Текст книги "Свободное время (стихи и поэмы)"

Автор книги: Виктор Коркия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Все кончено.

Во времени свободном

я окружен бетоном, и стеклом,

и загрязненным воздухом холодным...

Успехов!

Миллиарды поцелуев!..

Машина в парк.

Работай, шеф!

Дави!

Куда угодно

в Теплый Стан,

в Чугуев!..

Держи на лапу,

душу не трави!

Железный рубль за мной не заржавеет.

Бумажных денег куры не клюют.

По всей стране весенний ветер веет.

Ключи от счастья роботы куют!..

Никто,

ничто,

не лишний и не третий,

не на войне, не в классовой борьбе

я исчезаю в памяти столетий,

в, природе, в человечестве, в себе.

Я растворяюсь в сумерках, в эфире,

в бездействии, в химчистке за углом,

в борцах за трезвость, в песенной сатире

в толпе фанатов, прущих напролом!..

Я распадаюсь на свои запчасти

и превращаюсь в собственную тень

Я испаряюсь в коридорах власти,

диктующей, какой сегодня день...

Как приговор,

звучит прогноз погоды.

Старуха спит в метро и видит сны,

как в полночь Прогрессивные Народы,

сжигают Поджигателей Войны.

Уже на их зловещие фигуры

плеснул бензином инвалид-вахтер,

и 20 килограмм макулатуры

она бросает в праведный костер.

И член-корреспондент газеты "Правда"

питает к ней взаимный интерес,

и тридцать три героя-космонавта

кивают ей, как ангелы, с небес.

Весь мир ликует у бензоколонки,

в слезах от счастья негры бьют в набат,

и русский витязь в импортной дубленке

в такси ее отвозит на Арбат.

И все равно,

что где-то там, в зените,

куда не достигает смертный взор,

летает по неведомой орбите

Раскольникова каменный топор...

И 300 000 кладбищ с мертвецами

в Галактике летят на красный свет.

Что между нами?

Мафия? Цунами?

Оранжевые ливни во Вьетнаме?

Христос-Спаситель?

Кришна?

Магомет?

Майкл Джексон? Аэробика? Иуда?

Любовь неразделенная – к себе?

Госсамиздат? Фальшивки Голливуда?

Компьютеры? Масоны? И т. п.?..

В плену религиозного дурмана

Юродивый целует Красный Крест,

и три перековавшихся душмана

летят в Москву на ярмарку невест

В правительственной ложе стадиона

Всевышний Космонавт, Старуха, Дог,

в нирване, на гвоздях – Красавец-Йог,

над ложей – чудотворная икона:

Мать-Героиня и ее Дитя,

играющее знаком интеграла.

А на трибунах – Автор, то есть Я

Короче, мы. Нас много или мало.

Нас тысяч сто. Или хотя бы двести.

А может быть, и триста – не считал.

И о Прекрасной Даме, о Невесте

я никогда в газетах не читал

Но на моих глазах сгорела Троя,

и "Челленджер" взорвался надо мной,

и тридцать три мифических героя

ушли, как говорится, в мир иной

И эта сказка стала черной былью!

Исчерпан век

и я всегда готов.

Под радиоактивной снежной пылью

лежит Генералиссимус Цветов.

В подземном переходе надпись:

"ЗОНА".

С протянутой рукой стоит Госстрах.

И тридцать три Служителя Закона

рыдают на ответственных постах

А на периферии мирозданья,

где что ни день какой-нибудь бардак,

по зову сердца и самосознанья

Публичный Дом пылает, как Рейхстаг!

Красавец-Йог выходит из нирваны,

"Товарищи, – кричит, – душа горит!."

И слышат фешенебельные страны,

о чем звезда с звездою говорит.

И слышат эскимосы и этруски,

Госагропром и Мингромоотвод

А так как разговор идет по-русски,

для тех, кто не умеет без закуски,

даю литературный перевод

"Не нам ли политические трупы

заткнули рог селедкой иваси,

когда мы были молоды и глупы

и водкой заглушали Би би си!

Теперь шабаш!. Теперь не время оно.

Теперь мы знаем вкус одеколона

и от любви пьянеем без вина!."

Офелия!

Джульетта!

Дездемона!

Какие роковые имена!

Какие допотопные примеры!

Стирает время времени следы.

На лоне окружающей среды

прогуливаются пенсионеры.

К ним льнут собаки.

Где красавец-дог?

Он бросил Йога, тот опять в нирване.

И русский рок,

тяжелый русский рок,

как реквием, гремит в Афганистане.

Где Моцарт и Сальери?

Где они?

Где гений и злодейство?

Все исчезло.

Остались Ким Ир Сен и Хомейни.

И гинекологическое кресло.

Народы мира, пламенный привет!

Овидий, оцени метаморфозы.

Как хороши, как свежи были розы!

Где братья Карамазовы?

Их нет.

Ни Дмитрия с Иваном, ни Алеши.

А вместо них три протокольных рожи

вещают, что не отдали б Москвы.

когда б их не споили о детства

кто же?

Жиды? Высоцкий? Рокеры с Невы?..

Смешно и скучно

И мороз по коже.

И жутко, до чего на Русь похоже!

Святая простота!.

Увы, увы!..

Так экстрасенс без племени, без роду.

еще не впавший в старческий маразм,

испытывая мертвую природу,

испытывает веру и оргазм.

Но веры нет – и нет уже давно,

и не один я это понимаю.

Несчастную старуху вспоминаю

и вижу стены, и потолок, окно...

Что между нами? – Ничего святого

Абстрактный гуманизм – и вся любовь!

Счастливейший из смертных просит слова

и ты, Редактор, мне не прекословь!

Никто,

ничто,

а все-таки порой

из Царского Села заглянет Муза

я как-никак Лирический Герой

и как-никак Советского Союза!..

А посему – играю днем с огнем.

А к ночи – не раздевшись, как убитый,

лицом в тахту – забудусь мертвым сном

и в шесть проснусь – зеленый, злой, небритый.

Там, за окном, светает осторожно,

а ты не спи, лежи, не спи, лежи,

ты сам не свой, и все, что невозможно,

становится ненужным для души...

Смотрю в заиндевевшее окно.

С кем ты сейчас, очей очаровашка?..

Мне все равно, ты Милка или Машка,

хотя, быть может, и не все равно...

Быть может, нас на свете только двое

преодолевших страх, забывших стыд,

не верящих, что мир погубит СПИД,

и жаждущих любви на поле боя!..

А может быть...

Неужто я один?..

А остальные – слепы? глухи? немы?..

Нарциссы, гиацинты, хризантемы,

пионы, гладиолусы, жасмин,

гвоздики, астры, флоксы, орхидеи...

Я никогда не продавал цветы.

А почему?..

Идея красоты

смертельный враг любви другой идеи!.

Цвети, Минкульт!

Свети, Политпросвет!..

Куда ни глянь – чернеет море крови.

И некого ловить на честном слове!..

Что делать?

Сохранять иммунитет.

Я гибну, самому себе чужой,

и все-таки твержу, как заклинанье:

кто не торгует собственной душой,

не знает про ее существованье!

Добро взывает к Страшному Суду,

и добрый человек всегда подсуден.

. . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . .

На что иду, не знаю. Но – иду.

...Выходишь из себя в открытый космос

во времени, свободном и пустом,

теряешь голос, обретаешь голос

и говоришь – не то и не о том.

Имеет смысл и не имеет смысла.

Как битое стекло, мерцает снег.

Один и тот же день меняет числа,

и в человеке плачет человек.

Один за всех. Во времени свободном.

Не видя лиц, не слыша голосов,

в пространстве мертвом

телом инородным

душа летит на непонятный зов.

Живешь и умираешь

Гром оваций.

Душа летит,

куда она летит

одна

среди Объединенных Наций,

конвенций,

интервенций,

деклараций

куда?..

Кто понимает – тот простит.

1978-1987

О. П.

В гордом одиночестве, в расцвете

творческих, мужских и левых сил

процветаю на родной планете

под надзором всех ночных светил.

Двадцать лет я обивал пороги

и, по счастью, не попал в струю.

На проклятой собственной дороге

двадцать лет, как проклятый, стою.

Шаг вперед – и грянет выстрел в спину.

два назад – и бездна, звезд полна.

Но границы жизни не раздвину,

а у смерти нет двойного дна.

Если век измерен, то не мною.

Все равно – не быть или не быть.

Слишком тесен мир перед войною.

Бескорыстно некого любить.

1983

x x x

Синяя роза, роза ветров!

Холод наркоза, железо в крови.

Бледные тени больничных костров,

в Летнем саду поцелуй без любви.

Вечная память тем, кто не спит!

Белая падаль с темных небес

падает, падает... Время стоит

наперекор, наперевес.

В Зимнем дворце никаких перемен.

Пара гнедых на Кузнецком мосту.

Черная "Чайка" уносит Кармен

ночь коротать на высоком посту.

Дворник листает английский роман.

Старый развратник зевает в кино.

Черные негры идут в ресторан,

белые негры стучат в домино.

Пива навалом, а водки – вдвойне.

Чеки не пахнут, как розовый сад.

Кто не погиб на афганской войне,

пьет за троих неизвестных солдат.

Синяя роза, роза ветров!

Весело дует подземный сквозняк.

В тусклых глазах выездных фраеров

нежно мерцает французский коньяк.

Дмитрий зарезан. Шлагбаум закрыт.

Хмурое утро Юрьева дня.

Русский народ у разбитых корыт

насмерть стоит, проклиная меня.

Тысяча лет вылетает в трубу.

В легких свистит отработанный пар

Все, что я видел во сне и в гробу,

запоминает районный радар.

В мирных окопах вечерней Москвы

синяя роза – ни свет ни заря.

Медные всадники без головы

на легендарной земле Октября...

1982

СТИХИ ИЗ БЛОКНОТА

Обогащайтесь! Деньги – не порок.

И даже их отдельный недостаток

уже причина, повод и предлог

для бешенства ночных авиаматок!

Но это диалектика любви

всемирной и воинствующей страсти!..

...Чужая кровь течет в моей крови,

чужая кровь мне сердце рвет на части.

1983

x x x

А. Лаврину

Гроб вылетает в трубу крематория,

долго и нудно, как спутник, летит

от моратория до моратория

мимо заветных шпионских орбит.

Кто там, в скафандре его деревянном,

вечность вкушает в текущий момент

и над чернобыльским меридианом

тает, как ангел и тайный агент?

Кто воскресает во мгле под эгидой

Девы и Рака из чрева земли

и, воспарив над моей Атлантидой,

топит от смертной тоски корабли?

В землях полуденных, в странах полночных

сорок веков наблюдают за ним,

сорок наук, беспредметных и точных,

в сорок очей смотрят глазом одним.

Жизнь продолжается без передышки,

то возникает, то сходит на нет.

Нищим – до лампочки, честным – до вышки,

прочим терпеть до скончания лет.

Хор человечества слышу нестройный,

слышу протесты на всех языках.

Слепо стою перед силой убойной,

перед могилой своей в облаках.

Тайное общество зимних созвездий

гаснет, как звезды немого кино.

Тьма белокурых воинственных бестий

ищет себе послабее звено.

Сладко и мне обессмысливать слово,

видя в предчувствии вечной весны

тень от безвестного трупа живого,

блудного ангела звездной войны.

1986

x x x

А. Парщинову

Фигура сойдет с пьедестала без помощи ног.

В полях под Москвой, где зарыты персоны нон грата

история учит, и этот открытый урок

исходит от тех, кто в поля отошел без возврата.

История тащится – тем ли, другим ли путем.

Фигура без ног переступит границы столетий.

Закаты Европы на зубе ее золотом

блеснут напоследок, и тьма воцарится на свете.

Фигура без помощи ног обойдет пьедестал,

пустой без сошедшей на землю фигуры безногой,

и сквозь пустоту я увижу звериный оскал

беспомощной жизни, бредущей своею дорогой.

Природа боится, но не пустоты, а себя.

Себя, то есть тех, кто собой заполняет природу.

Фигура без ног заполняет природу, и я

уже не могу различить пустоту и свободу.

1986

x x x

В. Салимону

Когда языковой барьер

преодолеет безъязыкий

и термоядерный пленэр

осветит месяц луноликий,

в потемках музыки и сна

я побреду на голос крови

туда, где фряжская стена

хранит останки русской Трои.

Доисторическая жуть

сибирский тракт и звон кандальный,

последний бой, последний путь,

блатной некрополь коммунальный...

Прощай, гражданская война!

Отныне – горе по колено.

Свободы красная цена,

иллюзий траурная пена...

Но между нами – семь веков,

а не двенадцать пятилеток.

Осталась пара пустяков

забыть и это напоследок.

Внутри троянского коня

играют выхлопные газы,

и в космос хлещет из меня

источник жизни и заразы.

1986

ЛОРЕЛЕЯ

Не за словом в карман я полезу,

а за длинным бумажным рублем.

Но железо стучит по железу,

как на свалке, в кармане моем.

Что мне песни твои, Лорелея!

За душой у меня чистоган.

Мой карман – филиал Мавзолея,

не карман, а Мамаев курган.

Юбилейных и круглых – навалом,

а бумажных и длинных – увы!..

Ангел мой! Остановка за малым.

И не где-нибудь – в центре Москвы.

Я хочу умереть у фонтана,

я не знаю любви роковой.

Лорелея, певец чистогана,

я за все заплатил головой!..

Боже правый, как рано темнеет!..

Дольше века валютная ночь.

Эти деньги цены не имеют.

Спи!.. И голову мне не морочь.

1986

ГОД КРЫСЫ

Я лягу и не встану, и встану – и адью!

Три женщины не вздрогнут, но я любим пятью.

Две женщины в остатке, в кармане ни гроша.

От бедности очнется бессмертная душа.

Очнется, встрепенется, – а вылет запрещен.

Куда податься в мире, где разум просвещен?

Серебряная водка да золотой коньяк.

Давно ли сексуальный, а все-таки маньяк.

И заиграют скрипки, засветится экран.

Как буйный Рим, ликует валютный ресторан.

Ликует и шикует, и все на свете – пшик!

Кто жизнью не рискует, – не русский, не мужик!..

В чужом пиру похмелье на склоне лучших дней

и выпадет в осадок отец двоих детей.

Три женщины отпрянут, две женщины вздохнут...

От вечности осталось, быть может, пять минут!..

Под старость, ближе к ночи, в России и во мгле,

где телеглаз прикован, как Прометей к скале,

я лягу и не встану – и встану над собой,

Миллионер подпольный, красивый и седой.

На пятом километре Калужского шоссе

я вытянусь, как лайнер на взлетной полосе!

Мучительная радость настигнет дурака.

Я вздрогну и не вспомню, что прожиты века,

что протекли столетья, а счастья нет как нет...

– А где здесь для министров отдельный кабинет?.

Я вольный сын эфира и блудный сын ТиВи!

Товарищи и дамы! Нет жизни без любви.

Год Крысы – год рожденья, а смерть пуста, как гол.

Так мне диктует свыше божественный глагол.

Но у меня над ухом газеты шелестят,

и радио вещает уже лет шестьдесят.

Не слушаю – и слышу: в звенящей тишине

великие державы беседуют при мне.

А я большой любитель международных встреч,

мне душу согревает возвышенная речь!

Куда впадает Волга – в маразм или в Гудзон?

Меняю бабье лето на бархатный сезон!

За вас, народы-братья, несу тяжелый крест.

На мировой арене стою один как перст!..

Для вас, народы-сестры, я бросил отчий дом.

Как мертвая царевна, лежу под колпаком!

Лежу, раскинув руки, на родине, в лесу,

и бабочки порхают, и ни в одном глазу!..

Летит из поднебесья цветочная пыльца.

Галактики мерцают, и ночи нет конца,

и пахнет первым снегом и ядерной войной...

А что всему причина? А кто всему виной?..

Последний гладиатор, сниму противогаз.

Всемирного потопа не будет после нас.

Бумажная салфетка впитает смертный пот,

и в воздухе повиснет печальный анекдот...

1984

x x x

Кто-то рвется на Северный полюс,

кто-то стонет под Южным Крестом,

кто-то слышит неведомый голос,

долго водит по книге перстом,

как по нежному, юному лону,

и, надеясь хоть что-то понять,

протирает очки и Мадонну

хочет мысленным взором обнять...

1986

x x x

В. Алексееву

О, Гималаи!..

О, Гималаи!..

Сквозь государственный строй облаков

белые люди, миклухи-маклаи,

смотрят в туманные дали веков.

Может быть, там, за чертой горизонта,

на расстоянии жизни моей,

синие волны Эвксинского Понта

или других благодатных морей...

Так далеко я отсюда не вижу

и не затем я на свете живу,

чтобы однажды представить Парижу

полный отчет о своих рандеву.

Бедный дикарь, я прикину на пальцах

жалкой судьбы световые года.

Черная дума о звездных скитальцах

в царстве теней не оставит следа.

Смутное время на жидких кристаллах

нервно пульсирует, но не течет.

Я отстаю от народов отсталых

и закрываюсь от них на учет.

Я изуверился в людях и зверях.

Вся пропаганда добра и любви

дыбом стоит, как всклокоченный Рерих,

на просвещенной дворянской крови.

Все человечество – лишние люди,

совесть моя перед ними чиста.

Легче простить христианство Иуде,

чем допустить иудейство Христа.

О, Гималаи, Тибеты, Тянь-Шани!..

О, Пиренеи, Карпаты, Кавказ!..

Три папуаса в родном Магадане

мрачно жуют социальный заказ.

Где не ступала нога человека,

я прохожу, как Батый по Луне.

В каменных джунглях XX века

дети поют о холодной войне.

1983

x x x

Хрюкает богема общепита,

хлюпает общественное дно,

харкает в разбитое корыто

золотое среднее звено.

Некому смотреть залитым глазом,

постигая мир своим умом,

навсегда заходит ум за разум,

забываясь коллективным сном.

1986

x x x

Море ушло за рубеж,

и чудовища вышли на сушу.

Но расцвел гуманизм,

и пришлось им, беднягам, взлететь.

И ползучие гады

запели за милую душу,

ибо всякая тварь

на свободе пытается петь.

А какой интерес

распевать на голодный желудок

и на трезвую голову

слышать призывы "не пей"?

Мировая война

разразилась в течение суток,

и планета Земля

стала кладбищем мертвых идей.

Революция видов

не тронула нас, безголосых,

не коснулась она

тех, кто может_ дышать под водой.

И когда в темноте

пролетают певцы на колесах,

я встречаюсь глазами

с безмолвной Полярной звездой.

Между нами

– пространство

и время,

и пять силуэтов,

и казенная буква

по имени, кажется, "Ять",

и дешевый кураж

опаленных талантом поэтов,

но на трезвую голову

это умом не понять.

Персональный компьютер

бренчит на проклятой гитаре,

я ему подпеваю

от имени лишних людей,

и безумная песня

гремит на славянском базаре,

над которым распят

призывавший к любви иудей.

1987

СТАНСЫ

В беспамятстве юном, в безгласной стране

посмертные лавры мерещились мне.

В их сладостном шуме, в их смутной тени

шутя прожигал я ненужные дни.

Как бес, имитируя зверскую страсть,

я спал с дочерями имеющих власть.

В безвременье зыбком зубами скрипя,

подпольной любовью я мстил за себя.

Недвижно среди гробовой тишины

застыл я над вечным покоем жены.

В пластмассовой урне твой прах номерной,

и фото на паспорт – твой облик земной.

В дали магаданской, хлебнув от людей,

забудет меня плоть от плоти твоей.

Я буду лежать перед ней недвижим

отцом не отцом – ни родным, ни чужим.

1986

x x x

Буря отрицательных эмоций

пронеслась и стихла...

Воздух чист.

...Неужели некто Гуго Гроций

был принципиальный гуманист?

Неужели о войне и мире

думал он в средневековой мгле?

Глупо в однокомнатной квартире

рассуждать о счастье на земле.

Иней, на окне моем цветущий,

застилает праздничный проспект.

Угнетен мой разум всемогущий,

недоразвит мощный интеллект.

Может быть, и снег идет, не знаю.

Может быть, уже идет война.

Я на кухне свет не зажигаю,

прожигаю вечер без вина.

При свечах казалось все иначе:

догорят костры еретиков

встанут грандиозные задачи

освоенья райских парников.

Извини подвинься, бедный Гуго!

Из кромешной тьмы небытия

ищешь ты читателя и друга,

но не друг и не читатель я.

Я в душе ударник и новатор

и люблю в покойниках покой!

День и ночь вращается локатор

над моей красивой головой.

В небесах торжественно и чудно.

В космосе парят рабы идей.

Что же мне так больно и так трудно?

Я устал от мыслящих людей.

Как последний человек Вселенной,

как живой библейский персонаж,

перед вечной огненной геенной

я пишу библейский репортаж.

То не призрак бродит по Европе

в кущах утопических садов,

то звезда Полынь горит в утробе

матери российских городов.

1986

x x x

Сытый по горло собственной песней,

здесь и загнусь – на природе, в толпе,

между бессмертной Красною Пресней

и репродуктором на столбе.

Окна темны, как гашеные марки,

вечность спускается на тормозах...

Бедные звери не спят в зоопарке,

бедные люди стоят на часах.

Все, что не выжгли каленым железом,

дремлет подспудно до лучших времен.

Память раздавлена собственным весом,

разум проклятьем своим заклеймен.

А по Большой и по Малой Грузинской

змеи ползут по кривой напрямик.

Столп одиночества, идол тишинский

черным перстом указует в тупик.

В райский тупик, в безголосое небо

долго смотрю, вспоминая себя.

Если не все человечество слепо,

что здесь торчу в одиночестве я?..

Между Чернобылем и Хиросимой

время мое просочилось в песок.

Между искусственной жизнью и мнимой

есть для бессмертия лишний часок.

Генералиссимус, где твой хрустальный

и закаленный, как сталь, саркофаг?

В детстве я видел твой профиль медальный,

видел во мгле государственный флаг.

Есть для естественной смерти минута,

есть фантастически точный момент!

Выбора нет: то Малюта, то смута,

то человеческий эксперимент!..

Милый террариум тайной свободы,

Русь моя, жизнь моя, чья ты жена?

Йодом напоены вешние воды,

и на Украине шумит тишина.

Здесь я стою. Между сном и могилой.

Пахари ночи поют в небесах,

и от неведомой песни унылой

небо с овчинку и звезды в слезах...

1986

^TСОРОК СОРОКОВ^U

Поэма

К тысячелетию крещения Руси

Такой наив, такой интим,

такие робкие флюиды!..

Мы в невесомости летим

веселые, как инвалиды.

Под нами старая Москва

и все кресты Замоскворечья.

Над нами не растет трава,

не прорастая в просторечье.

И пепел десяти веков

на нищих духом оседает,

и тайно сорок сороков

во тьме, как матери, рыдают.

И то, что их в природе нет,

как нет и матери-природы,

отбрасывает тайный свет

на эти призрачные годы.

Высок останкинский костыль,

но пусто в мировом эфире,

где только вековая пыль

не спорит о войне и мире.

Эпоха видео прошла.

Идея вылезла наружу

и по-пластунски поползла,

как допотопный гад на сушу.

Жизнь поворачивает вспять,

вспять поворачивают реки,

а путь страдальческий опять

уводит из варягов в греки.

И восхищает тишина,

в которой слышен глас народа.

Кому-то родина – жена,

а мне любовница – свобода!..

Лежу с разбитой головой

на дне граненого стакана.

Вокруг по стрелке часовой

текут четыре океана.

Из ничего, из пустоты

плывут в мои ночные бденья

руководящие персты

и непристойные виденья.

Низы взбираются к верхам,

верхи во мне сознанье будят,

но так как я – грядущий хам,

меня в России не убудет.

В сугробах ядерной зимы,

на свалке золотого века,

непогрешимые умы

все как один – за человека!

А для меня давно равны

и человечество и зверство.

Любовь как антипод войны

предполагает изуверство.

Трепещущий, смотрю вперед.

А впереди под гром победный

с коня спускается в народ

позеленевший Всадник Медный.

И перед ним его страна

лежит огромная, как плаха.

Забилась в щели старина,

но ненависть сильнее страха!

А царь по-аглицки поет

и любит подпустить амура.

А царь по-плотницки идет

в Преображенское из МУРа.

Скрипит вокруг своей оси

самодержавная махина,

и Государь Всея Руси

не помнит ни отца, ни сына.

Он верит: три богатыря,

здоровые, как самосвалы,

осушат лунные моря

и марсианские каналы.

Так много планов на века,

что жить не хочется сегодня.

Крута железная рука,

а все же не рука господня!..

И замирает Третий Рим

и шепчет городам и весям:

"Мы за ценой не постоим,

зато обмерим и обвесим!..

Пока ты жив, ты полубог,

вась-вась с английской королевой,

но всех отечественных блох

не подкуешь одною левой!..

Ты можешь росчерком пера

забрать последние полушки,

но ты не сможешь, немчура,

все слезы перелить в царь-пушки!.."

Петр Алексеевич, ау!

Наш путь измерен батогами

и поздно измерять Москву

бесповоротными шагами.

Но верит бедный властелин,

что заждалась его Россия,

а что зажглась звезда Полынь,

не возвестил еще мессия.

И начинается, как встарь,

броженье на больших дорогах.

Очнись, Великий Государь!

Послушай, что поют в острогах.

Не слышит, ирод, смотрит в рот,

как гражданин на самодура.

Сперва цари идут в народ

и лишь вослед – литература.

Литература – это я.

Но кто об этом знает ныне?

Не слышит русская земля

глас вопиющего в пустыне.

Златая цепь добра и зла

облагороживает лица,

и от двуглавого орла

рождается стальная птица.

Она взлетает, как топор,

взлетает – и садится в лужу.

Но этот пламенный мотор

в себе подозревает душу!

И не одну, а тонны душ,

а – кубометры, киловатты,

где все: и глад, и мор, и сушь,

и сплошь и рядом – демократы!

Где кто не с нами – против нас,

и любера, и хор цыганский,

где и ВАСХНИЛ, и ВХУТЕМАС,

и мертвый час резни гражданской,

и клок боярской бороды,

и Оружейная палата,

и три столетия Орды

внутри душманского халата,

и Колыма, и Сталинград,

и к звездам райская дорога,

и Бог, что пусть не во сто крат,

но вдвое больше полубога!

И в том, что Он – и миф, и взрыв,

и формула, и откровенье,

такой интим, такой наив,

такое светопреставленье!..

По-бычьи на брегах Невы

мычит священная корова,

и гордо восседают львы

на яйцах из гнезда Петрова.

Я вас люблю, цари зверей,

я вас люблю, цари природы,

я вас люблю, цари царей,

люблю, но я – другой породы.

Я тот, кто выпал из гнезда,

кому нет времени и места.

Гори, гори, моя звезда!

Идет на бойню марш протеста.

Осатанел глагол времен,

и социальная нирвана

с цепи спустила Тихий Дон

безалкогольного дурмана.

Не стало истины в вине,

и робот выжимает соки,

дабы прочухались на дне

в своем отечестве пророки.

Но я еще не весь опух,

не упиваюсь самоедством

и раздражаю русский дух,

из цели сделавшийся средством.

Вотще помадою губной

меня помазала столица.

В России клетки нет грудной,

где не сидит стальная птица.

Но эта курочка смогла

снести яички при Батые.

Как на закате купола,

горят скорлупки золотые!..

Такой наив, такой интим,

такая мирная планида!..

В своих скорлупках мы сидим

и не показываем вида.

Нас тьмы и тьмы. Нам нет числа.

Да мы и не вникаем в числа,

не зная ни добра, ни зла,

ни политического смысла.

Мы сон вкушаем наяву

и пьем денатурат без меры,

но уж когда спалим Москву

во имя родины и веры,

тогда как треснет скорлупа,

ужо друг дружку позабавим:

кишкой последнего попа

последнего царя удавим

и понастроим лагерей,

и проведем газопроводы

в раю без окон без дверей,

где все рабы своей свободы.

...Посередине жития,

один как перст себе подобный,

все чаще ощущаю я

животный страх, но смех утробный

небрежный плод мужских забав,

бессонниц, легких вдохновений

пикантней всех других приправ.

На помощь, мой веселый гений!

Люблю тотальное добро!

И что есть силы, что есть мочи

люблю влагалища метро,

открытые до часу ночи!..

И я жуирую с толпой,

как политрук с Прекрасной Дамой,

и скрещиваю взгляд слепой

с международной панорамой.

Так, незадачливый жуир,

который о любви воркует,

я открываю третий мир,

который сам с собой воюет.

Очередной иллюзион.

Апостол Петр стреляет в папу.

Царь Петр клеймит его в ООН

и поднимается по трапу.

Аплодисменты. Все о'кэй!

Парад-алле антиутопий.

И продолжается хоккей

по всей безъядерной Европе.

На страже мира – страж ворот.

И маска от лица спасает.

Бросок! Удар ногой в живот!

Счастливчик клюшкой потрясает.

И рев, и вой, и свист, и стон

на полпути из грязи в князи

и вскакивает стадион

в нечеловеческом экстазе!..

Любви неистовой такой

не знал на поле Куликовом

Лжедмитрий, некогда Донской,

и пал в побоище ледовом.

Красивый труп еще дышал,

не понимая, что случилось,

но Юрьев день жидов прижал,

и сердце Грозного смягчилось.

И он тогда пришил сынка,

назначил Ермака Малютой,

завел в опричнине ЧК

и начал брать оброк валютой.

Но поп тишайший, Аввакум,

мутил народ, и Стенька Разин

разжег пожар из мрачных дум

и стал Петру огнеопасен.

И Петр, естественно, решил

загнать Америку соседу,

пришил сынка, но поспешил

грозить в Афганистане шведу.

И чтобы не сойти с ума,

он сотворил себе кумира.

Но, к счастью, Англия – тюрьма,

где в моде варварская лира.

Хан Карл-Адольф-Наполеон

разбил казаков и калмыков,

но дикий бабий батальон

прогнал дванадесять языков.

Екатерина, сгоряча

прорвав блокаду "Англетера",

пришила мужа-пугача

и вышла замуж за Вольтера.

Их первый сын блистал умом,

второй пять лет на Мальте правил,

а третий умер перед сном,

но в рамках самых честных правил.

Так Пушкин, веривший в судьбу,

был заточен в Святые горы,

где описал, уже в гробу,

ветхозаветный залп "Авроры".

Но мода – деспот меж людей,

знакомых с властью брадобреев.

Генералиссимус идей

любил арапов и евреев.

Он обобщил своих князей

и, верный классовому чувству,

в Кремле устроил дом-музей,

где плакал от любви к искусству.

Любви неистовой такой...

но нет, не начинать же снова!

Пусть молвит кто-нибудь другой

в другие дни другое слово!

А я пойду своим путем,

путем завещанным, старинным

за гением и за скотом

и вслед за Богом триединым!

Пряма, как Ленинский проспект,

во мне История петляет,

и счастья типовой проект

не зря мой краткий курс питает.

Увы, боюсь войти во вкус,

но трусоват, как Ваня бедный,

люблю я варварскую Русь

любовью странной, безответной.

Люблю – и если зря, пусть зря,

пусть не по праву первородства,

но не по манию царя,

а по наитию сиротства!

На то, что Летопись мою

продолжит Время, уповаю.

А я, что вижу, то пою,

а что пою, – то отпеваю!..

Дела давно минувших дней,

свежи газетные преданья!..

Живая очередь теней

в потомках ищет оправданья.

И перед мысленной чертой,

еще не преданный без лести,

я тоже в очереди той

торчу, как пень на Лобном месте.

И флаги всех отсталых стран

стоят в почетном карауле

в полуподпольный ресторан,

где в баре есть киндзмараули.

Народов дружная семья,

в которой я не без урода.

Все ближе очередь моя,

все утомительней свобода...

Не тает прошлогодний снег...

А завтра – кто в сей мир приидет?..

Толпа людей – сверхчеловек

и человека ненавидит.

Ни Третий Рейх, ни Третий Рим

не ведают, кто третий лишний,

а третий так необходим

себе подобный и всевышний!..

На ком почиет благодать?

Кто приглашен на белый танец?

Ужели, братия, опять

в яйце созреет самозванец?..

Тишинский, тушинский ли вор?

Напрасно память напрягаю.

Но сам пишу свой приговор

и дерзко руку прилагаю.

Аз грешен. Господи, спаси!

Молитва глохнет в стекловате.

Быть самозванцем на Руси

не знак ли вышней благодати?

В чем истина, спрошу, и где?

И скромно потирают руки

пилатствующий во Христе

и мученица лженауки.

Их – как нерезаных собак,

они до истины охочи,

но любят превращать бардак

в варфоломеевские ночи!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не дрейфь, пиитик записной,

и дело шей собственноручно.

Не нужен выход запасной.

Безверие антинаучно.

Конвейер Спаса на крови

работает без передышки.

Живи и Бога не гневи,

о смерти зная понаслышке.

Живи и здравствуй! Пей до дна.

Безмолствуя, ходи в народе

и пой, дурак, на злобу дня,

что ты незлобен по природе!..

Я сплю на разных полюсах,

я прозреваю в полудреме...

Апостол Петр стоит в слезах,

один как перст в казенном доме.

"Уж если Англия – тюрьма,

Россия, стало быть, психушка?.."

Апостол смотрит на дома

в каком снесет яйцо кукушка?

В гостинице, которой нет,

апостол бродит, как химера,

и на есенинский портрет

глядит с любовью изувера.

А за окном – весна, теплынь,

и синева небес, и флаги...

Горит, горит звезда Полынь

в своем бетонном саркофаге!..

"Ликуй же, Третий Рим, ликуй!

Ужо однажды потолкуем!.."

"Мин херц, а помнишь ли Кукуй?

Поди, забыл? А мы кукуем!.."

Откуда эти голоса?

Кто их под утро посылает?

Самозабвенная слеза

картины жизни застилает.

Апостол плачет над Москвой,

не чувствуя в себе предтечу.

По Питерской, по осевой

царь Петр летит заре навстречу.

Но нет Спасителя Христа,

и правда стала бесполезной.

И Вифлеемская звезда

осветит занавес железный.

И трижды прокричит яйцо,

и отречется инкубатор,

и все Садовое кольцо

заменит круглый эскалатор!

Опухший глиняный колосс

воспрянет в луже по колено,

и миллион бумажных роз

на волю выпорхнет из плена.

На круги вечные своя

вернутся Бродский и Малюта,

и вздрогнет в сердце, как змея,

тысячелетняя минута!..

И вздрогнет старая Москва,

и ей, быть может, станет дурно,

что правит всем не голова,

а избирательная урна.

Петр Алексеев, бомбардир!

Ты создал адский вытрезвитель.

Но ты – души моей кумир,

а я – высоких зрелищ зритель!

Из пустоты, из ничего,

с анекдотической орбиты

свисает вниз Конец Всего,

а мы в гробу видали виды!

И нас не купишь на испуг