Текст книги "Живый в Помощи(Записки афганца 1)"

Автор книги: Виктор Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Ребята быстро просчитывают ситуацию. Всего их, живых, девять. В том числе трое тяжело раненных, остальные – легко. Они трое суток без воды: пьют собственную мочу и пленных поят тем же. Из питания только смоченные в моче камешки да роса, выпадающая на камни по утрам. Оставшиеся две банки сгущенки и три литра воды – для «двухсотых», которым постоянно протирают губы смоченным в воде грязным бинтом. Для дезинфекции ран прямо в пораженные участки каплями льют спирт.

К тому же есть в запасе, как лечебно-питательная подмога, граммов двести «плана» – анаши, вперемежку с опием и еще какой-то местной удивительно целебной и питательной травкой. Эту порошковую массу носят у себя на груди в кожаных мешочках все «духи». И пользуются ею в случае голода, царапин, ран, ушибов. Подобными препаратами народной медицины пользовались и спецназовцы. Сейчас эту смесь также разделили на всех, большую часть отдав раненым.

Первое, что услышал Виктор, был чей-то голос, доносившийся, как из колодца:

– Господи, мужики! Как же вас было долго ждать!… Прибывшие молча и быстро, но без суеты приступили к оказанию первой помощи. Гена сразу ложится за пулемет на входе, Виктор начинает перевязывать раненых, Саша – допрашивать пленных.

Детально уяснив обстановку, поделили патроны, укрепили оборону, успокоили и усыпили тяжелых «двухсотых» уколами промедола и двумя-тремя таблетками фенобарбитала.

Ночь стремительно, как вертолет на взлете, набирает обороты, и становится ясно, что вернувшиеся с дозаправки «вертушки» вновь уйдут домой пустыми, ибо «духи», оцепившие пещеру плотным кольцом, не дадут ни сесть бортам, ни выйти пленникам.

Включив рацию, договорились со «Скобой», что ночуют на «даче», своих ждут утром. Но их не было ни утром, ни вечером, ни в течение следующих суток. Пыльная буря, поднявшаяся на высоте трех тысяч метров, внесла свои коррективы. До сих пор в плену скалы было шесть человек, стало – девять.

После того, как помогли раненым, обратили внимание на «духов». Хоть это враг, противник, но все же люди – наши пленники. А значит, попали под нашу ответственность и имеют право на человеческое отношение, конечно, какое возможно в данных условиях. Потом оттащили их еще глубже в пещеру и коротко, по-русски, предупредили, что ждет их в случае неповиновения.

Стрелки летных часов показывают ноль-ноль часов – время выхода на связь. Но на сей раз связаться с базой не удалось: то ли рация очень глубоко в скале, то ли ее где-то сильно грохнули, поэтому радиосигнал не проходит.

Увлекшись помощью раненым, десантники дали «духам» возможность ближе подтянуться к пещере. Теперь их от спецназа отделяло метров двадцать – двадцать пять. Противники не сводят друг с друга глаз. «Духи» прекрасно поняли, что положение наших ребят аховое и стали вести себя чересчур свободно. В пещеру постоянно летят камни и отчетливо слышен разговор.

– Обсуждают, как лучше нас отсюда выкурить, – шепчет переводчик из отряда Гелы. Вдруг он прикрыл рот ладонью. Глаза заблестели, как от хорошего известия.

– Что? – шепотом спросил Виктор. В подставленное ухо переводчик прошептал:

– Витек, нам, кажется, крупно повезло. К оживленной паре подполз Гела.

– Мужики, – продолжал переводчик, – мы держим в плену важную птицу. Один из этих двух – сын главаря банды. За его спасение и наши головы обещают кучу денег.

– Т-а-а-к! Вот тебе и повороты судьбы. Получается теперь эти два пленных «душка» охраняют нас?!.. Давай быстро менять ребят, – уже не особенно приглушая голос оживился Виктор. – Гела, ты со своими усиль охрану внутри, а я лягу с Геной и Андреем у входа.

Все немного засуетились, так как из-за узости прохода более двух человек в горловине поместиться не могут. Часовые меняться стали через каждые полчаса. Вдруг послышался ясный голос на хорошем русском языке:

– Эй, вонючие свиньи! Проклятые дети Ленина, сдавайтесь! – хихикая и не особенно прячась, стал кричать явно обкурившийся анашой душман, подползя на опасное для себя расстояние к пещере. Вскоре, забыв от избытка «кайфа» об опасности, рядом со знатоком русского языка показалось еще несколько душманов. Совсем рядом стало слышно дурацкое хихиканье, переросшее в нервное неестественное веселие, симптом наркотического действия индийской конопли.

– Все ясно, – прошептал Гела, – обкурились под самую завязку.

Три чалмы, мелькнувшие совсем близко, вынудили спецназовцев быстро и единственно правильно ответить: весельчаков срезали тремя одиночными автоматными выстрелами, затратив три патрона, ибо боевая экономика в отличие от гражданской тогда действительно была экономной. В ситуациях, подобно этой, спецгруппы обычно стреляли одиночными, чтобы точно поразить цель и сберечь патроны.

Заткнувшиеся на миг оставшиеся в живых «духи» жутким воем разорвали ночь. Визжали минут двадцать. Но!… Ответной пальбы по русским не последовало. Видимо, боялись безпорядочным огнем задеть своих.

Уже почти двое суток длилась осада горной спецназовской «крепости». Умер один «двухсотый». Был ранен в плечо Геннадий. Виктора основательно контузило осколком камня, отсеченного «духовской» пулей.

Только на рассвете третьих суток погодные условия позволили подойти группам «Скобы» и «Чайки» к пещере. Да и то с определенным риском при видимости не более трехсот метров. Ребят отбивали зло и трудно. Прямым попаданием из гранатомета в голову был убит еще один спецназовец. Близко разорвавшейся гранатой так сильно контузило Сашу, что в течение месяца после боя он заикался и говорил только нараспев.

Забросав на первые подвернувшиеся борта своих и чужих, понеслись домой на «Скобу». Приземлившись, вывалились из вертолета на ставший вдруг таким родным песок. Долго, по-чумному, совершенно осоловело пялились на сбежавшихся гарнизонных мужиков, которые в свою очередь окружили и рассматривали их, измученных и истрепанных до лохмотьев.

Потом молча стали растаскивать привезенных. Раненых в санчасть, «ноль-двадцать-первых» бережно перенесли в специальную комнату для подготовки в последний путь на родину. Пленных «духов» отволокли в афганскую контрразведку.

Отправив навсегда отвоевавшихся ребят на «тюльпане» в Кабул, пили всю ночь. Помянули погибших. Пили за родной дом, за победу… Потом парились в бане и снова пили, уже молча и остервенело, а под утро следующего дня рухнули от усталости и изнеможения, как подкошенные…

Батя Блаженко и его «бачата»

К вечеру после пропарки Виктору стало трудно глотать. Температура поднялась до тридцати девяти и шести.

– Д-д-о-о-о-п-парился, В-витек, – тускло светя хмельными глазами, пропел Сашка-заика. Он сидел на кровати напротив и рискованно болтал дефицитным градусником. Вкусно, до хруста в челюстях, зевнув, он подытожил:

– Надо лететь на «Чайку» к бате Блаженко, к его Аркаше, пока не поздно. Они враз тебя на ноги поставят. Есть у них заветное снадобье и специальные навыки лечения таких, как ты, которые после шестого стакана спорят, кто кого в колодце пересидит.

На первом попавшемся бронетранспортере Виктор рванул на «Чайку». Э-эх, батя Блаженко! Батяня-комбат. Ты – мужик-легенда. Дважды несостоявшийся Герой Советского Союза. Потому что, как сказали в Москве, читая твое наградное представление: «Такого не бывает, во-первых; а во-вторых, на Героя по срокам не подходит…» Умный, толковый, все понимающий окопный «отец». Да, ты один из немногих старших офицеров в Афгане, кто подавал котелок поварам последним, а минное поле щупал своими истоптанными кроссовками первым.

За тобой шли твои подчиненные, построенные в узаконенный тобою ранжир по боевому мастерству и количеству разведвыходов, замыкали же смертельный строй новички. И в этом была своя, отличная от душманской, логика.

Молодые бойцы не имели сурового опыта войны, чтобы мгновенно распознать, скажем, «итальянку» – мину-ловушку итальянского производства, наступив на которую жизнь приходилось считать на доли секунды. Если наступивший успевал сообразить, в какую ловушку он попал, и намертво припечатывал ногу к поверхности мины, то оставался жив. Убрал – и даже «цинк» родителям вскрывать не разрешали, так как смотреть там было не на что.

Ты, батя, поставил достойный памятник своим ста восьмидесяти девяти «бачатам», сложившим за два года твоего командования батальоном свои молодые головы на афганской земле от Кабула до Кандагара. Хоть и велик этот скорбный список потерь, но они уменьшились в три раза по сравнению с твоими предшественниками. При том, что воевал батальон и чаще, и лучше. А памятник погибшим, не мудрствуя лукаво, изваяли из невесть откуда завезенного мрамора. Каменную фигуру солдата обрядили в настоящее боевое снаряжение, на пояс повесили шесть боевых гранат с чекой и через плечо перекинули ручной пулемет Калашникова.

Посмертный список славы открывали два героя, спасших ценой собственной жизни почти целую роту в одном смертельно-тяжелом разведвыходе. Тогда бандит Хоттаб родом из Таджикистана взял в заложники целый кишлак. Ночью к бате приползли два истощенных до последней степени дехканина с мольбой о помощи. В их еле слышном шепоте переводчик только и смог разобрать: «Во имя детей и Аллаха!…»

Бойцы «Чайки» жестоко наказали наркомана Хоттаба, вырвав кишлак из лап уголовника.

Зажатая в тиски четырьмя штурмовыми отделениями «Чайки» в маленькой глинобитной деревеньке, бандгруппа яростно огрызалась в течение трех часов. Бой, превратившийся в поножовщину за каждый дувал, окно, крышу, постепенно сжимался к центру кишлака, дав возможность добраться до Хоттаба. Главарь, прикрываясь щитом из женщин с детьми, скалясь и воя «элляя-бисмалляя», стал выбрасывать в сторону спецназа по одному ребенку с отрезанной головой.

Протаранив задом БТРа самую близкую к бандитам стену, из люка машины выскочили два командира штурмовиков. Хоттаба искромсали ножами, как в мясорубке. Тех бандитов, кто успел упасть на землю, сдаваясь в плен, оставили в живых, остальных – вынесли на штыках.

Одного пытавшегося сбежать хоттабовца долго и молчаливо гнали бэтээром. А когда, наконец, обезсилевший «дух» рухнул на землю, его «заасфальтировали» колесами машины.

Под одиноким деревом выли женщины, рвали на себе волосы в скорби по своим малолетним детям. В этом бою смертники из охраны Хоттаба сожгли себя напалмом вместе с местными ребятишками и двумя русскими офицерами. Позже на обелиске у штаба «Чайки» засветились имена этих старших лейтенантов из Сибири и Псковщины, получивших за тот бой звание Героя. Посмертно.

Уникальная врачебная методика

Добравшись до «Чайки» уже глубокой ночью, Виктор почти на ощупь пробирался по длиннющему коридору жилого модуля. Единственная светившаяся лампочка-сиротка у входа в сортир подсказывала путь к Аркашиной комнате. Аркадий, заместитель командира батальона по всем мыслимым и немыслимым вопросам, в момент визита больного «ремесленничал». Стоя одной ногой на табуретке, он что-то пилил, водя рывками вверх-вниз тупую ножовку и поминутно ее кляня.

– Что творишь, Аркаша? – просипел Виктор.

– Не видишь разве? – будто минуту назад расстались откликнулся он.

Аркаша из черепахи делал пепельницу.

– Витек, присядь, где сможешь, сейчас доделаю посудину для «бычков» и займусь тобой. Мне уже сообщили по спецсвязи ваши мужики, что ты скоро говорить перестанешь.

Все! – Довольно произнес «мастер». – Ох, и крепкая у этой твари кора. Минут двадцать пилить надо, пока распилишь.

Местные черепахи пользовались особым спросом у бойцов ограниченного контингента. Из них делались плошки, экзотические пепельницы и симпатичную лакированную посуду. Этим и занимался сейчас Аркаша, выковыривая остатки нутра штык-ножом из отпиленной половины несчастного животного.

– Ситуация ясна, – хирургически важно произнес Аркадий, покончивший с черепахой и с помощью фонарика изучивший затем ротовую полость пациента. – Надо поднимать Игорька, одному не обойтись.

Анестезиолог батальона Игорь, двадцатичетырехлетний старший лейтенант, был известен своей безотказностью, врачебным мастерством и платонической любовью к сорокавосьмилетней жене представителя советского посольства в областном центре. В связи с тем, что сегодня Игорек был в стельку пьян, «скальпель» – прокаленный зажигалкой и протертый спиртом, чтобы не занести инфекцию, ритуальный кинжал взял в руки Аркаша. Еле ворочающий языком безотказный Игорек ассистировал ему, неудачно подсвечивая фонариком.

– Рот-то разинь пошире и не дергайся! – вошел в раж Аркаша. – Игорек, держи ему голову! И-я-я-х!

Виктор почувствовал, как что-то во рту хрустнуло, лопнуло и моментально стало легче. Слегка протрезвевший Игорек произнес мудреную медицинскую фразу, выражающую, видимо, диагноз пациента.

– А теперь все сплюнь и выпей вот это. От «вот этого», выпитого залпом, стали видны необъятные российские просторы и салют победы над ненавистным врагом.

– Ху-у-у… – минуту спустя, вытирая густую слезу, уже внятно выдохнул Виктор.

– Предупреждать надо, хирурги!

– Тебя предупреди – эффекта не будет и цена лечения приблизится к нулю, – тоном ректора мединститута изрек Аркадий. – Ладно, не скули. Девяностошестипроцентный спирт еще никого на тот свет не отправил, а пользу получили от него ощутимую, – продолжал лекцию эскулап.

– Через полчаса идет почтовый борт на «Скобу», – сказал Игорь. – Мы сейчас тебя проводим и посадим, а то сам не дойдешь.

Виктора быстро и жарко развезло. Появилось желание до «почтовика» дотанцевать вприсядку. Выйдя на улицу, едва не наступили на огромного флегматичного лейтенанта, дежурного по части, который левой рукой помешивал прекрепкий чай, а правой, почти не целясь, отстреливал черепах из снайперской винтовки с глушителем. Их неторопливо с интервалом в один метр выставлял новичок-бача, вытаскивая из коробки, в которой предусмотрительно заготовленные еще днем «мишени» лежали горкой.

– А что ты думал? – спросил Аркаша. – Две пользы одновременно: и гарнизон очищается и в навыках стрельбы совершенствуешься.

Через два дня вся «Скоба» с восторгом палила по черепахам из всех видов стрелкового оружия. Причем, за девять попаданий из десяти победителю причиталась банка пива из городского дукана, купленная на деньги из общей казны спорщиков. И то дело. Особенно, если горло не болит и пиво можно пить холодненьким.

И снова полеты. И днем и ночью. И снова разведвыходы. Для кого они выходы и возвращения, а для кого – уходы в вечность.

Пятнадцать часов тридцать минут. Две «восьмерки» и две «двадцатьчетверки», болтаясь в кильватерном строю, стелются над землей. Идут в сторону дома. Жуткий зной, от которого нет спасения даже на скорости двести километров в час при всех открытых блистерах. Горячий плотный ветер топчется по разморенному телу, как хочет.

Вдруг борттехник показывает пальцем чуть правее. Точка обнаружения, стремительно надвигаясь, превращается в странный холмик с несколькими шестами и лентами на них. Четверка вертушек в тридцатиградусном крене проносится над ними и заходит левым разворотом на второй круг для посадки. На душе какое-то смутное нехорошее предчувствие. Высадившаяся группа «Чайки» из десяти человек кольцом прикрыла тройку Виктора, которая, петляя, бежит к привлекшему внимание месту.

В жизни есть случаи, остающиеся в памяти навсегда. То, что увидели десантники, было из этого разряда, так называемых «ужасов войны». На песке, под воткнутыми шестами-флагами, лежал полузасыпанный песком человек. Он, вернее, то, что осталось от человека, на языке «духов» называлось «красным тюльпаном». Это адское блюдо готовилось только из пленных советских солдат.

Отрезанная голова, с вырезанной звездочкой на лбу, была привязана между ног. Кожа, нарезанная полосками по всему телу, завязана венчиком там, где была голова. Этот дурно пахнущий, перемешанный с песком мясной ком десантники, плохо понимая, что делается, отнесли на борт.

Все полетное время, тридцать восемь минут, он, лежал между спецназовскими ногами на полу рядом со своей головой. И в памяти Виктора он до сих пор лежит там, в вертолете, как и лежал в тот проклятый Богом день. Все смотрели только на него, боясь взглянуть друг другу в глаза.

Как выяснилось позже, погибшего звали Михаилом и родом он был с Вологодчины. В плен попал в безсознательном состоянии около месяца назад, когда шел замыкающим одной из маленьких колонн. Его долго искали, используя все разведывательные каналы. Он был старшим лейтенантом, командиром взвода, и свою маленькую колонну сохранил. Хоть и потрепанная, до цели она дошла. Себя – не уберег.

Ночью пришел «почтовик». Если одну из маленьких радостей войны – баню можно хоть приблизительно ожидать, то письмо из дому – это вечно ожидаемая и всегда непредсказуемая радость. Сначала письмо, проделавшее путь в тысячи километров, но все же сохранившее запах семьи и отчего дома, благоговейно обнюхивается, потом внимательно рассматривается, и наконец – медленно, со сладостным сердечным замиранием вскрывается, Перечитывается эта весточка по многу раз, и каждый раз – как первый.

Письмо заговорит с солдатом то голосом жены, бережно хранящей ранимую душу своего далекого мужа, то мурлыканьем только что самостоятельно пошедшей дочурки, то наставлениями отца и матери, и все эти родные голоса сливаются в один:

«Береги себя, любимый. Береги.»

Жених и невеста

За стеной полчаса назад удалось усыпить снотворным молодого штурмана – лейтенанта Леху. У него на кабульской вертушке-«почтовике» не вернулась на «Скобу» будущая жена – миловидная, скромная, всегда улыбчивая и краснеющая медсестра Таня. Узнавшего об этом Леху, внешне всегда спокойного спортивного сложения мужика, забила многочасовая эпилепсия.

«Почтовик» исчез при заходе на посадку на базу «Пучок» в районе пика Мучкель с высотной отметкой 3.558. Связь с бортом прекратилась в два часа за пятнадцать минут до посадочного времени. Ведомый экипаж ничего вразумительного доложить не смог. В поисках «почтовика» барражировали восемь бортов: четыре со «Скобы» и четыре с «Пучка». Общее мнение поисковиков пока было уклончивым: сбился с курса. А что произошло на самом деле – покажут «черные ящики», если их найдут, конечно.

Несмотря на относительно теплую осень, величественный, вечно снежный Мучкель цепко хранил зловещую тайну не одного уже канувшего в вечность борта. Его блистающие надменные отвесные склоны насмешливо встречали любого желающего покопаться в пещерных сундуках. Седые, клочкастые, стремительно идущие тучные облака не спускали насурмленных подозрительных взоров ни с одного из непрошеных гостей.

Сектор поиска разделили по квадратам. «Скоба» просматривала свой район по спирали снизу вверх. Шел пятый час безрезультатного поиска. Чем выше поднимались газнийцы, тем меньше становилась видимость. Виктор, прилипнув лбом к носовому блистеру, старался не пропустить ни один подозрительный холм.

Потерянную «вертушку» первыми нашли ребята, из «Пучка». Они дали координаты: шесть, квадрат по улитке двойка, и ушли на дозаправку. Взлетев третий раз, четверка вертолетов «Скобы» через десять минут вышла в точку гибели «восьмерки». Да, ребята действительно сбились с курса, причем сбились грубо и странно. Но в тот момент строить догадки времени не было.

Вертолет выглядывал из обледенелого сугроба обломанным хвостом. Лопастей не видно. До места остановки по снегу тянулся рвнейший черный след длиною метров двести. Поисковики посадкой решили не рисковать. Четверо из поисково-десантной группы высадились на тросах. Калашниковы оста лись на борту, из оружия взяли только пистолеты, так как «духов» не ожидали. С собой прихватили ломики и лопаты.

Зависшая «вертушка» терпеливо дребезжала на высоте пятнадцати метров, чуть в стороне. Остальные встали в круг. Виктор, попеременно с ребятами, размашисто долбили лобовое стекло упавшего вертолета. После того, как раскопали глубоко влезшую в снег носовую часть, удалось втиснуться в кабину.

Экипаж задохнулся, находясь, видимо, в безсознательном состоянии, так как лица не были разодраны ногтями, что обычно происходит в таких случаях. Положение тел подтверждало догадку. У всех вертолетчиков были характерные кровавые заливы лица, как при разовом ударе. Выкатившиеся глаза и вывалившиеся синие языки сделали экипаж близнецами. Пилотов выволакивали минут десять, затем еще минут пять по-шахтерски прорубались в салон.

Таня сидела, припечатавшись спиной к пилотской кабине, со сплющенной головой, размозженной ящиками с боеприпасами. Из спины, разодрав офицерский бушлат, торчала расщепленная доска от одного из ящиков. У ее ног скрючился задавленный тем же грузом еще один пассажир. Остальные, всего их было шестеро, также задохнулись.

Но двое, какое-то время остававшиеся в живых, пытались выбраться через боковой люк. Драка между ними за то, кому быть первым, шла насмерть. Они задушили друг друга: один, схватив конкурента обеими руками за горло, другой, – засунув руку сопернику по локоть в рот.

Через сорок минут, собрав «ноль двадцать первых» – погибших, спасатели сожгли разбившийся борт нурсами (неуправляемыми реактивными снарядами), сделали прощальный круг и, качнув крылом, ушли.

Таню Леха увез в Союз сам. По дороге, во время доставки, он ревниво и нехотя подпускал к гробу других людей, пытавшихся оказать ему помощь. Дома на похоронах Леха позволил попрощаться с Таней только матери. Сам с любовью украсил скромную могилу. Обратно на «Скобу» Леха больше не вернулся.