Текст книги "Песня"

Автор книги: Виктор Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Попов Виктор Николаевич
Песня

Виктор Попов

ПЕСНЯ

1

Утром на кинобазу прибежала Полюшка – райкомовский курьер. Наткнувшись в дверях на выходившего Сергея, она схватила его за рукав и, как показалось Сергею, зловещим тоном сказала:

– Тебя Константин Васильевич вызывает. Сро-ч-но!

Константин Васильевич – первый секретарь райкома, и экстренный вызов к нему был происшествием чрезвычайным. Сергей припомнил события последних дней... Разве только что позавчера крупно поспорил с Павлом Никифоровичем, начальником базы... Так это не впервой – служба есть служба. Не вспомнив решительно ничего, Сергей покосился на Полюшку и осторожно спросил:

– А как он на вид, не сердится?

– Я почем знаю, обыкновенный .. телефон вот у вас не работает, а я через все село бегай. Чего у вас с телефоном? Безобразие!

"Безобразие" было любимым словечком непосредственного Полюшкиного начальника – технического секретаря райкома Тамары Моисеевой.

– Не знаю. Это ты у связистов спроси.

– У связистов. Сами, небось, сломали, а связисты виноваты. Вот Тамара Петровна за такую безответственность еще спросит.

Кругленькая, коротконогая Полюшка семенила за широко шагавшим Сергеем и всю дорогу рассуждала о том, что люди не ценят чужого труда.

Когда вошли в райкомовский садик, она в последний раз проворчала: "Безобразие". Потом, ударив себя по бедрам, растерянно сказала:

– Ай, ай! А на маслозавод-то я и забыла.

Повернулась и засеменила обратно: маслозавод находился рядом с кинобазой.

Проходя от двери к секретарскому столу, Сергей по внешним признакам старался установить настроение Константина Васильевича. Глаза улыбались это хорошо. А вот пальцами по столу барабанит – кто его знает, хорошо это или плохо. Оказалось – хорошо. Потому что, указав Сергею на стул, Константин Васильевич весело сказал:

– "Красный пахарь"-то, а? Только ч го звонили – по всем статьям годовой план перекрыл. Василь Василич-то каков, а!

Сергей не знал, что "Красный пахарь" еще в прошлом юду плелся в хвосте и был больным местом райкома. Не знал он и того, что недавнего горожанина Василия Васильевича Чернова, человека с виду тихого и неповоротливого, райком послал в "Красный пахарь" по насюянию Константина Васильевича, который угадал в Чернове организатора.

Сергей хотел промолчать, но решил, что это неудобно, и, вежливо улыбнувшись, сказал:

– Да...

– Молодец, честное слово, молодец!.. А тебе что, особое приглашение надо? Садись, в ногах правды нет.

Догадываешься, зачем понадобился?

– Пока нет.

– Дело одно поручить тебе хочу.

Сергей опять вежливо улыбнулся.

– Ты в совхозе "Степном" бывал?

– Там Ветров обслуживает.

– Одним словом, не бывал?

– Нет.

– Так вот, съездить придется.

– Какое же это огорчение, – облегченно сказал Сергей.

– Ты подожди радоваться. Небось, думаешь, после Нового года ехать. Сегодня ехать надо. Новоселы... Живут у черта на куличках. Никак их на Новый год без кино оставить нельзя.

– Константин Васильевич, – Сергей просительно посмотрел на секретаря.

– Знаю, что не хочется. Небось, уже и деньги на складчину внес? Внес ведь?

Сергей кивнул.

– Ничего не поделаешь. Я и так и так думал. Некого, кроме тебя, послать.

– Так куст-то Ветрова...

– У Ветрова жена да ребятишек трое. Ему Новый год в семье надо быть. Тоже и Орехову.

– Это так, конечно, только...

– То-то и оно, что только. Ты, небось, когда на целину ехал, перед своими комсомольцами выступал, говорил о трудностях и о всяком таком, что не боишься, мол.

А теперь толкуешь, что куст не твой... Значит, договорились? Константин Васильевич вопросительно взглянул на киномеханика.

– Договорились, – подтвердил Сергей, уныло наблюдая за пальцем секретаря, нажимавшим кнопку звонка. – Да ведь наша полуторка на ремонте, – вдруг вспомнил он и с надеждой поднял глаза на полное с немного дряблыми щеками и крупным носом лицо Константина Васильевича.

– Хитер ты, брат, – Константин Васильевич весело подмигнул и повернулся к незаметно вошедшей Тамаре. – Машина из "Степного" пришла?

– Пришла. Шофер в приемной сидит, позвать?

– Не надо.

Тамара растерянно посмотрела на Сергея и вышла так же незаметно, как и вошла.

– Ну вот и действуй, – секретарь ободряюще похлопал Ceргей по плечу.

Лицо его стало добродушным, каким обычно бывает у людей, только что закончивших трудный разговор.

В приемной, облокотившись о Тамарин стол, сидел шофер, парнишка лет восемнадцати-девятнадцати, и читал газету. Когда Сергей вышел из секретарского кабинета, он поднял на него серые глаза, свернул газету, положил се на стол и сказал:

– Это ты к нам поедешь?

– Я.

– Хорошо...

– Что именно я поеду?

– Вообще, кино, – ухмыльнулся парень. И, натягивая рукавицы, сказал уже по-хозяйски: – Сейчас в райпотребсоюз заеду, потом на базу, погрузить кое-что надо. У тебя вещичек-то много?

– Аппаратура, движок...

– А зачем движок, у нас электричество свое. За тобой куда подъехать?

Сергей сказал.

– Около маслозавода? Так. Знаю. Сейчас десять. Часикам к двенадцати жди.

Шофер вышел. Тамара проводила его взглядом и жалобно посмотрела на Сергея.

– Как же так, Сережа. Тебя-то почему?

– Мне всегда везет. – Он горько усмехнулся и переступил с ноги на ногу. – У Ветрова и у Орехова дети.

Сергей с ненужными подробностями стал передавать Тамаре свой разговор с Константином Васильевичем.

По растерянному выражению Тамариного лица он понимал, чю эти подробности ее уже не интересуют. Ведь о Новом годе условились с октябрьского вечера.

Случись неприятность в канун другого праздника, было бы не так обидно. Что ни говори, а разлука – неважное начало нового года.

– Плохо ты просил, – упрямо сказала Тамара. – Если бы не хотел сам поехать, никто бы тебя не мог послать.

– Как же еще просить? Он сказал...

– А ты согласился. Конечно, тебе что, ты поехал и все, а я? Ну что ж, поезжай. – Тамара отвернулась к окну и стала водить пальцем по стеклу.

Сейчас она была твердо убеждена, что Сергей ни капельки не думает о ней и что ему на самом деле очень легко – уехал, и все.

2

Как это всегда бывает, когда машина попутная и шоферу надо заглянуть во многие места, выехали уже к вечеру.

Зима была малоснежной и ветреной. Новый год, а снегу всего на два-три вершка. Местами его выдуло, и степь рыжела зализанными, иссеченными зубчатыми трещинами островками. Сегодня с утра мела поземка.

Бесноватый ветер завивал струйки снега, припорашивал степь въедливой песчаной пылью. Зимой, да еще в пасмурную погоду темнеет рано. Не отъехали от села и полутора десятков километров, шофер включил свет. Машина словно нырнула в узкий бесконечный коридор с высокими дрожащими стенами. Вероятно, потому, что в кабине было тепло, а мотор гудел ровно, как самовар, Сергею показалось, что к устойчивому сладковатому запаху бензина примешивается сытный запах пирогов. Он подумал, что в их смоленском доме все готовятся к празднику. Мать бегает по магазинам и, возвращаясь, говорит: "Ну, слава богу, кажется, все". Потом горестно разводит руками: "Старухой становлюсь – памятито совсем нет", хватает с комода кошелек и исчезает на несколько часов. Батя за вина ответственный. Этот-то прежде обо всем позаботился и теперь, вздыхая, поглядывает на фаянсовый бочонок скорей бы праздник приходил, что ли. Танюшка, та, верно, табелем хвастается: четвертый год ни одной тройки... А вот ему с Новым годом не повезло. Сергей вспомнил о недавних азартных спорах – кого звать, по скольку вносить в складчину, – и ему стало жалко себя...

Хотя бы Василий о чем-нибудь рассказал, что ли.

Сергей покосился на шофера. Тот, видно, думал о важном – смотрел хмуро. Сергей тихонько запел:

Не осенний ветер воет, Не дубравушка шумит, То мое, мое сердечко ноет, Как осенний лист дрожит.

Шофер мотнул головой и серьезно сказал:

– Не нравится мне эта песня.

– Почему?

– Тоску наводит, вроде кладбища.

– Она под настроение.

– А я бы такие песни петь запретил. Где теперь наш совхоз, мы два года назад весной приехали. Май, а на дворе холодно – то дождь, то снег. Мы в палатках, мало кто в вагончиках. Вечером со смены придешь, обсушиться по-настоящему негде. А тут в какой-нибудь палатке заведет тоскливое... Хоть стой, хоть падай.

– Я и говорю – настроение Это дело не заказное.

Всю жизнь одни веселые песни петь надоест.

– Может, и надоест. Только тоскливые песни тогда петь надо, когда у тебя настроение нормальное. Тогда от них вреда нет – споешь и все. А когда на душе свербит, веселая песня нужна: от нее легчает.

– Не думал об этом. Как-то не приходилось.

– Я тоже не думал, один человек сказал. Я ведь изза этих грустных песен чуть домой не смотался.

Заметив любопытный взгляд Сергея, шофер усмехнулся:

– Очень просто. Слушал, слушал, даже и теперь не знаю, как песня называется. Украинская. Тягучая такая.

Сложил в чемодан вещички – и на попутную... Уже на вокзале наш завгар догнал. Михаил Родионович, фамилия у него приметная – Махно. Никак заметать начинает. – Василий вытянул шею, всматриваясь в освещенный "коридор".

Сергею приходилось слышать о степных буранах, которые, неожиданно начавшись, иногда свирепствуют по нескольку дней, до крыш заносят избы, валят телеграфные столбы. Представив, что начинается именно такой буран, Сергей поежился и тоже стал напряженно всматриваться. Снежный дым уже не стелился по земле. Он набегал волнами, перехлестывая через радиатор. Казалась, что машина движется в жидко разведенной извести.

– Не было печали. – Василий вполголоса выругался – Дороги почти не видно.

– А долго еще ехать? – спросил Сергей.

– Если по-хорошему, часа два. Вообще-то был бы я один, вернулся – Зачем же дело стало? – Сергей живо обернулся к шоферу.

– Нельзя, – убежденно сказал Василий. – К завтраму дороги переметет, не проедем А сейчас, может, проскочим.

– А если не проскочим? – спросил Сергей и испугался вопроса.

Шофер не ответил. По усилившемуся гулу Сергей понял, что машина пошла быстрей.

Вскоре ветер стих, и поземка прекратилась. От степи повеяло привычным добродушным покоем Среднерусской равнины И Сергей успокоился: не всякая поземка переходит в буран. Когда он высказал это предположение, Василий неопределенно дернул плечом и на секунду выключил свет. На машину упала темнота. Не сумеречная, когда окружающее угадывается по расплывчатым, неестественно большим силуэтам, а темень густая, непроглядная, до того тяжелая и плотная, что, кажется, ее можно резать ножом. Василий авторитетно пояснил:

– Облака к земле спустились. Они уже с полудня густеть начали. И потеплело. Буран будет.

Уловив недоверчивый взгляд Сергея, он обиделся.

– Верное дело. Мы всю метеорологику на практике прошли, когда еще в палатках жили. Скоро снег пойдет.

И, будто ожидавшая этих слов, на стекло опустилась снежинка. Вслед за ней другая, третья .. Мягкие и крупные, как тополевый пух, они прикасались к стеклу и тут же таяли. Сбоку налетел ветер. Снежинки рванулись закрутились в пляске. На стекла снег налипал плотно, словно приклеивался. "Дворник" с трудом проходил полукруг, оставляя за собой волнистые водяные дорожки.

Свет ударялся в пляшущую белую стену, падал рядом с машиной и, словно чувствуя себя виноватым, сжимался в комок. Машина, буксуя, пробивалась сквозь густое месиво. А метель все усиливалась По тому, как резко и часто шофер поворачивал баранку, Сергей понял, что с дороги они сбились. После особенно крутого поворота не выдержал, буркнул.

– Доездились как будто.

– Еще неизвестно.

– Чего там. . Полезли идиоты на рожон. Неизвестно...

Сергеи криво усмехнулся и достал папиросы.

Папироса была испытанным средством. Пока вьется запашистый дымок, а от крепких затяжек слегка кружится голова, не хочется ни думать, ни спорить. А сгорит папироса – смотришь, и злости нет. Так было и на этот раз. Затаптывая окурок, Сергей уже ругал себя за резкость. Ему казалось, будто Василии догадался, что он боится.

Василий, навалившись на руль грудью и почти касаясь лбом стекла, пытался различить дорогу. Но впереди была лишь белая трясущаяся стена, по которой ошалело метался комочек света. Все чаще буксовали в снежных заметях колеса. В такие моменты гул мотора переходил в рев, машина дрожала и дергалась, словно в припадке. Пожалуй, следовало остановиться и дожидаться утра. Если к тому времени буран не утихнет, то, во всяком случае, будет гораздо легче определиться. Но если остановиться, занесет так, что и не вылезешь.

И Василий упрямо давил на акселератор, изредка косясь на пассажира, который слишком уж часто начал курить.

"Черт с ним, пусть курит, только бы не ныл", – думал Василий. Неизвестно, от кого пошло, но в их совхозе не говорили хороший человек, плохой человек. Определяя людскую ненадежность, здесь заключали: с ним бы я на целину не поехал. Подходит этот киномеханик для целины или нет? Окончательного вывода Василий сделать так и не успел. Всматриваясь в дорогу, он совершенно забыл о доске приборов. И когда взглянул – у него похолодело внутри и тело на мгновение сделалось очень легким: стрелка уровня бензина подрагивала в левом углу экрана, приближаясь к нулю.

Всматриваясь в дорогу, он чувствовал, как покрывается испариной лоб. Тугой струной звенело: "Как же так...

как же так". Медленно перевел скорость в нейтральное положение и снял ногу с педали.

Сергей коротко спросил:

– Засели?

– Горючее кончается. – Василий расслабленно откинулся на спинку сиденья. Почувствовал, как сильно устал за последние час-полтора. Грудь болела, руки и спина затекли. Он ждал, что пассажир начнет ругаться.

И будет прав. Во всем виноват он, Василий. Знал, что горючего полбака, и поленился заправиться в райцентре. А потом не захотел вернуться. Кого удивил... Во время бурана остановиться в степи. Да за это не только ругать надо.

Мотор тихо гудел, и машина мелко дрожала. В степи тонко и противно выл ветер. По кабине сухо барабанили снежинки. Казалось, что кто-то стучит костяшками пальцев. Сергей курил и молчал. Потом, очень тщательно потушив окурок, скорее с любопытством, чем с беспокойством, спросил:

– Делать-то что будем?

Василий пожал плечами. Несколько секунд опять молчали. Вдруг Василий вполголоса запел:

Едем мы, друзья, В дальние края...

– Слушай, друг, ты мне эту чертовщину брось!

– Чего, песню?

– Это, по-твоему, песня...

– Мне, например, нравится. Когда мы в палатках жили...

– Что ты палатками козыряешь. Я бы тоже жил, если бы послали. В общем, ты ее не заводи. Не переношу. Чем ее петь, лучше "ура" кричать не переставая.

– Я под эту песню из дома уезжал.

– И я под нее. Из-под каждой подворотни горланили. Давай-ка вот лучше решим, что делать будем.

– Придется утра ждать.

– До утра загнемся десять раз.

– Главное не загнуться первый, остальные девять пустяки.

Василию тоже было не по себе. Но Сергей не хотел и не мог с этим считаться. Его возбуждала мысль, что этот парень, совсем еще мальчуган, имеет перед ним неоспоримые преимущества. Он знает палатки – он жил в них, было ему трудно, и однажды он сплоховал. Но и для того, чтобы сплоховать, у него был повод. А вот у Сергея ничего не было. Ехал на целину, а приехал в райцентр киномехаником. И ему порой было трудно, по-обычному, как всем, и никогда не приходилось выбирать – уйти или остаться. Он знал, что то неприятное, что с ним случалось, случалось ненадолго и скоро все образуется. А поэтому надо только немного потерпеть.

У Сергея никогда не возникало чувства острой разницы между собой и другими, теми, о которых писали в газетах, на которых звали равняться. Иногда появлялась мысль, что он сделал что-то не так, как должен был сделать. Но он тут же убеждал себя, что ни в чем не виноват. Когда по Смоленской области стали собираться отряды добровольцев, уже заранее именовавших себя целинниками, он тоже подал заявление и, как все остальные, получил комсомольскую путевку. Вместе со всеми сел в поезд, проехал половину страны. И все время, пока от него зависело, он делал, как все. Потом – разговор с секретарем райкома, который убеждал, что на Сергея не зря тратили деньги, обучая киномехаником. Нельзя же его послать учиться на тракториста, а вместо него учить нового киномеханика. Это на самом деле было нельзя, и с этим Сергей тогда согласился.

Впрочем, соглашался он и после, когда сомневался в том, правильно ли поступил. А соглашаться было тем легче, что никто его, собственно, и не обвинял. На своем месте он делал свое дело, такое же обязательное, как и все остальные дела. Так что оправдываться ему нужно было только перед собой и убеждать только себя. А в таких случаях компромиссное решение, как известно, приходит особенно легко.

В райцентре оставили некоторых приезжих. Из них Сергей особенно подружился с земляками-смоленцами:

электриком Колькой Стаховым и пимокатом Гришкой Черновым. Однажды Гришка сказал, что им не повезло:

"Ни сказок про нас не расскажут, ни песен про нас не споют". Колька возразил, что не так страшен черт, как его малюют. Об этих новоселах много шумят, а в жизни все обстоит гораздо проще и легче. Смотри-ка ты, даже и песню сложили: "Едем мы, друзья..." Оттого, что они не имели на нее права, и оттого, что на душе все-таки было нескладно и мутно, друзья дружно стали ругать песню. И вот сейчас, в самых неуместных обстоятельствах, – она.

Василий завозился и, неловко двинувшись, задел локтем Сергея. "За папиросами полез", – подумал Сергей. И в самом деле, через несколько секунд Василий щелкнул портсигаром, предложил:

– Закуривай.

Сергей нашарил в темноте папиросу. Прикуривали каждый от своей спички. На минуту в кабине стало светло. В оранжевом свете Сергею показалось, что у Василия дрожит подбородок. Это неожиданно развеселило его, и он удовлетворенно усмехнулся. Некоторое время в темноте подрагивали огоньки папирос. Чудилось, что они качаются в воздухе, самостоятельно совершая равномерные движения вниз – вверх, вниз – вверх.

Сергей следил за отражением огоньков в ветровом стекле и старательно гнал мысль о беде. Но, помимо его воли, приходили примеры, которые в таких случаях не заставляют себя ждать. Прошлой зимой замерз колхозный счетовод. Поехал на станцию встречать брата, попал в буран. На следующий день лошадь вернулась одна. А счетовода нашли только весной в Самойловском логу. Верно говорят, что на лошадь надо полагаться, она сама вывезет. Но уж если с лошадью в буран встанешь – конец. Там не согреешься. Машина лучше – в ней тепло. Снаружи вон как воет, а здесь тихо, уютно даже. Сергей на минуту задержал дыхание, прислушиваясь к ровному шуму мотора. Только бы бензина хватило. Чуть нагнувшись, Сергей покосился на доску приборов. У самого края подрагивала и замирала тонкая стрелка.

Василий навалился грудью на руль и, подложив под голову сведенные крестом руки, тихо посапывал. По всхлипывающему дыханию Сергей почувствовал, что Василий не спит, и потряс его за плечо.

– Вася, горючки нам на сколько хватит?

– До рассвета хватит, наверное. Ты давай, вздремни маленько, утром думать будем, – ответил шофер, не поднимая головы.

По тому, что он ответил не задумываясь, по искусственно бодрому тону, Сергей понял, что Василий думает о том же, что и он, и своим ответом старается успокоить обоих.

– Может быть, заглушить, тепло пока?

– А заснем, разморозим блок, тогда как?

– Тогда совсем плохо.

– Вот и я так думаю.

Через некоторое время Василий засопел ровно, с присвистом. Это сопение успокоило Сергея больше, чем самые разумные доводы. Безмятежность человека в опасности всегда отрезвляет и успокаивает окружающих. Сергей одобрительно покосился на Василия и решил, что в их положении заснуть самое лучшее. Он опустил голову, закрыл глаза и просидел так до тех пор, пока поза не показалась неудобной. Тогда он привалился к спинке и положил голову на плечо. Но и это положение не понравилось. Спать все-таки не хотелось. И незачем себя принуждать. Сергей стал думать о Тамаре.

Сейчас она на вечере у Володьки, танцует, наверное.

Интересно, с кем? А может, она не пошла на вечер?

Могла и не пойти. Сергею очень хотелось, чтобы Тамара осталась дома. Он уехал, а она одна идти не захотела. Зашли за ней подруги, но она им сказала:

– Ну зачем мне, девочки, сами посудите. Сергея нет, а без него мне не интересно. Уж вы идите одни.

Уверяя себя в такой возможности, Сергей даже поежился от удовлетворения. Но тут же нахохлился. Не надо было соглашаться, – думал он. – Ветрова куст, пусть и едет. Подымаешь, жена и ребятишки. Летом, когда в "Степном" сборы большие, он никого не просил помочь. А зимой сразу предлоги нашлись. Константин Васильевич быстро сообразил, с кем легче договориться.

С Ореховым да Степановым так скоро не сойдешься. Они и то и другое придумают, только бы отбояриться. А меня во все дырки рады запихать. Привыкли, что я ни в чем отказывать не могу".

"Сознательный нашелся, – возмущаясь собой, Сергей начал издеваться даже над тем, чем втайне гордился и что, по его мнению, отличало его от остальных. – ДонКихота тоже бы, небось, по нынешнему счету в сознательные записали. Все сейчас дома, а я им до форточки.

Воли у меня нет, характера. Этим все и пользуются".

Давая выход бродившему раздражению, Сергей вполголоса выругался. Василий заворочался и пробормотал что-то. Сергей обрадовался – вдвоем все-таки веселей, хоть поговорить можно. Нарочно громко спросил:

– Ты что, Вася?

Но Василий снова сопел ровно, с присвистом. Сергей откинулся на спинку сиденья и опять стал думать о Тамаре, о людях, которые могут за себя постоять, и о своей слабохарактерности.

3

Проснулся Сергей от ударившего в глаза яркого света. "Утро... Солнце", – подумал он. От радостного волнения сердце стало биться часто-часто. Но тут же понял, что это не солнце. Серебристо-матовый свет был только в кабине, а вокруг все оставалось по-прежнему:

свистел ветер, и оголтело гонялись друг за другом похожие на тополевый пух снежинки. Василий рылся в черной дерматиновой сумке, лежащей у него на коленях.

Сначала он вынул из нее кусок колбасы, луковицу и горбушку хлеба. Поколебавшись немного, добавил к ним небольшой кусок сала. Бумага, в которую оно было обернуто, порвалась. На янтарную, лоснящуюся боковину налипли крошки хлеба и нитки. Василий развернул бумагу, разрезал сало на две части. Одну протянул Сергею:

– Порубать надо. Жаль только мало взял. Ты рубай, рубай, чего стесняешься.

– Да нет, спасибо. Я вообще сала не люблю. И есть что-то не хочется.

– Брось, не хочется... Тогда колбасу бери.

Сергей взял крохотный кусочек – есть ему на самом деле не хотелось – и равнодушно сжевал его.

А Василий ел аппетитно. Он отрезал тонкий пластик сала, клал его на хлеб, который затем обрезал по салу и, прикрыв бутерброд кусочком лука, отправлял в рот.

Жевал он с сочным чавканьем, после каждого куска приговаривал: "Хорошо, да мало".

И в том, как он аппетитно ел, и в этом "хорошо, да мало" было так много мальчишески-задорного, что Сергей не выдержал:

– Нельзя так, Василий.

– Чего нельзя? – искренне удивился тот.

– Да вот так... есть и... вообще вести себя.

– Как умею, так и ем. Может, скажешь, что я и сижу не так и разговариваю – тоже? – обиделся Василий.

– Не в том дело. Не понимаешь ты, что ли... Мы в таком положении.

– Теперь мне, значит, волосы рвать?

– Глупости. Как ты думаешь, чем все это кончится?

– Позагораем здесь до утра, а утром из совхоза трактор пришлют. Мы вот здесь стоим, а Махно, завгар наш, не спит, небось. Все провода на телефоне пооборвал. Что мы с тобой на Северном полюсе, что ли. Там и то люди есть. Я думаю, сейчас человеку потеряться невозможно. У нас в совхозе Колька Горюнов был. Он, чтоб жене с ребенком не платить, куда только не бегал везде находили. К нам приехал – и у нас нашли.

Только теперь, чтоб не искать – посадили. Года два дали, что ли.

Такое сравнение только утвердило Сергея в мысли, что Василий не хочет понять всю серьезность положения. Он старался придумать что-нибудь обидное, что заставило бы Василия отказаться от наигранной удали, но в голове жило только одно слово – "мальчишка".

Словно поняв его состояние, Василий вдруг посерьезнел и сказал:

– Точно говорю – будут нас искать. Мы в прошлом году за грибами ездили. Заехали на просеку, оставили машину. На этом "газоне" как раз были. И разошлись.

Я к грибам не очень, но все-таки пошел. Ну и зашел.

Кричу – никто не откликается. А деревья кругом – как одно. Помню только, по просеке, где машину оставили, электрическая линия шла. Сколько я просек прошел, а нужной никак не найду. Вот тогда я трухнул.

Странное какое-то чувство. На уме ничего нет и подташнивает слегка. Знаю, что остановиться надо, одуматься, а не могу. Сердце вроде по всей груди. Бьется очень быстро, а ноги легкие-легкие, сами несут. Никакого с ними сладу нет. Долго я ходил, потом устал так, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Кое-как добрался до просеки, сел. И то ли заснул, то ли забылся. Уже перед вечером меня наши отыскали. Я, оказывается, километрах в пяти от машины колесил.

Василий сунул в рот последний кусок хлеба с салом, старательно разжевал его и начал было свое "хорошо...", но на первом же слове осекся. Помолчав немного, добавил:

– Я с тех пор решил, лучше в таких случаях самому ничего не делать. Товарищи обязательно выручат. Только главное – верить, что помогут.

– С такими взглядами до иждивенчества Недалеко.

– Сказал. Я на чужом горбу в рай не еду, сам себе на хлеб зарабатываю. А насчет помощи... Вот, положим, тебе надо десять пудов поднять. Пыжься ты не пыжься, все равно не поднимешь. Надорвешься только. А помогут тебе, ты эти пуды запросто одолеешь.

– Так одолевать-то все-таки ты будешь, а товарищи только помогут.

– Считай, как хочешь. – Василий погасил плафон. – Спать давай, утром думать будем.

4

Сон к Сергею по-прежнему не шел. Он думал о том, что все очень нелепо получилось – поехал в совхоз, чтобы там на Новый год было кино, в результате – ни там кино, ни у него Нового года. Наконец он устал от дум, привалившись к Василию, заснул. А когда проснулся, было "же совсем светло. Причудливые морозные разводы на стеклах поблескивали, будто просвеченные внутренним светом. Было очень тихо. Вначале тишина обрадовала Сергея значит, буран прекратился. Но вызванивало в этой тишине что-то напряженно-тревожное.

Сергей не сразу понял, отчего у него появилось ощущение тревоги, а когда понял, вздрогнул, как от удара.

Мотор молчал, поэтому было так тихо. И проснулся Сергей только потому, что в кабине стало холодно. При дыхании изо рта шел пар. Сергей потряс Василия за плечо, взволнованно крикнул:

– Мотор заглох, бензин кончился.

Это событие, так повлиявшее на Сергея, на Василия не произвело сильного впечатления. Он неторопливо стряхнул с плеча Сергееву руку и рассудительно сказал:

– Чего шумишь? Хорошо, что до утра хватило.

– А теперь ч го?

– Воду из системы надо выпустить.

– А потом?..

– Что ты, ей-богу, а теперь, а потом, – разозлился Василий. – Я откуда знаю. Ждать будем, вот что.

Захотелось есть. Эю был легкий голод – чуть-чуть посасывало под ложечкой, и обильно выделялась слюна.

Обычно Сергей заглушал его либо тем, что не думал о еде, либо шел в столовую. Но сейчас ему показалось, что посасыванис с каждой минутой становится острей.

И что самое неприятное – он не мог не думать о еде.

Чем старательнее он гнал от себя эгу мысль, тем навязчивей она становилась. Сколько им придется быть в степи? Если голод сейчас так мучительно назойлив, что же будет дальше?

Василий вышел, неплотно прикрыв дверцу. В узкую щель вползали и стлались по полу кабины клубы пара.

Стало еще холодней, но Сергей не захотел шевелиться.

Разве что изменится, если в кабине будет теплее лишние десять-пятнадцать минут... Снаружи послышалось позвякивание металла и вслед за ним журчание водяной струйки: Василий спускал воду. Потом он вернулся.

Долго сидели молча. Василий курил папиросу за папиросой. Когда сунул руку в карман за очередной, долго шарил там и, наконец, с сожалением сказал:

– Кончились папиросы.

Около его рта густым облаком закурился пар. Сергей сочувственно пожал плечами и сказал:

– Холодно. Надо идти.

– Куда? Здесь хоть около машины приметно, а уйдем, где нас искать будут?

– На дорогу надо идти, – упрямо возразил Сергей.

Василий не ответил, и они опять замолчали. Потом Сергей сказал:

– Если хочешь, оставайся, а я пойду, – и зашарил, нащупывая ручку дверцы.

– Вместе пойдем, – угрюмо буркнул Василий и вылез вслед за Сергеем. Только, по-моему, зря. Здесь пас скорей найдут.

– Замерзнем мы здесь скорей, это верно. Искать нас на дороге будут, сюда кто заглянет... Откуда узнают, где мы на целик съехали.

Они пошли, взяв за ориентир задний борт машины.

Как только начали двигаться, Сергею стало легче. Исчезло ощущение голода. Теперь у него была цель – найти дорогу. И мысли работали в одном направлении: верно ли они идут?

Солнце стояло у самого горизонта. Огромное, словно припухшее ото сна, оно цеплялось краем за снежную равнину, пересеченную невысокими холмами. Чем ближе к ним подвигались Сергей и Василий, тем дальше становились холмы. Наконец они догадались, что никаких холмов не существовало, существовали сугробы, которые, искрясь под солнцем, казались гораздо выше, чем были на самом деле.

Вначале Сергей и Василий шутили над своим бедственным положением. После долгого сидения идти было легко и даже приятно. Дороги не выбирали, двигались прямиком. Встречался сугроб, они проходили сквозь него, увязая по колено в снегу. Иногда им попадались полузанссенные следы их машины, и они буйно радовались – значит, идут правильно. Они даже шли на спорбудут за таким-то по счету сугробом следы или нет. Потом как-то само собой получилось, что Василий шел позади, ступая след в след, а Сергей начал старательно обходить высокие переметы.

Двигаться становилось трудней. А вместе с усталостью пришел и холод. Только теперь Сергей понял, что мороз подходит к тридцати градусам. Крупичатын снег при каждом шаге горками нарастал на носках валенок и осыпался с сухим шелестом, как сахарный песок с ложки... Опять захотелось есть. Сергей оглянулся и встретился с глазами Василия. Смотрели они безразлично.

– Замерзнем мы.

– Быстро же ты скис. А ночью, помнишь, геройствовал.

Не зная, как расшевелить Василия, Сергей решил играть на его гордости. Но Василий только устало поморщился:

– Говорил я – не надо идти.

– Дурак ты, вот что я тебе скажу...

И они вновь зашагали к дороге. Шли они правильно – им по-прежнему попадались следы покрышек их машины. Но где она, дорога, сколько до нее? Эта неопределенность и была их врагом. Не холод, не снег, а неопределенность.

Сергею вдруг стало страшно. Некоторое время он ни о чем не мог думать. Тогда он начал считать до ста. Но в продолжении счета Сергей несколько раз поймал себя на том, что выговаривает числа механически, и перестал считать.