Текст книги "Кровавое Крещение «огнем и мечом»"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Почему Мешко надумал применить и ко мне такую же подлость? – сдвинул брови Владимир.

– Мешко узнал от воеводы Блуда, что ты, княже, не крепко сидишь в седле, – запинаясь, ответил Помел. – Вот Мешко и решил использовать уже проверенный способ.

Владимир невольно вздрогнул и помрачнел еще сильнее, когда Помел упомянул имя Блуда.

По совету Добрыни Владимир сказал Мешко, что языческие жрецы хотят принести в жертву богам красивую молодую женщину по имени Треля – так звали жену Помела. Владимир наплел Мешко, что от этого жертвоприношения будет зависеть, согласится ли его языческое воинство и дальше осаждать Познань или повернет к дому. Мешко стал предлагать вместо Трели другую девушку, более юную и красивую. Однако Владимир стоял на своем, заявляя, что боги сами выбрали именно Трелю. Мешко был в растерянности, потом им овладело раздражение, вызванное упрямством киевского князя, который годился ему в сыновья. Наконец Мешко уступил Владимиру, не желая потерять столь сильного союзника в разгар распри с познаньским князем. Слуги Мешко привезли из Гнёзно жену Помела и передали ее в руки языческих жрецов, находившихся в русском войске.

В тот же день Мешко обратился к Владимиру, прося его прислать к нему конюха Помела якобы принять роды у породистой кобылы. Владимир, не моргнув глазом, сказал Мешко, что Помел сбежал от него и теперь непонятно, где его искать. На самом деле Владимир, следуя наставлениям Добрыни, снабдил Помела и его жену деньгами, дал им хороших лошадей и отправил в Чехию подальше от мстительного Мешко.

Еще через день Владимир объявил Мешко, что боги повелевают ему вернуться домой. Ослушаться богов Владимир не может, однако оставить Мешко без своей подмоги ему тоже не хочется, поэтому под Познанью останется воевода Блуд со своими слугами и тридцатью дружинниками. Мешко и Блуд были ошарашены таким решением Владимира, подспудно чувствуя, что все это случилось неспроста. Блуд попытался было убедить Владимира продолжить осаду Познани, но все его красноречие разбилось о неприступную холодность молодого князя.

Коня, подаренного ему Мешко, Владимир передал Блуду со словами: «Я не достоин такого подарка, боярин. Ведь я же еле-еле держусь в седле в отличие от тебя, лихого наездника».

По пути на Русь Владимир заехал в Гнёзно, чтобы забрать с собой дочь маркграфа Эккарда вместе с ее приданым и служанками.

Глава девятая Ромейский посол

В это майское утро Владимир проснулся с ощущением счастья в душе, поскольку ему приснился чудесный сон, а рядом с ним на широкой мягкой постели спала, разметав по подушке свои густые золотистые волосы, юная Адель, румяная и прелестная, как сказочная фея. Вернувшись из Польши, Владимир сочетался браком с Аделью по славянскому обычаю, введя ее в свой терем законной женой. На этом настояли барон Унгерн, двоюродный дядя Адели, и католический священник Бернард. Оба приехали в Киев вместе с Аделью, являясь преданными слугами маркграфа Эккарда.

С самого первого дня пребывания Адели в Киеве Владимир проводил с ней почти все дни и ночи, лишь изредка навещая беременную Алову, Рогнеду и Юлию. Владимиру доставляло удовольствие обучать Адель русскому языку и самому учиться у нее говорить по-немецки. Однако сильнее всего Адель привлекала Владимира своей наивностью, скромностью и покорностью. Адель без малейших возражений исполняла на ложе любые прихоти Владимира, постигая под его руководством самые сокровенные тайны интимной гимнастики. Адель была прелестна и непосредственна, она была нежна и совершенно некапризна, стремясь прежде всего доставить удовольствие Владимиру. Адель даже танцевала обнаженной перед Владимиром, чего не позволяли себе все прочие его жены, покорность которых имела все-таки определенный предел.

Владимир обычно просыпался раньше Адели, так случилось и на этот раз.

Поднявшись с постели и осторожно коснувшись губами обнаженного плеча Адели, Владимир быстро оделся, натянул на ноги красные сапоги, причесал волосы и, мягко ступая, удалился из ложницы. С утра он взял себе за привычку окунаться в бочку с речной водой, подражая в этом Добрыне. Гридни из молодшей дружины каждое утро привозили воду с Почайны-реки, наполняя ею большую дубовую бочку, установленную в предбаннике.

Спустившись по темной скрипучей лестнице с верхнего яруса на первый этаж терема, Владимир, как обычно, направился мимо поварни к боковому выходу, ведущему к бане. Из поварни доносился смех челядинок, там звенели медные крышки о края бронзовых котлов, слышались шлепки раскатываемого на столе теста. Через неплотно притворенную дверь в полутемный коридор просачивался густой запах мясного бульона и аромат пряно-острых приправ.

Собираясь распахнуть рукой двойные дверные створы, ведущие на крытую галерею, по которой можно было пройти в гридницу, а также дойти до бани, если повернуть в другую сторону, Владимир невольно замер. До его слуха долетели голоса младших гридней, расположившихся в тени на галерее в ожидании утренней трапезы.

Владимир сразу узнал голоса варягов Ульфира и Остена. Они смеялись над ним, над Владимиром! Оба говорили на варяжском наречии, которым Владимир неплохо владел после своей поездки в Скандинавию.

– Князь наш не только не смог зарубить никого из мазовшан, но, стыдно вымолвить, сам едва не лишился сознания при виде убитых и льющейся крови, – с нескрываемым презрением молвил Ульфир.

Ему вторил Остен, давясь от смеха:

– Выпав из седла, как соломенное чучело, князь наш залил рвотой свой меч и одежду. Он ползал в снегу на четвереньках, как упившийся в дым пьяница! Ха-ха.

– Клянусь Одином, братцы, все так и было, – воскликнул Ульфир. – Нам пришлось остановить коней и закрывать щитами ползающего по снегу Владимира от вражеских стрел и дротиков.

– Вполне может быть, что Владимир не только ублевался, но и обмочил портки от страха, – смеялся Остен. – Вид у него был очень жалкий! Как у молодки, у которой вдруг случился выкидыш.

После этих слов на галерее раздался громкий дружный хохот. Судя по всему, Ульфир и Остен делились воспоминаниями о битве с мазовшанами с теми из младших гридней, кому не довелось участвовать в этом походе.

У Владимира лицо вспыхнуло огнем, он с такой силой закусил губу, что у него слезы брызнули из глаз. Варяги-дружинники смеются над ним, почти не таясь! Среди бела дня эти наглецы перемывают ему косточки, сидя у входа в княжеский терем!

Владимир повернулся и зашагал прочь, у него враз пропало желание окунаться в бочку с водой. Удалившись в тронный зал, Владимир опустился на корточки, прислонившись спиной к одной из массивных дубовых колонн, поддерживавших своды просторного помещения.

Стыд жег его нестерпимо! Уж лучше бы мазовшане убили его в той злополучной сече, чем ему теперь выносить весь этот позор. Молодшая дружина считает Владимира жалким трусом, это яснее ясного. Эти молодые варяги всего-то на два-три года старше Владимира, но тем не менее все они бесстрашны в сражении, умелы во владении оружием и совершенно не теряются при виде крови и изрубленных тел. Даже Буи, брат Аловы, и тот сумел отличиться в битве с мазовшанами, а ведь он на год моложе Владимира.

За утренней трапезой Владимир был хмур и неразговорчив. На вопрос Добрыни, в чем причина его столь мрачного настроения, Владимир раздраженно промолвил:

– Надоели мне варяги, дядя. В молодшей дружине их больше половины, так не годится. Боярских сыновей надо привлекать в дружину, они не столь развязны и грубы.

Отложив ложку, которой он управлялся с гороховым супом, Добрыня внимательно посмотрел на племянника. От его проницательного взгляда не укрылось, что Владимир явно чего-то не договаривает.

– Неужто кто-то из гридней осмелился тебе дерзить, племяш? – спросил Добрыня. – Кто сей наглец? Назови его имя.

– Дело не в этом, дядя, – помедлив, проговорил Владимир, нервно катая в пальцах хлебный мякиш. – Мне не по душе, что кое-кто из варягов чересчур похваляется своей отвагой. В этой похвальбе явно просматривается намек на то, что без варяжских мечей не быть бы мне киевским князем.

Добрыня понимающе закивал, отодвигая тарелку с недоеденным супом. Эта похвальба слетает с уст варягов-дружинников постоянно, с той поры, как они утвердились в Киеве. Для Добрыни это не было новостью.

– Что ж, племяш, немалая доля истины есть в похвальбе варягов, – заметил Добрыня. – Нам с тобой придется терпеть их докучливость и хвастовство, ведь после отплытия новгородцев к родным очагам варяги являются нашей главной опорой в Киеве.

Владимир подавил тяжелый вздох, сознавая правоту дяди. Новгородцы и чудь отплыли на ладьях вверх по Днепру две недели тому назад. Лишь полторы сотни новгородцев пожелали остаться в Киеве, вступив в дружину Добрыни.

– Ты же собирался звать под свой стяг удальцов из Чернигова и из Древлянской земли? – Владимир взглянул на Добрыню. – Ведь и бужане дали тебе своих людей. Это разве не опора для нас?

– Бужане прислали всего-то сорок человек, – вздохнул Добрыня. – К тому же эти молодцы военной сноровкой с варягами сравниться не могут. Черниговцы обещали прислать полсотни боярских сыновей. А что толку? Уверен, и черниговские бояричи в военном-то деле тоже неучи. Из древлян неплохие воины, но, опять же, не идут древляне в нашу дружину, племяш. Не любят они киевлян. – Добрыня вновь вздохнул. – Со времен княгини Ольги не любят.

– Дядя, это правда, что моего брата Ярополка закололи мечами Ульфир и Остен? – вдруг спросил Владимир чуть дрогнувшим голосом. – Правда, что это ты приказал им убить Ярополка?

У Добрыни не дрогнул на лице ни один мускул, когда он встретился взглядом с племянником. Он спокойно ответил:

– Да, Ярополка закололи Ульфир и Остен, но приказывал им не я, а Стюрбьерн Старки. Он же выбрал этих двоих воинов, когда я повелел ему прикончить Ярополка. Почему ты спрашиваешь об этом, племяш?

– Ульфир и Остен недавно при мне хвастались, как они с двух сторон подняли Ярополка на мечи, – хмуро промолвил Владимир, откинувшись на спинку стула. – Мне показалось, дядя, что эти двое не просто похвалялись тогда. Они намекали мне, что и со мной может случиться то же самое, если я буду недостаточно щедр с ними.

За столом повисла тяжелая пауза.

Добрыня почувствовал, что Владимир не просто недолюбливает варягов, он не доверяет им. Добрыня и себя часто ловил на мысли, что и в нем самом нет полного доверия к варягам. В голове у Добрыни вдруг шевельнулась беспокойная мысль, что варяжская дружина, приведенная ими из Скандинавии, – это, по сути дела, прирученный хищный зверь, свирепый и безжалостный, если его разозлить. Покуда варяги во всем повинуются Добрыне и Владимиру, но надолго ли это?

Варяги стоят на страже у теремных ворот и дверей, при желании они могут запросто убить Добрыню и Владимира. В конце концов, у варягов есть свой собственный конунг Стюрбьерн Старки, который, как и легендарный Рюрик, происходит из княжеского рода. Что, если Стюрбьерну Старки захочется самому вокняжиться в Киеве?

*

В этом же солнечном мае в Киев прибыл посол из Царьграда. Собираясь встретить посла в тронном зале, Владимир заметно волновался. Два года из Царьграда не было никаких известий, хотя там знают о смерти Ярополка и о вокняжении в Киеве Владимира, сына рабыни. Обо всем происходящем на Руси византийские власти узнают от своих купцов, которые каждое лето приезжают в Киев с товарами. Византию и Русь связывают давние торговые отношения, а также союзный договор, заключенный Святославом Игоревичем с ромейским василевсом Иоанном Цимисхием. После смерти Цимисхия этот договор о взаимопомощи был подтвержден Ярополком, который ради этого встречался с ромейскими послами, приезжавшими в Киев, как раз накануне его распри с Владимиром.

Столь долгое молчание византийских властей очень беспокоило Владимира, который воспринимал это как явное нежелание гордых ромеев иметь дело с побочным сыном Святослава Игоревича. И вот наконец-то из Царьграда приехал посол!

Ромейского посла звали Калокиром, на вид ему было лет пятьдесят. Это был статный и высокий муж с румяным жизнерадостным лицом, на котором ярко блестели голубовато-серые большие глаза, в которых сквозил недюжинный ум. Волосы у посла были густые и светлые, небольшая кудрявая бородка придавала ему мужественность. Одет посол был в длинную тунику-далматику из плотного узорчатого шелка, поверх которой был наброшен фиолетовый плащ. На ногах у него были короткие красные сапоги. У далматика рукава были значительно шире, чем у нижней туники из белого льна, поэтому из-под рукавов далматика виднелся край рукавов нижней туники. На груди у посла переливалось ожерелье из драгоценных камней в золотой оправе.

Посол прекрасно говорил по-русски, он был изысканно вежлив и улыбчив, чем сразу расположил к себе Добрыню и Владимира.

Владимир восседал на троне из мореного дуба с резными подлокотниками и высокой спинкой, на которой были вырезаны молнии Перуна. Рядом с ним на другом троне чуть меньших размеров сидела юная Адель, наряженная в длинное приталенное платье из золотистой парчи, расшитое узорами в виде темных цветов и листьев. Тонкая талия хрупкой Адели была стянута узорным поясом, на ее груди лежало жемчужное ожерелье. Золотисто-русые волосы Адели были заплетены в две косы, ее изящная головка, укрытая тончайшим белым покрывалом и возложенной поверх него золотой диадемой, напоминала прекрасный бутон нераспустившегося цветка. Скрывая волнение, Адель слегка поджимала свои красиво очерченные розовые уста.

Плечистый Владимир смотрелся величаво и мужественно в длинной пурпурной свитке из аксамита с узорами из золотых ниток, с серебряной витой гривной на крепкой шее, с золотой короной на густых кудрях. Эту корону когда-то носили болгарские цари в пору своего могущества. Разбитые грозным Святославом, болгары лишились многих своих богатств, в том числе и этой золотой короны.

Слуги Калокира разложили на ковре перед княжеским троном дары: меч с серебряной рукоятью в ножнах, украшенных пластинами из слоновой кости, кинжал, посеребренные ножны которого были украшены тончайшей резьбой, позолоченный панцирь, две золотые чаши с чеканными узорами, скатки дорогих шелковых тканей. Но самым ценным и удивительным подарком был павлин, сделанный из тонких золотых пластин, спаянных между собой. Размером золотой павлин был с петуха.

Вставив маленький ключ в специальное отверстие на спине у этой диковинной игрушки, Калокир повернул его несколько раз. Раздался металлический звук натягиваемой пружины. После чего золотой павлин со звоном расправил крылья в стороны, поднял головку и, открыв клюв, издал негромкую протяжную трель, чем-то напоминавшую пение зяблика.

Среди бояр и их жен, набившихся в тронный зал по случаю приезда ромейского посла, раздались изумленные и восхищенные возгласы, смех и громкие перешептывания. Золотой павлин пропел три раза и умолк, головка его опустилась и крылья вновь прижались к бокам. Однако восторг княжеской свиты не утихал еще несколько минут, было весьма непривычно видеть детское любопытство в глазах седоусых бояр, их враз повеселевшие лица. Боярские жены старались протолкаться поближе к Калокиру, чтобы рассмотреть получше золотого павлина у него в руках.

Юная Адель при виде поющего золотого павлина невольно издала возглас удивления, чуть подавшись вперед. Владимир не удержался от смеха, глядя на эту диковинную золотую птицу. Улыбнулся и Добрыня, стоявший ближе всех к княжескому трону.

– Пресветлый князь, порфирородные василевсы Василий и Константин приветствуют тебя и вручают тебе эти дары в знак дружбы, – с поклоном произнес Калокир, осторожно поставив золотого павлина на среднюю из трех ступенек, ведущих на возвышение, где восседали Владимир и Адель. – Солнцеподобные государи мои желают тебе здравствовать, светлый князь. Пусть любые невзгоды минуют твою семью, княже. Да найдут погибель все недруги твои ныне и в будущем!

Владимир был рад тому, что ромейский посол хорошо говорит по-русски, это избавляло его от необходимости звать толмача. Не хотелось Владимиру и самому краснеть перед Добрыней за плохое знание греческого языка. После возвращения из польского похода Владимир так ни разу и не удосужился позаниматься с книжником Силуяном греческой грамотой.

После приветственных слов Калокир поведал Владимиру главную цель своего прибытия в Киев.

– Василевсы Василий и Константин желают знать, будет ли подтвержден тобой, княже, союзный договор между нашими державами, – сказал Калокир. – Твой грозный отец заключил этот договор, а твой старший брат Ярополк свято его соблюдал. Теперь пришел твой черед, княже, выразить свое отношение к этому союзному договору.

Калокир сделал паузу в ожидании ответа от князя Владимира.

Взгляд Владимира невольно метнулся к Добрыне. Тот молча повел бровью, мол, возьми время на раздумье, племяш.

Кашлянув для пущей важности, Владимир поблагодарил Калокира за подарки, добавив при этом, что все важные дела он готов обсудить с ним за чашей хмельного меда.

– Приходи ко мне в терем после полудня, посол, – промолвил Владимир с приветливой улыбкой. – Посидим на пиру рядком, потолкуем ладком.

– Непременно приду, светлый князь, – сказал Калокир, вновь отвесив поклон.

Сопровождаемый пятью слугами, Калокир уверенным шагом двинулся к выходу из тронного зала, его сапоги глухо топали по деревянному полу. Высокая фигура Калокира то попадала в поток солнечных лучей, льющихся сверху из узких окон, то оказывалась в тени мощных дубовых колонн. Всякий раз, когда солнечный свет озарял Калокира, граненые рубины, изумруды и топазы в его ожерелье начинали сверкать и искриться. Киевские бояре и их жены, расступаясь перед Калокиром, пожирали глазами сверкающие драгоценные камни у него на груди.

Неожиданно из толпы бояр выступила знатная стройная женщина лет тридцати в длинном белом платье славянского покроя, со славянским покрывалом на голове. Однако пояс с прикрепленным к нему кожаным кошельком и ожерелье с круглой серебряной пластинкой у нее на груди были явно скандинавские. Длинные косы женщины, переброшенные на грудь, были льняного цвета.

– Калокир, ты не узнаешь меня? – спросила белокурая боярыня, ее голос слегка дрогнул от волнения.

Замерев на месте, Калокир вгляделся в устремленные на него светлые женские глаза под низкими бровями. Память мигом перенесла Калокира в прошлое, когда судьба свела его здесь же, в Киеве, с прекрасной княгиней Сфандрой и ее племянницей.

– Очам не верю! Тюра, ты ли это?! – воскликнул Калокир. – Бог свидетель, я не забыл ни тебя, ни Сфандру. Я помню и то, что обязан тебе жизнью.

Первым порывом Калокира было желание обнять Тюру, но он сдержал себя, понимая, что это будет выглядеть предосудительно в глазах свиты киевского князя. Взволнованная Тюра с трудом сдерживала слезы. Ей тоже хотелось обнять Калокира после стольких лет разлуки, но вместо этого она лишь протянула ему свои руки. Когда их пальцы сцепились, они закидали друг друга вопросами.

Калокир двинулся дальше, Тюра пошла за ним, не выпуская его ладонь из своей руки. Так, рука об руку, они вышли на высокое теремное крыльцо и спустились по ступеням на широкий двор, залитый солнцем. Калокир сказал Тюре, что он сейчас отправится на подворье греческих купцов, пригласив ее к себе в гости.

– Там мы сможем спокойно побеседовать, – промолвил Калокир, глядя во влажные от слез глаза Тюры. – Нам ведь есть о чем рассказать друг другу.

– Я не могу пойти с тобой, Калокир, – сказала Тюра. – Моему мужу это не понравится.

– Кто твой муж? – поинтересовался Калокир.

– Добровук, ты знаешь его, – ответила Тюра. – У нас двое детей, сын и дочь.

– А где твой брат Харальд? – опять спросил Калокир. – Я не видел его в тронном зале.

– Харальда нет в Киеве, – промолвила Тюра с грустью в голосе. – Он и Регнвальд теперь являются ярлами Вестерготланда. Наши матери ведь родом оттуда. Владимир, поссорившись с Ярополком, бежал на остров Готланд. Со временем Владимир вернулся на Русь и победил Ярополка, но Регнвальд и Харальд остались на Готланде.

– Я вижу, у вас тут очень большие перемены, моя девочка, – проговорил Калокир, ласково погладив Тюру по щеке.

– Ты можешь прийти ко мне в гости, Калокир, в любое время, – торопливо промолвила Тюра, отступая шаг за шагом обратно к терему. – Мой дом стоит на соседней улице. Ты узнаешь его по лосиным рогам, прибитым к воротам.

– Пустит ли меня твой муж? – усмехнулся Калокир.

– Об этом не тревожься, – улыбнулась Тюра, пятясь к крыльцу. – Добровук может запретить мне что-либо на людях, а дома он надо мной не властен.

– Хорошо, Тюра, – кивнул Калокир. – Я непременно навещу тебя. Меня обязывает к этому все то, что мы с тобой вместе пережили.

*

Прежде чем вновь встретиться с Калокиром, Владимир и Добрыня собрали на совет своих ближних бояр. Владимир был несмышленым ребенком в пору, когда его воинственный отец Святослав Игоревич воевал с ромеями на Дунае, поэтому теперь ему хотелось разобраться во всех хитросплетениях русско-византийской политики. Добрыня не участвовал в походах русского войска на Дунай, так как по воле Святослава Игоревича он состоял опекуном при своей сестре Малуше и ее сыне. Поэтому и Добрыня не мог с определенностью сказать Владимиру, что вынудило Святослава заключить союзный договор с Византией и в чем же выгода этого договора для Руси.

Самым рьяным противником любых соглашений с ромеями выступал боярин Перегуд. Этот шестидесятилетний муж в свое время прошел вместе со Святославом через все битвы и походы. Участвовал Перегуд и в последнем походе Святослава на Балканы, поэтому ему были ведомы все обстоятельства, подтолкнувшие Святослава к заключению союзного договора с ромеями.

– Тот злополучный поход к Балканским горам потому и завершился для нашей рати поражением, поскольку ромеи, запросив мира, первыми нарушили мирное соглашение, внезапным нападением выбив наши отряды из болгарских городов, – молвил Перегуд с нотками негодования в голосе. – Как выяснилось позднее, Иоанн Цимисхий, ведя мирные переговоры со Святославом, одновременно стягивал в Царьград войска из Азии. Заключая перемирие, Цимисхий просто хотел выиграть время, чтобы собраться с силами. Собрав огромное войско, Цимисхий запер наши полки в Доростоле на берегу Дуная. Четыре месяца наша рать отбивалась от ромеев на стенах Доростола, а также выходя в поле на вылазки. Когда съестные припасы закончились, а разбить ромеев в решительной битве не удалось, тогда-то Святослав и решился на переговоры с Цимисхием. – Перегуд повернулся к тем из бояр, которые, как и он сам, участвовали в обороне Доростола. – Вы же не дадите мне солгать, други мои. Голод вынудил Святослава пойти на мир с ромеями. При заключении мирного договора Цимисхий навязал Святославу условие, дабы в будущем русское воинство оказывало помощь ромеям по первому их зову.

– Да, все так и было, – сказал боярин Ставр. – Я присутствовал при встрече Святослава с Цимисхием, это было на берегу Дуная. Святослав находился в челне вместе с двенадцатью дружинниками, а Цимисхий, сидя верхом на коне, был на береговом откосе. Крутизна берега не позволила Святославу выйти из челна, поэтому он разговаривал с василевсом, сидя на гребной скамейке. В отличие от нас, ромеи прибыли на эти переговоры в панцирях и шлемах, во всеоружии. Мы же, находившиеся в лодке, все были без кольчуг и без оружия.

– Заключив мир со Святославом и выпустив наше войско из Доростола, Цимисхий, подлая душа, тогда же договорился с печенегами, чтобы те напали на флотилию Святослава у Днепровских порогов, – сердитым голосом продолжил Перегуд. – Орда хана Кури долго поджидала нашу рать у днепровских перекатов и дождалась. В той неравной сече с печенегами нашел свою гибель князь Святослав. Много наших ратников полегло в той битве на волоке, очень много. Я в той сече руки лишился. – Перегуд коснулся здоровой левой рукой своей отсеченной по локоть правой руки. – Но горше всего для нас то, что тело Святослава осталось у степняков. По слухам, Куря велел сделать чашу из черепа Святослава и теперь пьет вино из этой чаши на пирах. – Перегуд злобно выругался.

Затем он продолжил, обращаясь к Владимиру:

– Вот и рассуди, княже, можно ли верить ромеям и чего стоят все их клятвы? Ромеи мечами печенегов уничтожили твоего отца, не сумев одолеть его в сече. Я полагаю, нам не следует соблюдать договор, навязанный Цимисхием Святославу. Тем более что Цимисхия уже нет в живых.

С Перегудом согласился боярин Ставр, тоже взявший слово.

– Не могу не упомянуть и о Калокире, княже, – сказал он. – В княжение Святослава Игоревича этот ромей частенько наведывался в Киев. Это он подбил Святослава на поход против болгар, выступая от лица тогдашнего василевса Никифора Фоки. В ту пору болгары вышли из повиновения ромеям, вот Никифор Фока и попросил Святослава о помощи, заплатив ему за это золотом. Святослав разбил болгар, но не пожелал уходить с Дуная, тогда ромеи объявили ему войну. В результате заговора Никифор Фока был убит, а василевсом стал Иоанн Цимисхий.

Живописуя тогдашние события, Ставр поведал Владимиру и Добрыне о том, что Калокир, как сторонник Никифора Фоки, бежал из Царьграда к Святославу и убедил его вести войско прямиком на столицу ромеев. Калокир подговаривал Святослава не просто разбить Цимисхия, но помочь ему занять царский трон в Царьграде.

– Да, да, это истинная правда! – не удержавшись, выкрикнул Перегуд. – Калокир сам метил в василевсы. Он опутал Святослава своей лестью, и тот двинулся на Царьград.

Продолжая свой рассказ, Ставр обвинял Калокира в том, что тот во время войны Святослава с Цимисхием постоянно всюду совал свой нос.

– При всяком удобном случае Калокир давал понять Святославу, что именно его советы самые верные, – молвил Ставр. – Святослав полностью доверял Калокиру, делясь с ним всеми своими замыслами. Свенельд не раз предупреждал Святослава в двуличности Калокира, однако князь лишь отмахивался от него. И вот, когда наше положение в Доростоле стало совсем отчаянным, Калокир-собака вступил в тайные переговоры с Цимисхием, собираясь перебежать на его сторону.

– Ставр верно молвит, княже. Все так и было, клянусь Перуном! – опять не удержался Перегуд. – В Доростоле имелся подземный ход, который мы долго не могли обнаружить. Через эту лазейку слуга Калокира по ночам пробирался в стан Цимисхия и обратно.

Из дальнейшего рассказа Ставра Владимиру и Добрыне стало известно, что дружинники Святослава выследили-таки заговорщиков и схватили их. Все они были приговорены к смерти. Четверых знатных болгар, участвовавших в заговоре, казнили в Доростоле на площади. Калокира Святослав приказал казнить за городом в поле, чтобы воины Цимисхия смогли похоронить его тело.

– Это дело было поручено Регнвальду, сыну Улеба, – сказал Ставр. – Я сам видел, как Регнвальд и Калокир верхом на конях выехали из Доростола. У Калокира на голове был холщовый мешок, а его руки были связаны. Спустя какое-то время Регнвальд вернулся в Доростол один, ведя лошадь Калокира на поводу. Не понимаю, почему Регнвальд пощадил Калокира? – Ставр недоумевающе пожал плечами. – Почему он ослушался повеления Святослава?

– Вот мы и узнаем об этом из уст самого Калокира, – промолвил Добрыня, переглянувшись с Владимиром. – Это и впрямь весьма любопытно, бояре.

*

На застолье Владимир намеренно посадил Калокира напротив себя, чтобы получше видеть его лицо при словесных нападках, которые неизбежно должны были посыпаться на него из уст бояр, сумевших вернуться живыми из последнего Балканского похода Святослава. Все так и случилось, как предполагал Владимир.

Едва все гости расселись за длинным столом, а слуги внесли в трапезную вино и яства, как нетерпеливый Перегуд обратился к Калокиру, потрясая обрубком своей правой руки.

– Гляди, посол, чего стоил мне мирный договор Цимисхия с князем Святославом, – раздраженно проговорил Перегуд, привстав со своего места. – Цимисхий, одаривая Святослава золотом в качестве отступного за город Доростол, знал, что эти дары достанутся печенегам. Цимисхий предупредил хана Курю, что поредевшее русское войско скоро двинется из Болгарии домой. Не ты ли ездил договариваться с Курей от имени Цимисхия, посол?

– Нет, не я, боярин, – нимало не смутившись, ответил Калокир. – Я искренне сочувствую тебе.

– Ну что ты, приятель, – криво усмехнулся Перегуд, – мне еще повезло. Я вернулся живым домой, в отличие от князя Святослава, поверившего в обещания Цимисхия.

– Ты знаешь, боярин, что я не служил Цимисхию, – спокойно проговорил Калокир. – Я ушел к Святославу, едва Цимисхий захватил власть в Царьграде. Я был со Святославом до конца.

– Лжешь, собака! – Перегуд ударил кулаком по столу. – Ты был со Святославом, пока голод не взял нашу рать за горло в Доростоле. Не желая дожидаться худшего исхода, ты вступил в тайные переговоры с Цимисхием. Скажешь, этого не было?

За столом прозвучали гневные голоса еще нескольких бояр, соратников Святослава, которые вопрошали Калокира о том же.

Отпив медовой сыты из чаши, Калокир подождал, пока среди гостей восстановится тишина. После чего он заговорил тем же спокойным тоном:

– Я не отрицаю того, что слуги Святослава перехватили письмо Цимисхия, которое он адресовал мне. Однако смею напомнить, что заговор в Доростоле организовал не я, а кучка имовитых болгар, уставших от войны. Они без моего ведома связались с Цимисхием, сообщив ему, что выбрали меня посредником на переговорах с ним. Никто из этих болгар-заговорщиков не осмеливался прийти в стан Цимисхия, опасаясь за свою жизнь. Поэтому заговорщики уговаривали меня встретиться с Цимисхием. Но ведь я так и не перебежал к Цимисхию…

– Ты просто не успел это сделать, негодяй, – громко сказал Ставр под одобрительные возгласы других бояр. – Тебя схватили вместе с прочими заговорщиками. Когда твоим сообщникам прижгли пятки огнем, то они сознались, что твой слуга-хазарин не единожды ходил по ночам в стан Цимисхия с посланиями от тебя. Что ты скажешь на это?

– Под пытками те несчастные могли сказать что угодно, – невозмутимо сказал Калокир, взглянув на Ставра. – Мой слуга действительно несколько раз тайком выходил из осажденного Доростола через подземный ход, но он делал это по своей воле. На допросе в присутствии Святослава я не мог доказать правдивость своих слов, ибо этот хазарин сумел сбежать из крепости. Потому-то Святослав приговорил меня к смерти. К тому же в руках у Святослава оказалось и письмо Цимисхия ко мне.

– Почему же Регнвальд оставил тебя в живых? – спросил Ставр.

В трапезной повисла тишина, взоры всех пирующих были устремлены на Калокира, который опять поднес к губам чашу с медовой сытой.

Назад к карточке книги "Кровавое Крещение «огнем и мечом»"