Текст книги "Десять прогулок по Васильевскому"
Автор книги: Виктор Бузинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Василеостровские сады
Прогулка четвертая
в которой автор предлагает читателям пройтись по бульварам Большого проспекта, узнать историю Румяниевского сквера и садика при Академии художеств, побывать на месте бывшего Ботанического сада, и убедиться в том, что когда-то было на Василъевском острове множество частных садов, следы которых можно встретить и по сию пору.
По сведениям, которые приводят член городской Управы И. П. Медведев и городской садовник В.И. Визе в своей книге «Описание древесных насаждений С.-Петербурга», изданной в 1907 году, в городе в начале века было в общественном пользовании «садов, скверов и бульваров числом 62». Занимали они площадь всего в 345 550 квадратных саженей (или около 1037 кв. метров), в то время как под парками островов и садами разных лиц и учреждений, представляющих свои зеленые владения для посещении петербуржцами, находилось 1 082 000 квадратных саженей земли, а в сугубо частном владении, закрытом для публики, числилось 1 594 000 квадратных саженей.
Все вместе сады, парки, бульвары покрывали свыше 15 процентов территории города. При этом с одной десятины озеленений дышало 1130 человек, что считалось весьма посредственным показателем, так как, скажем, в Бостоне в те же годы на одну десятину земли приходилось 90 человек, а в Вене – 366.
Если сравнить Петербург начала XX века с Питером сегодняшним, то, конечно же, он сильно прибавил в своем зеленом устройстве. Сегодня на каждого горожанина приходится свыше 50 квадратных метров насаждений, и сам город, с его более чем восемьюстами парками, садами и скверами, является одним из самых озелененных городов России.
Это то, что касается города в целом. Ну а с Васильевским островом, как всегда, в силу странности его судьбы и вечной не завершенности замыслов, все обстоит несколько по-особому. Нет, конечно же, за последних девяносто лет он приобрел новые сады и новые бульвары. Но приобрел в западной и северо-западной своей части, там, где велось новое строительство, уничтожались свалки и пыльные пустыри. Сыграла здесь свою роль и прошедшая война. Например, деревянные, разобранные на дрова, дома в Гавани, как, впрочем, и некоторые из разрушенных каменных, уже не восстанавливались, а их место занимали скверы.
Наибольшую известность имеют сегодня на Васильевском бульвары Большого проспекта, объединившие некогда целую череду частных садов. Сад «Василеостровец», Опочининский и Шкиперский сады, сад за Дворцом культуры имени Кирова, зеленая зона комплекса «Ленэкспо» – все это на западе и северо-западе острова, – и невеликие, но с любопытной историей сады той части острова, с которой, собственно, и стал обживаться Васильевский.
Я назову их. Это Румянцевский сад или сквер, отрезок бульваров Большого проспекта, сад при Академии художеств, сквер на Биржевой площади и, наконец, сад при церкви Благовещения на Малом проспекте между Седьмой и Восьмой линиями. Как бы это ни казалось странным, но именно эта густонаселенная часть Васильевского в течение двух с половиной веков не столько приобретала, сколько теряла свои сады.
В прогулке по Кадетской линии я уже рассказывал о печальной судьбе некогда огромного Меншиковского сада или, как он стал называться позже, Кадетского. Сад этот был фактически ровесником Летнего сада, заложенного в 1704 году, через год после основания Петербурга, и соперничал с ним в своем великолепии. Последние деревья Кадетского сада, повторяю, были спилены на дрова уже при Советской власти, в начале 20-х годов.
В какой-то степени продолжателем славы Меншиковского сада стал Ботанический сад Императорской Академии Наук, разбитый на участке, специально для этого приобретенном. Вообще в Императорских садах можно было появляться только с особого на то разрешения. Их показывали знатным иностранцам. Только при Елизавете Петровне сады эти, в частности I и II Летний, стали доступными для публики в праздничные дни с обязательством быть при этом «в пристойных одеждах». Но, по-видимому, сии строгости не касались Ботанического сада на Васильевском. Во-первых, создавался он не столько для посетителей, сколько для научной работы. При саде был штат профессоров-ботаников, которые и жили в «Боновом доме». А во-вторых, показывать здесь поначалу было особенно нечего.
Автор книги «Старый Петербург» (Садоводство и цветоводство в Петербурге в XVIII веке) П.Н. Столпянский приводит текст длинного объявления, которое появилось в «С-Петербургских ведомостях» в 1740 году. В объявлении приводится перечень необходимых для Ботанического сада материалов, в том числе и гонт для покрытия крыши дома, купленного еще в 1735 году. Оказывается, целых пять лет осваивала Академия приобретенное имущество, да так по недостатку средств и не освоила его.
В Ботаническом саду – в это трудно поверить – сначала не было даже оранжереи, и Академия решила пользоваться одной из оранжерей сада Кадетского корпуса, благо он был по соседству. Но к 1747 году оранжереи полностью износились, содержать растения в них стало невозможно, и Академия просит у Сената выделить ей денег на строительство новых, уже своих оранжерей. Финансовые переговоры тянутся до 1752 года, когда, наконец, деньги были найдены и принято решение: «сделать новую оранжерею, длиною на двадцать одну и шириной на две сажени». Через пять лет все опять приходит в негодность, требуется ремонт, который, кажется, так и не был сделан, но зато в 1759 году было возбуждено дело о постройке новой каменной оранжереи.
Словом, так все и шло, пока в конце царствования Екатерины II Ботанический сад не перенесли с Васильевского на Фонтанку. Впрочем, об успехах ботанической науки той поры, о том, как выглядел впоследствии сад, какими растениями располагал, видимо, написано предостаточно, хотя к нашему разговору это отношения не имеет.
О Ботаническом на Васильевском сегодня напоминают лишь несколько деревьев во дворе дома №52 по Первой линии, где когда-то был смыкавшийся с ним сад Римско-католической духовной академии.
Это, пожалуй, и все, что сохранилось от садов первой половины XVIII века. А было здесь их немало. Правда, все они принадлежали тогда частным владельцам.
Частные сады – это, вообще, особая страница истории Петербурга. Автор все той же книги «Старый Петербург» (Садоводство и цветоводство в Петербурге в XVIII веке) П.Н. Столпянский в своем предисловии к ней пишет: «Должен признаться, что когда я впервые систематизировал сведения о петербургских садах XVIII века, мне самому показались они чересчур фантастическими. На основании этих сведений, выходило, что Петербург был царством садов, что это был тот город грядущего будущего, о котором в настоящее время (1913 г. – В.Б.) ведутся лишь одни разговоры».
Столпянский пользовался газетными объявлениями о продаже частных садов, и объявления эти с подробным перечнем фруктовых деревьев окончательно убедили его в истинности подобного вывода.
К сожалению, на Васильевский, из-за все той же медлительности в его застройке, культура частного сада пришла несколько позже, чем в другие районы города. Сначала сады на Васильевском были невелики по размерам и напоминали сад на Четвертой линии вдовы Марфы Струниной, у которой, судя по сохранившемуся описанию, «было 9 яблонь, две рябины, крыжевника куст, смородины 4 куста, да гряда малины».
По-настоящему частное садоводство стало развиваться на острове лишь в 60-е годы XVIII века и достигло апогея к 90-м годам. Причем, как утверждает Столпянский, большинство садов здесь принадлежало садовникам-иностранцам или держалось ими в аренде. Но были на острове и русские умельцы.
Вот что сообщалось в одной из газет тех лет:
«Из неторговых садов можно указать на сад советника Семена Деденева с огородом и прудом с рыбой, на Второй линии за Малой першпективой и дом Михаила Васильевича Бакунина на Двадцать второй линии с оранжереей, регулярным садом, в котором множество лучших испанских вишен и других плодов, а также пруд с карасями».
Колонна в память 50-летия основания Академии Художеств в Академическом саду. 2002 г.
Кстати, о прудах. Сегодня вы не встретите их ни в одном василеостровском дворике. Правда, быть может, я чего-то не знаю. Рыбные пруды засыпаны еще в конце XIX века. Но иногда они напоминают о себе, отзываясь на проносящийся мимо трамвай особым содроганием заполнившей водоем почвы. Это происходит, например, во дворе дома №24 по Девятой линии. Когда-то здесь в 30-х годах XIX века были палисадники и рыбный пруд. И здесь же в деревянном двухэтажном домике жила Анна Петровна Керн. Существует легенда, что, отыскивая её квартиру, вокруг этого пруда бегал Александр Сергеевич Пушкин. Но это уже рассказ для другой прогулки, которую совершим мы несколько позже.
А сейчас, завершая разговор о частных садах Васильевского, я хотел бы посоветовать вам самим поискать на досуге их отзвуки, их продолжения, чудом сохранившиеся до наших дней. На это еще обратила внимание петербургская поэтесса и архитектор Валентина Лелина. В книге «Мой Петербург» она пишет: «Василеостровские дворы немного провинциальны. И в этом тоже тайна течения времени во дворах. Заросли сирени, цветущие по весне яблони – это остатки палисадников и даже садов…»
Недавно я был в одном из таких дворов на Шестой линии. Это двор дома №17. Но не первый, по-моему, а третий двор. Там есть крошечный, буквально микроскопический клочок очень старого, уже умирающего палисада, а из-за подступившей к нему древней ограды видны деревья, что еще растут на месте сада Ларинской гимназии…
Валентина Лелина показывала мне остатки усадьбы особняка архитектора Гарольда Боссе. Это Четвертая линия, дом № 15. Особняк сохранил свой облик глядящего в сад барского дома. Пологие спуски ведут с полукруглой ротонды к некогда существовавшим здесь строго начертанным дорожкам. Но это уже давно пути в никуда. Была ранняя весна. И над еще не проснувшимися черными стволами редких деревьев звучал по былому саду неистовый вороний реквием…
Можно ли возродить то, что было когда-то? Вернуть в пустынные дворы таинство ухоженного, вскормленного обшей любовью, маленького городского сада? Наверное, можно. И это делает кто-то неумело, без знаний и опыта, на свой страх и риск. А между тем искусство разбивать и пестовать сад – древнее и сложное искусство. Оно сродни искусству врачевания души. И не имеет ничего общего с тем тотальным озеленением, которым мы так гордились многие годы.
Из самых старых садов Васильевского жив по сию пору сад Академии художеств, потаённый, изящный, воистину «классический» садик, где должны прохаживаться и творить жрецы искусства.
По одной версии, он появился здесь, видимо, сразу после того, как в 1788 году завершилось строительство существующей ныне Академии художеств. По другой – гораздо раньше. Еще тогда, когда существовала первая Академия художеств, основанная в 1757 году Елизаветой Петровной. В этом квартале набережной была Морская аптека и дом Головкина, в котором и приступили к занятиям ученики Академии. В глубине квартала стояли в садах несколько деревянных домиков. У Головкинского дома тоже был сад, где и практиковались с этюдниками будущие художники. Само строительство учрежденной во второй раз уже при Екатерине II Академии началось в 1764 году именно со стороны сада, что подтверждает и план не раз уже упомянутого нами Сент-Илера.
Как бы там ни было, но свой нынешний облик сад приобрел уже в веке XIX. Первым, кто обратил на сад внимание, проявил к нему особый интерес, был президент Академии художеств А.Н. Оленин. Он предложил построить по его периметру четыре портика, напоминающие архитектуру Древнего Египта, Древней Греции, Персии и Рима. По замыслу Оленина с помощью этих наглядных образцов ученики, «гуляя по садовому месту и рассматривая сей образец», должны были лучше постигать культурное наследство прошлого. Но идея эта так и не была реализована. Хотя за ее воплощение брался сам Александр Павлович Брюллов. Он даже выполнил задумку Оленина в чертежах, но, увы, чертежи не получили одобрения.
Зато именно от Брюллова осталась нам планировка сада. Он разбил дорожки, спроектировал ограду и в 1847 году на перекрестке двух центральных аллей установил гранитную колонну.
Происхождение ее весьма любопытно. Оказывается, этот гранитный монумент – не что иное, как запасная колонна для интерьера Казанского собора. Ее высекали на случай если, не дай бог, что-то произойдете другими колоннами: треснут ли они или расколются при неосторожной установке. Но все обошлось благополучно, и Александр Воронихин, по проекту которого, как известно, строился Казанский собор, передал лишнюю колонну Академии с тем, чтобы ее установили там, в круглом дворе, в честь пятидесятилетия этого храма искусств. В круглом дворе монолит простоял с 1807 по 1817-й год, а затем был заменен на гипсовую модель памятника Минину и Пожарскому. Три десятилетия колонна оставалась не у дел, пока в 1847 году Александр Брюллов не нашел ей достойного применения в Академическом саду.
Архитектор с помощью модельера А.П. Лялина несколько изменил её внешний вид. Теперь колонну венчал не шар, как это было у Воронихина, а символ искусств – лира. Римско-ионическую гранитную капитель заменила капитель бронзовая. Филигранный рельеф состоит из трех аллегорических женских фигур, олицетворяющих знатнейшие художества: живопись, скульптуру, архитектуру.
Павильон живой фотографии в Василеостровском саду.(Недалеко от нынешнего дворца культуры им. С. М. Кирова. 1900 г.)
Вообще, саду повезло на причастность к нему знаменитостей. С юга в него заглядывает своими высокими окнами прекрасное творение Кокоринова и Валлена-Деламота. С севера на лужайку выступает представительный шестиколонный дорический портик работы Михайлова 2-го. Он украшает здание рисовальных классов, к торцам которого пристроены по Третьей линии, «профессорский флигель», произведение всё того же Брюллова, а по Четвертой – бывший литейный корпус, возведенный здесь для Академии строителем Адмиралтейства Андрианом Захаровым.
Здесь, в литейном корпусе когда-то были отлиты самые знаменитые статуи Петербурга: Крылов – в Летнем саду, «Клодтовские кони» – на Аничковой мосту, Кутузов и Барклай-де Толли – у Казанского собора. На отливку публика собиралась, как на театральное действо. Впрочем, и самые знаменитые питерские мозаики, в частности, для Исаакиевского собора, создавались тоже здесь, на восточной окраине сада, в мастерских, построенных для Академии Федором Эппингером.
Они работают и сейчас. Иногда, когда появляется хоть небольшой заказ. А ведь здесь способны были варить смальту чуть ли не восемнадцати тысяч оттенков.
Но мы, кажется, несколько ушли в сторону. Давайте, – о самом саде. Его судьба своеобразна, но при этом несколько обделена вниманием к себе. Старейший – на Васильевском, он таится в тени знаменитого на весь мир фасада Академии художеств. Как правило, сад обходят стороной туристы, да и в краеведческих справочниках ему посвящено, в лучшем случае, несколько строчек. Внятно история сада изложена лишь в последнем издании книги В.Г. Лисовского «Академия художеств». Но это уже, так сказать, литература «для искушенных».
В последний раз я был здесь прекрасным июньским днем. Лучи солнца пробивали листву старых деревьев и высвечивали яркими пятнами зелень газона. У портика рисовальных классов толпилось множество детских колясок, а их хозяйки – юные василеостровские мадонны, встав в кружок, о чем-то болтали между собою. Говорят, что здесь, в уединении маленького сада, давно существует нечто вроде самодеятельного клуба «Молодой матери». Двое мальчишек пасовали друг другу мяч перед стеклянным павильоном бывшей мастерской батальной живописи. Здесь делались когда-то этюды с всадниками. Коней приводили в сад, ведь не будешь поднимать их по крутым лестницам в мастерские главного корпуса. Теперь батальная живопись, кажется, уже забыта…
Учеников Академии в летний день в садике не было, они приходят сюда осенью, когда начинаются занятия. Мой частый спутник в «Прогулках по Петербургу», выпускник Академии, историк архитектуры Михаил Николаевич Микишатьев вспоминал, как он на первом или втором курсе здесь, на пленэре рисовал деревья, и они не очень-то получались у него. «И вообще, – признался Микишатьев, – сад этот мы часто рисовали с третьего этажа, из окон архитектурной мастерской. С высокого горизонта деревья кажутся ровными, но зато их основания, корни, как бы подвешены на разной высоте. Очень живописно!»
И, может быть, как раз в этом старинном саду, – простите за фантазии, – под сенью живописных дерев было бы уместным создать аллею бюстов знаменитых выпускников Академии. Я говорю это потому, что два таких бюста – Ильи Репина и Василия Сурикова – неожиданно появились в соседствующем садику Академии, Румянцевском сквере. Два гения смотрят на Неву, на невские набережные, которые, вообще-то, художники эти своим талантом не жаловали. И потом у Румянцевского сквера, или Соловьевского сада, как по-прежнему называют его многие василеостровцы, – совсем иная судьба, иная аура. Он связан с Академией разве что своим соседством с ней.
Российские газеты называли Румянцевский сквер лучшим из всех петербургских скверов. Так газета «Русский инвалид» 25 июня 1867 года писала о том, что сквер этот «…достоин любой из европейских столиц. Все в нем, начиная от прекрасной решетки до последней скамейки, так хорошо, что, кажется, не остается желать ничего лучшего».
В сквер василеостровцы стали ходить с конца 1865 года, хотя последние работы в нем, в частности, пуск фонтанов, были завершены позже.
История названия этого очаровательного зеленого оазиса связана с обелиском «Румянцева – победам». Он появился почти за полвека до открытия сквера на располагавшемся здесь тогда парадном плацу Кадетского корпуса, да так и остался стоять по сию пору.
О памятнике этом, об особенностях его расположения я упоминал уже в главе «Тайны Соловьевского переулка». Подробные же сведения об его установке, оформлении, реставрациях вы можете почерпнуть из очерка Н.Н. Весниной «Румянцевский сквер» в книге «Сады и парки Ленинграда».
Соловьевским сад островитяне называли в память о сибирском золотопромышленнике, купце I гильдии С.Ф. Соловьеве, который не только жил по соседству в доме 1/3 по Второй линии, но и преподнес городу дорогой подарок, устроив на месте пыльного плаца шикарный сквер. О том, чтобы саду было дано имя Соловьева, ратовали депутаты городской думы. Член городской Управы И.П. Медведев в уже упомянутой мною книге «Описание древесных насаждений г. С.-Петербурга» делает на этот счет пояснение: «На присвоение этому саду (не скверу, а саду. – В.Б.) названия Соловьевский не последовало высочайшего соизволения, и сад наименован Румянцевским».
Таким был в начале XX века Румянцевский сквер или Соловьевский сад, как зовут его до сих пор старожилы-василеостровцы.
Был он гуще, чем теперь, но, правда, и деревья в нем были помоложе.
Если присмотреться, то в просвете между деревьями – это правая сторона снимка – видна стоящая на мраморном постаменте ваза. Ныне утраченная, как впрочем и сам постамент… (Начало 1900-х гг. Фотограф К. Булла).
Да, предпочтение было справедливо отдано графу Румянцеву-Задунайскому и памяти о его победах. Золотопромышленник же мог довольствоваться тем, что увековечил (правда, как оказалось не навсегда) свое имя в названии переулка. А между, тем, он сделал для города действительно благое дело, служа в этом смысле и сегодня примером для многих весьма богатых людей.
В 25 000 рублей серебром обошелся ему один из садов, которые, как говаривал Петербургский генерал-губернатор Игнатьев, необходимы городу «для освежения воздуха и прогулки обывателей за определенную плату». Кстати, о денежных взыманиях. Через три с небольшим года после смерти Соловьева его сестра Е.И. Переяславцева передала сад городу и с той поры вопрос о плате за вход с гуляющей там публики был исключительно в ведении городской казны.
Что же, собственно, обрел Петербург? Прежде всего, озеленённую, исключительно ухоженную территорию площадью в 1,3 гектара. Здесь по проекту архитектора Николая Николаевича Ковригина были разбиты аллеи, газоны, высажены деревья, устроены цветники, и все пространство сада обнесено прекраснейшей, отлитой на заводе Сан-Галли, чугунной оградой с тремя воротами и двумя калитками. На аллее, идущей по периметру сада, имелось восемь полукружий. «В двух полукружьях, со стороны Невы, – как свидетельствует В.И. Визе, – стоят (это в 1907 г. – В.Б.) две мраморные вазы на таких же постаментах, и металлическая, на сером гранитном фундаменте, фигура мальчика, держащего на голове раковину». Был здесь и встроенный в ограду изящный музыкальный павильон: обшитая деревом и богатым чугунным декором эстрада на высоком гранитном цоколе.
И, наконец, самая главная достопримечательность сада – его два фонтана. Чудесные, одни из самых красивых в нашем городе чугунные фонтаны, исполненные скульптором Д.И. Иенсеном. Большие чаши, установленные на восьмигранных тумбах; выше – чаши малые, а уж над ними – узкие чаши с трубками водометов внутри, украшенные, подобно тумбам, четырьмя львиными головами, только меньших размеров.
Помню свой детский восторг, когда, наряженный в белую с синим воротником матроску, я мчался по краю наполненного бурлящей водой гранитного бассейна. Вода фонтанировала, стекала из одной чаши в другую, била струями из львиных морд. Сколько же счастья было от близости этой водной стихии, этих брызг, летящих в лицо, от особого радостно-торжественного голоса фонтана.
Увы, этот голос смолк. Уже в послевоенные годы вода почти беззвучно струилась из нижних чаш. Потом поток иссяк, и сад на долгие годы лишился своих чугунных певцов.
Как лишился он и своего музыкального павильона, где еще до начала пятидесятых играл иногда по праздникам духовой оркестр. Потом пришло время испещрять стены павильона бесчисленными «графитти» и слушать лишь журчание воды в расположенном в цоколе общественном ретираднике…
Пришла в негодность и ограда сада. Она лишалась своих звеньев месяц за месяцем, год за годом, как если бы их постоянно выламывали богатыри-тяжеловесы. Как странно, а я еше помню витые колонки у садовых ворот, сами ворота и, кажется, одну из мраморных ваз на полукружьях аллеи.
Ремонтные работы в саду, о скором начале которых еще два десятилетия назад предупреждали большевики, начались только в 1999-м.
Ограду отливали вновь и привозили по частям. Когда я работал над первым изданием этой книги, «чугун» все еще находился в пути. А в музыкальном павильоне, спешно перекрашенном во что-то невообразимое, летом была поставлена стойка с фаянсовой пивной «соской». Так сказать, – вполне в духе времени: не горячий же шоколад продавать в саду из аппаратов Жоржа Бормана, как было когда-то при царе-батюшке. Прошло три года и обновленный сад вроде бы уже был должен принять под свою сень василеостровцев. Правда, для этого ему еще предстояло обрести обличье… сада. Весной 2002 года, когда готовилось второе издание «Прогулок», Соловьевский сад закрыли. Прежде всего, конечно, чтобы праздный народ не мешал ударному труду ремонтников, а может быть и из благих соображений: поберечь эстетические чувства этого самого народа. Сад был изуродован множеством канав, перекопан, а на месте его замечательных фонтанов появились глубокие котлованы. Дело в том, что починка фонтанов оказалась делом весьма непростым. Чтобы возродить нарушенную систему подачи воды, их пришлось разобрать до основания. Чугунные чаши и чугунные восьмиугольные тумбы увезли на реставрацию, а дно и края фонтанов освободили от гранитных блоков с тем, чтобы собрать их в том порядке, как только из новеньких трубок со дна котлована забьют полноценные струи…
И все же осенью 2002 года Соловьевский сад воскрес на глазах почтенной публики.
Спасибо городским властям! Спасибо василеостровской администрации! Но при всем этом хочется напомнить, что на содержание сада в 80-х годах XIX века городские власти выделяли ежегодно немалую по тем временам сумму в 700 рублей, отчисляли деньги на косметические ремонты, – они тогда же провели в саду первый капитальный ремонт, затем в начале XX столетия – второй, а спустя еще десять лет стали готовиться к третьему. Впрочем тут вмешалась революция и ожидание этого ремонта, если не считать проведенных реставраций обелиска, длилось десятилетиями.
Но сад остался жив. Прекрасный, удивительный сад, «способный украсить собой любую европейскую столицу», наперекор всей волоките, всему наплевательству на свою судьбу, он по-прежнему будет даровать нам в летний полдень тень своих деревьев, а в чахоточный зимний вечер – незапятнанную белизну снега.
Правда, есть на Васильевском еще один общественный сад, или, точнее, сквер, который тоже перед юбилеем города явился миру в обновленном обличий. Это «Биржевой сад на Стрелке», как указывал его городской садовник В. И. Визе, по проекту которого он был здесь разбит в 1866 году. Когда-то у сада этого была решетка и ворота со стороны Биржи. Он задумывался, как сад для обозрения прекрасной панорамы невских набережных, и потому не должен был иметь высоких деревьев, а обсаживался низкорослым кустарником, экзотическими растениями и цветами на множестве фигурных клумб. Сад этот век назад был любимым местом прогулок «ищущего тишины горожанина».
А теперь – о бульварах Васильевского. И, прежде всего, – о знаменитых бульварах Большого проспекта. Под их старыми тополями, дубами и каштанами «пробегали свое детство» многие поколения островитян. Здесь устраивала вечерние моционы их юность. Ходила взад-вперед от Первой до Восьмой или от Восьмой до Шестнадцатой, щеголяя нарядами, красуясь и заводя знакомства. О, эти случайные знакомства в летних сумерках, когда так сладко пахнут сирень и стриженная под ежик желтая акация… Конечно же, в самом слове «бульвар», кроме его прямого значения «широкой аллеи на городской улице», скрыто и нечто другое, связанное с легкомысленным времяпровождением. Не отсюда ли растут ноги у «бульварной» литературы?
В годы моей юности в вечерние часы аллеи Большого занимала исключительно молодежь: школяры, студенты, ученики «ремеслух». Но так было не всегда. В книге «Большой проспект Васильевского острова» мой ныне покойный одноклассник Виталий Соболь (книга написана им совместно с его женой – Галиной Никитенко) приводит следующие свидетельства журнала «Отечественные записки» о жизни аллей Большого в первой половине XIX века. Надо при этом сказать, что были они в то время узкие и тянулись вдоль частных палисадников, занимавших значительную часть проспекта.
«Летом каждый вечер множество туземных жителей выходило на бульвар Большого проспекта, и с семи до десяти часов бывало гуляние чрезвычайно многолюдное. Здесь были статские и военные, студенты и педагогисты, дочки и маменьки. Многие были знакомы между собою, все непременно знали в лицо друг друга… Бульварные прогулки были описаны местными стихотворцами в нескольких сатирических поэмах. Поэмы эти, нигде не напечатанные, ходили по рукам между островитянами».
«О tempora, o mores!..» В наше время нравы были другими. И Виталик Соболь, конечно же, помнил те, частенько кончавшиеся кровью стычки, когда одна юная компашка вторгалась на бульваре в ареал обитания другой. Я пишу сейчас, сжимая карандаш с чернильным стержнем большим и указательным пальцами. Карандаш ходит слева направо, но стоит мне задуматься над словами, остановить движение, и глаза всякий раз упираются в небольшой шрам. Он остался с юности. Когда здесь, на бульваре, в возникшей в темноте драке кто-то зацепил мое запястье перочинным ножом. Помню до сих пор то дерево, под которым, сидя на земле, я пытался носовым платком остановить кровь. Вообще, помню «в лицо» некоторые деревья Большого проспекта. С каждым из них что-то связано. Но такие же деревья, уверен, есть и у многих сверстников…
Когда же возник этот бульвар, с чего начинался? А начинался он с просеки, которую пробили аж до самого залива по указанию светлейшего князя Меншикова. Просека продолжала одну из аллей в его знаменитом саду. Было это еще до того, как Трезини составил свой проект планировки Васильевского, по которому на месте просеки предполагалось проложить большой канал. Канал не начинали рыть долго, прорыли лишь дренажные канавки, а потом и совсем отказались от этой затеи. Тем временем, здесь, прямо по центру просеки, была набита торная дорога. По ее обочинам, справа и слева, тянулись заросшие крапивой, лопухами и лебедой обширные пустыри, которые отделяли на почтительное расстояние от этого пешего и гужевого пути редкие в ту пору деревянные строения будущего проспекта.
Наконец, в заботах о благоустройстве города, в 1767 году Екатерина II подписывает Указ о дальнейшей судьбе Большой Першпективы. «Першпектива, – говорится в нем, – имеет не малую широту, которую всю замостить, потребен великий кошт. Ежели ж ее уменьшить, то построенные ныне дворы следует переносить, на что и более суммы произойдет: сохраняя сии неудобства, вымостить одну сторону, что ныне между каналами», то есть канавками.
Так и было сделано. И полетели по новенькой мостовой, едва разминаясь при встрече друг с другом, кареты и возки, а пустыри, заросшие сорными травами, так и остались здесь до начала века девятнадцатого.
Бульвары на Большом стали устраиваться по высочайшему повелению от 31 мая 1810 года. Но еще до этого кому-то в голову пришла светлая мысль передать участки пустырей перед домами проспекта в частное пользование, с одним только условием, чтобы при этом была возведена приличная сквозная ограда. Вот тогда-то и началось стихийное озеленение Большого. Каждый захотел иметь перед домом и свой садик. И первые аллеи бульвара были проложены – где в один, где в два ряда, – как раз ближе к проезжей части, вдоль изгородей частных садов.
Еще в начале XX века эти узенькие бульвары, переданные в собственность города в 1826 году, начинаясь у Первой линии, доходили лишь до Шестой. Ну, а вдоль каких оград они проходили, можно судить по открытке, которую показала мне доктор биологических наук, автор книги «Растения в городе» Тамара Константиновна Гормышина. Мы совершали с ней прогулку по Большому проспекту, когда, остановившись у одного из домов, она протянула мне открытку: «Узнаете?» Над глухим деревянным забором, заслоняя собой все, что можно заслонить, высились купы деревьев. Местность вообще смотрелась, как загородная. И если бы не вагончик трамвая и внушительного вида фигура полицейского, трудно было бы даже заподозрить, что это все-таки Петербург. А о том, что снимок сделан именно на Большом проспекте, я узнал уже из текста на обороте открытки.
