Текст книги "Сахарная болезнь"

Автор книги: Виктор Пучков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Виктор Пучков
САХАРНАЯ БОЛЕЗНЬ

ЧАСТЬ 1

Медсестра устало смотрит на меня и ждет ответа.

Я называю свою болезнь.

Она злорадно тянет:

– У-у! Повезло!

Я воспринимаю её юмор спокойно. Мне ужасно не нравится сидеть на этом стуле перед старичком-доктором в пропитанном больничным запахом кабинете. Я говорю:

– На самом деле бывает и хуже.

Медсестра оживляется, но произносит холодно:

– Нет, хуже не бывает.

Доктор наконец-то отрывается от писанины. Ставит штампик в карточку, закрывает её и пристально вглядывается в меня. Я отвожу взгляд в сторону.

– Знаешь, – вкрадчиво начинает он, – сейчас появились новые способы лечения. Без Лекарств… Ты спорт любишь?

– Да…

– Какой?

– Футбол.

– Футбол? – название самой популярной в мире игры, видимо, ставит его в тупик. Он продолжает, – А есть такой спорт, бодибилдинг называется. Знаешь?

Его глаза упираются в стекла очков. Я молчу. Он ждет.

Медсестра не выдерживает:

– Да знает он, Евгений Михалыч, знает, – зевая, вставляет она.

– Знаешь?

– Ну конечно, – отвечает за меня эта сухонькая женщина и скорбно следит, как я отреагирую на её находчивость. Мне мучительно скучно, и я молчу, стараясь не смотреть им в глаза. Я замечаю огромную руку доктора. Она бронзово-коричневого цвета, как и его лицо. На мизинце красуется явно грибковый ноготь. Густые брежневские брови. Ладонь влажная. Я видел, как после неё на карточке некоторое время держалось пятно.

– Так вот, – продолжает словоохотливая бронза, – сочетание нагрузок определенным образом позволяет сократить количество инъекций в день, а иногда и совсем отказаться от инсулина… И… об этом появилось много статей в современных журналах. Так что… (пауза) Будешь заниматься бодибилдингом?

Я знаю, что ему по большому счету все равно, буду я или не буду тягать железо. Поэтому я говорю правду.

– Нет.

– Почему?

«Я не знаю» – это универсальная формула для завершения надоевшего разговора. Это ответ на вопрос, на который не хочется отвечать. А если при этом строго-равнодушно взглянуть на собеседника, то он все поймет. Без слов.

– Я не знаю.

Доктор посмотрел на часы, потом – мельком в мою сторону.

– Ну что ж, как хочешь.

Я взял карту, талоны, обходной лист, ещё кое-какие бумаги – и вышел.

* * *

Причина, по которой я иду по плиточному коридору нашей поликлиники, – моя болезнь.

Диабет.

В общем, это обычное дело: я проделываю такой путь каждый год. Отсюда мое равнодушие ко всему, что происходит. Я привык к очередям, бездарям-врачам, притворному сочувствию медсестер. Ко всему привык.

Можно по-разному относится к своему недугу. Можно его лечить, любить, ругать его, страдать от него. Много чего можно, но все это не для меня. Диабет – моя жизнь. Он такая же часть меня, как палец, рука или ухо. Я его, а он мой.

Все так.

Поликлиника – не единственное место, куда я прихожу часто. Есть ещё множество всяких конторок и организаций. Они отличаются только функцией, формой печати, подписи, возможно, людьми, но они не отличаются содержанием.

Первое, что вы там почувствуете, – это характерный запах чего-то старого. Почти умирающего. За запахом следует картина: мелкий местечковый ремонтик, обшарпанные стены, обклеенные листовками, скупые лавочки и всегда – недостаток света, тусклая, одинокая и желтая лампочка, какой-нибудь фонарь или вообще ничего. И ещё очередники. Ты никогда, никогда не будешь первым, все время за кем-то. Самое важное ощущение от встречи с конторой – клетка невыносимости ожидания.

Я не люблю жаловаться, но порой тебе настолько все становится противно и тошно – эти бабушки и дедушки, эти вздохи старчества, эти облезлые коридоры – что хочется вырвать диабет с корнем, бросить его на землю, затоптать ногами, как серого гада.

Но вдруг ты вспоминаешь, что диабет помог тебе поступить в институт (бесплатно). Он же поставляет денежки на карточку в левом кармане твоих брюк. Диабет возит тебя в автобусах и электричках. Он оставил в стороне армию.

Диабет – палка о двух концах. Почти что твое существо. Мерзкое и доброе. Щедрое и жестокое.

Диабет – это мой Вильям Вильсон.

* * *

Я лежу на койке девятой палаты. Я лечусь в Институте Эндокринологии. Лежу и смотрю на него. Он достает из тумбочки глюкометр, потом ланцет и полоски, разрезает одну из них пополам, закрывает тюбик, ставит на тумбочку. Далее он разминает пальцы, заряжает ланцет и бьет в красно-бежевую подушечку. Из маленькой черной точки медленно выползает бордовый кружочек. По правилам, первую каплю нужно стирать. Но для нас это совсем не имело значения. Глюкометр отсчитывает секунды, а он говорит:

– В тот день, когда я заболел, я шел по улице. Просто шел куда-то. Не обращая внимания ни на что. Потом вдруг на секунду очнулся и понял, что стою на перекрестке. Водители сигналят, а какой-то мужик ведет меня на другую сторону. Это не бред был. Просто на все плевать. Меня нашли в подъезде. Я сидел на ступеньках и смотрел вперед. Мой сахар тогда был – 40. А у тебя?

– Не знаю.

Я заболел в три года и совсем не помню, как я себя чувствовал тогда. Говорят, моя болезнь передалась мне по наследству от прабабушки: у неё тоже был диабет. Но есть ещё причины: ветрянка, Чернобыль и ошибка врачей.

Глюкометр пищит:

– Пи-пи-пи.

– Ну вот, – говорит он, – 12 и восемь. Высоковато. Пойдем ширнемся.

– Пойдем.

Диабетики отличаются от наркоманов тем, что делать ежедневные уколы они начали не добровольно. Ну и колемся мы не в вену, а в мышцу. Иглы меньше. Да и шприцы давно не одноразовые. Хотя я помню время, когда мать кипятила стеклянные шприцы перед каждой инъекцией. Иголка, если она новая, входит не больно. Порой ты чувствуешь, как инсулин впрыскивается внутрь, а когда ты вытаскиваешь ручку, то прозрачная (реже с кровью) капелька неизбежно вырвется наружу. Одна единичка. Всегда.

Типичная черта диабетика на инсулине – шишки. Липодистрофии. Жировые образования на местах уколов. – На животе, руках, бедрах. Все это лечится.

Диабет – это режим. Все, что ты ешь, пьешь, все, что ты делаешь, чувствуешь – все это отзывается на диабете. На тебе.

* * *

Эндокринолог спрашивает:

– Какие жалобы у тебя?

– Никаких.

Вопрос, как и ответ, давно имеют значения только для бумаги.

Моя карта пестрит её корявыми буквами:

«Жалоб нет»

Жалоб нет.

Жалоб нет.

Я хожу к ней только для того, чтобы выписать инсулин. Она не вылечит меня, не пропишет ничего более. Не поможет.

Она – плохой врач.

Я могу так говорить, потому что я знаю других. Я видел других.

– Почему ты плачешь? – Она говорит ласково, как мама.

Вот вопрос. Понятно же, почему. Я остался в больнице один, никто ко мне не приезжает уже неделю, а друзей пока нет.

Её звали Елена Витальевна. Не могу помнить, как она выглядела, но точно знаю – она была молода и красива. Она мой врач. Елена Витальевна.

– Тебя обижают?

– Нет. – Слезы бегут бурным горным потоком, и мне тяжело смотреть на неё. Я задыхаюсь.

– А что же тогда? – Елена Витальевна не ждет ответа, она прижимает меня к себе, гладит рукой волосы и молчит. Я слышу, как стучит её сердце. И свое тоже слышу.

– Я больше не буду плакать.

И до сих пор не плачу.

Она смотрит своими очками мне в глаза. И говорит:

– Что выписывать?

– Хумалог и Хумулин НПХ.

– А! В аптеке их нет сейчас. Ждать будешь?

– Да.

Ответы и вопросы выработаны четырьмя годами ежемесячного посещения.

* * *

Президент проводит конференцию в интернете. Каждый может задать вопрос.

Я тоже спросил. О диабете. Можно ли выписывать лекарства на год сразу?

А ещё я читал вопросы других диабетиков.

«Я являюсь инвалидом 2 группы (болею сахарным диабетом 25 лет). Комиссия МСЭК все время пыталась перевести меня со 2 группы на 3, и однажды они это сделали. Я пытаюсь получить 2 группу рабочую, но мне постоянно ставят 2 нерабочую, по которой нельзя работать, либо они предлагают добровольно переходить на 3 гр. Неужели наша комиссия МСЭК не понимает, что на ту пенсию, которую нам платят невозможно прожить и еще при этом покупать себе дорогостоящее лекарство?»

«Когда решится проблема по обеспечению тест полосок к аппаратам, определяющим уровень глюкозы в крови для детей-инвалидов, больных сахарным диабетом первого типа? РОДИТЕЛИ РЕБЁНКА ИНВАЛИДА».

«Я – инвалид третьей группы, общее заболевание. У меня сах. диабет первого типа. Возможно ли сделать, чтобы третья группа давалась некоторым категориям инвалидов пожизненно? Диабет я не вылечу, а осложнений на вторую группу у меня нет».

«Уважаемый Президент! Я мама ребенка-инвалида (сахарный диабет). Почему каждый год надо это на ВТЭК доказывать? Ведь прекрасно известно, что это заболевание, к сожалению, не лечится. Это занимает очень много времени и нервов, а главное – ему тяжело каждый год проходить это освидетельствование. Что же у нас за страна то такая, где так не любят своих детей?».

«Моя сестра (Саша, 26 лет) заболела сахарным диабетом. Она уже 5 лет работает помощником мирового судьи. Есть возможность платной операции в Центре медико-биологических технологий со стволовыми клетками. Диабет на ранней стадии и нет осложнений. Процедура стоит около 430 тыс.р. Можно ли из госфондов обеспечить хотя бы часть этой суммы? Куда уходит бесплатный инсулин, в аптеках нет! (стоимость 1 ампулы 1500 руб.) Саши до сих пор не было в региональных списках, на это госслужбам надо 2 мес.!»

«Моя дочь (4 года) ребенок-инвалид по сахарному диабету. Каждый месяц я в состоянии жуткого стресса и с прогулами на работе обегаю по городу аптеки в поисках инсулина, шприцов и тест-полосок, на которые у меня есть БЕСПЛАТНЫЕ РЕЦЕПТЫ. Часто рецепты остаются нереализованными. Иногда мне становиться страшно, что я даже за деньги не смогу ничего достать. Владимир Владимирович, скажите, когда это закончится? Когда мне не нужно будет думать о том, насколько дочке хватит того или иного лекарства?»

«Уважаемый Владимир Владимирович! Объясните, пожалуйста, как могло такое случиться, что я, болея САХАРНЫМ ДИАБЕТОМ с 18 лет, сначала получил инвалидность 3 группы, а с этого года меня сняли с инвалидности (хотя осложнения как остались, так и продолжают проявляться в различных формах заболевания). Я не сдаюсь и продолжаю ходить по всяким комиссиям, но везде натыкаюсь на одну и ту же фразу „Нет оснований“. И вы считаете это правильным?»

«Здравствуйте Владимир Владимирович! Мне 23 года, 19 из них я болею сахарным диабетом, уже в течение 7 лет мне приходится каждый год проходить группу и доказывать свою несостоятельность. Постоянно комиссия пытается дать 3 группу, а сейчас вообще отменили пожизненную. Скажите пожалуйста, когда закончится этот ад? Неужели мы и так мало страдаем?»

«Уважаемый Владимир Владимирович! Почему у нас в стране так мало занимаются проблемой инсулинозависимого диабета? В США каждый первый ребенок с момента заболевания переводится на инсулиновую помпу и имеет возможность вести нормальный самоконтроль: измерение глюкозы крови и т. д. Стоимость инсулиновой помпы составляет 90 000 руб.; тест полосок от 600 до 1200 руб. 1 уп.50 шт. На месяц их необходимо 2, а еще лекарства для профилактики осложнений. Где наша соц. программа по защите инвалидов?»

«Крик души! Я – инвалид детства (сахарный диабет), не могу иметь детей. Мне 30 лет, смысл жизни для меня только в детях. Из детского дома брать не хотим, а ЭКО (суррогатное материнство) нам с мужем не по карману. Помогите! Может быть, есть какие-нибудь льготные операции? Не оставьте без внимания!»

«У меня инсулинозависимый диабет, есть необходимость отлучаться из города не на один месяц, а получается, из-за того, что надо каждый месяц выписывать лекарство, я привязана к одному городу. Почему нельзя придумать какую-то универсальную систему, например, пластиковую карту с номером, чтобы я могла в любом городе прийти с ней в аптечный пункт, пробить по компьютеру номер и получить инсулин, вне зависимости от прописки, ведь у меня же всё равно российское гражданство?»

«Здравствуйте, уважаемый Владимир Владимирович! Я инвалид детства. Стаж заболевания 14 лет. У меня сахарный диабет. Раньше по этому заболеванию давалась постоянная группа инвалидности, а с 2006 года всё отменено. Я студент и я не могу каждый год проходить переосвидетельствование в связи с учёбой. Сколько мне надо проболеть, чтобы получить постоянную группу инвалидности?»

«Уважаемый Владимир Владимирович, я инвалид третьей группы (у меня сахарный диабет 1 типа, с детства), сейчас я закончила педагогический колледж, и собираюсь поступать в университет. В связи с этим у меня возник вопрос: почему льготы на поступление имеют инвалиды первой и второй групп, в то время как устроиться на работу с такой группой невозможно?».

«Моему сыну в 16 лет сняли инвалидность. Заболевание неизлечимо (диабет). Ребенка лишили социальной поддержки, потому что получение лекарства, без которого он не может вести нормальную жизнь, должно финансироваться из областного бюджета, а он пуст (как нам объясняют). Почему государство, решая демографическую проблему, думает о детях, которые только должны родиться и не думает о детях, которые уже живут?»

«Уважаемый Владимир Владимирович! Созданы методики развития капилляров, включающие в себя и методы физического развития. Их использование может обеспечить реальную профилактику многих заболеваний. Они позволяют многим больным гипертонией и диабетом улучшить здоровье, а некоторым из них избавиться от лекарств, при полной нормализации всех анализов. Некоторые чиновники Минздрава, изучению этих методов препятствуют. Можете ли Вы помочь?»

«Когда смогут излечить диабет?»

«Я болею сахарным диабетом с 4 лет, инсулинозависимый 1 группы. В ходе болезни ослеп и не могу ходить, моя семья бедная, не хватает денег на лекарства, и никто не в состоянии мне помочь. Но у меня есть огромное желание сделать хотя бы операцию на ноги, чтобы можно было бы передвигаться и заработать, чтобы не быть зависимым. Можете ли мне помочь найти средства или клиники, которые делают такие операции? Спасибо огромное. Я родился в Челябинске, но живу в Ташкенте».

«Уважаемый Владимир Владимирович, я ребёнок-инвалид (сахарный диабет 1 типа, на инсулине). Почему моей маме платят всего 120 (сто двадцать) рублей в месяц по уходу за мной? Александр».

«Здравствуйте, уважаемый Владимир Владимирович! У меня диабет инсулинозависимый, я инвалид 2 группы. Прежде всего хочу поблагодарить Вас за льготы, которые я имею: инсулин, таблетки и остальные жизненно необходимые вещи я получаю в поликлинике бесплатно! Спасибо! Мой вопрос: будут ли ремонтироваться поликлиники и больницы, а то на них уже не взглянешь без слёз!»

Все это диабет. Его грани. Крики, которые не услышали.

По смертности диабет находится на четвертом месте среди всех заболеваний. После рака, СПИДа и сердечных недугов.

Мой диабетический стаж – 18 лет. Совершеннолетний.

Он совсем не мешает тебе жить. До поры до времени.

Говорят, самое опасное в диабете – осложнения (ноги, глаза и почки). Все так. Но гораздо труднее – система жизни с ним в мире. Лабиринт контор. Клетка невыносимости ожидания.

* * *

Ночью в палате почти всегда никто не спит. Говорят.

Темно. Через стекленную дверь желтеет освещенный коридор. Лиц не видно. Потому ты можешь говорить, что хочешь. Можешь сказать, кого ты любишь, ненавидишь, чего боишься.

– Здесь хорошо. В Морозовской – решетки на окнах. Еду отбирают, а потом выдают по графику. Постоянно обыскивают тумбочки.

– А я люблю Нинку из седьмой палаты. Как думаешь диабетикам можно?

– Мы прятали еду на козырьке, на улице. В туалете было окошко, и оно легко открывалось. Там висели наши мешки с хавчиком.

– Наверное, можно. Хотя дети тоже могут заболеть.

– Диабет – не страшно. Жить можно.

– А ты диабетическую стопу видел?

– Нет, тут отлично. Врачи все чистые, добрые. Койки не скрипят. А там, как в тюрьме.

– Нина – красивая.

– Завтра будем сахар гонять?

– А можно с вами?

– Давай. После завтрака. По лестнице поносимся.

– Главное не загиповать, как сегодня.

– Да.

– Слушай, Лех, а ты откуда?

– С Перми. А ты?

– Пензы. Я тут под матрацем нашел телефон, тоже пензенский.

– Позвони.

– Сегодня сказали, что через четыре дня выпишут.

– Везет.

* * *

Неожиданно талончик падает на зеленую плитку. Я наклоняюсь и рассыпаю все бумаги. Мой сегодняшний день по кабинетам и по часам.

11.20 – Хирург

12.00 – Окулист

12.00–14.00 – Лор

10.00–15.00 – Терапевт

9.10 – Уролог

11.30 – Невролог

То, что было у хирурга, я рассказал. Уролог – милый дядя – долго меня не держал и ничего не спрашивал. Теперь моя цель – лор.

Передо мной четыре человека, за мной 2. Кабинет находится рядом с туалетом. Туда периодически кто-то заходит. Когда дверь открывается, облачко спертого запаха медленно выползает в коридор. Зажмите нос!

Ирония судьбы – сейчас вам его будут проверять. Или не будут. Зависит: а) от настроения доктора; б) от индивидуальных качеств пациента; в) от общего количества очередников.

Зажмите нос! Это разминка. Самопроверка.

Лор спросила меня:

– Есть жалобы какие?

– Нет.

Вопрос и ответ имеют значение только для бумаги. Мое пребывание в кабинете не превышает 3 минут.

В поликлинике объективны только анализы. Показания сахара в крови, глюкозы в моче, содержание там же белка, кетоновых тел и всякого такого, флюорография, наконец.

Хотя… знаете ли.

Иногда листки анализов мне пишет мама, фельдшер-лаборант в прошлом.

Если вы хотите объективности знаний о вашем организме, то первое, что вам нужно, – это направление от доктора. Вы приходите с ним в дореволюционное домишко где-то в лесу. Там всегда есть люди. Возможно, даже ночью, хотя не проверял. Если у вас моча, проходите в окошечко справа, если кровь на сахар – прямо, все остальное – слева.

Возле окошечка всегда капли. Чья-то внутренняя сущность. Будьте внимательны: не положите туда направление, самим потом будет неприятно. Лаборанты справа и слева не знают, что такое ланцет. Они прокалывают пальцы так называемыми копьями. Больно. Крепко жмут пальцы. Больно.

Когда вам двадцать, а вокруг одни старики, вам не по себе.

Когда вам двадцать, а выглядите вы на шестнадцать, все обращаются к вам на «ты» без уважения.

Когда вам двадцать, восемнадцать из которых диабетические, некоторые ваши дни проходят в очередях.

Старики, резкое «ты» и очереди. Это диабет. Сахарная болезнь.

* * *

В больнице многих ребят забирали на выходные домой. В нашей, 9-той, палате оставался только один парень. Он был из Екатеринбурга.

Отделение пустело. Тоска сыпалась со стен, светилась на сестринском посту и молчала безлюдностью.

Я уходил с отцом. Пока медсестра открывала замок, я оглянулся на него. Он шел по коридору и глядел на нас, троих у двери.

– Привези мне чего-нибудь, – хотел, наверное, сказать он. Но не сказал ничего. Я понял.

Он не знал, что такое гостинцы из дома. Здесь он был один.

Я привез ему мандарины и яблоки. А ещё минералку.

* * *

Из дневника:

«Спал хорошо. Сон помню: я читал огромный фолиант. На одной странице были догматы и философия буддизма, на другой – Евангелие. Так все чередовалось. Я читал, и чей-то голос спросил: как ты можешь читать это?

На прощание я обнял маму. Сам. Обнял и сказал, чтобы она не волновалась. Я знаю, что совсем скоро это одиночество превратится в пытку. Без причины. Я знаю. Но это хорошо.

Я знаю: поганое чувство ждать того, кто не придет. Не сядет с тобой за стол, не скажет ничего. Так рождаются слезы.

Слушаю Joy Division «Love will Tear Us Apart».

Любовь порвет нас на части, на куски. В клочки. Again.

За окном – жара. Солнце разливается, скользит по дорогам, деревьям, домам и лужам, отражаясь в них игривым огнем. Желтизна мира. Жара жизни. Мое одиночество в ожидании К.

Любовь порвет меня на куски. Это не лечится, как диабет. Но так можно жить, как с диабетом. Свыкаешься. Делаешь укол.

Если приписывать диабету какой-то цвет, то им будет – желтый.

Если приписывать любви какой-то цвет, то им будет коричнево-зеленый, как глаза К. Она разорвет меня.

Мой кусок останется там. А другой зашагает дальше. Уверенно. Со шприц ручкой в кармане. Когда почувствуешь, что вдыхаешь пыль, сделай укол. Когда почувствуешь, что в глазах все расплывается, сделай укол. Когда почувствуешь, что один, сделай два укола – короткий и длинный. Хумалог и Хумулин НПХ. Последний можешь обменять на Лантус, будет ещё легче.

Задача каждого растворится в мире, раздать себя по кускам.

Как…

Задача каждого – раздавать, чтобы вернуться. Потом.

Это зерна. Наш посев. И наш урожай.

Вернись!..»

* * *

– Посоветовавшись, мы решили с этого года дать тебе третью группу. Тебе скоро устраиваться на работу, а вторая группа – не рабочая. Могут быть проблемы.

– Я уже работаю. Пока никто мне никаких замечаний не делал.

– Ну все же. Льготы у тебя сохранятся. Пенсия будет рублей на 200 поменьше. Это все для тебя же, пойми. Диабет у тебя компенсированный. Жалоб, как ты говоришь, у тебя нет. Будут ухудшения, дадим снова вторую.

Процентщица с глазами Люцифера.

Жалоб нет.

Жалоб нет.

Жалоб нет.

Вывод?

Пенсию сократили на 500 рублей. Это – моя неделя жизни. Для студента – очень много.

* * *

Наверное, людям, которые заболели лет в 15, ещё хуже.

Первое твое желание просто его не замечать. Это проявляется в том, что сначала ты забываешь делать уколы, потом у тебя ухудшается зрение, может быть, мучают судороги, сердце.

Диабет – это ты.

Ты запросто ешь сладкое, конфеты, печенье, сдобы. Ешь.

Ты не веришь в диабет, ты думаешь, что все только кажется.

Но вот…

Мышцы расслабляются, и ты не можешь сжать сильно кулак. Движение – боль. После начинает ныть в животе. Организм отравлен ацетоном. Губы красные, лицо бледное.

Ты – это диабет.

Носом ты чувствуешь, как вдыхаешь мельчайшие частички пыли. Кажется, что тебя держат за глотку. В глазах все смазывается, как будто смотришь в окно во время дождя. А ещё ты постоянно хочешь в туалет.

Это – высокий сахар. Диабет кусает тебя изнутри за то, что забыл о нем. Он требует укола. Колоть надо в живот. Так инсулин усваивается быстрее.

Тогда ты понимаешь, вопросы не имеют никакого значения, а ответы важны только для бумаги. Ты с ним идешь за руку. Вы вдвоем. Навсегда.

Ты его, а он твой.

* * *

Я пришел и написал вот что:

«Сильф»

– Как вы сказали?

– Сильф, – произнес он робко и затем повторил отчетливо и твердо: – Сильф.

Доктор встретил ответ молчанием и пристально посмотрел на больного. Тот секунду не молвил ни слова, а потом начал так:

– Это был… или есть мой сон. Но я до сих пор не верю, что это только лишь сон, только лишь видение, игра моего детского воображения. Я не верю этому. Я не верю, что во сне можно прожить жизнь до тридцати семи лет.

Нет. Это не сон.

Сильфом звали мою собаку. Отец принес её ранней весной, в тот самый год, когда мне только стукнуло семь лет. Последняя моя предшкольная весна. Я не помню, почему мы выбрали именно такое имя для этого черного щенка, который едва стоял на ногах и целыми днями спал, время от времени просыпаясь, чтобы справить нужду. Сильф… Я думаю, кличку придумал отец, любитель всякого такого… экзотического. Тогда я естественно не знал, кто такие сильфы и сильфиды. Но созвучие всем понравилось, оттого наш питомец и стал Сильфом.

Сильф был обычной дворнягой, без рода и племени, как говорится. Но он был необыкновенно красив, особенно когда поднимал уши. Тело и хвост Сильфа были, как я уже говорил, черными, и только кончики лап коричневели, странно выделяясь на черноте его шерсти, как и глаза – эти два ярко-карих глаза, которые мне, увы, не дано забыть. Но об этом после.

Сильф рос, крепчал и взрослел вместе со мной. Сильф… Гроза всех кошек в округе. Сильф… Охранник и защитник. Сильф… Собака, которую знали все, не только из-за необычного для четвероного имени. Он был слишком умен, чтобы бегать и приносить тебе палочку по команде «апорт», и слишком свободен, чтобы садится и ложится по указке. Он спокойно созерцал твои бессмысленные попытки чему-нибудь его научить из стандартного набора трюков, и ты сам осознавал всю их бессмысленность. Он был гордо независим и одинок. Но всегда добр и понятлив, что казалось, не надо слов, чтобы объяснять Сильфу чего-нибудь. Я мог рассказывать Сильфу часами. Всякую чушь и блажь. Я читал ему мои первые статьи и рассказы. А он внимательно слушал. Он все понимал…

Больной снова замолк. На вид ему было тридцать пять – тридцать семь лет, время расцвета и напряженного искания, блуждания и кризиса. Бледное лицо с еле видными губами и густыми бровями, темно-зеленые глаза, тонкие руки и худоба – вот его портрет. Он закрыл глаза, совершая какую-то напряженную внутреннюю работу. Доктор молчал и разглядывал своего пациента. Затем больной отпил воды из стакана и продолжил:

– Я понимаю, вам будет трудно поверить в это. Вам трудно представить такую собаку с гордым именем Сильф…

Он тяжело вздохнул.

– Многие будут говорить и уверять вас, что у меня никогда не было собаки. Но она была. Она слушала все, что я написал. Сильф всегда был со мной до той ночи, до того самого разговора с ним. Сильф – не галлюцинация и не сон. Сильф действительно мог разговаривать, но по-своему. Совершенно непонятным образом. Вы можете не верить мне. Мне все равно.

Пауза.

– Я был во втором классе, когда я впервые услышал, как говорит Сильф. Слова не произносились, а точно летали в воздухе, и я их вдыхал. Они были мои и не мои, так что я не сразу понял, кому в действительности они принадлежат. Я точно не помню, что он там такого говорил, впрочем, я тогда ещё не знал, что это говорит он, но одно-единственное слово я не забыл. «Возвращение». Он говорил о вечном возвращении. Помню, я в недоумении глянул на сидевшего рядом Сильфа, но он только помотал головой и ушел в другую комнату. Я понимал моим детским умом, что это что-то такое значит. Важное, но мне пока недоступное. И я решил спросить отца.

«Как ты сказал?»

«Вечное возвращение».

«… Интересно. И где ты это вычитал?»

«Я не вычитал… я… это… сам придумал».

«Придумал, говоришь? Ну ладно, не хочешь, не говори. Я могу сказать тебе, что тебе рановато ещё задумываться над такими странными материями. В твоем возрасте… В общем, не бери, старик, этого в голову. Вечного возвращения не бывает. Даже Улисс, как тебе должно быть известно, осужденный Богами на вечные скитания, вернулся домой. Все когда-нибудь возвращаются домой… туда», – завершил он, указывая на небо. И на этом разговор наш закончился.

Совсем скоро я с присущей детству беспечностью забыл обо всех словах, которые я услышал, и продолжал вести праздный образ жизни среднего русского школяра. Потом я вырос. Окончил университет и стал журналистом в одной из многочисленных столичных газетенок, получая несколько сотен за строчку, которые все время укорачивали и обрезали редакторы. Я писал никому ненужные отчеты с открытия разнообразных выставок, делал сносные репортажи о важных городских мероприятиях и каждое третье воскресенье месяца должен был поставлять по одному критическому обзору литературных новинок. Мне нравилась моя работа, но я всегда знал, что могу написать что-нибудь больше, чем очерк или эссе в мою газетенку.

Сюжет моего романа, круг действующих лиц, проблематика и прочие литературоведческие понятия и условности не волновали меня. Я просто хотел написать роман. О себе, времени, друзьях. Да обо всем. О том, что есть в каждом. И о возвращении.

Произведение писалось трудно, тяжело и склизко. И порой хромые сомнения толпились в моей голове и – простите за метафору – стучали костылями. Сильф был моим единственным и первым читателем. Он не говорил ничего. Но однажды… это было около года назад, когда моя рукопись была практически готова. Сильф выслушал меня внимательно. И выдохнул простое, но убийственное предложение: «Напиши то, что ты действительно хотел написать».

«Что, что ты сказал, Сильф?»

Он повторил:

«Напиши то, что ты действительно хотел написать».

Я стал перечитывать. За каждой строчкой я видел не только кучу погубленного впустую времени. Нет. Я видел, что он прав. Что написал совсем не то, что хотел. Мой роман – это громада штампов, пошлого «якания» и невнятных глупостей. Нет, я не расстроился. Я не сжег и не выбросил ту книгу. Я просто начал писать заново. Мне осталось дописать всего лишь одно предложение и мой новый, первый роман будет дописан.

Больной помолчал немного.

– Вы спросите: почему не могу сделать этого и начать искать издателя? Я вам отвечу. Потому что я знаю, чем это все закончится. Я знаю, что как только в романе будет поставлена последняя точка, в комнату войдет Сильф и скажет: «Снова ошибка». Я буду долго перебирать все события моей бесконечной жизни, искать эту ошибку, пока наконец не засну усталый и сраженный горем и не проснусь на следующее утро маленьким мальчиком восьми лет. На меня будут светить лучи весеннего солнца. Мать будет, улыбаясь, смотреть на меня и ласково проговорит, чтобы я вставал побыстрее, иначе я опоздаю в школу. Я лениво перевернусь на другой бок, пролежу так несколько секунд, привыкая, что я снова маленький мальчик, потом быстро вскочу, побегу в ванную, там умоюсь, затем выпью чашку чаю со сдобной булкой и позову Сильфа на прогулку. И в очередной раз спрошу его: почему все так произошло? Почему я снова вернулся туда, откуда я ушел много лет назад? Почему? Сильф посмотрит на меня своими грустными глазами и не скажет ничего. Или снова повторит: «Вечное возвращение». Я не хочу возвращаться. Я не хочу повторять множество раз проделанный мною путь и где-то, в каком-то месте совершить ту единственную ошибку, из-за которой мне суждено вечно жить с восьми лет до тридцати семи. Почему я не преодолею этот рубеж?

Конечно, вы не верите мне. Я даже сейчас вижу, что не верите. Повторю: мне все равно, доктор. Все равно.

Сегодня какое число? – вдруг неожиданно сменив тон, спросил больной. Врач посмотрел на свои часы и сухо ответил:

– Двадцать девятое февраля, понедельник?

– Я не дописываю роман уже три дня и эти три дня для меня так, и остаются понедельником, 29-м числом февраля. Мое время застыло. Я им не распоряжаюсь. И сегодня ночью Сильф придет ко мне.

В первый раз, когда я ещё ничего не знал и не предвидел, я дописал свой роман и, как всегда, позвал Сильфа слушать его. Я читал до поздней ночи.

«Ну как, Сильф? Ведь именно это я и хотел написать, а?» – спросил я.

Он молчал.

«Скажи же что-нибудь, Сильф. Я же знаю, что ты все слышал и все понял. Сильф, не молчи».

Но он не ответил.

Тогда я погасил свет и закрыл глаза. Я очень устал.

Я вдохнул хриплое «вечное возвращение».

…Я открыл глаза. Две ярко-коричневые точки.

Я снова вдохнул «вечное возвращение».

«Итак, Сильф, – сказал я, – могу ли я спросить тебя, что же это за «вечное возвращение», о котором ты так много мне повторяешь. Что это, скажи мне?»