Текст книги "Где зимовал Ермак?"
Автор книги: Виктор Привалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Прикамские, или так называемые сылвинские, остяки – этническая группа, сформировавшаяся к середине XVI века в результате очень длительного по времени смешения местного пермского населения с пришлыми башкирами (частью ушедшими от исламизации из пределов Золотой Орды и последующих её осколков – Казанского ханства и Большой Ногайской Орды), возможно, в небольшой доле – с татарами и удмуртами, и на более ранней стадии – с булгарами. Определённую долю в формировании прикамского остяцкого этноса, вероятно, сыграли и северные соседи – вогулы (манси). Ко второй половине XVI века они занимали обширную территорию: от низовья реки Чусовой на севере до реки Тулва и верхового участка реки Ирень на юге, и от реки Камы (с возможным выходом и на её правобережье) на западе до верхнего участка реки Сылва (местами до современных границ между Пермским краем и Свердловской областью в бассейне этой реки). То есть район обитания прикамских (сылвинских) остяков включал весь водный бассейн среднего и нижнего участков реки Сылвы и Кама-Тулва-Иргина-Сылвинского междуречья. Их основными ближними соседями были на севере и востоке – чусовские, верхнесылвинские и бисертские вогулы (манси), на юге и юго-востоке – башкиры, на западе – вотяки (удмурты).
Многие до сих пор отождествляют прикамских остяков с приобскими остяками-хантами (это присутствует во многих публикациях), которые, как и вогулы, относятся к угорской языковой группе. Но разность культур, жизненного уклада между прикамскими и приобскими остяками и, что особенно важно, отсутствие документального подтверждения о каких-либо миграционных процессах прикамских остяков в северное Приобье подобное мнение отвергают. Эти разные этнические группы, причём обитающие на почтительном расстоянии друг от друга, получили у русских одинаковое название, видимо, из-за какой-то внешней схожести в облике, в быту и, главное, – в некоторой схожести языческих обрядов. Остяки Прикамья, занимаясь в основном охотой и рыболовством, ограниченным пастушечно-стойловым скотоводством, бортничеством и имея очаги примитивного земледелия, по своему бытовому укладу были более близки к северным башкирам, что и не удивительно, так как основной приток тюркоязычных мигрантов шёл в основном именно из северобашкирских земель. К тому же, в XVI веке до принятия российского подданства во второй половине отмеченного столетия, прикамские остяки (возможно, только восточные), как и ближние им уфимские башкиры, были под властью ногайских правителей (в 1572/73-1582 годы прежде ногайская их восточная часть до низовой части реки Сылвы будет находиться под властью сибирского хана). Но в отличие от южных и юго-восточных тюркоязычных соседей – башкир и татар, у которых уже давно господствовал ислам, прикамские остяки, как и их северные и восточные соседи – вогулы (манси), оставались язычниками. В последующее время, с отказом от языческого верования и принятием одной частью остяков мусульманства и другой частью христианства, прикамские (сылвинские) остяки полностью растворятся в среде татарского, башкирского, удмуртского и русского народов. Христианизации части прикамских остяков будут содействовать миссионерская деятельность Трифона Вятского, самих господ Строгановых, разных проповедников Соликамского Вознесенского, Пыскорского Спасо-Преображенского, Успенского (на реке Чусовой) и Осинского Преображенского монастырей. Но основная часть остяков всё же примет мусульманство. Этому особо способствовали массовое бегство в земли прикамских остяков мусульманского населения и их проповедников из разгромленного Казанского ханства войсками Ивана Грозного в 1552– 1557 годы и разгром восстаний волго-вятско-камских инородцев в начальные 1570-е и 1580-е годы.
К сведенью, с конца XVI века, весь XVII век и несколько далее обобщённым словом «остяки» русские называли и многие другие языческие племена Западной и Восточной Сибири, вплоть до Тихого океана и Приамурья – самодийские, тунгусские (эвенкийские), иногда и некоторые другие. К ХХ столетию такое название останется только за современными хантами (хантэ). А в середине последнего ушедшего столетия некогда обобщённое для части языческих племён остяцкое название вообще выйдет из употребления (как и вогульское название мансийцев).
Река Сылва у города Кунгур (Вид с Ледяной горы). Июнь 2013г.
Ко всему этому, народные предания и песни, собранные в первой половине XVIII века Киршой Даниловым и некоторыми последующими исследователями, вплоть до современности, связывают зимовку казаков Ермака до их ухода в азиатскую Сибирь непосредственно на Чусовой. У самого выхода Чусовой из пределов современной Свердловской области (вторичного и окончательного), почти сразу же за устьем значительного правобережного чусовского притока реки Сылвицы (её протяжённость, по «Государственному водному кадастру», составляет 77 км), в Чусовую справа впадает небольшой приток с названием Ермаковка, а сразу за ним возвышается монолитный скальный утёс – камень Ермак. По народным преданиям, именно где-то здесь, а это всего сотней километров выше по реке от самых верхних в те времена строгановских поселений на Чусовой (деревня Калин Луг) и несколько более полутора сотен километров от чусовской столицы Строгановых – Чюсовской слободы (городка), и была зимовка казаков Ермака.
По этому поводу у Кирши Данилова мы находим следующее: «И пошли вверх по Чусовой реке, где бы Ермаку зима зимовать. И нашли они печеру каменку на той Чусовой реке, на висячем большом каменю, и зашли оне сверх того каменю, опущалися в ту пещеру казаки, много – не мало двесте человек; а которые осталися люди похужея, на другой стороне, в такую же оне печеру убиралися, и тут им было хорошо зима зимовать».
У историка XVIII века Герарда Фридриха Миллера (участника второй Камчатской экспедиции 1733-1743 гг.), в его «Истории Сибири», на основе народных преданий присутствует и некое любопытное дополнение: «Ежели словесному преданию тамошних (т.е. чусовских – прим. авт.) жителей верить, то Ермак до походу своего в Сибирь уже так богат был, что он запотребно не рассудил все свои сокровища с собой везти, но оные сохранил в пещере, которая в камне при реке Чусовой около половины его находится, в том намерении, что он то возьмёт опять, когда из Сибири возвратится. Сей камень и поныне для памяти того дела называется Ермаков камень».
Другие отдельные фольклорные предания указывают, что именно в отмеченной выше пещере камня Ермак и была зимовка самого Ермака55
Кругляшова В. П. «Предания реки Чусовой». – Свердловск, 1961.– С.39-53.
[Закрыть]. Но на самом деле, эта пещера находится почти в центре 38-метровой по высоте отвесной скалы и без верёвочной лестницы абсолютно недоступна, причём она слишком мала и временами сырая с заносами снега зимой, её пол имеет и некоторый уклон.
По рекам Чусовой (Чюсовой) и Серебрянке (Серебряной) в одной из самых ранних летописей, Строгановской, добавочно мы находим следующее: «Атаманы ж и казаки идоша по Чюсовой реке вверх до усть Серебряные реки четыре дни и по Серебряной идоша два дни и дойде Сибирския дороги и ту городок земляной поставиша и назвав его Ермаков Кокуй городок, и с того места перевезеся 25 поприщ за волок на реку, рекомую Жаравли, и по той реце пойдоша вниз и вышед на Туру реку; ту бе и Сибирская страна».
Камень Ермак на реке Чусовой. 2019 г
ГЛАВА 2
У Ледяной горы на СылвеПока оставим реки Чусовую (Чюсовую) и Серебрянку (Серебряную) в покое и перейдём к рассмотрению следующего. Замечательный сибирский архитектор, картограф и историк последней четверти XVII – начала XVIII столетий боярский сын Семён Ульянович Ремезов на основе Есиповской летописи и собранных им и его ближними родственниками народных преданий создаёт свою «Историю Сибирскую» (в её написании принимали участие и старшие сыновья Семёна Ульяновича). Вероятно, в 1703 году, во время деловой поездки в город Кунгур с целью описания и картографирования Кунгурского уезда, приписанного к сибирским землям, Семён Ремезов встречает человека, имевшего некоторую информацию о завоевании Сибирского царства казачьей дружиной Ермака. В результате их общения в написанной несколько ранее Ремезовской летописи дополнительно появляются оформленные или самим кунгурским летописцем, или одним из Ремезовых, семь листов с текстом и рисунками к нему (кстати, аналогичное оформление, но с более прилежным исполнением текста и рисунков было сделано и в самой Ремезовской летописи).
К сожалению, Ремезов оставил для нас безымянным автора «Краткой Кунгурской летописи». К тому же эта летопись в первоначальном виде отдельным произведением, похоже, не сохранилась. О её существовании и изложении её текста (возможно, и далеко не полном) присутствует только в Ремезовской летописи в виде вставок между своих «статей». Сама же «Летопись Сибирская краткая Кунгурская» (так её озаглавил С.У. Ремезов) была написана, вероятно, уже в конце XVII столетия с возможной обработкой какого-то более раннего написания. Эта, конечно, уже довольно поздняя летопись даёт нам много любопытного и о пребывании ермаковых казаков в Прикамье – на реках Чусовой (Чюсовой), Сылве и Серебрянке (Серебряной). В своём начальном повествовании (у Ремезова это 5-я и 6-я статьи) кунгурский летописец сообщает: «И сентября 26 день, обмишенилися, не попали по Чюсовой в Сибирь, и прогребли по Сылве верх, и в замороз дошли до урочища, Ермакова городища ныне словет. И идучи, у жителей обирали хлебы и запасы и тут зимовали и по-за Камени вогулич воевали и обогатели. А хлебом кормилися от Максима Строганова; и в поход ходиша на вогуличей 300 человек, возвратишася с богатством в домы своя и на подьем в Сибирь, и к тому приправиша вдоволь легких стругов с припасы. И маия в 9 день, доспели обещанием часовню на городищи том, во имя Николы чюдотворца. Овии же поплыша с Ермаком вниз по Сылве до усть Чюсовой; овии ж, остався на городищи том с женами и с детми вечно оселившася. Ермак же с дружиною с усть Чюсовой, взявши у Максима запас на проем 5000 человек, и ружье, и молитсвова, в 87, июня 12 день, пойдоша по Чюсовой вверх до Тагилскаго волока с боем, и вожжи ему были Зыряне добрии змерли, а иные бежали, а незнающие не попали в Серебренку в устие, прошли выше в вершину и многие мешкоты в повороте до самой осени. И дошед Серебренки, идоша и тяжелые суды покинуша на Серебренке, и легкие струги таскали чрез волок на Тагил реку, и на Бую городище зимовали и кормилися вогуличами, птицею, рыбою и зверем, якож и они и многие бо и улусы их погромили и рухледи много взяли и многие суды легкие вновь доспели довольно; и те старые, где они лежат, сквозь их дна дерева проросли».
Для запланированного своего последующего текста есть определённый смысл продолжить и несколько далее повествование кунгурского знатока о пребывании казаков Ермака в Приуралье (в «Истории Сибирской» Ремезовых это в статьях 7-й и 8-й): «И в 87-м вниде в слух к самодержцу государю Иванну Васильевичю, что Максим Строганов тех пресловущих воров Ермачка Поволскаго с товарищи з запасы ис ружьем отпустил; и о том к Максиму об отпуске воров слово писано в грамоте сице: «Мужик, помни, да как ты с таким великим и полномочным соседом ссоришь, и какая несостоятельная спона меж нами учинится, и не уведаешь, что я тебе за то учиню; а ежели доброе что в таком случае учинится безпорочно, не ведаешь, чем ты со своими пожалован будешь в твоем опасении». И то писание Максим радостно с печалию принял и прочел слезно, а к Ермаку в кровопролитии его невместно писать и не смел; точно слыхом от приходящих принесеся слово, каков воинстве и о всем слышно в ему удаче, и о том веселяшеся, не всуе туне запас и ружье и подмоги пушки дал в отпуск. А в поход Ермак на струги дружине своеи у Максима взимая с пристрастием, а не вовсе в честь или в заимы, но убити хотеша и жита его разграбить, дом его и при нем живущих разорити в конец и приступи к Максиму гызом; Максим же увещевавше их Богом и государём, что числом запасов дати и о том прося у них кабалы, егда возвратитеся, на ком те припасы по цене взяти, и кто отдаст точно или с лихвою; из них же войска паче всех Иван Колцев с есаулы крикнуша: «О мужик, не знаешь ли ты и тепере мертв, возмем тя и ростреляем по клоку, дай нам на росписку по имяном на струги, поартелно 5000, по именом на всякаго человека по 3 фунта пороху и свинцу и ружья, и три полковые пушки, по 3 пуда муки ржаной, по пуду сухарей, по два пуда круп и толокна, по пуду соли и двум полоти, и колико масла пудов, и знамена полковые с ыконами, всякому сту по знамени». Максим же страхом одержим и с подданными своими отворил анбары хлебные, и по именом полковых писарей и весом успевающе, дающе день и нощь коемуждо по запросу числу на струги; и струги их грузу знимать не стали и под берегом тонути; они же приправили набои, излегчили приимать запасов помене по стругам, и управишася вси по совету вси в путь свой июня в 13 день смиренно и обещася вси Максиму: «Аще Бог управит путь нам в добыче и здравии имать бытии, заплатим и наградим по возвращении нашем; аще ли же избиении будем, да помянет нас любовь твоя в вечном успении, а чаем возвращения ко отцам своим и матерям». На городище же Ермакове с женами Зыряне и книги их писареи и память жилья их, кто имяны и отечеством домов, и доныне у Строганова в казне взыскуется. Было у Ермака два сверсника Иван Колцев, Иван Гроза, Богдан Брязга и выборных есаулов 4 человека, тож и полковых писареи, трубачи и сурначи, литавршики и барабаншики, сотники и пятидесятники и десятники с рядовыми и знаменшики чином, да три попа, да старец бродяга, ходил без черных риз, а правило правил и каши варил и припасы знал; и указ на преступление чинили жгутами; а кто подумает отитти от них и изменити, не хотя быти, и тому по Донски указ, насыпав песку в пазуху и посадя в мешок, в воду. И тем у Ермака вси укрепились; а болши 20 человек с песком и камением в Сылве угружены. Блуд же и нечистота в них в великом запрещении и мерска, а согрешившаго обмывши трижды, держат на чепи».
Первоначально надо отметить, что из всех существующих к нашему времени письменных источников (документы и летописи) непосредственно о зимовке казаков Ермака в бассейне реки Чусовой говорится только в «Краткой Кунгурской» летописи (см. вышеизложенное из этой летописи). Зимовка эта якобы была на нижнечусовском притоке, реке Сылве, напротив современного города Кунгур, у подножия Ледяной горы с её знаменитой Ледяной пещерой и древним Ермаковым городищем на её вершине. И была она вынужденной в виду того, что казачья дружина на своих речных судах попала в ледовый плен из-за быстрого ледостава на реке. На эту реку попали они якобы случайно – просто «обмишенилися» (т.е. ошиблись) и вместо продолжения продвижения вверх по Чусовой поплыли далее вверх по её притоку Сылве, где их и застал осенний холод, сковывающий льдом реку.
Зададимся вопросом – а верна ли сама информация, исходящая от кунгурского летописца о казачьей зимовке на реке Сылве? Исследователь может только гадать, откуда у кунгурского летописца столь обширная информация о деятельности казаков Ермака с их прибытием на реку Чюсовую (в её названии тех времён).
Причём в своём повествовании этот автор и по многим последующим эпизодам воинского пути Ермака (военные походы в самой Сибири) указывает конкретные даты – год, месяц и дни (правда, при общем анализе с другими источниками приводимые здесь даты вызывают большие сомнения, это отмечают и многие историки). Уж не позаимствовал ли автор летописи сведения непосредственно из походного дневника одного из казаков – участника завоевания Сибирского царства? Верить или нет последнему – это вопрос. Конечно, вряд ли кто-либо из ермаковых казаков или атаманов вёл свой походный дневник, хотя среди них были и обладающие грамотностью («полковых писареи» и некоторые другие). Походные условия с боями и переходами едва ли способствовали ведению дневниковых записей. Для этого были необходимы особое желание или атаманское задание запечатлеть на бумаге происходившие события, сама бумага (очень дефицитная и дорогая в те времена) и чернила. Причём бумага и чернила должны были находиться в нормальной сохранности и в период пребывания в нелёгких полевых условиях, что для того времени было, конечно, довольно затруднительно. Да и последующие десятилетия могли довольно значительно испортить походный дневник ермакова казака. Конечно, и само хранение столь ценного письменного источника втайне от общества на протяжении многих последующих десятилетий при всеобщем прославлении деяний ермакова воинства очень сомнительно.
В принципе, вряд ли у какого-то казака или атамана, при непростых условиях в эпопее воинства Ермака, возникла мысль o ведении относительно подробного походного дневника. Кунгурский летописец в своём изложении, вероятно, всё же использовал уже относительно осовремененную информацию, прибавляя от себя кое-что дополнительно. В итоге, – у кунгурского знатока истории по некоторым эпизодам в деятельности ермаковых казаков выявляются противоречия с другими летописями, порой – и с документальными источниками. Это, конечно, у ряда историков вызывает большие сомнения в достоверности информации, присутствующей в данной летописи. Спорными здесь являются © данные о зимовке казаков Ермака на реке Сылве у Ледяной горы.
Прибытие Ермака с казачьим воинством на реку Чусовую, с последующим уходом вверх по её левобережному притоку, реке Сылве, кунгурский летописец относит к концу сентября (по летосчислению того времени) 1578 года («И сентября 26 день, обмишенилися, не попали по Чюсовой в Сибирь, и прогребли по Сылве верх, и в замороз дошли до урочища, Ермакова городища ныне словет»). К этому времени на берегах нижнего течения реки Сылвы с 1570 года уже существовал строгановский Сылвинский острог в «20 верстах» от Чусовой. При равенстве одной «путевой» версты того времени 700 саженей (до середины XVII века) это составляет примерно 30 километров. Правда, эти вёрсты при переписи 1579 года, конечно, никто не мерил, и они здесь довольно приблизительные. К тому же могла здесь быть использована и «межевая» верста, равная 1000 саженям, да и сама сажень тогда могла быть равной 216 сантиметрам. В переписи прикамских строгановских владений 1579 года московскими посланцами, «сошным писцом» Иваном Игнатьевичем Яхонтовым и подьячим Третьяком Карповым «с товарищи», в низовье реки Сылвы, помимо Сылвинского острога, обозначены и три деревни, пять починков, одна мельница (на впадении речки Юрман). Причём деревня Верхолузье была расположена «в десяти» верстах (примерно 15 или, при межевой версте,– 20 километров) по реке Сылве выше упомянутого острога.
Надо полагать, что к сентябрю-октябрю 1578 года если не все эти строгановские поселения, то большая их часть уже существовали. То есть на протяжении до 50 километров (может, и более) на берегах нижнего течения реки Сылвы уже были русские поселения; был здесь и строгановский острог, где постоянно нёс службу караул («сторожа») из небольшого гарнизона. И плыть по реке в светлое время суток (не в ночной же темноте казаки плыли на своих судах, и они, конечно, слепыми и глухими не были), и «обмешениться» ермаково воинство просто не могло. Да и к тому же проплытие большой эскадры судов мимо целой группы русских (причём и охраняемого строгановского острога) и впоследствии остяцких поселений на виду их жителей, которых казаки якобы пограбили, полностью отрицает ошибочность появления казачьего воинства на реке Сылве. Если верить в действительность информации кунгурского летописца о приходе Ермака в конце сентября (по современному летосчислению – с 6 октября) 1578 года вначале на Сылву, то это мог быть в то время только не санкционированный Строгановыми приход с Волги на Сылву разбойного казачества, спасающегося от царской опалы (которой тогда ещё и не было). То есть в этом случае Ермак с казачьим воинством к этому времени призванными на службу Строгановыми ещё не были. Всё же информация Строгановской летописи призвание Строгановыми Ермака с казаками указывает на весну 1579 года, и не с Сылвы, а с Волги. Военный поход строгановских ратников вверх по реке Сылве значительно далее русских поселений против недружелюбных сылвинских остяков, которые неоднократно участвовали в союзе с вогулами (манси), сибирскими татарами и другими инородцами в разорительных набегах на русские и пермяцкие поселения, возможно, позже и был, может быть, даже и не один. В 70-е и в самом начале 80-х годов ополчение строгановских людей и нанятые Строгановыми казачьи отряды вынуждены были не раз наносить ответные удары враждебным соседям на Сылве и Чусовой. Но, надо полагать, что до осени 1579 года, то есть до отъезда из чусовских строгановских владений московских межевщиков Ивана Яхонтова и его помощников, военного похода по реке Сылве строгановских ратников и наёмных казаков значительно выше деревни Верхолузье быть не могло. Иначе Строгановы в 1579 году добились бы отмежевания им земель по реке Сылве значительно выше деревни Верхолузье.
Ведь им по реке Чусовой (Чюсовой) без особых проблем, на основе переписи Ивана Яхонтова «с товарищи», были отмежёваны земли значительно выше самого верхнего на этой реке на то время их поселения – деревни Калин Луг («а от Калина Лугу вверх по Чюсовой до Вогульских улусов и до Утки реки»). Отмежевание Строгановым земель по Чусовой на целых 200 километров выше деревни Калин Луг (обширного района, населённого вогулами, особенно по берегам этой реки и вблизи её), вероятно, основывалось на военном походе строгановских ратников в 1574 году (может, и в другой последующий год, но не позже 1578 года) вверх по этой реке до её правобережного притока реки Утки (впоследствии будет называться «Межевая Утка»; выше по реке Чусовой есть ещё два её притока с названием «Утка», только они для Чусовой являются левобережными).
О таком военном походе нам сообщает уральский историк второй половины XIX века Василий Никифорович Шишонко в своём многотомном труде «Пермская летопись» (1-й период, в информации за 1573 год). Полагаясь на исторический труд строгановского главноуправляющего середины XVIII века П. И. Икосова «Истории и родословии и богатств и отечественных заслугах знаменитой фамилии господ Строгановых», Шишонко оповещает (в орфографии В. Ш.): «тогда они, Строгановьt, собравши своих людей и наёмных казаков довольно, – послали на тех недоброжелательных соседей, живущих вверх по Чусовой, вогулич и остяков, в отомщение их бунтовства, учинить на их жилища нападение; те посланные многих бунтовщиков побили и жилища их в пепел обратили, жён и детей в полон побрали, и дошедши до реки Утки, которая впала в реку Чусовую, остановились и далее вверх итти не отважились, опасаясь многолюдства татарскаго и вагулскаго и сибирскаго владения, и оттоль благополучно к городку своему возвратились, довольно отомстя неприятелю; не вдоль на тех завоёванных вогульских местах поселили они, Строгановы, своих крестьян до той помянутой речки Утки». Далее есть продолжение, что якобы поселённые до реки Утки (Межевой) строгановские крестьяне «от тамошняго дикаго народу, разорены были, а народ выгнанный – возвратится уже не пожелал».
Не верить в такой военный поход «до реки Утки» строгановских ратников (естественно, до 1579 года), с попыткой поселения крестьян «на тех завоёванных вогульских местах» или без их поселения, нет основания. Иначе Строгановы законодательно с 1579 года получили бы земли по Чусовой (Чюсовой) только до «Вогульских улусов», исключая почти 200-километровый участок реки с соответствующим его речным бассейном, где обитали вогулы (манси). Правда, на этом речном участке сами вогулы Копчиковой сотни-волости (вероятно, и часть других) останутся независимыми от Строгановых, оставаясь государственными ясачными людьми. Многие десятилетия за ними останутся и их вотчинные охотничьи угодья. И только с появлением Ослянской пристани (1736-1738 гг.), Серебрянского (1755 г.), Кусье-Александровского (1752 г.) и Кыновского (1760– 1762 гг.) заводов они начнут «терять» свои земли (об этом см. дополнение в конце этой главы – «Немного о вогулах-манси Копчикового юрта»).
На Сылве же Строгановым отводят земли «от реки Чюсовьыя» только «до Остяцких улусов» без указания конкретной межевой границы. Но надо полагать, что нижнесылвинские остяцкие поселения на этой реке ко времени прибытия переписчиков-межевщиков Ивана Яхонтова «с товарищи» были не столь уж далеки от самой верхней по реке строгановской деревни Верхолузье. А это, пожалуй, не менее полутора сотен километров ниже по Сылве современного города Кунгур. Правда, несколько позже Строгановы отодвинут свою прежнюю условно отмеченную межевую границу от деревни Верхолузье вверх по реке практически на добрую сотню километров, где в XVII веке у их южной межевой границы и появится их Сергинский острожек. О прибытии большого отряда казаков на Сылву (если бы это было на самом деле) Строгановы вскоре узнали бы из донесений их «прикащика» Сылвинского острога и русских поселенцев на этой реке. Не могли они не знать и о самой казачьей зимовке на реке Сылве – казаки во время зимовки якобы «хлебом кормилися от Максима Строганова».
Реальность всё же такова, – Строгановы, как бы они того ни желали, не смогли заполучить в 1579 году остяцкие земли на нижней и средней Сылве, пусть даже и с их широкой автономией. Если к 1579 году был бы какой-то военный поход по реке Сылве несколько выше деревни Верхолузье, инициированный Строгановыми или просто поддержанный ими материально, как это отмечено в Кунгурской летописи (о «хлебном» кормлении якобы заблудившихся казаков), то эти среднеприкамские хозяева, естественно, добились бы отмежевания им земель значительно выше по реке - до конечного пункта продвижения их воинской рати, как это имело место на реке Чусовой (Чюсовой). Они же (Строгановы) получили только низовую часть этой реки, что и было документально зафиксировано при разделе их прикамских владений в отмеченный выше год на две неравные части, между Никитой Григорьевичем, с одной стороны, Семёном Аникиевичем и Максимом Яковлевичем – с другой.
Подобная документальная запись по реке Сылве присутствует и в некоторых последующих источниках – в описи М. Ф. Кайсарова 1623-1624 rr., в межевых книгах и подтвердительных «царских» грамотах в последующих дроблениях прикамских земель между членами этого олигархического клана. Само же остяцкое население на среднем участке Сылвы (в том числе и предполагаемая область «Тахчей»), вероятно, и на нижнем участке этой реки, после их «перевода» (завоевания) из-под прежней ногайской «опеки» под власть сибирского хана в начальный период этого десятилетия (в 1572-1573 гг.), пока оставалось под властью сибирского правителя. Где-то здесь, на средней Сылве, в предполагаемом Тахчеевом юрте, для присмотра за новыми землями и новыми данниками, вероятно, появилась и небольшая крепость с постоянным воинским гарнизоном, где, по донесению Строгановых царю, «собираются ратные люди сибирскова салтана да ходят ратью». А граница между строгановскими землями и Сибирским ханством условно установилась на реке Сылве несколько выше строгановской деревни Верхолузье.
В результате походов сибирских воинских людей в 1572-1573 гг. (первый поход, предположительно, был под руководством Бегбелия Агтакова, второй – под руководством царевича Маметкула) в полной зависимости сибирскому хану оказались и вогулы на среднем участке реки Чюсовой выше её притока Нижней (Межевой) Утки, у реки Бисерти (правобережный приток реки Уфа) и в верховье реки Сылвы. На реке же Чусовой граница между российскими строгановскими землями и Сибирским ханством после похода строгановского воинского отряда вверх по этой реке в 1574 году (или несколько позже, но до 1579 года), по мнению самих Строгановых (только не сибирского правителя), установилась по реке Утке (Межевой). Эти условные границы к 1579 году между российскими строгановскими землями и сибирским владением хана Кучума и стали ограничительной чертой в отводе Строгановым прикамских земель на реках Чусовой (Чюсовой) и Сылве московскими межевщиками (и переписчиками людей и их хозяйств) Иваном Игнатьевичем Яхонтовым «с товарищи».
По тексту Кунгурской летописи немало сомнений и вопросов возникает и по ряду других строк.
Прибыв на Сылву (если это взять за действительность) в самом начале октября по современному летоисчислению, казаки почему-то не спешат или просто не хотят покинуть эту реку до ледостава (река Сылва в наше время обычно начинает покрываться плотным льдом в тихих заводях и у берегов со слабым течением речной воды только с конца октября – начала ноября). За целый месяц они могли спокойно покинуть сылвинские воды, даже если и поднимались по реке довольно далеко. Вместо этого они некоторое время плавают по малонаселённой реке, где и поживиться особо-то и нечем для такой массы казаков (это не Волга с её купеческими караванами). Усиление холода (особенно ночами) и начавшиеся простудные заболевания вынуждают казаков остановиться на выбранном месте на зимовку. В те отдалённые времена, да и позже, для своих долговременных становищ и просто зимовок в приграничных зонах казаки предпочитали обустраиваться на пригожих речных островах; обычно это было даже основным условием. Ещё с прежних времён и государевы служилые люди для постройки новых городков и острогов обычно изыскивали подходящие речные острова. Это отмечается на Дону, на Волге, на Яике, на Днепре и на других реках. Окружающая вода речных проток, крутые берега острова и труднопреодолимые береговые заросли ивняка давали казакам (или государевым ратникам) хорошую дополнительную защиту от внезапного нападения неприятеля. На среднем участке Сылвы подходящего для зимовки острова казаки, естественно, не обнаружили – просто при отсутствии такового. Да и на коренных берегах среднего участка этой реки особо привлекательных мест для подъёма судов-стругов от весеннего ледохода и половодья на надпойменную террасу, при условии и неплохой защиты самих себя и своих судов от возможного военного нападения неприятеля, практически почти нет (в том числе и у сылвинского утёса-камня Ермак). И для своей зимовки казаками мог быть сделан не особо удачный выбор места у подножия Ледяной горы. Для самой зимовки казакам нужен был пологий склон берега, иначе им было бы невозможно вытащить на берег и поднять наверх (на надпойменную речную террасу) свои суда для защиты от весеннего ледохода и половодья. У Ледяной горы подъём судов на берег вполне отвечает такому условию. Но условия защиты судов и самой зимовки у подножия Ледяной горы от возможного военного нападения или каких-то других действий недружелюбных соседей (у которых казаки, по известиям кунгурского летописца, «едучи, < … > обирали хлебы и запасы»), да и других отдалённых инородцев здесь были не совсем удачными. Хотя с юга и имелось открытое пространство широкой Сылвы с её труднопреодолимыми береговыми зарослями (особенно для конницы), а с севера и запада крутые и местами скалистые склоны Ледяной горы, то с востока и юго-востока было открытое (может, и в то время степное) пространство. Да и с вершин Ледяной горы из дальнобойных луков практически простреливалась вся низменная неширокая береговая местность, где и мог быть зимний казачий стан.
