Текст книги "Легендарный Василий Буслаев. Первый русский крестоносец"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава восьмая. Ильмень-озеро

Серебристым блюдом на изумрудной скатерти лежит в пологих травянистых берегах широкое озеро Ильмень. Говорят, будто впадает в него тридцать рек и речушек, а вытекает из Ильменя лишь могучий красавец Волхов.

В давние-давние времена, гласит легенда, жили на берегу озера четыре сестры. Одну звали Полистью. Другую – Ловатью. Третью – Полой. Четвертую – Мстой. А на другой стороне прекрасного Ильменя жил молодой витязь Волхов. Полюбили сестры-красавицы молодца. Но не ведал об этом сам витязь.

И вот однажды, охотясь, заехал витязь в лесную чащу и заплутал. Так и кружил по лесу, покуда не набрел на теремок. В тереме том жила боярышня Ладога. Только глянул на нее витязь – и полюбил всей душой. Красива была Ладога, но своевольна нравом. Посватался Волхов к Ладоге. А девица отвечала: «Коль любишь меня, обратись в реку быструю, а я обращусь в широкое озеро и приму твои воды в свое глубокое лоно. Хочу, чтобы нес ты к моему терему корабли, полные сокровищ!»

Витязь и рад бы выполнить волю своей возлюбленной, да где же взять столько сокровищ?

Узнали про его беду сестры. Обратились они в реки, прибежали к Волхову и молвят: «Не кручинься, витязь! Бери наше приданое – жемчуга скатные, серьги янтарные, кольца и браслеты золотые! Ничего нам для тебя не жаль. Неси все это своей невесте!»

Поблагодарил витязь сестер. Обратился он в реку и понес корабли с сокровищами к Ладоге. Но своенравная девица велела своей служанке Неве тоже обернуться рекой и нести корабли с богатствами дальше, в Варяжское море. «Поглядим, – молвит, – что станет делать влюбленный витязь…»

Много воды утекло с тех пор. Постарел Волхов, а все несет и несет Ладоге корабли с дарами.

Потаня замолчал.

В молчании сидели вокруг него ратники. В глубокой задумчивости застыла подле Василия Анфиска, подперев кулачком румяную щеку. Может, о витязе Волхове она задумалась, а может, о чем-то своем.

Журчат за бортом водяные струи. Надутый ветром парус несет ладью на простор Ильмень-озера. Уже остались позади Рюриково городище и маяк на Перыни, что возле истока Волхова. Впереди раскинулась безбрежная ширь озера.

Над дальним лесом полыхает багровыми красками закат. Небеса на востоке отливают белесой голубизной. Чем становилось темнее, тем мрачнее и зловещее казались черные буруны волн. Толчки и удары водной стихии в корпус судна становились все сильнее.

Ветер крепчал.

Холодные брызги упали на лицо Анфиске. Девушка плотнее прижалась к Василию.

– Почто не пристаем к берегу на ночь? – робко спросила она.

Василий покровительственно обнял Анфиску за плечи.

– Ветер попутный, оттого и не пристаем.

– А коль ветер ладью перевернет?

– Тому не бывать, не бойся.

– На мель можем наскочить в темноте, – продолжала беспокоиться Анфиска.

– Ерунда! Глубина здесь большая.

Василий отправил Анфиску вниз под палубу. Там, среди тюков и бочек, ей устроили мягкую постель.

Чернавка завернулась в одеяло из беличьих шкурок и приготовилась ко сну, вдруг где-то рядом в темноте раздался хриплый кашель.

– Кто здесь? – негромко окликнула Анфиска.

– Да я это, – прозвучал из мрака сиплый старческий голос. – Пахомом меня кличут. Не пугайся, милая. Не гожусь я ни на что, поэтому здесь и укрываюсь.

«Вот и я не гожусь, а в поход напросилась, глупая!» – подумала Анфиска. Эта мысль привела ее в уныние.

Для нее только сейчас со всей очевидностью стали проявляться трудности предстоящего похода и коварство водной стихии. Однако она хотела быть рядом с Василием и добилась своего!

Утром, поднявшись на палубу, Анфиска увидела всю команду ладьи, спавшую вповалку кто где. Не спали лишь трое: Василий и Яков Залешанин на корме судна, и еще впередсмотрящий Фома.

Перешагивая через тела спящих ратников, Анфиска пробралась на корму.

– Раненько поднялась, красавица, – улыбнулся девушке кормчий.

– А вы что же, не ложились совсем? – Анфиска перевела взгляд с Якова на Василия. – Неужто всю ночь не спали?

– Мы привычные, – сказал Василий. – Тебе-то как спалось?

– Плохо спалось, – призналась Анфиска, – болтало сильно. Да еще дед Пахом кашлял всю ночь.

– Привыкай, милая, – промолвил Яков Залешанин. – На море еще не так болтать будет. Волны там о-го-го!

Анфиска прибрала растрепавшуюся косу и огляделась вокруг.

– Где мы?

– Проспала ты Ильмень-озеро, – ответил Василий. – Вон, видишь, мысок. За ним будет устье реки Ловать. Дальше по Ловати пойдем до самой переволоки в Днепр.

Вскоре проснулся Худион и стал будить дружинников. По Ловати предстояло идти на веслах.

– Тебе вместе с дедом Пахомом придется кормить все наше воинство, поскольку для тяжелой работы вы оба не пригодны, – сказал Василий Анфиске. – Будете оба ествой и питьем заведовать. Ты – старшая, ибо к такому делу привычная. Идем, я покажу тебе, что и где лежит в трюме.

Так Анфиска стала поварихой и судовой ключницей одновременно.

Глава девятая. Волоковский лес

Ловать прошли за четыре дня. В верховьях Ловати ладью вытащили на берег и потащили волоком через лес к Днепру. Лес этот так и назывался – Волоковский.

Волок представлял собой широкую тропу, плотно утрамбованную многими тысячами ног. Каждый год на этом отрезке пути «из варяг в греки» обливаются потом судовые артели, перетаскивая на себе корабли и грузы из реки в реку.

Сначала волок тянется в гору, и нет ничего тяжелее этого труда, когда приходилось подкладывать под корабельное днище тонкие бревна, налегать на слеги, толкая неповоротливое судно вперед хотя бы на полсажени. Либо, впрягшись в лямки, тянуть ладью на особенно крутой склон. Тучи лесных комаров набрасываются на потные спины, шеи и плечи людей. Иной раз не выдержит кто-нибудь из артели, ругнется во весь голос, чтобы душу отвести, чаще же ядреная ругань так и висит в воздухе вместе со звенящими комариными стаями.

Дружина Василия вся измучилась, покуда втащила ладью на вершину холма. Там уже стояла на катках другая ладья из Пскова. Псковичи, сидя у костра, подкреплялись пищей, отдыхали перед очередным рывком. Они с удивлением разглядывали плащи новгородцев с нашитыми на них крестами.

К Василию приблизился осанистый купец в малиновом кафтане и желтых яловых сапогах. Взгляд его голубых спокойных глаз лучился любопытством.

– Бог в помощь, – сказал он и протянул руку Василию.

– Здравствуй, добрый человек, – ответил Василий, пожав протянутую руку.

– Судя по всему, вы – русичи, но плащи на вас вроде немецкие. Немцам служите, что ли? – спросил купец.

– Богу мы взялись служить, – сказал Василий, утирая пот со лба. – В Иерусалим путь держим. Слыхал о таком городе?

– Как не слыхать, – промолвил купец. – Стало быть, вы – крестоносцы. Чудно!

– Что же в этом чудного? – поинтересовался Василий.

– Епископ наш на проповедях рассказывал, будто люди латинской веры Антихристу служат и за это преданы анафеме патриархом Константинопольским. Более того, латиняне замыслили Гроб Господень в дар Сатане преподнести. Вот и бьются за него с сарацинами уже много лет. Впервые вижу, чтобы русичи в сем деле участвовали.

– Чушь молвит ваш епископ! – проворчал подошедший Потаня. – Папа римский и православный патриарх замирились давным-давно, ибо оба одному кресту поклоняются. И воинство Христово ими обоими благословлено.

Купец не стал спорить, представился только:

– Земославом меня зовут. До Киева путь держу.

Назвал свое имя и Василий.

Оставив возле ладьи Потаню и еще двух ратников, чтобы они разводили костер для приготовления ужина, Василий с остальной дружиной двинулся в обратный путь к подножию холма. Предстояло еще перетащить поклажу на вершину холма. Там же, у подножия холма, оставались Анфиска и дед Пахом.

Еще издали дружинники заметили, что на стоянке творится что-то неладное. Мелькают какие-то люди, которые суетливо вспарывают ножами тюки, катят бочки в лес.

– Да ведь это разбойники! – воскликнул Фома и выругался. – А мы оружие в ладье оставили.

– Не возвращаться же, – сказал Худион.

– За мной! – крикнул Василий. В его руке сверкнул засапожный нож.

Ратники припустили бегом. Кроме Василия еще несколько человек имели при себе ножи.

Разбойников было меньше десятка, поэтому, увидев бегущую к ним большую ватагу молодцев, они дружно бросились наутек. Лишь один из грабителей, задержавшись, метнул в новгородцев легкое копье-сулицу. Худион ловко перехватил дротик на лету.

Дед Пахом был привязан к дереву. Неподалеку валялся на земле белый платок Анфиски.

Ратники окружили старика. Двое принялись освобождать его от пут.

– Где Анфиска? – спросил Василий.

– Злодеи в лес ее потащили. Туда… туда… – сообщил старик и кивком головы указал нужное направление.

– Двое остаются с Пахомом, остальные за мной, – скомандовал Василий.

Схватив в руки все, что могло сойти за оружие, молодцы, перескакивая через раскиданные пожитки, устремились в погоню за разбойниками. В густом лесу, полном птичьего гомона, дружинники рассыпались широкой цепью, как при облавной охоте.

Те из грабителей, что были налегке, ушли от преследования. Отягченные награбленной добычей разбойники были настигнуты ватажниками Василия, в том числе и злодей, тянувший за собой связанную Анфиску. Худион поразил его дротиком прямо в сердце.

Анфиска была не столько напугана, сколько рассержена на Василия и его ратников, из-за чьей нерасторопности она едва не угодила в рабство.

– Хоть бы по топору нам с Пахомом оставили, – негодовала Анфиска, в то время как Худион развязывал ей руки. – Убрались удалые молодцы со всем оружием, и не дождаться их назад. То, как лоси, ломятся вперед, то еле ноги переставляют!

– Да полно тебе, Анфиса, – сказал Василий. – Подоспели ведь мы вовремя.

– А чего я натерпелась из-за вас, дурней! – сверкнула глазами разгневанная Чернавка. – Трое злыдней разодрались из-за меня, да как начали ножами замахиваться друг на друга! Вон, и сарафан на мне изодрали.

– Ну, такие-то ножки грех под сарафаном скрывать, – с ухмылкой проговорил Фома, глядя на белые девичьи бедра, сверкавшие сквозь прорехи порванного платья.

Анфиска развернулась и недолго думая влепила Фоме звонкую пощечину.

Костя расхохотался при виде растерянной гримасы, появившейся на лице Фомы, но тут же, будто поперхнувшись, умолк под грозным взглядом Василия.

Анфиска разрыдалась.

Василий и Худион принялись ее утешать, незаметными знаками приказывая всем остальным убираться прочь.

Солнце уже опустилось за поросшие лесом холмы, когда дружина Василия наконец-то перенесла всю поклажу к своему кораблю.

Весь вечер молодцы, как могли, ублажали Анфиску, которая молча сидела у костра, завернувшись в плащ. После ужина, приготовленного на этот раз без участия Анфиски и деда Пахома, к Чернавке подсел Василий.

– Тебе и деду Пахому в ладье постелили, – негромко сказал Василий, мягко коснувшись девичьей руки. – Идем, я подсажу тебя на борт.

Анфиска повернула к Василию свое лицо с черными изогнутыми бровями и блестящими белками глаз. У нее в очах была какая-то решимость, словно, глядя на пляшущее пламя костра, девушка разрешала некий трудный для себя вопрос.

– Что с тобой? – ласково спросил Василий.

Анфиска помедлила, потом ответила:

– Не годится девице быть одной средь стольких молодцев, Вася. Соблазном я служу кое-кому в твоей дружине, и мне это не нравится.

– Ты про Фому, что ли?

– Не только про Фому.

– Хочешь, я прикажу…

– Не нужно приказывать, Вася. Ты сделай по-иному – поставь меня вровень с тем же Фомой и со всеми прочими ратниками.

Василий непонимающе глядел на Анфиску: куда она клонит?

– Я хочу стать воином, Вася. Научиться стрелять из лука, метать копье и топор. Хочу носить мужскую одежду и быть равной средь мужчин. Помоги мне в этом.

Василий погладил Анфиску по темным густым волосам и промолвил с мягкой улыбкой:

– Ложись-ка спать, голубушка. Утро вечера мудренее. Коль завтра не передумаешь, так и быть, сделаем из тебя амазонку.

– Кто это – «амазонка»? – с удивлением спросила Анфиска.

– Завтра Потаня тебе расскажет, – ответил Василий.

* * *

Анфиска не передумала.

В стане на берегу полноводного Днепра Чернавку нарядили в мужские порты и рубаху. Свою черную косу Чернавка спрятала под шапкой-мурмолкой; по ее маленькой ноге пошили мужские сафьяновые сапожки. Превратилась девица в молодца. Однако округлые бедра Анфиски и выпирающая из-под одежды грудь все-таки выдавали ее слабый пол.

Тем настойчивее принялась Анфиска обучаться стрельбе из лука, владению копьем и мечом. Силы у нее было мало, зато ловкости и упорства было с избытком. Анфиска даже настояла на том, чтобы для нее приобрели кольчугу, шлем с бармицей и небольшой круглый щит.

Оружейник, получивший такой заказ и делавший все необходимые обмеры перед работой, добродушно ворчал:

– Красиво будет посверкивать шелом на твоей черноволосой головушке, душа моя. Да токмо скоро устанет от красоты этой тяжкой твоя лебединая шейка. Кольчуга крепко и ладно обнимет стан твой нежный, заблистаешь ты в ней под лучами солнца, но неуютно будет под этой броней твоему сердечку, помяни мое слово. Тяжким покажется тебе каждый вздох в ней. Хочешь щит иметь? И щит тебе сладим такой, чтоб ручке твоей под силу был.

Наступил день, когда Анфиска смогла наконец облачиться в полный воинский убор и увидеть свое отражение в бочке, полной воды. От увиденного своего отражения и от нахлынувших на нее ощущений Чернавка пришла в полный восторг.

– Угодил ты ей, – подмигнул оружейнику Василий и стал отсчитывать серебряные монеты ему за работу.

– Пусть красуется! – улыбнулся оружейник. – Такой ладе и воинский наряд к лицу.

Глава десятая. Днепр-Славутич

Берега днепровские веселые и обжитые. По высокому берегу густо зеленеют крепкий дубняк, пахучая липа, кудрявятся березы. По низкому бережку золотистой цепью тянутся песчаные откосы, окаймленные по краю камышовыми зарослями.

– Эх, хорош Днепр-Славутич! – потягиваясь, восхищенно проговорил Василий.

Стоявшая рядом Анфиска спросила:

– Что значит «Славутич»?

– Славный то есть, – пояснил Василий.

– А-а… – протянула Анфиска.

Могучее течение влекло ладью по отливающей серебром водной глади, широкой, как море. Куда Волхову до Днепра! Мимо проплывают величественные утесы – белые, изрезанные трещинами. Быстрокрылые чайки реют в вышине.

Теплый попутный ветер надувает большой парус.

– Коль так будем идти, то дня через три доберемся до Любеча, – с довольной улыбкой промолвил Яков Залешанин.

Вдалеке за кормой пестрели паруса других ладей, плывущих вниз по Днепру. Навстречу тяжко идут на веслах караваны судов с низовьев великой реки. Иные корабли довольно сильно отличались от русских ладей, и люди на них перекликались на непонятном языке.

Любопытная Анфиска расспрашивала кормчего:

– Яков, а это чей корабль?.. А вон тот чей?..

Яков вглядывался в проходящую на веслах вереницу судов, прикрыв глаза от солнца ладонью, и неторопливо отвечал:

– Это ладья данов, есть такой народ в Европе. А та ладья греческая. Видишь, у нее две мачты. Следом за ней идет корабль фрягов.

– Что это за мужичок деревянный на носу у фряжской ладьи? – спросила Анфиска.

– Это святой Николай Угодник, покровитель мореходов, – ответил кормчий.

– А на нашей ладье почто звериная голова вместо Николы?

– От прадедов наших так повелось, – пояснил Яков. – Корабль тоже существо живое, без головы ему нельзя. И чем страшнее голова, тем больше надежа, что отпугнет она всякую нечисть.

– А Никола Угодник может нечисть отпугнуть? – любопытствовала Анфиска.

– Коль помолиться хорошенько, поможет судну и Никола, – сказал Яков, – но звериная голова и без молитвы помогает.

Уже в Любече узнал Василий о том, что новгородцы устрашились войны с великим киевским князем и приняли к себе на княжение его племянника, а сына Юрия Долгорукого обратно в Суздаль спровадили. Проглотил обиду суздальский князь, ничем не ответил на это новгородцам.

– Пока не ответил, – многозначительно ухмыльнулся Худион. – Не таковский человек князь Юрий, чтобы обиды прощать. Да еще такие!

– Выходит, зря мы спешили, – сказал Василий. – Не будет войны-то.

– Говоря так, вспомни, какой день ныне, – заметил Потаня. – В народе молвят: на Илью до обеда лето, после обеда осень. В августе и день короче, и комары перестают кусаться, холода чуют. Нам до зимних бурь в Царьград попасть надо. Путь впереди еще неблизкий.

Во время пребывания в Любече принял Василий в свою дружину некоего Микулу, сына кузнеца. Выгнали старшие братья Микулу из отчего дома. Ссора меж ними возникла при дележе наследства, доставшегося им от скончавшегося родителя. Микула хоть и понимал, что несправедливо обошлись с ним братья, однако не стал жаловаться на них ни старшим родственникам, ни отцовским друзьям. Гордый он был, полагал, что и своим трудом прокормиться сможет.

Василий познакомился с Микулой возле корабельных причалов.

Установив на видном месте переносную наковальню, Микула занимался изготовлением из толстой стальной проволоки гвоздей различной длины, а также скоб и крючьев для копчения мясных туш. Если кому-то надо было исправить погнутую подкову или починить сломанный наконечник копья, Микула брался и за это. Тут же у него находился небольшой плавильный горн с подсоединенными к нему кожаными мехами для подачи воздуха. Плату за свою работу Микула брал не только деньгами. Василий видел, как один купец расплатился с Микулой старыми, но еще добротными сапогами. Микула выковал купцу круглый металлический нагрудник на кольчугу.

Василий дал Микуле кривой арабский кинжал, чтобы тот сделал клинок прямым. Этот кинжал достался Василию после схватки с разбойниками в Волоковском лесу. Один из разбойников бросился на Василия с этим кинжалом, но явно не рассчитал своих сил и расстался с жизнью.

Видя, как ловко молодой кузнец управляется с молотом и щипцами, Василий предложил Микуле вступить к нему в дружину.

– В пути всякое может случиться, свой кузнец нам совсем не помешает, – сказал Василий.

Узнав, куда и с какой целью ведет свою небольшую дружину Василий Буслаев, Микула не смог скрыть своего изумления.

– Давно я мечтаю повидать дальние земли и города, – признался Микула Василию. – Твое предложение, друже, для меня воистину как милость Господня. Ежели посчастливится мне поклониться Гробу Господню, тогда можно считать, что не зря я прожил свою жизнь.

Из Любеча вышли на рассвете.

Было прохладно и безветренно. Низко стлался туман.

Мерно скрипели уключины. Ладья своим изогнутым форштевнем разрывала холодные клочья тумана.

Едва солнце разбросало над лесом свои горячие лучи-стрелы, враз повеяло теплом, разбежались низкие облака, обнажив яркую синеву небес. Река засверкала на солнце великим множеством солнечных бликов, из темной превратилась в светло-голубую. Вновь раздалась вширь и понесла на своих сильных ладонях ярко-красную ладью новгородцев.

Путь крестоносной дружины лежал мимо устьев Припяти и Десны, впадающих в Днепр, мимо Вышгородских гор к славному граду Киеву.

Глава одиннадцатая. Киев-град

Над Киевом плыл заупокойный звон. Погребали великого князя Всеволода Ольговича.

Оставив ладью на Почайне-реке, Василий, его побратимы и переодетая в мужское платье Анфиска поднялись в город, широко раскинувшийся на холмах по правобережью Днепра.

Повсюду сновали толпы народа; торговли в этот день не было. Несмотря на траурный звон колоколов, многие киевляне не выглядели опечаленными.

На площади возле величественного Софийского собора Василий разговорился с каким-то ремесленником.

– Без плача провожаете вы своего князя в последний путь. Почто так?

Ремесленник отвечал без утайки, сразу распознав в Василии и его спутниках приезжих гостей:

– Крут бывал порой покойный Всеволод Ольгович, спуску никому не давал.

– Может, правитель таким и должен быть? – заметил Василий.

– Ну, так и правил бы в своем отчем гнезде – Чернигове, – рассердился ремесленник. – Мы Всеволода Ольговича к себе не звали! Киевляне издревле за Мономашичей стоят, Ольговичи нам не нужны. От них только вред да разорение!

– Кто же теперь на киевский стол сядет? – спросил Василий.

– Известно кто – братья Всеволода Ольговича, Игорь и Святослав.

– Вдвоем на один стол?!

– Было бы их трое, Ольговичей, так и втроем бы сели! Ольговичи всегда до Киева жадны были! – Случайный собеседник Василия понизил голос. – Властолюбия Ольговичам не занимать.

– Скажи-ка, друже, не тот ли это Святослав Ольгович, что на новгородском столе сидел? – вступил в разговор Потаня.

– Тот самый, – ремесленник усмехнулся. – А вы, случаем, не из Новгорода?

– Из Новгорода, друже, – ответил Потаня.

– Тогда должны знать, что за птица князь Святослав Ольгович. – Киевлянин со значением покачал лохматой головой. – Не усидел он ни в Новгороде, ни в Смоленске, ни в Чернигове… Где бы ни княжил Святослав Ольгович, всюду начинает козни плести да народ грабить.

– Поднялись бы всем скопом и изгнали Ольговичей из Киева! – вставил Фома.

– Стоя на бережку, хорошо тонущему советы давать, – промолвил киевлянин с досадой в голосе. – Покойный Всеволод Ольгович, почувствовав свою кончину, призвал к себе бояр киевских, а также лепших людей от всех ремесленных братчин, заставил всех крест целовать в том, что присягнут киевляне братьям его. Повязав киевлян такой клятвой, Всеволод Ольгович отошел в мир иной.

– Хитер! – сказал Потаня. – Когда же состоится присяга киевлян новым князьям?

– На днях, коль все будет тихо-мирно, – со вздохом проговорил киевлянин.

– Ну а ежели не будет тихо-мирно, что тогда? – спросил Костя.

– Тогда опять пойдет брат на брата, – печально промолвил киевлянин.

Непонятно под воздействием чего, но родилась вдруг мысль у Василия предложить князю Святославу Ольговичу присоединиться к крестовому походу. Василий поделился своей мыслью с побратимами, но те отнеслись к этой затее неодобрительно. Особенно негодовал Фома.

– Так и тянет тебя к князьям, Вася. Так и тянет! – горячился он. – Да хоть бы князек-то стоящий был, а то ведь с таким хлебнешь лиха!

– Дело Фома молвит, – пробурчал Домаш.

– Кабы Святослав был стоящим князем, разве ж надумал бы я в крестовый поход его звать, – возражал друзьям Василий. – Пусть бы сидел Святослав в Киеве иль в Чернигове. Но поскольку не люб Святослав Ольгович ни киевлянам, ни черниговцам, ни новгородцам, то куда же ему деться, кроме как за морем счастья искать. Поход под святыми знаменами возвышает и облагораживает человека, как бы греховен он ни был. Разве не так, Потаня?

Потаня с сомнением покачал головой:

– В далекие времена блудница Магдалина, став на праведный путь, вышла в святые угодницы. Однако годится ли на святое дело князь Святослав, ответить затрудняюсь.

– А вот пойдем к Святославу и узнаем, – решительно промолвил Василий. – Зачем на человека наговаривать! Неужто только беглым холопам да бывшим разбойникам место среди нас?!

Друзья не стали продолжать этот спор, хотя было видно, что доводы Василия подействовали на одну Анфиску.

Великокняжеский дворец стоял на горе напротив огромной Десятинной церкви. Ко дворцу вела мощенная камнем дорога, проходившая через высокие Софийские ворота. И церковь, и ворота, и дворец были возведены из белого камня; стены дворца, прорезанные узкими окнами, сверкали под лучами солнца. Золотые кресты на куполах храма ослепительно сияли. Разноцветные стекла в окнах дворца, похожие на ячейки пчелиных сот, переливались всеми цветами радуги.

Василий уверенно приблизился к дворцовой страже и горделиво произнес:

– Новгородцы ко князю Святославу Ольговичу с поклоном.

Один из стражей оглядел Василия с головы до ног.

– Послы, что ли?

– Давние знакомые, – улыбнулся стражнику Василий.

Княжеский огнищанин долго вел Василия и его спутников по дворцовым переходам, где сновали легкие, как тени, слуги; блестели доспехами гридни, застывшие на страже у дверей. Куда ведут все эти двери? И почему их так много? Эти вопросы можно было прочесть на лице у Анфиски. В глазах же Василия было нескрываемое восхищение: вот как живут настоящие властители! Это не жалкое Рюриково городище под Новгородом.

Узнав, что вожака новгородцев зовут Василием Буслаевым, Святослав Ольгович принял его одного в своих покоях.

Беседа их текла в просторной светлице с расписными стенами и высоким сводчатым потолком, пол комнаты был застелен мягкими персидскими коврами. В узкие, закругленные вверху окна падал солнечный свет; день был в разгаре.

– Помнишь, друг Василий, я говорил тебе, что стану киевским князем, ежели умрет мой старший брат. Выпьем за помин души его! – Святослав поднял чашу с хмельным медом. – Всеволод был мне вместо отца.

Василий взял со стола чашу.

Хмельное питье разбежалось жаром по его жилам, взбодрило мысли.

– Я рад, Василий, что ты ныне в Киеве, – продолжил князь. – Это судьба, брат. Иди ко мне в дружину! Грядут большие битвы с суздальским князем и с поляками. Воеводой тебя сделаю.

– Так ведь и я пришел звать тебя в поход, княже, – улыбнулся Василий.

– Неужто новгородцы решились воевать с Юрием Долгоруким? – возрадовался Святослав.

– Я прибыл к тебе, княже, не от Господина Великого Новгорода, а сам по себе, – промолвил Василий. – Зову тебя в крестовый поход против безбожных сарацин.

Глаза Святослава стали большими от удивления.

– Дивно мне слышать такое из уст человека, потехи которого некогда весь Новгород будоражили. Что с тобой, Василий?

– Обет я дал поклониться Гробу Господню, – ответил Василий.

– Да у нас половцы под боком хуже сарацин! – возразил князь. – Бросай свою затею, Василий. Ступай ко мне в дружину. Будешь наше южное порубежье от поганых защищать. Тоже святое дело.

– Не могу я обет нарушить, князь, – вздохнул Василий. – Грехов на мне много. Лучше бы ты исполчил дружину свою и пошел бы вместе со мной к Иерусалиму. Далеко бы прославился!

– Как же я Киев оставлю! – воскликнул Святослав. – Да на кого?

– На Игоря, брата своего, – подсказал Василий.

– Мягок слишком Игорь, – поморщился Святослав, – молитву пуще сечи любит. Стоит мне уйти, и дня не просидит Игорь на столе киевском, сбросят его черниговские или смоленские князья. А то еще хуже – Юрий Долгорукий в Киев нагрянет!

– Кто же из вас великий князь? – спросил Василий.

– Я, – ответил Святослав, – а Игорь – тень моя.

– Жаль, князь, что расходятся наши пути, – с искренним сожалением произнес Василий. – Вместе мы совершили бы великие дела!

– И мне жаль расставаться с тобой, Василий, – признался Святослав, – ибо, чувствую, крепче сидел бы я на столе киевском, будь ты рядом со мной. Может, погостишь у меня денек-другой. После присяги киевлян мне и брату моему во дворце будет пиршество, – князь понизил голос, с полуулыбкой глядя на своего гостя, – со скоморохами, музыкантами и танцовщицами. Изъявишь желание, любую боярышню к тебе для любовных утех приведут. Оставайся!

– Прости, княже, обет не велит, – сказал Василий. – Для святого дела мне нужно обрести чистоту сердца и помыслов, а то удачи не будет.

– Что ж, твоя правда, – согласился Святослав. – В Писании сказано, что чистые сердцем узреют Бога. Коль увидишь Его, попроси, чтоб отвратил Он от Руси набеги половецкие.

* * *

В дальнейший путь вниз по Днепру ладья новгородцев двинулась вместе с большим купеческим караваном. В том караване были ладьи из Киева, Смоленска, Чернигова; были также суда греков и генуэзцев. Двадцать кораблей, словно стая белокрылых птиц, растянулись на стремнине широкой вольной реки.

Впереди караван подстерегали грозные днепровские пороги, преодолеть которые можно было только по суше, волоком перетаскивая ладьи, на спине перенося товары и снедь. У порогов торговые караваны часто подстерегали орды степняков. Торговые гости для них желанная добыча. Поэтому купцы старались скопом преодолевать опасное место.