Текст книги "t"

Автор книги: Виктор Пелевин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Чей хозяин? – спросил Т.

– Торгово-издательского дома «Ясная Поляна».

– Любопытное название.

– Ага, оценили? В том-то и дело. Вот он и дал указание подсуетиться и подготовить прочувствованную книгу о том, как граф Толстой на фоне широких полотен народной жизни доходит до Оптиной Пустыни и мирится перед смертью с матерью-церковью. Такую, знаете, альтернативную историю, которую потом можно было бы постепенно положить на место настоящей в целях борьбы с ее искажением. Идея, конечно, знойная, особенно если ее грамотно воплотить. Сначала хотели к юбилею успеть. Взяли под это серьезный кредит, заключили контракты, раздали авансы, проплатили маркетинг, информационную поддержку и будущий эфир. Даже рекламу продумали. Писателей для такого национально важного дела с разгону наняли самых дорогих, какие в стране есть, специально такое указание было. Совершенно, кстати, идиотское, потому что для этого проекта они не нужны.

– Это вы, что ли, самый дорогой? – спросил Т.

– Я-то нет, но я тут скорее редактор. А вот Гриша Овнюк кусается, как яхта Абрамовича. Потому что, если он будет в проекте, книгу купят сексуально фрустрированные одинокие женщины, а это по одной.

Москве полмиллиона голов. И Митенька недешев, потому что с ним книгу купит гламурно-офисный планктон и латентные геи. Они любят, когда их гневно топчут – это что-то психоаналитическое, мне объясняли. Планктона у нас было по Москве тысяч четыреста, сейчас осталось двести. Зато латентных геев с каждым днем все больше. Представьте, какая это сила – когда Гриша и Митенька в одной упряжке. Правда, с наложением позиций общие цифры меньше простой суммы, потому что значительная часть офисно-гламурного планктона одновременно является сексуально фрустрированными одинокими женщинами и латентными геями, но общий результат все равно впечатляет. Только со Львом Толстым даже Митеньке с Гришей кредита не отбить. С самого начала ясно было.

– А зачем тогда начинали?

– Потому что нефть была сто сорок долларов за баррель. Тогда и не такое откаблучивали. Вернуть кредит на рынке никто всерьез не планировал. Хозяин рассчитывал на основном бизнесе отбить. Думал, что после такого патриотического дела пустят бюджет пилить. Учебники там, брошюры печатать, а может, и по строительной части что вкусное обломится, потому что главный бизнес у него был именно там.

– А кто ваш хозяин?

– Тогда был Армен Вагитович Макраудов. Девелопер. Ну вот, только начали проект, и тут все с размаху и шандарахнулось. Начался кризис.

– Какой кризис?

– В том-то и дело, что непонятно. В этот раз даже объяснять ничего не стали. Раньше в таких случаях хотя бы мировую войну устраивали из уважения к публике. А теперь вообще никакой подтанцовки. Пришельцы не вторгались, астероид не падал. Просто женщина-теледиктор в синем жакете объявила тихим голосом, что с завтрашнего дня все будет плохо. И ни один канал не посмел возразить.

– Но ведь у кризиса должна быть причина?

Ариэль пожал плечами.

– Пишут разное, – ответил он, – да кто ж им поверит. Они и до кризиса что-то такое умное писали, что кризисов больше не будет. Я лично думаю, это мировое правительство устроило. Оно деньги печатает, а в кризис цены падают. Вот оно подождет, пока цены упадут, напечатает себе много денег и всех нас купит.

– А какое отношение это имеет к графу Толстому?

– Самое прямое. У нас ведь даже голуби на процент со скважины жили. Нефть упала, деньги кончились. Народ стал за концы тянуть, кто кому должен. Наш Армен Вагитович, как девелопер, попал особенно неприятно. У него чеченское бабло зависло. Стали вопрос решать на уровне крыши. А крыша теперь у всех одна, только углы разные. Чечены под силовыми чекистами, а Армен Вагитович – под либеральными.

– А в чем между ними разница?

– Да из названия же ясно. Силовые чекисты за то, чтобы все разруливать по-силовому, а либеральные – по-либеральному. На самом деле, конечно, вопрос сложнее, потому что силовые легко могут разрулить по-либеральному, а либеральные – по-силовому.

– Вы как-то примитивно объясняете, – сказал Т., – словно слесарю.

– Потому что вы такие вопросы задаете. Короче, съесть могут и те, и эти. Но либеральные кушают в основном простых людей, какие победнее. Типа как киты планктон, ничего личного. А силовые кушают в основном либеральных – замочат одного и потом долго все вместе поедают. Так что в пищевой цепочке силовые как бы выше. С другой стороны, либеральные целый город могут сожрать, и никто не узнает. А когда силовые кем-нибудь обедают, про это все газеты визжат, поэтому в целом условия у них равные. И четкой границы между ними на самом деле нет. Поняли теперь?

– Не до конца.

– До конца я тоже не понимаю, так что не расстраивайтесь. Короче, силовые чекисты подумали, подумали, и решили Армена Вагитовича сожрать. А либеральные, как ни визжали, ничем ему помочь не смогли. Силовые даже дело уголовное завели – у Армена Вагитовича какие-то офшорные концы болтались. В общем, чтобы вас не утомлять, попал он так, что осталась одна дорога – быстро все отдать, кому скажут, и в Лондон, к сбережениям. Потому что могли лет на десять разлучить. Вот он и отдал бизнес в счет долга. Строительство, бензоколонки и нас до кучи.

– И много за вас дали?

– Нас никто не считал. Пустили просто в нагрузку. В общем балансе мы просто не видны. Бензоколонки и строительный бизнес продать еще можно, хотя по нынешнему времени даже это проблема. А наше издательство – это, фактически, три компьютера и валютный кредит, который на них висит. Кто такое купит? А чеченам надо деньги вернуть, причем быстро, потому что они тоже кругом должны. В общем, спустили они к нам в контору кризисного менеджера.

– Кого?

– Кризисного менеджера. Сулеймана. Такой, понимаешь, джигит с дипломом «мастер оф бизнес администрейшн», которого пять лет учили отжимать бабло из всего, что видит глаз и слышит ухо. Эффективный управленец типа. Посмотрел он, какой на нашем проекте кредит, и стал выяснять, в чем дело – откуда такие дикие цифры. Ну, ему рассказали предысторию, объяснили, что отбивать планировали через бюджет. Заодно объяснили, что к бюджету заместо Макраудова его никто не пустит – да он и сам понял, не дурак. Ну, значит, собрал он маркетологов, посмотрели они контракты и стали думать, как кредит вернуть. Понимаете ситуацию?

– Более-менее, – ответил Т.

– Маркетологи сразу объявили, что эту туфту про кающегося Толстого мы никому не продадим. Что и так все понимали с самого начала. И тут кто-то говорит – господа, а раз у нас такие писатели наняты, зачем нам вообще с этой бодягой про покаяние возиться? Давайте сделаем нормальный триллер с элементами ретродетектива и впарим ботве по самые бакенбарды… Начали мозговой штурм. Сперва хотели переименовать Льва Толстого в поручика Голицына. Но выяснилось, что Лев Толстой уже во всех контрактах прописан. За Голицына агенты новых денег попросили бы. Этот вариант отпал. Зато оказалось, можно без всякой доплаты заменить имя на «граф Т.» – в типовом договоре его в двух местах так написали, чтобы в строчку влезло, и они бы судиться заебались. Дальше что? Сюжет в договоре прописан нечетко, только пара слов про путешествие в Оптину Пустынь, отлучение от церкви и непротивление злу насилием. А возврат аванса прописан конкретно: в случае неодобрения рукописи… Ну вот, объяснили авторам, что главное действующее лицо теперь «граф Т.», и будет оно не писателем, а героем-одиночкой и мастером боевых искусств, возрастом лет около тридцати, потому что старец в качестве главного героя никому не нужен. И станет он, значит, пробираться в эту Оптину Пустынь с приключениями и стрельбой. Ну еще с эротическими сценами и умными разговорами, с учетом того, что на рынке востребован влюбленный герой байронического плана.

– Что значит – байронического плана?

– Байронический… Ну это типа такой Каин и Манфред. Утомленный демон с зарплатой от ста тысяч долларов в год.

– А если меньше? Ариэль усмехнулся.

– Какой же байронизм, если денег нет. Это не байронизм тогда, а позерство. Деньги, впрочем, еще не все. Байронизм… Это, скажем так, то, что делает вас сексуально привлекательным для читательницы, которая отождествляет себя с княгиней Таракановой.

– Ее Митенька придумал, эту княгиню?

– А кто же, – ответил Ариэль. – Первый эротический эпизод планировался прямо на корабле. Просто Гриша Овнюк ее раньше замочил, чем Митенька успел под вас приспособить. У них даже скандал из-за этого был. Митенька на него как заорет своим тенорком – ты что, говорит, делаешь, палач? Я три дня жду, пока Арик сюжетную линию продавит, а ты мою мокрощелку сразу гандошишь? А Гриша отвечает – я, говорит, не могу вдохновение тормозить из-за всякой мошкары. Для меня ваш проект вообще мелочь. Не хотите, говорит, так совсем уйду, контракт почитайте внимательно.

– И Аксинью тоже Митенька придумал? Ариэль кивнул.

– Ее уберегли пока.

– Точно говорю, слабоумный этот ваш Митенька.

– Бросьте, граф. Очень способный парень, хоть я его и не люблю. Как никто другой умеет передать ледяное дыхание кризиса. Вот я запомнил из его последней колонки: «башни московского Сити, задранные ввысь так же дерзко и безнадежно, как цены на пиздятину второй свежести в кафе «Vogue»… Закрутил, шельмец, а? Или вот так: «гламурные телепроститутки, содержанки мегаворов и гиперубийц, которые даже из благотворительности ухитрились сделать золотое украшение на своем бритом лобке – что они, как не проекция Великой Блудницы на скудный северный край, багровый луч адского заката на разъеденных хлоридом калия снегах Замоскворечья?»

– Хватит цитат, – сказал Т. – Лучше объясните, какое общее направление повествования. Куда оно должно развиваться?

– Направление такое, – ответил Ариэль, – граф Т. с боями и эксцессами ищет Оптину Пустынь, а в самом конце, когда находит, поднимается на пригорочек, крестится на далекий крест и понимает, что был конкретно неправ перед церковным начальством. Затем беседа с отцом Варсонофием и катарсис, после которого он кается перед матерью-церковью. Эту линию мы решили оставить. В стране такая обстановка, что попам лишний раз отлизать не помешает. Маркетологи согласились, только сказали, что каяться Т. должен не за таинства и Троицу, а за то, что по дороге накуролесил – а то массовый читатель не поймет. Вот тогда появляется реальный шанс отбить бабки, отдать кредит и даже выйти в небольшой плюс. Спустили новую концепцию исполнителям. Ну, мнения разные были. Митя с Гошей плевались, а вот Овнюку сразу понравилось. Он говорит, «Большую Гниду» за такое не дадут, да и хрен с ней – мы за первый месяц в пять раз больше отобьем. Начали мы работать, а дальше вы в курсе…

– Да уж, – сказал Т.

– В общем, до вчерашнего дня все шло нормально. А вчера Сулейман этот, чтоб ему пусто было, открыл бизнес-план, вник еще раз, и вдруг его осенило, что покаяние Т. перед матерью-церковью – это «product placement». Интегрированная в текст реклама христианства в многоконфессиональной культурной среде. Короче, поскреб он щетину на подбородке и велел поднять вопрос об оплате с архимандритом Пантелеймоном. Который у этих, – император опять потрогал крестообразный орден, – за паблик рилейшнз отвечает. Чтоб проплатили возвращение блудного сына.

– И что дальше?

– А дальше ничего пока и не было. Мы как думали? Планировалось, что по прибытии в Оптину Пустынь вы падете на колени перед старцем Варсонофием и покаетесь. А старец Варсонофий обратится к вам с отческим словом о душе, которое вернет вас в лоно церкви. А теперь уже никто ничего не знает. Ждем-с.

– Кого?

– Емелю.

– А кто это?

– Не кто, а что. Типа как телеграмма. Заплатит Пантелеймон или нет.

– А если не заплатит?

– Сулейман решил их на понт взять. Сказал, что при отказе от оплаты наши специалисты по черному пиару нанесут их бренду колоссальный имиджевый и метафизический урон на самом фундаментальном уровне. Представляете, какие слова в Лондоне выучил?

– Странные пошли абреки, – сказал Т. Император развел руками.

– Византия, – сказал он таким тоном, будто это слово все объясняло. – Тут вообще много удивительного. По теории, силовые чекисты сами должны вариант с церковным покаянием продавливать, который Армен Вагитович начал. Потому что они за косность, кумовство и мракобесие. А либеральные чекисты, наоборот, должны бабло отжимать с помощью кризисных менеджеров, потому что они за офшор, гешефт и мировое правительство. А на практике выходит с точностью до наоборот. Такая вот диалектика. Как это у Фауста в Мефистофеле – «я часть той силы, что вечно хочет бла, а совершает злаго…» Тьфу, язык заплетается. Ну вы поняли.

Император выговаривал слова все медленнее, как бы засыпая, и к концу фразы его лицо совсем застыло, а потом перестали двигаться и руки – замерли посреди мелкого жеста.

– А кто этот колоссальный метафизический урон будет наносить? – спросил Т.

Император разлепил один глаз.

– Как кто. Гриша однозначно не пойдет, на нем только мочилово. Митенька сами знаете. Пиворылов свои торч и бух уже выдал. Метафизика нашего на это тоже не подпишешь.

– Почему? Ведь урон метафизический.

– А он зассал. Говорит, у него по договору только закавыченный поток сознания и мистические отступления. Мы ведь не можем в закавыченном потоке сознания все разрулить? Не можем. Так что отдуваться мне – и урон наносить, и имидж разрушать. Хорошего, конечно, мало.

Т. недоверчиво посмотрел на императора.

– И вы станете… Император криво улыбнулся.

– Мы люди подневольные. Как скажут, так и сделаем, хотя тема трудная. Сулейман, правда, одного чечена обещал на помощь прислать. Если надо, говорит, у нас такие интеллектуалы найдутся, каких на Москве вообще не нюхали. Даже интересно.

– Какая-то у вас дикая книга получается, – сказал Т. – Начали за здравие, а кончили за упокой.

– Вот такая сейчас жизнь, – отозвался император. – И не я ее придумал.

– Так что же теперь будет?

– Завтра и узнаем. Давайте так – когда Пантелеймон пришлет емелю, я дам три колокольных удара. Дальше будем действовать по обстоятельствам – думаю, сами сообразите, что к чему.

Лицо Ариэля опять превратилось в курносую маску. Словно преодолевая сопротивление, его холодные выцветшие глаза в последний раз поглядели на Т.

– Пора расставаться, граф, – сказал бантик рта. – Нам обоим надо отдохнуть. Завтра трудный день. У вас еще вопросы?

– Да, – сказал Т. – Ваш дедушка случайно не объяснял, зачем Богу нужен устроенный подобным образом мир? Со всеми этими могуществами, играющими друг с другом на полянах призрачных душ? Что, Бог наслаждается спектаклем? Читает книгу жизни?

– Бог не читает книгу жизни, – веско ответил император. – Он ее сжигает, граф. А потом съедает пепел.

X

Рано с утра, когда Т. еще спал, из Ясной Поляны пришла подвода с вещами и оружием.

Это было кстати – жандармский мундир успел покрыться таким количеством пыли и пятен, что цветом напоминал уже не лазурь, а скорее облачный день. В нескольких местах он был порван и в целом приобрел очень сомнительный вид – обыватели провожали Т. взглядом, как бы размышляя, не означает ли столь бедственный вид жандармских полковников, что над Отечеством зажглась наконец заря долгожданной свободы.

Кроме того, у Т. вновь появилась лошадь – правда, гораздо хуже подаренной цыганским бароном.

Позавтракав, Т. велел седлать, а сам открыл баулы со снаряжением и разложил на столе присланное оружие и одежду. Не было сомнений, что Кнопф со своими людьми будет ждать на дороге – и подготовиться к встрече следовало самым серьезным образом.

Раздевшись до пояса, Т. надел на свое мускулистое тело жилет со множеством карманов и кармашков. Жилет был тяжелым: изнутри его покрывала кольчуга из переплетенных стальных лент, каучуковых нитей и китового уса, которая могла не только остановить лезвие, но и отбить косо ударившую пулю.

«А Кнопф ведь сейчас тоже готовится к свиданию, – думал Т., рассовывая по карманам жилета метательные ножи. – И наверняка он припас для меня сюрпризы… Это, впрочем, понятно и скучно. Интересно другое – задумывается ли Кнопф, с какой стати все это с ним происходит? Почему он, высунув язык, мчится за мной следом? Или он такой доверчивый идиот, что принимает все происходящее без всякого удивления, просто как должное?»

Поверх жилета Т. надел широкую и длинную крестьянскую рубаху, в точности как у пахаря, которого он видел из окна поезда. Затем – просторные малоросские шаровары синего цвета, тяжело звякнувшие спрятанными в них инструментами смерти.

Один из свертков, прибывших из Ясной Поляны, был упакован с особым тщанием. Разорвав два слоя оберточной бумаги, Т. высвободил шкатулку черного лака и поставил ее на подзеркальный столик. Сев узеркала, он взял гребень, тщательно расчесал бороду и открыл шкатулку.

Внутри было два отделения. В одном, совсем маленьком, лежал моток бесцветной шелковой нити. В другом – пучок тончайших серо-черных стрел. Это были куски зазубренной булатной проволоки, острые и длинные. Т. стал вплетать их в бороду, подвязывая нитью у подбородка.

«Впрочем, доверчивый идиот не один только Кнопф, – думал он, следя за пальцами в зеркале. – Никто вокруг не сомневается в происходящем. Ни купеческий старшина Расплюев, ни Аксинья, ни этот огромный цыган Лойко со сломанным носом. Трудно даже представить, как устроена душа у Кнопфа… Впрочем, отчего же трудно… Наверняка у него имеется смутная, но железная убежденность, что все общие вопросы насчет жизни уже решены и пора решать частные. Иначе как он сможет играть свою роль?»

Когда все проволочки были вплетены в бороду, Т. надел на ноги каучуковые ботинки со стальными кошками в подошве (на каучук было наклеено лыко, из-за чего ботинки выглядели сверху как старые рваные лапти). Затем он водрузил на голову широкую соломенную шляпу, тоже старую и ветхую на вид – в ее двойных полях, склеенных друг с другом, был спрятан тонкий стальной диск с острыми зазубренными краями.

В бауле остался небольшой синий ящик, похожий на коробку дорогих сигар или конфектов – он определенно скрывал в себе что-то специальное. Т. открыл его.

На алой бархатной подкладке, в двух уютнейших на вид углублениях, покоились два конуса из черного металла. Их покрывали продольные ребра, покрытые косой насечкой, а на вершине у каждого был желтый глаз капсюля.

Рядом с конусами лежал сложенный лист бумаги. Т. развернул его и увидел рисунок – бородатого человека, поднявшего руку над головой (пальцы другой руки были смиренно засунуты под поясок длинной крестьянской рубахи).

Наверху была нарисована звездообразная вспышка со словом «Бум-бум!», от которой вниз расходились два треугольника – узкий и широкий. Узкий треугольник, в котором стоял человек, был подписан «Здесь Спасешься». Широкий, в котором метались какие-то тени, назывался «Место Погибели».

Снизу была приписка карандашом:

Граф, по схеме все видно. После того, как продавите капсюль пальцем, подкиньте малышку над головой, чтобы взлетела не ниже аршина. Сама развернется как надо (только кидайте легонько, не подкручивая). Ахнет прямо над головой и посечет все вокруг, а вас не заденет. Практикуйтесь, осторожно подкидывая.

Де Мартиньяк, кузнец судьбы. Ясная Поляна

«Де Мартиньяк? – подумал Т., вынимая бомбу из алого бархатного гнезда. – Видимо, кто-то из последователей. Стал кузнецом, молодец. Но не помню, никого не помню. Однако работа почти ювелирная…»

На дне первого конуса было аккуратно выгравировано: «Безропотная». Т. несколько раз подкинул бомбу над головой. Поднимаясь в высшую точку, она неизменно разворачивалась зрачком капсюля вниз. Повторив то же упражнение с другим конусом смерти (вторая бомба называлась «Безответная»), Т. осторожно спрятал их в карманы шаровар.

Кое-что из присланного снаряжения вызывало недоумение – например, старинная двузубчатая вилка с очень широко поставленными зубцами и странным названием «Правда», грубо выбитым на ручке.

«Почему «правда»? – подумал Т. – Правда глаза колет, что ли? Все непротивление позабыл. Собирай теперь по крохам…»

Наконец подготовка была закончена. Т. еще раз оглядел себя в зеркале. Его борода стала широкой и как бы седоватой – словно за последние минуты он сделался намного старше и мудрее. Усмехнувшись, Т. поглядел на часы-рыцаря. Пора было отправляться.

Выйдя из гостиницы, он вздрогнул.

Аксинья, в новом желтом сарафане, сидела на своей телеге возле самого крыльца – увидев Т., она соскочила на землю, бросилась ему навстречу – но, разглядев его наряд, вдруг испугалась, невозможным движением затормозила на лету, взмахнула руками и отскочила назад.

– Ты? – выдохнула она. – Ай не ты?

– Я, я, – отозвался Т. с досадой. – Рано же ты встаешь…

– Никак из жандармов поперли? – спросила Аксинья жалостливо. – Домахался топориком-то. Выпил, и сидел бы дома…

Коридорный из гостиницы, появившийся на улице в эту самую минуту, остановился неподалеку от них, присел и стал делать вид, что завязывает шнурок, выставив внимательное ухо.

– Ты за телегой пришла? – спросил Т. строго. – Бери и езжай с Богом. А у меня дела.

– Да куда ж ты пойдешь такой, – сказала Аксинья, косясь на коридорного. – Срам лапотный. Идем я тебе сапоги хучь дам старые.

– Уйди, Аксинья, – повторил Т. тихо, – потом.

– Не пей, Левушка! – запричитала Аксинья. – Хрястом-богом тебя прошу, не пей! Ты, как выпьешь, такой чудной!

Вскочив на лошадь, Т. вонзил в ее бока скрытые под лыком стальные звезды и, не оборачиваясь, понесся по утренней улице прочь.

Засада ждала в трех верстах за городом – у заброшенной лодочной станции, где от дороги ответвлялась ведущая к реке тропа.

Т. ощутил это инстинктом – никаких внешних признаков опасности не было. Вокруг полуразрушенного кирпичного барака с провалившейся крышей качались под ветром заросли бузины; полосатый шлагбаум на спуске к сгнившей пристани был поднят, рассохшаяся будка сторожа пуста – на всем лежала печать многолетнего запустения.

Подъезжая к станции, Т. постепенно сбавлял ход – и только поэтому успел остановиться вовремя. Над дорогой была протянута тонкая серая бечева, почти неразличимая на фоне земли. Она ныряла в заросли бузины под черной дырой окна в стене барака. Осадив лошадь, Т. отъехал на несколько шагов назад, словно раздумывая, куда направиться дальше – прямо или к реке.

«Понятно, – подумал он. – В окне, вероятней всего, ружье, и бечевка идет прямо к курку. Система «остановись, прохожий» – знаем… А Кнопф где-то рядом и смотрит на меня. Плохо, что он меня видит, а я его нет».

То и дело беспокоя лошадь поводьями, Т. заставил ее нервно кружиться на месте, чтобы его труднее было взять на прицел. Одновременно он незаметно высвободил из стремени правую ногу и перенес вес тела на левую.

– Господа, – крикнул он, – я чувствую, что вы рядом! Предлагаю обсудить происходящее! Господин Кнопф, поверьте, у нас с вами нет причин для вражды!

В кустах бузины произошло еле заметное движение. Т. мгновенно перебросил правую ногу через седло и сложился так, что его закрыл бок лошади. В следующую секунду из кустов пыхнули фонтанчики синего дыма и раздался грохот ружейного залпа. Стреляли из двустволок, картечью: одна из картечин оцарапала Т. руку. Лошадь попятилась назад, оседая на разъезжающиеся задние ноги, и тяжело повалилась в пыль.

«Вторая за два дня, – подумал Т., чувствуя волну холодного гнева, – какие же подлецы…»

Он распластался на земле за упавшей лошадью. Опять грохнул выстрел, и новая порция картечи с отвратительным чавкающим звуком шлепнулась в лошадиный живот.

– Господа, – крикнул Т., – еще раз призываю остановиться!

В ответ из кустов раздалась револьверная пальба.

«Отлично, – понял Т., – значит, ружей они не перезарядили. Теперь не медлить…»

Достав из-под рубашки несколько метательных ножей, он веером развернул их в руке.

– Господа, – закричал он, – напоминаю, я противник насилия! Я никому не хочу вреда! Я вижу перед собой только кусты, повторяю, только кусты! Сейчас я буду кидать туда ножи! Ножи очень острые, поэтому если там кто-то случайно прячется, просьба выйти до счета три, чтобы я никого не поранил! Раз! Два!

Т. заставил себя выдержать короткую паузу.

– Три!

Немедленно вслед за этим он приподнялся и стал метать лезвия, чуть поворачиваясь после каждого броска. Четвертый нож в кого-то попал – это стало ясно по полному боли крику. Морщась от презрения к себе, Т. бросил еще два лезвия в то же место, и крик перешел в хрип.

Из кустов снова стали стрелять, и Т. спрятался за лошадью. Как только стрельба стихла, он опять кинул несколько ножей. В этот раз он попал сразу в двоих. Каждый раз после крика боли он посылал в ту же точку еще два острейших куска стали.

Из кустов по-прежнему хлопали револьверы – но выстрелы стали реже. Т. определил, что там осталось еще трое.

– Господа, – крикнул он, – я в последний раз предлагаю прекратить! Хватит страданий и крови!

– Лицемер! – крикнул в ответ Кнопф.

Вынув из кармана еще одну холодную стальную рыбу, Т. подкинул ее на ладони и метнул на звук голоса. Кнопф взвыл.

– Негодяй! Вы проткнули мне икру! Вы за это ответите!

– Повторяю, – отозвался Т., – с вашей стороны было бы разумнее выйти из кустов!

– Если мы выйдем, – раздался голос одного из помощников Кнопфа, – вы гарантируете нам безопасность?

– Предатели! Трусы! – зашипел Кнопф. В ответ раздалась грубая брань.

– Я не причиню вам вреда! – крикнул Т.

– Вы обещаете?

– Обещаю. Я вообще никому не приношу вреда. Стараюсь, во всяком случае… Люди по неразумию вредят себе сами.

– Пока у вас остаются ножи, мы боимся! – объявил подручный Кнопфа. – Выбросьте их на дорогу! Только без обмана!

Через несколько секунд жилет с остатками метательного арсенала вылетел из-за трупа лошади и тяжело звякнул о дорогу.

– А стилеты? У вас ведь еще должны быть стилеты?

– Верно, господа, – ответил Т., кое-как натягивая на голое тело испачканную в пыли рубашку. – Ваша осведомленность поражает. Но и вы, пожалуйста, выкиньте свои револьверы. И не забудьте отобрать револьвер у Кнопфа.

В кустах произошла быстрая борьба, сопровождаемая причитаниями и всхлипами.

– Предатели! Глупцы! – забормотал Кнопф. – Вы все умрете! Вы не знаете этого человека. Вы думаете, он отпустит кого-нибудь живым?

Один из помощников Кнопфа крикнул:

– Кидаю револьверы на дорогу, граф!

На дорогу, один за другим, грохнулись три полицейских «смит-вессона».

– Позвольте вам напомнить, господа, у вас еще были ружья! – крикнул Т.

Два ружья упали в пыль рядом с револьверами.

«Неужели они это всерьез? – подумал Т. – Верится с трудом… Однако надо держать слово».

Отцепив от шаровар чехол со стилетами, Т. кинул его на дорогу.

– Теперь выходите! – крикнул он. – Не трону, слово чести!

Из кустов выбрались двое компаньонов Кнопфа. Они держали руки перед грудью, показывая, что у них нет оружия. Но эта поза, которая должна была развеять подозрения Т., заставила его нахмуриться – идущие в его сторону сыщики слишком уж походили на готовых к атаке боксеров.

«И где таких только набирают? – подумал он, – Сколько их уже прошло перед глазами – и все одинаковые, словно вылепленные из серой пыли в каком-то угрюмом питомнике… Надо бы с ними поговорить, вдруг в них все же теплится искра сознания…»

Оба сыщика были крепкими усатыми мужчинами лет тридцати-сорока, с мясисто-брыластыми лицами любителей сосисок и пива, но один был лопоух, а другой с бакенбардами. Наряжены они были в клетчатые костюмы, намекающие на опасные приключения и спортивный образ жизни – вроде тех, что петербургские либеральные адвокаты надевают для воскресной автомобильной прогулки на острова.

– Покажитесь и вы, граф, – сказал сыщик с бакенбардами.

«Они явно что-то замышляют, – решил Т. – Однако людям следует верить даже тогда, когда они почти наверняка лгут. Я должен дать им шанс…»

Поднявшись из-за мертвой лошади, Т. показал сыщикам свои пустые руки. Тут же оба выхватили из-под своих клетчатых пиджаков по маленькому «дерринджеру» и навели оружие на Т.

– Руки вверх, граф!

Т. вздохнул.

– Господа, – сказал он, поднимая руки, – я, конечно, подчинюсь вашему требованию. Но как вы будете смотреть мне в глаза?

– В этом нет необходимости, – сказал Кнопф, выбираясь из кустов. – Вы мастер единоборств и должны знать, что при поединке со смертельно опасным врагом не следует смотреть ему в глаза. Надо глядеть в центр треугольника, образованного подбородком и ключицами.

На Кнопфе был такой же клетчатый костюм, как на его компаньонах – только лучше сшитый. Т. вдруг пришла в голову странная мысль: возможно, Кнопф, подобно морскому моллюску, размножался, отщипывая створками раковины крохотные куски своей плоти, которые затем обрастали собственной клетчатой оболочкой и становились почти неотличимы от родителя.

«Вот только ни один из них не прожил пока достаточно долго, – подумал Т., – чтобы выяснить, становятся они в конце концов точно такими как Кнопф или нет. И эти вряд ли проживут…»

Видимо, что-то недоброе отразилось на его лице. Лопоухий сыщик занервничал, помахал в воздухе дулом короткого пистолета и сказал:

– Предупреждаю – ни одного двусмысленного движения!

Т., не опуская рук, попятился от мертвой лошади.

– Позвольте, господа, – сказал он, – откуда мне знать, какие движения вы находите двусмысленными? Это зависит от вашего воспитания, социального класса и обстоятельств жизни.

– Подстрелим как куропатку, – грозно сказал лопоухий. – Лучше и не пытайтесь.

– Я безоружен и не представляю опасности, – ответил Т. – Опасность, как говорят китайские мудрецы, внутри вас самих.

Т. пятился значительно медленнее, чем сыщики шли в его сторону, и было понятно, что он никуда не уйдет. Но презрительная улыбка на его лице явно действовала им на нервы. Клетчатые господа решительно прибавили шагу.

– Не слушайте его, – сказал Кнопф, – не хватало только… Стой! Назад!!

Но было уже поздно – лопоухий тронул ногой натянутую над дорогой бечевку.

В окне кирпичного барака сверкнуло, грохнуло, и вихрь картечи сбил обоих сыщиков с ног. Удар был такой силы, что несчастных оторвало от земли перед тем, как швырнуть о дорогу, словно они были кеглями, в которые попал невидимый шар судьбы. Лопоухий сыщик умер мгновенно; второму выворотило из сустава левую руку – но он был еще жив, когда повалился в окровавленную пыль.

Т. повернулся к Кнопфу. Тот поднял пустые руки и даже растопырил подрагивающие пальцы.

– Запасного пистолета у меня нет, – сказал он. – Однако вы продолжаете меня ужасать, граф. Кви про кво. Не так, так эдак.

– Знаете, – сказал Т., – мне это совсем недавно говорила одна лошадь. Которая, если разобраться, приходится вам родной сестрой, так что в этом мало удивительного. Вот только она переводила это выражение иначе.