Текст книги "Грюнвальдское побоище. Русские полки против крестоносцев"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава восьмая
ПЕРВЫЙ СНЕГ

Выйдя из дому спозаранку, Ольга увидела, что кругом белым-бело от выпавшего за ночь пушистого снега. Пришлось Ольге набросить на плечи овчинную шубейку, а на ноги вместо чебот из тонкой кожи пришлось надеть толстые войлочные опорки, что-то вроде коротких валенок. Мать отправила Ольгу к колодцу за водой.

Укрытые снегом крестьянские избы казались еще более маленькими и приземистыми.

Возле колодца оказалось довольно многолюдно. Здесь уже набирали воду в деревянные ведра несколько женщин, успевая попутно обмениваться последними новостями. Ольгу женщины пропустили вне очереди, выражая тем самым благодарность за то, что ее мать и брат избавили всех кузищинских недоимщиков от долгового бремени.

Кто-то осведомился у Ольги, что слышно от Горяина, когда он собирается вернуться в родную деревню и собирается ли вообще.

Ольга откровенно ответила, что ей о брате ничего не известно. Мол, Горяин обещал матери погостить в боярском тереме деньков семь-восемь и домой возвратиться, но на дворе уже ноябрь, а от брата ни слуху ни духу. Соседки сочувственно вздыхали, но едва Ольга отошла от колодца с полными ведрами, как одна из них негромко обронила:

– Похоже, Горяин распробовал безбедную жизнь. Теперь его из боярских-то хором в полутемную мужицкую избенку и калачом не заманишь!

Ольга хоть и удалилась довольно далеко, однако все же услышала эту реплику. На душе у нее вмиг стало пусто и тоскливо. Ей казалось, что Горяин предал мать и ее, соблазнился богатством отцовским и забыл про обещание, данное матери.

Погруженная в невеселые мысли, Ольга шла обратно к своему дому, ступая в свой старый след. Она не глядела по сторонам, поэтому не сразу заметила деревенских парней Кирюху и Митяя, которые вышли из бокового переулка в заячьих шапках и в полушубках нараспашку.

– Утро доброе, красавица! – окликнул Ольгу Митяй.

– Что от Горяина слыхать? – спросил конопатый Кирюха.

Ольга поставила ведра с водой на снег и поприветствовала двух приятелей. Ей очень не хотелось заводить разговор о брате.

– Ничего не слыхать, – сухо ответила Ольга.

– А гридень боярский чего же вдруг сгинул, а? – вновь спросил Кирюха, хитро переглянувшись с Митяем. – Потискал девицу-красавицу да и пропал! Как это на боярича похоже. Наверно, этот ушлый гридень где-то в другом месте теперь девок обнимает. Как думаешь, Митяй?

Кирюха слегка подтолкнул дружка плечом, не спуская с Ольги насмешливого взгляда.

– Знамо дело, обнимает! – с готовностью подтвердил Митяй с глупой ухмылкой на устах. – Я едва на этого гридня глянул, сразу в нем бабника распознал! Думаю, немало девок деревенских со временем принесут от него домой дитятей в подоле.

– То-то и оно! – со значением воскликнул Кирюха, придав своему круглому лицу со вздернутым носом некое подобие глубокомыслия. – Жаль мне иных девиц сельских, которые, подкупаясь богатой одежкой какого-нибудь проезжего молодца, не задумываясь, готовы раскрыть ему свои объятия. Этим недотепам поглядеть бы вокруг себя и увидеть бы таких же сельских парней, которые ничем не хуже бояричей, а в чем-то даже и лучше, поскольку их домогательства чаще завершаются свадебкой и семейной жизнью. Боярич же лишь подразнит дуреху деревенскую и оставит ни с чем.

– Верные слова, друже! – закивал головой Митяй.

– Твои намеки мне понятны, Кирьян, – сдвинув брови, проговорила Ольга. – Пора мне. Дай пройти!

Кирюха посторонился.

Ольга перебросила на спину длинную косу, подхватила ведра с водой и двинулась дальше по улице.

– Зря ты от нас нос воротишь, глупая! – бросил Кирюха вслед Ольге. – Мы хоть и не в парче, зато девиц не дразним и не обманываем, как некоторые.

– Приходи вечерком на посиделки, – крикнул Ольге Митяй. – Сегодня будем костер жечь и через пламя прыгать. Придешь?

Ольга ничего не ответила и не обернулась. Обида грызла ее так сильно, что хотелось разрыдаться.

Добравшись до своего двора, Ольга поставила ведра с водой под навес, а сама прислонилась к тыну, чтобы успокоиться и отдышаться. Она хотела проплакаться в одиночестве, чтобы не расстраивать мать, которая и так уже осунулась от беспокойства по сыну. Однако слезы так и не пролились из Ольгиных глаз. Привыкшая справляться с любыми душевными расстройствами, Ольга редко давала волю слезам, и то это было в более юном возрасте.

Ольга уже собралась идти в избу, как вдруг в калитку кто-то постучал уверенно и сильно.

«Не иначе, Кирюха приперся! – сердито подумала Ольга. – Ну, я сейчас ему задам! Вот олух конопатый!»

Ольга рванула шаткую калитку на себя и оказалась лицом к лицу с боярским гриднем Глебом. Он стоял перед ней, держа одной рукой коня за поводья, а другой опираясь на дротик, воткнутый в снег. На нем был темно-зеленый кафтан со стоячим воротником, подбитый мехом. На голове зеленая бархатная шапка с рыжей меховой опушкой, на ногах короткие сапоги из зеленоватого сафьяна с темными узорами.

Ольга так растерялась, что не ответила на приветствие Глеба. Возникла неловкая пауза.

– Извини, раньше я не мог приехать, – сказал Глеб. – Я же на боярской службе. Видишь, обещал вернуться к тебе и вернулся.

У Ольги вдруг защипало в глазах.

– Я ждала тебя, – промолвила она, делая шаг навстречу к Глебу.

Они обнялись и поцеловались. Едва уста их разомкнулись, как мир вокруг них враз преобразился и стало легко дышать. У Ольги блестели слезы на глазах, но она улыбалась, глядя в лицо Глебу. Он показался ей необычайно красивым в этом кафтане и этой лихо заломленной шапке!

Глеб ввел коня во двор и, снимая с него седло и попону, обстоятельно отвечал на вопросы Ольги. Прежде всего Глеб поведал Ольге о Горяине. Оказывается, Горяин ныне пребывает не в Дорогобуже, а в Трубчевске, откуда родом его невеста.

– Как, у моего брата уже есть невеста? – изумилась Ольга. – Кто же она? Как ее зовут? Где Горяин познакомился с нею?

Эти вопросы Ольги услышал не только Глеб, но и Мирослава, которая вышла из избы, услышав, что дочь разговаривает с кем-то во дворе.

Глеб поставил коня в стойло и прошел в избу. Вернее, мать и дочь сами увели его в дом, взяв за руки, как самого дорогого и желанного гостя.

Глава девятая
ДЖЕЛАЛ-АД-ДИН

Неудачная попытка похищения княгини Серафимы не только не образумила Кепека, но пробудила в нем лютую озлобленность против Юрия Глебовича, гридни которого убили несколько храбрых батыров из свиты татарского царевича. Тела убитых татар приближенные мстиславльского князя привезли в Смоленск, поставив в известность о случившемся Лингвена Ольгердовича. Кепек стал требовать возмещения с Юрия Глебовича за своих убитых в стычке нукеров. Однако Лингвен принял сторону мстиславльского князя, дав послам Кепека отказ в весьма резких выражениях.

Кепек навестил в Вильно своего брата Керим-берды, ища у него поддержки против Лингвена и Юрия Глебовича. Керим-берды сумел растолковать Кепеку, что у них двоих слишком мало могущества, дабы тягаться на равных с тем же Лингвеном Ольгердовичем. Вот если их старший брат сумеет настроить Витовта против Лингвена, тогда смоленскому князю придется пойти на уступки и признать вину Юрия Глебовича.

Договорившись действовать сообща, Кепек и Керим-берды отправились в Тракай к Джелал-ад-дину, который считался другом Витовта и имел больше конницы, чем его младшие братья вместе взятые.

Джелал-ад-дин выслушал жалобу Кепека с мрачно сдвинутыми бровями. Коварный поступок Кепека был столь очевиден, а его претензии к Лингвену и Юрию Глебовичу столь нелепы, что вместо слов поддержки Джелал-ад-дин обрушил на младших братьев целый поток упреков и нравоучений.

«Вам ведомо, сколь шатко наше положение после того, как Едигей дважды разбил нас, изгнав сначала из Сарая, а затем из Булгара, – молвил братьям Джелал-ад-дин. – Очевидно, что своими силами нам не одолеть Едигея. Если мы и победим убийцу нашего отца, то лишь с помощью литовских войск. Наш союз с Витовтом основывается на том, что сначала мы должны помочь ему отнять у немцев Жемайтию, а уж потом Витовт окажет нам поддержку в походе против Едигея. Ссорить Витовта с Лингвеном из-за сущего пустяка да еще накануне решающего столкновения с Тевтонским орденом я, конечно же, не стану. Удивляюсь, как вам такая нелепица пришла в голову!»

Из разговора со старшим братом Кепек и Керим-берды узнали, что Ягайло, Витовт, Лингвен и их русские союзники намереваются встретиться в Берестье для обсуждения грядущей войны с Тевтонским орденом. Этот съезд князей должен состояться в декабре. На это совещание был приглашен и Джелал-ад-дин.

В одной из восточных хроник сохранилось такое описание Джелал-ад-дина: «В наследство от отца ему достались опасности и скитания, которые в достаточной мере закалили его характер. Он то возносился на вершину успеха, то проваливался в бездну поражения, отчего в нем постоянно жила готовность к любой перемене. Он был схож с дамасским клинком, прочность которому придают частые смены нестерпимого жара и холода. Джелал-ад-дин, без сомнения, был самым опасным противником Едигея. Он был смел и вынослив, не стремился к удовольствиям, не страшился невзгод, прекрасно ездил верхом и стрелял из лука. Джелал-ад-дина всегда окружали удальцы и храбрецы, поскольку даже повара и брадобреи в его свите отменно владели оружием и могли быть полезны на поле битвы…»

Опасения Джелал-ад-дина в том, что проступок Кепека обязательно аукнется ему на княжеском съезде в Берестье, полностью оправдались. Неприятный для Джелал-ад-дина разговор затеял Лингвен Ольгердович да еще в присутствии Витовта.

«Смоленские князья дань Орде никогда не платили, на поклон к татарским ханам никогда не ездили, а посему всякое самоуправство вельмож татарских на Смоленской земле вызывает справедливый гнев бояр и князей местных, – молвил Лингвен, обращаясь к Витовту. – Ныне не те времена, чтобы русичи стали мириться с бесчинствами татар. Кепек рискует головой, пытаясь отнять жену у Юрия Глебовича».

В конце Лингвен напрямик спросил у Витовта: кто ему ценнее как союзники, изгнанник Джелал-ад-дин с братьями или смоленские князья?

«От татар одни хлопоты, и на войне проку от них мало, – добавил Лингвен. – От русских же князей и подати поступают исправно, и в сече русские полки надежнее татар».

Витовт, понимая правоту Лингвена, стал сурово упрекать Джелал-ад-дина, веля ему держать своих братьев в крепкой узде. В словах Витовта явственно прозвучал намек, мол, ему проще изгнать братьев Тохтамышевичей из своих владений и замириться с Едигеем, нежели ссориться из-за них со своими русскими подданными, коих в Литовском княжестве большинство.

Джелал-ад-дину пришлось переступить через свою гордость и смиренно просить у Витовта прощения за вызывающую дерзость Кепека. Он обещал также Витовту выставить для войны с Тевтонским орденом четыре тысячи конных воинов. Лингвен выразил Джелал-ад-дину свою готовность пойти с ним на мировую, понимая в душе, что подобного примирения не сможет произойти между Кепеком и Юрием Глебовичем.

Глава десятая
ПРОПИСНЫЕ ИСТИНЫ

Побывав в Трубчевске и повидавшись с родственниками своей невесты, Горяин вернулся в Дорогобуж, окрыленный самыми радужными надеждами. Отец Дарьи проявил к нему величайшую благосклонность, видя, какими милостями осыпает Горяина Юрий Глебович. Весьма кстати оказалось и красноречие Давыда Гордеевича, который не отходил от Горяина ни на шаг, дабы вовремя сгладить любую случайную неловкость, умело исправить любое недоразумение.

Между тем в Дорогобуже было не все ладно. Оршанский князь Святополк Иванович вдруг стал требовать у Лингвена Ольгердовича две деревни в урочище Крутой Яр. Когда-то эти села входили в состав удельного Оршанского княжества, но с некоторых пор несколько волостей в междуречье Днепра и Западной Двины отошли к более могущественным Смоленску и Витебску. В этом споре с Лингвеном Ольгердовичем Святополк Иванович заручился поддержкой Федора Юрьевича, княжеский удел которого тоже обеднел на четыре деревни, захваченные Смоленском.

Лингвен Ольгердович отправил в Дорогобуж своего боярина Войшелка, обладавшего изворотливым умом, поручив ему урядиться с Федором Юрьевичем. Лингвен достаточно хорошо знал дорогобужского князя, за внешней простоватостью которого скрывались изрядные достоинства и пороки, перемешавшиеся у него в душе и образовавшие опаснейшую смесь. Федор Юрьевич умел загребать жар чужими руками, играя на чужих слабостях, как сказитель на гуслях. У Лингвена было подозрение, что оршанский князь выставил ему свои претензии, умело подбитый на это Федором Юрьевичем. Козни Федора Юрьевича всегда имели глубокие корни.

Лингвену было неприятно, что тяжба из-за спорных волостей вдруг возобновилась как раз после княжеского съезда в Берестье, где Ягайло и Витовт договорились сообща сокрушить Тевтонский орден. В грядущей войне с немецкими крестоносцами Витовт возлагал особые надежды на полоцкие и смоленские русские полки, поскольку Новгород и Псков отказались воевать с немцами, ссылаясь на договор с Ливонским орденом. Не пожелали враждовать с Тевтонским орденом также московский и тверской князья. Эта тяжба грозила внести раскол в стан русских союзников Ягайлы и Витовта, а этот раскол мог серьезно ухудшить отношения между Лингвеном и литовским князем.

Вот почему Лингвен решил устранить это недоразумение, перетянув на свою сторону Федора Юрьевича, как самого хитрого и коварного из смоленских князей.

Горяин и его дядя, помывшись с дороги в бане, прибыли в княжеский терем, где оказались за одним столом с Федором Юрьевичем и литовским боярином Войшелком. Посол Лингвена вел беседу с Федором Юрьевичем о том, насколько важно сохранять единодушие и союзнические обязательства накануне решающего столкновения с Тевтонским орденом. Со слов посла выходило, что мелочные обиды и притязания способны обречь на неудачу столь великое начинание, а ведь победа над тевтонскими рыцарями принесет тому же Святополку Ивановичу богатую добычу, с коей не сравнится доход от двух захудалых деревенек.

Федор Юрьевич внимал послу с серьезным лицом. Но едва в гриднице появились Давыд Гордеевич и его племянник, как внимание князя сразу же переключилось на них. Прервав посла на полуслове, Федор Юрьевич стал расспрашивать Давыда Гордеевича о поездке в Трубчевск и о состоявшихся там смотринах жениха.

Знатный литовец, видимо, не привык к такому бесцеремонному обращению. Он недовольно заметил Федору Юрьевичу, что не подобает при обсуждении важнейших дел ни с того ни с сего перескакивать на заботы пустяковые и малозначащие.

– Нужно сначала завершить более значимое дело, а уж потом отвлекаться на разные мелочи, – проговорил Войшелк, глядя на князя с некой укоризной.

В облике посла все говорило о знатности его рода и о том доверии, каким он пользуется у Лингвена Ольгердовича. Литовец был уже немолод, но еще не сед и не согбен годами. Одет он был в длинный фиолетово-желтый кафтан с широкими рукавами, расшитый золотыми нитками. Пальцы посла были унизаны перстнями, на которых переливались блестящие драгоценные камни. Темно-русые волосы посла были расчесаны на прямой пробор, его борода была аккуратно подстрижена, как было принято у литовцев, принявших христианство.

Было видно, что сей муж всякое повидал в жизни, о том говорили глубокие морщины у него на лбу, длинный шрам над левой бровью, немного тяжелый, пронизывающий взгляд серых глаз.

Упрек посла Федор Юрьевич выслушал с еле заметной небрежной усмешкой.

– Скажи-ка, друже, коль посреди важной беседы тебе вдруг скрутит живот, ты что же, наложишь себе в штаны, но не прервешь серьезный разговор? – Князь отпил вина из серебряной чаши и глянул в глаза послу. – Или же комар сядет тебе на шею и станет пить твою кровь, а ты не прихлопнешь его из опасения внести паузу в серьезную беседу. Так что ли?

– Подобные сравнения не вполне уместны, княже, – слегка опешив, промолвил Войшелк. – Телесное недомогание всегда простительно, ибо причины, его вызвавшие, зачастую не связаны с людскими помыслами, сваливаясь, как снег на голову. Впившийся в шею комар и вовсе не может быть помехой в важном разговоре.

– Что более важно на данный момент, а что менее, позволь определять мне, друг мой, – сказал Федор Юрьевич. – Мы продолжим обсуждение нашей проблемы чуть позднее. Ведь нам спешить некуда.

Повинуясь воле князя, Давыд Гордеевич принялся обстоятельно рассказывать о встрече Горяина с отцом его невесты и о своих впечатлениях о родственниках боярина Воимысла. Являясь не просто приближенным Федора Юрьевича, но также и его близким другом, Давыд Гордеевич позволял себе в беседе с ним такие смачные шутки и вольные обороты речи, что щеки Горяина порой заливались густым румянцем, а кусок застревал у него в горле. Князь же и Давыд Гордеевич громко хохотали, переглядываясь друг с другом и почти не прикасаясь к яствам.

Впрочем, Горяин вскоре смекнул, что это веселье за столом было явно показное. Таким образом Федор Юрьевич, верный своей привычке, хотел досадить литовскому послу. Неприязнь Федора Юрьевича к литовцам была давняя и неистребимая.

Расспросив Давыда Гордеевича, Федор Юрьевич, как бы между прочим, завел разговор о княжеском съезде в Берестье, куда он ездил вместе с Лингвеном Ольгердовичем, Юрием Глебовичем и еще несколькими русскими князьями.

– Ничего нового из уст Узколобого на том съезде не прозвучало, – молвил Федор Юрьевич, отщипывая от яблочного пирога маленькие кусочки и отправляя их себе в рот. – Потоком лились желчные речи с призывами растоптать немецкую спесь, изгнать тевтонских рыцарей из Жемайтии и Померании. Рыжебородый вторил Узколобому в том же духе. Оба целовали крест на преданность друг другу в присутствии гнезненского архиепископа. Хотя было видно, что для этих двух лжецов очередная клятва на кресте все равно что очередной зевок.

Узколобым называли за глаза Ягайлу его недруги. Ягайло был довольно неказистой наружности; он имел худосочное телосложение, его небольшая голова имела форму сильно заостренного яйца, отчего у него был узкий лоб, такой же узкий подбородок и вытянутое лицо. Рыжебородым называли Витовта, так как рыжина в его бороде была более заметна, нежели в волосах.

Презрение, прозвучавшее в словах Федора Юрьевича, вывело из себя боярина Войшелка.

– Не пристало тебе, княже, столь нелестно отзываться о своем сюзерене, – сердито проговорил посол. – Всем ведомо, что ты – безбожник, но не нужно кощунствовать, упоминая клятву на кресте двух достойнейших мужей. Их клятва священна и возвышенна! Эта клятва объединяет Литву и Польшу в мощный союз!

– Ого! – Федор Юрьевич сделал удивленное лицо, словно узрел и услышал нечто необычное. Он поднял чашу с вином. – Что ж, други мои, давайте выпьем за двух достойнейших мужей, которые являются не только сильными властителями, но и доводятся друг другу двоюродными братьями. Впрочем, это родство не помешало Ягайле заманить в ловушку и удавить петлей Кейстута, отца Витовта. Сам Витовт тогда тоже угодил в плен к Ягайле и чудом избежал смерти, бежав из темницы переодетым в женское платье.

Федор Юрьевич поставил чашу обратно на стол и добавил с неким раздумьем в голосе:

– Но меня не это удивляет, а нечто иное. Ягайло с таким состраданием беспокоится о судьбе жемайтов, угнетаемых немцами, что аж слезы наворачиваются на глазах. Однако уместно вспомнить, что именно Ягайло в свое время заключил тайный союз с Тевтонским орденом против своего дяди Кейстута, пообещав тевтонским рыцарям в награду за помощь эту самую многострадальную Жемайтию. Уничтожив Кейстута без помощи немецких мечей, Ягайло преступил договор с крестоносцами, натравив на них жемайтов и аукштайтов. Витовт в ту пору скрывался у немцев. Он тоже пообещал им Жемайтию в обмен на помощь против вероломного Ягайлы. Крестоносцы стали помогать Витовту, отвоевав у Ягайлы несколько городов. Тогда Ягайло переманил Витовта на свою сторону, уступив ему почти половину своих владений и в том числе Жемайтию. Витовт яростно набросился на своих недавних союзников-немцев, разрушая их замки в Жемайтии, которую он сам же клятвенно обещал уступить Ордену.

Федор Юрьевич сделал паузу, многозначительно взглянув на посла, затем продолжил не без язвительности в голосе:

– Однако самое интересное случилось позднее. После объявления Кревской унии, когда на польский трон был приглашен Ягайло, а в Литве вокняжился его родной брат Скиргайло, Витовт опять оказался не у дел. Дабы выстоять против усилившегося Ягайлы и его братьев, Витовт снова обратился за подмогой к немецким рыцарям, в очередной раз пообещав им Жемайтию. Терпя от Витовта одни поражения, Ягайло уступил ему Литву с вассальной зависимостью от Польши. Теперь уже родные братья вознегодовали на Ягайлу, а один из них, Свидригайло, затеял войну против Витовта. Разбитый Витовтом, Свидригайло бежал к тевтонским рыцарям и выдал им тайные замыслы Ягайлы и его братьев. Из этих замыслов следовало, что для крестоносцев нет места ни в Жемайтии, ни в Аукштайтии, ни в Курляндии, все прежние договоры с рыцарскими Орденами считаются недействительными, а их крепости и города подлежат разрушению. Это и стало прологом нынешней войны с Тевтонским орденом. – Федор Юрьевич усмехнулся, переглянувшись с Давыдом Гордеевичем. – Ягайло и Витовт не раз обвиняли крестоносцев в том, что те усиливают свой натиск на Литву и Польшу, заливают кровью несчастную Жемайтию. Но при этом оба умалчивают про растоптанные договора с рыцарскими Орденами и про то, сколько раз они сами расплачивались Жемайтией, преследуя свою выгоду. Да, это воистину достойнейшие мужи! Их «достоинство» зиждется на попрании любых клятв и договоров, на необъятной алчности и столь же необъятной подлости! Ягайло заключил союз с Витовтом, поскольку не смог его уничтожить. Витовт пошел на этот союз, ибо Ягайло нужен ему, чтобы одолеть крестоносцев. Разбив немцев, эти двое непременно сцепятся друг с другом.

Войшелк раздраженно поставил свою чашу на стол, видя, что ни Федор Юрьевич, ни Давыд Гордеевич не собираются пить за здоровье Ягайлы и Витовта.

– Крестоносцы в прошлом тоже не раз нарушали договора с жемайтами и литовскими князьями, – хмуро промолвил посол. – Немецкие рыцари с огнем и мечом пришли на чужие земли, прикрываясь лозунгом об искоренении язычества. Литва и Жемайтия приняли христианство, однако тевтонцы продолжают творить бесчинства на литовских землях. Этому пора положить конец!

– Я думаю, крестоносцы преследуют свою выгоду, а Ягайло с Витовтом – свою, – пожал плечами Федор Юрьевич. – Только и всего.

– Может, княже, вернемся к обсуждению другого дела, – сказал Войшелк. – Я ведь здесь, чтобы обсудить с тобой притязания Святополка Ивановича на Крутоярские волости. Ты же свояк Святополку, ибо ваши жены – родные сестры. Ты можешь повлиять на Святополка, княже. Лингвен Ольгердович весьма рассчитывает на твое благоразумие, князь.

– Удивляюсь я Лингвену и тебе, боярин, – с недоброй усмешкой промолвил Федор Юрьевич. – Иль неведомо вам, что миром правит отнюдь не благоразумие, но алчность, зависть, честолюбие и жестокость. Из года в год люди по всему белому свету убеждаются в этом, но почему-то продолжают талдычить к месту и не к месту про благоразумие, честность, справедливость и прочую ерунду.

Ежели исходить из справедливости, боярин, то Святополк Иванович не чьи-то, а свои волости вернуть требует. Вот пусть Лингвен Ольгердович и вернет их ему, коль благоразумным прослыть хочет. Ну, а коль не пожелает Лингвен пойти на такую уступку, тогда и у Святополка появится причина, чтобы не ходить войной на крестоносцев. У меня, кстати, тоже требование к Лингвену имеется. Хочу я вернуть в дорогобужский удел две деревни, что у Вадского леса. Ежели не внемлет мне Лингвен Ольгердович, значит, не видать ему дорогобужской дружины под своим стягом в грядущей войне с немцами. Так и передай своему князю, посол.

– Не по чести ты поступаешь, княже, – покачал головой Войшелк. – Ставишь условие Лингвену Ольгердовичу, понимая, что ему и Витовту в противостоянии с Тевтонским орденом без русских полков никак не обойтись. Не по-княжески это.

– Не по-княжески, говоришь! – вспылил Федор Юрьевич. – А как Витовт Смоленск захватил, помнишь? Так я напомню тебе, боярин. Витовт раструбил в то лето, что пойдет походом далеко на юг, до самого Хорезма. Отца моего в ту пору в Смоленске не было, он гостил у рязанского князя. Когда войско Витовта остановилось под Смоленском, к нему вышли князья, бояре и местный епископ, желая оказать честь литовскому князю. Витовт воспользовался тем, что городские ворота были открыты, и ввел в Смоленск свои полки, пленив всех родичей моего отца, перебив многих бояр, возмущенных таким вероломством. А ведь перед этим Витовт клялся в дружбе моему отцу, на родной сестре которого он был женат первым браком. Это разве по чести?! Что молчишь, боярин?

Войшелк пребывал в легкой растерянности. Возразить ему было нечего. Что и говорить, в коварстве Витовту не откажешь, добиваясь цели, он частенько попирает человеколюбие и Божьи заповеди.

– Всякий человек, знатный и незнатный, выгоду ставит выше чести и справедливости – это закон жизни, – промолвил Федор Юрьевич, как бы подводя итог сказанному ранее. – Ежели Ягайло и Витовт ради выгоды идут на неприглядные дела, то чем они лучше крестоносцев, которые хотят утвердиться в Жемайтии и Померании, опять же исходя из своей выгоды. Ужели так плохи Святополк Иванович и я, требуя возврата своих волостей у Лингвена Ольгердовича. Неужели мы должны забыть о своей выгоде, в то время как Ягайло, Витовт и магистр Тевтонского ордена никогда не забывают о своей. Ежели исходить из справедливости, то Лингвену Ольгердовичу не место в Смоленске, как и прочим братьям Ягайлы не место в Киеве, Чернигове, Полоцке и Витебске. Всякий русич в этом согласится со мной. Однако всякий литовец будет со мной не согласен. Это говорит о том, что все слова о справедливости не более, чем слова, на деле всяк лелеет свою выгоду: кто-то большую, кто-то малую.

– Это уже риторика, княже, – сказал Войшелк.

– Это прописные истины, а не риторика, боярин, – возразил Федор Юрьевич. – Красивые слова, которые так любит произносить Ягайло, зачастую прикрывают его неприглядные дела. Витовт тоже обожает посудачить о чести, справедливости и благородстве, хотя сам сплошь и рядом творит бесчестные поступки и жестокие злодеяния.

– Таков мир, в котором мы живем, – вздохнул Войшелк, уже порядком утомленный этим разговором.

– Вот и скажи об этом Лингвену Ольгердовичу, боярин, – тут же ввернул хитрый Федор Юрьевич. – Скажи, мол, князья оршанский и дорогобужский волости назад требуют не из алчности своей, но повинуясь неписаным законам нашего сурового бытия.