Текст книги "Медаль"

Автор книги: Виктор Тельпугов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Виктор Тельпугов.
МЕДАЛЬ

В тот день, когда Грибанова вызвали в военкомат, улицы Москвы с утра высвечивало весеннее солнце. Это вполне соответствовало настроению Грибанова. Ему в последние годы что-то не присылали повесток от военкома. Видно, старость подкралась, думал бывший пехотинец. И вдруг предписание – явиться! Грибанов повеселел. По телефону предупредил директора артели «Заря», где работал мастером, что задержится, и направился по. давно знакомой, давно нехоженой дороге.

«Стало быть, не совсем еще старье». При этой мысли Грибанов поймал свое отражение в бело-голубой, кудрявой от облаков луже, остановился и вгляделся внимательно. Даже все морщинки с лица будто сдуло весенним ветром!

В комнате, номер которой был указан в повестке, Грибанова встретил молодой лейтенант с рассеянным выражением лица. Мельком глянув на вошедшего, офицер взял у него повестку и сказал: «Садитесь», когда тот уже удобно расположился в клеенчатом кресле.

– Перерегистрация, товарищ Грибанов, ничего не поделаешь, оформим все записи заново. Время от времени полагается, мы с вами люди военные.

– Как же, как же! Все понятно и так. Я вас слушаю.

– Воевали? – Лейтенант нацелился авторучкой в лежавшую перед ним бумагу.

– Как положено.

– Отлично. Так и зафиксируем: участник Великой Отечественной…

– Что верно, то верно, участник. Но лучше бы все но порядку, раз уж мы люди военные.

Лейтенант поправил ремни, широко раскрытыми глазами уставился на Грибанова.

– Финскую тоже обижать не будем, товарищ начальник. Какая-никакая, а война.

– Финскую?!

– Финскую.

Лейтенант запустил в свесившийся чуб пятерню вместе с авторучкой.

– Выходит, вы ветеран! О таких в газетах пишут. И ранены, наверно?

– И ранен, – прямо, как о само собой разумеющемся, ответил Грибанов.

– В каком месте?

– Вот в этом, – Грибанов дотронулся до левого плеча.

Едва заметная улыбка скользнула по лицу лейтенанта.

– Вы меня не совсем поняли. Я спрашиваю, где пуля вас догнала.

Теперь улыбнулся Грибанов:

– А! Пишите – под Выборгом.

– Значит, вы прошли почти всю кампанию?

– Какое там! – Грибанов махнул рукой. – Я из свежего пополнения, с марша прямо в бой. Тут меня и угораздило. Воевал минут шестьдесят, не больше.

– Тяжелое ранение?

– Легкое, пулевое. Очнулся я уже в медсанбате.

– Та-ак, – записывая, протянул лейтенант, – ранен под Выборгом. В Отечественной, говорите, тоже участвовали?

– По силе возможности.

– И еще ранения были?

– Так точно.

– Где и когда?

– Второе – там же, под Выборгом.

– Какое совпадение! В Финскую под Выборгом и в Отечественную?…

– Теперь вы меня не совсем поняли, – поправил лейтенанта Грибанов. – Вторая пуля, представьте, меня отыскала там же и в тот же день.

– Ничего не понимаю. Вы ведь были уже в медсанбате.

– Там и отыскала. Пришел я в сознание – гляжу на себя и в толк взять не могу: левое плечо перевязано, а из правого фонтаном хлещет. Пробую встать – ни черта не выходит. Тут санитар прибежал. «Это шальная, – говорит. – Вот и дырка в брезенте!»

– Так, так, та-ак. Значит, оба ранения получили на Финской?

– Не оба, а два. Это точнее будет.

Офицер был явно смущен своей неловкостью. Записав все, что сказал ему Грибанов, он дальше спрашивать уже не решался – боялся снова впросак попасть. Грибанов заметил это, но виду не подал. Он не спеша достал папиросу, попросил разрешения закурить…

– Конечно, конечно, курите, – обрадовался наступившей разрядке лейтенант. – Может, вам сигарету?

Нет, я больше насчет «Беломора».

Перекурив, вернулись к бумагам. Видя, что лейтенант еще испытывает стеснение, Грибанов пошел ему навстречу:

– На чем мы остановились? На втором ранении?

– На втором! – обрадованно подхватил лейтенант.

– Хорошо. Про контузию писать уже не будем, хоть, откровенно сказать, от нее до сих пор недослышу малость.

– Нет, нет, положено все писать, – сказал лейтенант. – Иные контузии хлеще всяких ран, это я по себе знаю.

– Неужто воевали? Вы ж молодой еще человек, – удивился Грибанов. – Думаю, в войну совсем мальчиком были?

– Совсем, – уже без всякого смущения кивнул Грибанову офицер. – Под Саратовом это было. Пошли мы с братишкой на Волгу гонобобель собирать – ягода такая есть в тех местах, от цинги помогает.

– Как же, знаем такую. И что же?

– А он, – лейтенант сделал на слове «он» такое ударение, какое всегда делают солдаты, когда раз говор о враге заходит, – а он как раз на мост навалился. Фугас за фугасом! Нефтянки разбил – вся Волга в огне…

– Это дело известное. – Грибанов участливо поглядел на лейтенанта. – Ну а дальше?

– Ну а дальше как у вас под Выборгом – очнулся я уже у военных врачей. Определили контузию Я тогда и слова такого еще не знал. Пустяковая штука, а до сих пор не отпускает.

– Погоду чует?

– Барометр…

Два человека, молодой и старый, посмотрели друг другу в глаза, помолчали, одновременно, как по команде, вздохнули и опять закурили. И снова окно занавесилось на минуту-другую синей шторкою дыма.

Первым докурил Грибанов.

– Итак, на чем мы там остановились? На контузии?

– На контузии.

– Получил я ее в эшелоне.

– Когда вас везли в госпиталь? – приготовился записывать лейтенант.

– Нет, тут с Финской, считайте, закончено. Начинается Отечественная. В эшелоне он нас накрыл под Вязьмой. – Теперь Грибанов сделал ударение на слове «он».

– Тяжелая, говорите, была контузия?

– Контузия была поначалу так себе, ерунда, а дело было серьезное.

– Под Вязьмой то?

– Под Вязьмой. Запалил он нас с двух концов – с хвоста и с головы, стал еще посередке бить, а там у нас ящики снарядные, а на соседних с нами путях санитарный – человек тыща одних лежачих. Ну, тут про всякие контузии, конечно, забыть пришлось. Целый день и целую ночь с смертью в жмурки играли. Под утро слышу – голова не моя, руки не мои, ноги тоже чужие…

У Грибанова давно уже кончился «Беломор», он не заметил, как переключился на сигареты лейтенанта, а тот все писал и писал.

Когда добрались до конца анкеты, Грибанов и офицер были не просто хорошо знакомыми людьми – они невзначай перешли на «ты» и как будто даже породнились, какая-то неуловимая и в то же время нерасторжимая связь соединила этих двух утром еще совсем не знавших друг друга людей.

– А теперь награды запишем, – сказал лейтенант в заключение.

– Особых регалий нету, но одна висит.

– «За отвагу», конечно?

– За какую отвагу? Ты что? «За трудовую доблесть», известно. Прошлым летом по случаю юбилея нашей артели пожаловали. – Грибанов с гордостью отвернул борт бобрикового пальто. – Видал? В самом Кремле получена.

– Это, конечно, почетно, но я имею в виду боевые награды, военные, – не унимался лейтенант.

– Ну вот, заладил: боевые, военные… Ты ведь русский человек, все слышал, все записал, знаешь, как война для меня сложилась: одни ранения да контузии, контузии да ранения. Горе, а не война – и та, и другая…

Вечером, в конце работы, после длинного заседания, лейтенант пришел в кабинет к военкому, рассказал ему о Грибанове. Полковник внимательно выслушал подчиненного, снял с полки толстую книгу, почему-то долго листал ее, наконец спросил:

– Медаль «За трудовую доблесть», говорите?

– За трудовую, товарищ полковник. В артели у них, видите ли, юбилей был, а артели этой днем с огнем не разглядишь!

Полковник улыбнулся, опять полистал толстую книгу, постучал ногтем по настольному стеклу.

– Документы у Грибанова вашего все в порядке?

– В полнейшем, товарищ полковник. Иначе не стал бы вас беспокоить. Вот, посмотрите…

Долго в этот вечер длился разговор двух военных. Дата за датой, шаг за шагом проследили они весь славный боевой путь бывшего пехотинца, состоявший, по его словам, из одних госпиталей.

– А ведь вы правы – герой из героев! – сказал лейтенанту полковник. – Я бы на вашем месте взял бы и рапорт написал. Так, мол, и так.

– Мне написать? – удивился лейтенант. – Как написать? Да я же…

– Именно вам. Так и пишите, как рассказываете. У вас должно хорошо получиться.

Полковник встал из-за стола, поглядел на часы, но, перед тем как отпустить подчиненного, посоветовал:

– Только не сегодня, а завтра, с утра, чтобы на свежую голову. Это надо очень хорошо написать, понимаете, очень!

– Понимаю, товарищ полковник.

– А Грибанова вызовите-ка ко мне. Хочется на него одним глазом глянуть. Был у нас в дивизии один солдат – точная копия этого. Награды – за ним, он – от них. Где, вы говорите, он еще воевал-то?

– Да он почти везде воевал, товарищ полковник. Где только не воевал! Вы же видели.

– И под Керчью был?

– Вот только что под Керчью не был.

– А под Майкопом?

– И под Майкопом не довелось.

– А я как раз именно там лиха хлебнул – у Керчи и Майкопа. Но я же ясно помню – был у нас такой. Одним словом, вызовите.

Полковник и лейтенант погасили свет, вышли, распрощались и направились в разные стороны. Полковник жил поблизости и минут через десять был дома. Несмотря на усталость, он нескоро уснул в ту ночь.

А лейтенант, не дождавшись трамвая, долго еще вышагивал по ночной Москве в сторону Тимирязевки и тоже был переполнен впечатлениями минувшего дня. Тонкий ледок хрустел под его каблуками звонко, как только может хрустеть последний ледок апреля.