Текст книги "Столетов"

Автор книги: Виктор Болховитинов

Роднила Столетова с Марковниковым и их отчетливо выраженная борьба против низкопоклонства перед заграничной наукой и техникой. Когда Марковникову посоветовали перевести один его труд, имеющий исключительное теоретическое значение, на иностранные языки, профессор ответил: «Если высказанная здесь мысль представляет интерес, то желающие могут пользоваться этим русским сочинением».

Всегда и во всем патриот, Марковников ратовал за развитие русских научных журналов, за печатание отечественными учеными своих трудов на русском языке. Ученый отстаивал ревностно равноправие в научной жизни русского языка с другими европейскими языками.

Борясь за первенство русской науки, за честь ее, Марковников написал прекрасную работу – «Исторический очерк химии в Московском университете». Этот человек, одним из любимых выражений которого было: «Ученым можешь ты не быть, но гражданином быть обязан», стал близким другом Столетова.

В своей борьбе за создание условий для научной работы в Московском университете Столетов получил надежного и смелого товарища. Вдвоем с Марковниковым они штурмуют университетские советы, министерство, добиваясь средств на развитие лабораторий.

Так же как и вокруг Столетова, вокруг Марковникова скоро возник кружок молодых людей, жаждущих работать в области химии. Вечно переполненный замыслами все новых и новых исследований, Марковников непрерывно работает сам и увлекает за собой других.

Учеников своих Марковников посылает работать на химические заводы. Он радуется тому, что бывшие универсанты успешно конкурируют там с людьми, получившими технологическое образование. В этом он видит установление прямой связи между наукой и техникой.

«Никакое знание в стране не может прогрессировать, а, наоборот, будет постоянно оставаться предметом роскоши, если не будет находить себе применение в жизни народа», – говорил ученый.

С приходом Марковникова преподавание химии в Московском университете коренным образом меняется. Совсем по-иному выглядит теперь и лаборатория.

«Чем была химия в Московском университете до вас и чем она стала? – говорил впоследствии Тимирязев на чествовании Марковникова.

…Я живо помню ее, эту старую химическую лабораторию, мрачную, темную, холодную, безмолвную, полуразвалившуюся – я бы сказал фаустовскую, если бы она не была лишена и тени фаустовской живописности. С вами свет и жизнь проникли в это мертвое царство. Молодые голоса нарушили чуть не вековое молчание этих угрюмых стен, а вслед за тем преобразились и самые стены, и Московский университет, благодаря Вашему упорному, настойчивому труду, получил настоящую европейскую лабораторию. Те, кто не видали сами этого превращения, не могут вполне его оценить, и им могут говорить только красноречивые цифры. Ведь не случайность, что за одинаковый период времени до Вас вышли два научных труда, а при Вас – почти 200. Не случайно и то совпадение, что с Вашим появлением в Москве и с почти одновременным появлением на кафедре опытной физики А. Г. Столетова изменилась и вся судьба естественного отделения математического факультета. Число студентов, постепенно падавшее и дошедшее до 17 на факультете, до 1 на четвертом курсе, внезапно стало повышаться до 100, до 600–700».

Популяризация науки, так увлекавшая Столетова, увлекала и Марковникова. Приехав в Москву, он вступил в Общество любителей естествознания и по воскресеньям в Политехническом музее читал популярный курс органической химии.

В пропаганде научно-технических знаний Марковников видел одну из важных сторон своей деятельности. Цельность натуры, отсутствие какой-либо фальши, большое мужество, жившие в этом человеке, были теми качествами, которые особенно высоко ценил Столетов.

Они были похожи друг на друга, Столетов и Марковников, и своей разносторонностью. Так же как и Столетов, Марковников любил музыку.

В свободные часы Марковников, обладавший приятным голосом, устраивал со Столетовым настоящие музыкальные вечера. На этих вечерах Столетов развлекал собравшихся фортепианной игрой, а Марковников – пением.

Сохранился снимок: за роялем сидит С. И. Танеев, аккомпанируя Марковникову, поющему дуэт с певицей М. Н. Климентовой. Ноты перелистывает Столетов.

В семидесятых же годах завязалась дружба Столетова с адвокатом Владимиром Ивановичем Танеевым (1840–1921), кстати сказать тоже уроженцем Владимира. Владимир Иванович Танеев, брат знаменитого композитора, был одним из самых передовых людей России того времени. В. И. Танеев был, повидимому, или лично знаком с К. Марксом, или тесно связан с ним через посредство общих знакомых. Маркс знал и уважал Танеева. Об этом свидетельствуют слова самого Маркса.

В феврале 1877 года привлеченному к суду в Петербурге мужу одной из участниц Парижской Коммуны, Елизаветы Дмитриевой, грозила ссылка в Сибирь. Маркс, желая оказать Дмитриевой помощь, просил М. М. Ковалевского, с которым был хорошо знаком, обратиться к Танееву, как адвокату. Маркс писал:

«Господин Танеев, которого Вы знаете и которого я с давних пор уважаю как преданного друга освобождения народов, – может быть, единственный адвокат в Москве, который возьмется за такое неблагодарное дело. Я буду Вам очень благодарен, если Вы от моего имени попросите ею принять участие в исключительно тяжелом положении нашего друга. Ваш Карл Маркс» [12]12
  К. Маркс и Ф. Энгельс.Сочинения, т. XXVI, стр. 445.


[Закрыть].

У Танеева была фотография К. Маркса с дарственной надписью.

Танеев относился к Марксу с преклонением.

В ею кабинете висел громадный портрет Маркса. Но когда Танеева расспрашивали, в каких отношениях находится он с К. Марксом, он обыкновенно шутливо отмалчивался, вероятно из конспиративных соображений. Существует предположение, что Танеев был представителем I Интернационала в России.

В. И. Танеев был человеком смелым и независимым. Он выступал защитником на многих политических процессах, защищал он и участников Нечаевского кружка.

В те времена, когда можно было жестоко пострадать за какую-нибудь неосторожную обмолвку, Танееву ничего не стоило заявить в большом обществе, что надо не оставить камня на камне от существующего строя.

Излюбленной поговоркой Танеева было: «Это будет тогда, когда мужики придут рубить головы нам». Людям робкого десятка при разговорах с Танеевым приходилось то и дело пугливо оглядываться по сторонам.

В своей библиотеке Танеев повесил портрет Пугачева. Каждого входившего в библиотеку он подводил к этому портрету и прочитывал ему целую лекцию о Пугачеве, заканчивая ее словами: «Вот самый замечательный, умный, талантливый русский человек!» С большой любовью он относился также к Робеспьеру и Сен-Жюсту.

О невероятно резких по тем временам высказываниях Танеева слагались легенды. Изречения Танеева передавались с уха на ухо. Когда в 1887 году умер известный реакционер М. Н. Катков, по рукам стало ходить стихотворение Танеева:

 
Убогого царя советник и учитель,
Архистратиг седой шпионов и попов
И всякой подлости ревнивый охранитель,
Скончался Михаил Никифорыч Катков.
Над свежей падалью отребий олимпийских
Слился со всех сторон в гармонию одну
Немолчный плач и вопль мерзавцев всероссийских,
Гнетущих бедную и рабскую страну…
 

Танеев был яростным и неукротимым атеистом. Он зачастую высказывался так резко, что от его слов слабонервные защитники веры чуть не падали в обморок.

Танеев был автором ряда социологических трудов, оставшихся в рукописи. Труды эти – «Теории грабежа» (о капиталистическом строе как системе организованного грабежа), «Коммунистические государства будущего», «Эйтихиология – наука о счастье при коммунистическом строе» – ныне хранятся в Институте мировой литературы имени А. М. Горького. Уже одни их названия красноречиво говорят о содержании и боевой направленности литературной деятельности Танеева.

Советская власть высоко оценила деятельность Танеева. 26 апреля 1919 года В. И. Ленин подписал документ, дававший ряд прав престарелому Танееву. В этом документе он был назван человеком, «который долгие годы работал научно и, по свидетельству Карла Маркса, проявил себя «преданным другом освобождения народа» [13]13
  Ленинский сборник, XXXV, стр. 65.


[Закрыть].

В октябре 1946 года Совет Министров РСФСР утвердил решение Исполнительного комитета Московского областного Совета депутатов трудящихся об увековечении памяти Танеева. На его доме в селе Демьянове и на его могиле установлены мемориальные доски.

Таким был друг Столетова Владимир Иванович Танеев.

Близко сдружился с Танеевым и Тимирязев. Знакомство Тимирязева с Танеевым произошло при необычных обстоятельствах. Их никто не представлял друг другу.

Впервые Тимирязев и Танеев встретились 12 января 1877 года в ресторане «Эрмитаж».

Ресторан «Эрмитаж» славился как место, где проводили вечера профессора, адвокаты, писатели, композиторы и солидные коммерсанты. Но раз в году в фешенебельном ресторане появлялись иные люди.

В ночь с 11 на 12 января ежегодно в ресторане «Эрмитаж» начиналась суета. Служители свертывали ковры и уносили их в кладовые. Пол посыпали опилками. Со столов снимали шелковые скатерти, вместо них стелили клеенки. В буфеты ставилась вместо дорогих сервизов простая, дешевая посуда. Метрдотель составлял на следующий день совсем необычное меню, в котором главное место принадлежало селедке, студню и прочим неприхотливым блюдам.

На следующий день – 12 января, в Татьянин день, день юбилея университета – в залы «Эрмитажа» стекались студенты… Шумно и весело становилось в чинных залах ресторана француза Оливье, изобретателя известного салата.

Вместе со студентами в Татьянин день в «Эрмитаж» приходили многие бывшие студенты, уже ставшие писателями, учеными, адвокатами, врачами. В зале мешались фраки, смокинги и сюртуки завсегдатаев ресторана и студенческие тужурки. Бывшие студенты щедро угощали молодежь; приглашали ее за свои столики. Почтенные бородатые люди с воодушевлением подтягивали безусым юнцам, поющим студенческие песни.

12 января 1877 года, незадолго до начала русско-турецкой войны, на праздновании Татьянина дня выступил историк Иловайский. Произнеся верноподданническую речь, он призвал русских общественных деятелей подать руку помощи царизму.

При этих словах Иловайского Владимир Иванович Танеев бросил свой бокал на пол и сказал негодующе: «Никогда этому не бывать». И тотчас к Танееву подошел неизвестный ему молодой человек и горячо пожал руку. Это был Климент Аркадьевич Тимирязев. Дружба, завязавшаяся у Тимирязева с Танеевым, длилась более сорока лет, до самой смерти Тимирязева.

С 1877 года В. И. Танеев стал ежемесячно, каждое первое воскресенье, устраивать в ресторане «Эрмитаж» обеды, получившие название «академических».

Получить приглашение на обед Танеева было большой честью. На этих обедах собирался поистине цвет тогдашней ученой, писательской и музыкальной Москвы. Имена многих участников танеевских обедов известны всему миру.

В «Эрмитаж» приходили Тургенев, композитор Танеев, артист Сумбатов-Южин, юристы М. Ковалевский и Муромцев, экономист Чупров. Бывали здесь Тимирязев, Марковников, Лугинин, а позднее – в восьмидесятых и девяностых годах – И. Каблуков. П. Лебедев и историк Д. Петрушевский. На «академических» обедах можно было видеть врачей Корсакова и Сербского, изредка бывал Петр Ильич Чайковский.

Постоянным участником этих собраний, состав которых менялся, был Столетов. Собрания проходили в умных и интересных спорах, завязывать которые Танеев был большой мастер.

С обеда у Танеева друзья его уходили полные новых мыслей, подолгу вспоминали потом остроумные и глубокие высказывания Танеева и других сотрапезников.

Кружок Танеева сыграл большую роль в общественной жизни Москвы.

На «академических» обедах у Танеева Александр Григорьевич знакомился с лучшими представителями тогдашней интеллигенции.

Друг смелых людей, Столетов и сам был отважным бойцом в авангарде русской науки.

Боевой дух Столетова особенно сильно раскрылся в той борьбе, которую он повел против физика Н. А. Любимова.

С каждым годом Любимов становился все более реакционным. Он идет на сближение с самыми черносотенными кругами, делается другом мракобеса М. Н. Каткова, издателя «Московских ведомостей». Любимов часто выступает в этой газете, о которой Салтыков-Щедрин отзывался:

«Думается: как эту же самую азбуку употреблять, какую употребляют «Московские ведомости», как этими же словами говорить. Ведь все это – и азбука и словарь – все поганое, провонялое, в нужнике рожденное. И вот – все-таки теми же буквами пишешь, какими пишет и Цитович, теми же словами выражаешься, какими выражаются Суворин, Маркевич, Катков».

«Н. А. Любимов, – вспоминал один журналист, – считался в катковском лагере одной из самых выдающихся сил. Немногие, быть может, знают, что цикл статей Н. А. Любимова «Против течения», напечатанный в «Русском Вестнике» и содержавший исторический анализ событий великой французской революции, был, между прочим, написан специально для того, чтобы доказать Александру III (хотя едва ли нужно было так усиленно доказывать ему то, чего он так страстно хотел), что Людовика XVI погубила уступчивость и что остановленная вначале французская революция не имела бы дальнейшего течения».

Любимов дошел до того, что написал в 1883 году книжку «В ожидании коронации. Венчание русского самодержца», в которой он на 170 страницах всячески раскланивался и расшаркивался перед самодержавием.

В семидесятых годах вместе с Катковым и его приспешниками Любимов начал борьбу за отмену либерального университетского устава 1863 года.

В 1875 году Любимов по поручению министерства народного просвещения совершает инспекционную поездку по университетам России, имеющую цель подготовить отмену устава.

Враждебными демонстрациями, улюлюканием и шиканьем встречает передовое студенчество посланца графа Д. А. Толстого.

Любимов выступает в «Московских ведомостях» со статьями, в которых он пытается опорочить передовых деятелей университета и всю систему университетского образования. Эти статьи также преследовали цель содействовать отмене либерального устава.

Действия Любимова вызвали глубокое негодование передовой профессуры. В 1876 году 35 профессоров Московского университета опубликовали открытое письмо Любимову, резко порицающее реакционного профессора.

Одним из деятельнейших инициаторов составления письма был Столетов.

Не ограничиваясь этим письмом, Столетов 12 января 1877 года публикует в газете «Русские ведомости» свою статью «Г. Любимов как профессор и как ученый». Эту статью он снабжает подзаголовком «Материалы к ученому юбилею». Столетов, не колеблясь, выступил против человека, которому покровительствовал сам всесильный Катков.

Многие русские ученые были талантливыми журналистами. В эпоху, когда пресса сделалась могущественной силой, перо стало столь же необходимым оружием, как в былые времена шпага.

Великолепным мастером полемической статьи, научно-публицистического памфлета был и Столетов. Его статьи против Любимова показывают, с каким виртуозным искусством вел сражения Столетов-журналист.

Начало статьи как будто не предвещает ничего неприятного для ее героя.

Цитату за цитатой приводит Столетов из брошюры Любимова, старательно выписывает из нее клеветнические обвинения, предъявленные ее автором русским ученым.

«В чем слабые стороны наших научных деятелей и нашей научной деятельности? – цитирует Столетов Любимова. – Ученость и дар производить изыскания, открытия – вот характеристические качества людей науки… В весьма заметной доле наших научных деятелей нового поколения… нельзя не усмотреть резкого недостатка как элементов учености, так и элементов образования, в отдельных случаях до грамотности включительно…

Как часто после первых более или менее удачных шагов наступает период непроизводительности…

Профессора нередко уклоняются от близости к занятиям студентов именно потому, что при нашем преподавании, декоративно поднятом на высоту, вынуждены скрывать собственную неопытность…»

Цитаты следуют за цитатами…

Может быть, и в самом деле, эта статья будет академически спокойным разбором сочинений достопочтенного коллеги?

Но нет, юбилейной статьи не будет.

Вступительная часть статьи оканчивается неожиданным остроумным поворотом. «Мы надеемся показать, – обещает Столетов, – что наш строгий цензор с буквальной точностью олицетворяет собою начертанную им грустную картину. В его обличении есть одна бесспорная крупица правды: он живо и метко изобразил нам – самого себя».

Свое обещание Столетов добросовестно выполняет.

«Кто изрекает эти строгие приговоры, кто такой господин Любимов как профессор и как ученый? – гневно спрашивает Столетов.

Мы живо помнили голос, громко раздавшийся по поводу университетского вопроса в эпоху, предшествующую Уставу 1863 года. Горячей любовью к делу и высокой компетентностью дышало меткое, порою резкое слово, – говорит Столетов, вспоминая Пирогова.

То ли теперь? Человек, который, хвастаясь своим гражданским мужеством, выступает судьей и обличителем университетов, что таксе он сам? Какой ученой репутацией заручился он, какими заслугами стяжал себе право «взглянуть на дело сверху»? Может ли он смотреть сверху на своих товарищей, или приходится смотреть на них снизу вверх, не видя тою, что повыше? Или, наконец, он вовсе не смотрит на внешний мир, а предается самосозерцанию?»

По порядку разбирает Столетов преподавательскую и ученую деятельность Любимова.

Все в этой статье исполнено испепеляющего гневного презрения. Столетов находит слова, обжигающие, как огонь, хлещущие, как бич, разящие, как шпага.

Страницу за страницей листает он учебник Любимова, рассыпая перед читателем букет из грубейших ошибок, промахов, а то и просто курьезов, собранных им на этих страницах.

С особенно ядовитым сарказмом Столетов обрушивается на те утверждения Любимова, от которых разит идеализмом.

Цитируя то место брошюры, где Любимов пишет, что электричество само по себе как бы не существует, «что оно представляет возможность одному явлению преобразоваться в другое» – переход, «не имеющий значения независимо от явлений, для которых он служит связью», Столетов гневно восклицает: «Как игриво, как туманно и как неосновательно! Какой пример преподавания, стоящего на ходулях!»

«Вот она, фальшь, проникающая все», – говорит Столетов, обращая против Любимова его же собственные слова.

Резко критикует Столетов Любимова и как лектора, порицая его за расточительность на анекдоты и скупость в разъяснении серьезных пунктов науки.

Беспощадно, математически точными ударами Столетов рвет в клочья тогу учености, которую напяливает на себя Любимов.

«Мы кончили, – пишет Столетов. – Обозревая легкий «ученый багаж» строгого обличителя, невольно поражаешься тем сходством, какое открывается между портретом современного профессора, начертанным в «Дополнении», и «самим автором портрета».

И вот последний удар. «Быть может, руководимый с юных дней какою-то вендеттой, или врожденной ненавистью к университетам и профессорам, Любимов умышленно прокрался на кафедру, умышленно притворился ученым, – зло смеется Столетов, – чтобы олицетворить в себе тот отрицательный идеал, который он сам бичует ныне, восклицая с любезным обобщением: «виноваты все мы, я так же, как и он, – вы так же, как и я». И не этот ли блестящий результат своей двадцатипятилетней деятельности имеет он в виду, когда заговаривает о своем юбилее.

Врачу, исцелися сам! Но увы! – исцелиться слишком поздно», – так заканчивает Столетов статью, статью беспощадную, цель которой показать неприглядную сущность агента министерства народного просвещения, осмелившегося клеветать на русские университеты.

Тот запал, с которым Столетов обрушивается на Любимова, бесспорно, объясняется тем, что, нападая на Любимова, он нападает на реакционеров в русской науке.

В этой полемике отчетливо виден весь Столетов. У Любимова есть определенные заслуги в прошлом. Столетов и сам обязан Любимову, – ведь это Любимов ходатайствовал об оставлении Столетова при университете.

Но все это заслуги прошлые, а сейчас Любимов наносит вред русской науке. И принципиальный, честный Столетов, не колеблясь, мужественно выступает против Любимова.

«Сам непреклонный в своих нравственных принципах, он и в других людях прежде всего, выше всего ценил нравственную устойчивость, – писал о Столетове К. А. Тимирязев. – Ни уважение к уму и заслугам, ни годы дружбы, никакие другие соображения не могли его вынудить отнестись уступчиво к человеку, по его мнению, уклонившемуся от требований нравственного долга. Такой человек, такие люди для него просто переставали существовать, хотя бы ради этого ему приходилось оказываться изолированным, восстановлять против себя сильное большинство».

13 января 1877 года, на следующий день после опубликования статьи Столетова в «Русских ведомостях», ректор университета, известный историк С. М. Соловьев созвал чрезвычайное заседание совета университета. Совет высказал решительное порицание Любимову за его кампанию против университетов. За это порицание С. М. Соловьеву пришлось впоследствии поплатиться: правительство заставило его уйти в отставку.

В бой против Любимова и его единомышленников Столетов старается вовлечь деятелей других университетов. Отвечая на призыв Столетова, Авенариус сообщает ему, что он и его товарищи всегда готовы подписать заявление против Любимова.

Авенариус уговаривает Столетова, писавшего ему, что он уйдет из университета, если в нем останется Любимов, ни при каких условиях не покидать университета.

«Не думаю, чтоб какой-нибудь из наших университетов, – пишет Авенариус, – был свободен от личностей, подобных Любимову, однако это не подает повода всем порядочным людям оставлять университет».

Продолжая сражение с Любимовым, Столетов в марте 1877 года публикует еще одну статью. «Исторический физик» – так называлась ею статья – разносная рецензия на учебник физики Любимова.

Имя Столетова, отважного борца за все передовое в науке, завоевывало все более широкую известность.

В 1877 году громко прозвучало и имя его брата, Николая Григорьевича.

Среди военных деятелей того времени он был редким исключением. Разносторонне образованный, начитанный, обладавший широким кругозором, Н. Г. Столетов не имел ничего общего с невежественными солдафонами, каких немало было среди офицеров царской армии. Выбрав после окончания университета военное поприще, Николай Григорьевич продолжал живо интересоваться наукой. Он был деятельным членом Общества любителей естествознания. Брат Александра Григорьевича был одним из тех командиров, которые пользовались уважением передового общества, а для своих подчиненных были настоящими отцами.

Многим памятно имя Н. Г. Столетова.

В 1869 году Николай Григорьевич, возглавляя «закаспийский отряд», основал город Красноводск.

В 1874 году Н. Г. Столетов возглавил экспедицию в Аму-Дарьинскую область – экспедицию, собравшую много ценных материалов об этом районе России.

В 1876 году, ко времени начала сербско-турецкой войны, Н. Г. Столетов был уже полковником. Эта война привлекла внимание всею передового русского общества. Русские люди с горячей симпатией отнеслись к освободительной борьбе маленькой Сербии против турецкого владычества. Все их сочувствие было на стороне братского народа, терпевшего неслыханные притеснения со стороны турецких поработителей.

В рассказах Гаршина ярко отображены те настроения, которые господствовали в русском обществе в дни сербско-турецкой войны.

Война окончилась печально для сербов. Несмотря на проявленный ими героизм, они не могли выдержать натиска значительно превосходящих сил турецкой армии.

В 1877 году русское правительство объявило войну Турции.

Объявление войны Александр II мотивировал необходимостью встать на защиту братьев-славян. Но для царского правительства это был только предлог, в этой войне русское самодержавие преследовало совсем другие цели – ослабить Турцию, захватить Дарданеллы и Босфор.

Для передовых же людей России русско-турецкая война была войной за освобождение братских народов, за освобождение Балкан. Этим и объясняются те чудеса героизма, которые проявляли русские солдаты в русско-турецкой войне. В страшных условиях – среди снежных гор, на обледенелых перевалах – сражалась русская армия.

Столетов с первых же дней войны отправился на фронт. В войне с турками Столетов показал себя истинным героем. В этой войне Столетову пришлось командовать болгарским ополчением. Ополчение состояло из добровольцев русских частей. Вскоре к этому ополчению присоединились и добровольцы-болгары.

Под командованием Столетова ополченцы быстро достигли значительных успехов. В его опытных руках они в короткий срок стали настоящими воинами. Ополченцы боготворили Столетова. Они знали, что за спиной их начальника долгие боевые годы, которые он провел на различных фронтах. Они знали о его участии в боях под Севастополем, о его боевых делах на Кавказе и в Ташкенте.

В конце 1877 года началась оборона Шипкинского перевала. Все русское общество с замиранием сердца следило за подвигами солдат, отражавших на шипкинских высотах яростные атаки армии Сулеймана-паши.

Оборона Шипкинского перевала была поручена Николаю Григорьевичу Столетову В эти дни Александр Григорьевич жил в постоянном волнении, ожидая известий от Николая. Их не было. Друзья сочувствовали Александру Григорьевичу. Старый друг Столетова Сергей Александрович Рачинский, живший в Татеве, писал Столетову:

«Могу себе представить, милый друг Столетов, каково тебе было дожидаться развязки Шипкинской драмы: мы все провели эту неделю в лихорадке, да и до сих пор только и живем ожиданием вестей; вчера мы были обрадованы взятием Ловчи».

В это время Столетов был занят своими знаменитыми опытами по определению скорости электромагнитных процессов. Но опыты не клеились, мысли уносились туда, где сражается любимый брат. Жив ли он? Не ранен ли?

Нет, он не был ранен.

Под его руководством ополченцы стойко защищали позиции Шипкинского перевала. Ни жестокий мороз, ни непрекращающийся ожесточенный огонь врага не заставили русских воинов отступить. Они отбили все атаки турок и спасли армию от окружения. Ополчение создало себе громкую славу. Генерал Е. К. Андреевский, друг Дмитрия Григорьевича Столетова, младшего из братьев, писал в своих воспоминаниях: «Ни одной пяди земли не уступил расстреливавшийся со всех сторон Столетов. Эти храбрецы держали в своих руках участь всей армии и судьбу России, обнажившей меч в защиту братьев. Стальными оказались эти руки, стальною же оказалась и закаленная твердость молодцов-братушек, изумивших и весь мир, и самого, не менее твердого врага, неустанно лезшего с бешенством на скалы. Измученные и обессиленные неизменной убылью чинов всех рангов, войска Столетова были отведены верст за 30 в город Габров, когда на смену им пришел со своими частями Радецкий».

Болгарский народ сохранил вечную благодарность Н. Г. Столетову. Его воспевал И. Вазов в стихотворении «Ополченцы на Шипке».

В дни войны в журнале «Всемирная иллюстрация» появилось стихотворение одного английского поэта, прославлявшее героев Шипки. Это стихотворение перевел Александр Григорьевич Столетов, вспомнивший свое прежнее увлечение поэзией.

 
На Шипке, над долиной роз
Спокойно солнце поднялось.
Но вдруг, как гром, средь тучи дыма
Раздался грозный звук войны:
То турки с южной стороны
Стремятся вверх неудержимо.
Все громче их военный крик:
«Алла велик! Алла велик!»
До верху склон горы крутой
Облит штурмующих волной.
Как краб гигантский, их клешни.
Но шлет Столетов непреклонный
В него смертельные огни.
А с севера на ту дорогу,
Что вьется между серых скал,
Нависла туча: то в подмогу
Спешит Радецкий в перевал.
Но то не конницы отряд:
То на конях стрелой летят
Полки пехоты молодецкой,
Скользя меж огненных клешней.
«Держись, Столетов! Марш, Радецкий!»
Все жарче битва, все сильней.
Уж близко крики в честь аллаха.
Вперед, защитники, без страха.
Сердца из стали и огня!
…На Шипке солнечный закат.
Уж турок подался назад.
Шесть дней упорно битвы длились
На скалистых уступах гор.
И наконец – клешни спустились,
И грозный отражен напор.
 

В этом же номере журнала был напечатан биографический очерк о герое Шипки Н. Г. Столетове. Этот очерк также принадлежал перу Александра Григорьевича.

Нежными, близкими были отношения двух братьев. Никогда не прерывалась связь между ними.

После окончания русско-турецкой войны Н. Г. Столетову поручается тайная миссия – он должен пробраться окружным путем под чужим именем в Афганистан. Англия натравливает афганского эмира на Россию. Столетову поручают увидеться с афганским эмиром и убедить его в гибельности политики связи с Англией.

Долгий путь проделывает Николай Григорьевич от Одессы через Дарданеллы, через Суэцкий канал, Красное море и Персидский залив в Афганистан. И часто в то время к Александру Григорьевичу Столетову на квартиру приносят письма, переправленные по дипломатической почте. Никто из родных не знает о том, куда отправился Николай Григорьевич, только с Александром, милым Сашей, делится Николай всем.

Письма приходят из Порт-Саида. Николай пишет о том, как приходится ему обманывать уже напавших на его след сыщиков, агентов Англии.

Письма приходят из Каира.

«Что это за страна? – пишет Николай Александру. – Кем она управляется! Какие у нее интересы? Она управляется разными агентами европейских ростовщиков, которые, как пиявки, только и заботятся, чтобы вытянуть более с страны; жителей сельских они цивилизовали по-своему, а именно – превратили в нищих, у которых нет никаких политических инстинктов…

Status quo [14]14
  Status quo– положение, существующее в данный момент ( лат.)


[Закрыть]Египта, понятно, выгодно Англии – во всяком случае она проведет войска через Египет, как через свою собственную территорию, и может быть даже удобнее, так как на каждом шагу разные средневековые привилегии и т. п.».

Письма приходят с Цейлона.

Николай Григорьевич попрежнему просит брата держать его поездку в тайне…

Таким был брат знаменитого физика.

В эти годы Александр Григорьевич печатает статью об опытах по определению коэфициента пропорциональности, знаменитый «Очерк развития наших сведений о газах». Он совершенствует свою лабораторию и внимательно следит за всем, что происходит в других центрах русской науки.

Он помогает создавать лаборатории в Казани, Одессе, Киеве, Варшаве.

В его адрес приходит множество писем, в которых просят его поддержки и совета, рассказывают ему о своих делах.

Случалось и ему запрашивать своих иногородних друзей.

Речь заходила зачастую о вопросах, не имевших, казалось бы, научного характера. Руководителю лаборатории Московского университета, как и другим русским ученым, то и дело приходилось придумывать тактические приемы обхода всевозможных бюрократических рогаток.