прочел: – «В ответ на ваш запрос сообщаем, что девятого января с. г. из проруби озера железнодорожной станции Малые Реболы был извлечен труп неизвестного мужчины со следом пулевого отверстия в правом предплечье. По заключению судебно-медицинской экспертизы, смерть неизвестного наступила от отравления соком семян строфантуса…» – Подполковник отложил сообщение из Петрозаводска и, вручая Данченко конверт, сказал: – А это письмо полковника медицинской службы Хлынова, прочтите сами.

Данченко с интересом развернул письмо:

«Уважаемый Василий Михайлович! – писал Хлынов. – Вы, очевидно, знаете о существовании Всесоюзного научного общества судебных медиков и криминалистов. В повестке дня заседаний Московского отделения, как обычно, последним вопросом ставится информация о деятельности отделений общества по Советскому Союзу. И вот, на последнем заседании мы заслушали информацию о деятельности Петрозаводского общества. Думаю, что для вас это представляет значительный интерес. Повестку дня привожу дословно: «РЕДКИЙ СЛУЧАЙ УБИЙСТВА ПРИ ПОМОЩИ ПУЛИ, ОТРАВЛЕННОЙ СОКОМ СЕМЯН СТРОФАНТУСА. ДОКЛАД ДЕЛАЕТ СТАРШИЙ научный сотрудник петрозаводской СМЭ А. В. ЧЕСНОКОВ». Я написал в Петрозаводск и просил выслать стенограмму доклада, но уверен, что Вы раньше меня будете знать все обстоятельства дела.

С приветом, уважающий Вас Хлынов».

– Просмотр личных дел в связи с запиской, переданной Евсюковым, я проведу сам, а вы, товарищ капитан, на моей машине выезжайте в округ, получите командировочное предписание и – в Петрозаводск! Помните, дорога каждая минута! – сказал подполковник. – Чуть не забыл. Тут вам есть еще одно письмо. Кажется, личное. – Жилин передал ему конверт и, сделав вид, что не заметил, как покраснел Данченко, добавил: – Через пятнадцать минут машина заедет за вами в Нижние Липки. Идите собирайтесь.