Текст книги "Перстень Люцифера"

Автор книги: Виктор Меньшов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Или Короля! – ощерился Мышатник.

– Или Короля, – согласился Всадник. – Учти, Мышатник, я не люблю, когда меня перебивают. Короля, или Королеву, это их дело, и это их, мышиный, выбор. Но не твой и не мой. Тем более, что ты никогда не принадлежал к мышиному племени. Ты жил среди крыс и рожден ты крысой. Но у крыс нет Короны. Корона – это Власть и Закон. А у крыс власть и закон один – сила! У них власть берут боем, а не голосованием. Ты не хочешь брать власть в бою. Ты хочешь стать Королем мышей. А ты не хочешь, чтобы они узнали, почему тебя зовут Мышатником? Или, может, рассказать почему тебя прогнали крысы? Потому, что ты – боялся. Боялся вступить в бой за добычу, боялся драться с сильными, и поэтому отдавал им свою добычу, а сам, чтобы не помереть с голода, воровал по ночам мышат. Крысы недолюбливают мышей, но никогда их не трогают, признавая дальнее родство. И когда узнали, что ты воруешь и поедаешь мышат, тебя изгнали. Изгнали навсегда, и в знак особого презрения ты и получил свое имя – Мышатник. Это ты позже, когда все позабылось, придумал историю о том, что ты потомок древнего мышиного рода и что в твоих жилах течет королевская кровь. Крысы забыли про тебя. Но мы помним. Мы помним все. Мы не имеем права вмешиваться ни в какие войны на Земле, справедливы они, или нет. Но в двух случаях мы имеем право вмешаться: когда отбирают Корону, подаренную нами, или когда на Корону претендует тот, кто хотя бы когда-то отнимал жизнь у своих будущих подданных. В данном случае присутствуют обе причины: ты претендуешь на подаренную нами не тебе Корону, и ты повинен в гибели детей тех, кем собираешься управлять. Мы не только имеем право, мы обязаны вмешаться. Я предупреждал тебя, у тебя было время исправить свою оплошность. Ты не сделал этого. Что ж, будем считать, что это – твой выбор...

– О чем ты?! О чем это?! – в притворном испуге замахал руками Мышатник. – Как мог я решиться на такое?! Я – ничтожно малый, как мог я сравниться с такими как вы?! Я хотел помочь найти вам Перстень, и просто совсем забыл про то, что нужно уничтожить вензеля. Я верну то, что принадлежит по праву только вам, а вы вернете мне свое расположение, и больше ничего,

ровным счетом ничего, никакой награды... Прошу...

И Мышатник, изогнувшись в шутовском поклоне, приглашающе указал на крохотную дверь, в которую он входил, предварительно уменьшаясь. Всадник посмотрел на дверцу со злой усмешкой, повернулся к Мыштнику и в руке у него, словно зажатая в кулаке молния, сверкнула сталь клинка.

Мышатник отпрянул от неожиданности, а лицо его исказила гримаса страха и ненависти.

Всадник усмехнулся уголком рта, и кончиком шпаги прочертил в том месте, где была крохотная дверца, прямоугольник. Раздался тихий треск и камни рассыпались облаком пыли, открыв проход, в который Всадник мог войти не нагибаясь.

Они вошли в темноту, Мышатник хлопнул в ладоши, и тусклые, малочисленные свечи высветили невероятно огромный зал с низкими сводчатыми потолками. Мышатник прошел быстрыми шагами в самый конец, где зашел за длинный стол, накрытый серой скатертью. Он словно отгородился от Всадника этим столом. Лицо его исказила злобная гримаса.

– Ты знаешь, я решил не отдавать тебе Перстень. Я передумал, – грубо заявил он Всаднику.

Заметив, что тот схватился за рукоять шпаги. Мышатник трижды хлопнул в ладоши, и продолжил:

– Я не закончил. Это еще не все мои сюрпризы. Я все-таки решил забрать себе Мышиную Корону, хотя этого и маловато, Перстень поможет мне достичь значительно большего...

Пока он произносил все это, зал наполнялся полчищами мышей и крыс. Крысы были огромные, многие величиной почти с собаку. Все они выползали из дыры в левом углу зала.

А из другой дыры, в правом углу, выскальзывали, как тени, существа, чем-то напоминающие гномиков. Только у них были горящие злобой глаза, и клыки, торчащие изо рта. Часть этих существ были горбатенькие, и прихрамывали, при этом на обе ножки. Ножки были совсем тонюсенькие и при ходьбе подгибались. Остальные существа были во всем черном. Даже лица у них были совсем черные. И на лицах громоздились огромные, в пол-лица очки, несмотря на полумрак в зале, темные.

– Что ты им наобещал?

– Я им ничего не обещал, – ощерился Мышатник гнилыми острыми зубами. – Я теперь никому ничего не обещаю. Я – приказываю. Я намного умнее, чем вы думали. Я не приказываю Перстню и не я повелеваю им, это не в моей власти. Я повелеваю человеком, всего-навсего одним человечком, а он в свою очередь повелевает Перстнем и всеми другими. Человек может приказывать Перстню, а Перстень может приказывать всем. А мне никакими Законами не возбраняется повелевать человеком. Нет совершенных Законов.

Мышатник щелкнул пальцами и из темной ниши за его спиной вышел Семен Какашкин собственной персоной. Он протянул вперед руку, заметно дрожащую, и на Перстне полыхнул скрытый в камне осколок молнии.

– Поверни Перстень вокруг пальца! – приказал Мышатник. Но не успел он закончить, как кончик шпаги уткнулся в горло Какашкину.

Крысино-мышиное войско сделало было движение вперед, но Всадник швырнул в них плащ, и на мгновение они замерли, растерявшись от неожиданности.

– Не сметь приближаться ко мне! – гневно крикнул Всадник.

Он придвинул к себе ногой скамейку, сел на нее, не спуская с серой массы, готовой к броску, глаз, и не выпуская из руки шпаги.

– Даже не думай! – пригрозил он Какашкину, не глядя на него, – только ты пошевельнешься, твоя мелкая и подлая душонка вылетит через дырочку в твоей глотке так быстро, что ты даже не успеешь помахать ей рукой. А вы, серые твари, вы что, забыли?! Забыли, что я не из тех, кто только следует Закону, но и из тех, кто устанавливает Законы? Я знаю, что вы обожаете всяческие истории, я готов рассказать их вам. А Закон гласит: рассказчик неприкосновенен. Правда, за истории полагается платить, но это мы обсудим позже. Есть еще один вариант: ты, человек, сам, заметь – САМ, безо всякого принуждения, отдаешь мне Перстень и вы все, даже этот мерзкий Мышатник, остаетесь живы. Итак?

– Не отдавай Перстень! – заметив испуг и колебания Какашкина, прошипел Мышатник. – В твоей маленькой, серой, скучной жизни никогда больше не будет такого шанса! Не бойся и терпи. Он не может забрать у тебя Перстень силой. А пока ты не воспользуешься властью Перстня, он не может тебя убить. Рано или поздно он устанет держать шпагу у твоего горла, тогда, как только он опустит шпагу, поверни Перстень на пальце дважды! Дважды! И тогда – все! Сейчас он будет рассказывать нам волшебные истории, но как только он прервется, мы сразу бросимся на него. Мы будем терпеливы. Даже если он продержится до утра, утром кончатся его Власть и Сила на Земле, данные ему Князем Тьмы. Давай, Всадник, рассказывай, говори слова, но не забывай, что последнее слово на этот раз за нами.

Мышатник привалился плечом к стене, не отводя злобного и ожидающего взгляда от Всадника.

Тот, не выпуская из рук шпаги, щекотавшей горло ошалевшему от страха Какашкину, снял левой рукой свой черный берет с роскошным пером, положил его себе на колени и глуховатым голосом, почти без выражения, начал рассказывать Волшебные Истории, не спуская при этом глаз с окружившей его плотным кольцом своры.

Глава десятая

Волшебные Истории Всадника

Рассказывать Всадник начал не спеша. Ночь – длинная...

– Город спал, досматривая самые лакомые, предутренние сны, когда по его улицам, прижимаясь воровато к стенам, прокрался прямо к Городскому Базару странный человек, несмотря на теплую погоду, закутанный в темный плащ. Лицо его скрывал надвинутый почти до подбородка капюшон. Спина его была согнута большим безобразным горбом, да еще он сильно хромал на правую ногу.

Человек вошел в торговые ряды, побродил среди них, выбрал место в самом углу, осторожно опустил на землю с плеча тяжелый мешок. В мешке что-то шевелилось. Он пошарил в нем, и выставил на прилавок глиняную кошку-копилку, сработанную так грубо, что вид она имела не просто некрасивый, а пугающе уродливый.

Рот, который должен был улыбаться, на самом деле скалился. Но самое неприятное и пугающее впечатление оставляли глаза кошки: вытаращенные, горящие желтизной, они смотрели перед собой, царапая взглядом прямо по сердцу. В придачу ко всему, у каждой кошки на спине был вылеплен маленький, безобразный горб.

Он вытаскивал и вытаскивал этих кошек из бездонного мешка своего: в натуральную величину, совсем маленьких, средних, пару даже размером с хорошую собаку, но размер – это было единственное, что отличало этих уродцев одну от другой, в остальном же они были точной копией одна другой.

Вытащив из мешка свой товар, он снял его с прилавка, расставив перед собой прямо на земле, расстелил коврик, сел на него, надвинул капюшон еще ниже, закрыв даже подбородок, и стал ждать. Терпеливо ждать...

И наступило утро. И Город проснулся. И люди спешили в мастерские. Город был трудовой, ремесленный, мастеровой. А по дороге на работу, как было не зайти на Базар?! Вещи на нем ценились не только за необходимость в хозяйстве, но и за умелое исполнение. Горожане, люди сами мастеровые, прекрасно знали и понимали настоящее мастерство, и ценили его превыше всего остального.

Странный это был Базар. Люди делились на нем не сплетнями, как положено на обычных базарах, а секретами мастерства, радостью созидания, красотой изделий. Продавцы, изготавливая свой товар, думали не только о том, как заработать, но и о том, как сработать что-то такое, чтобы радовался глаз, и душа тихонечко пела от нечаянной радости встречи и соприкосновения с прекрасным.

Где уж, казалось бы, найти было Горбуну более неудачное и неподходящее место для торговли своими уродцами! Но он упрямо сидел день и ночь в самом глухом углу базара, расставив своих уродцев перед собой. Никто и ничего у него, конечно же, не покупал...

Сидел он так день... Потом еще один день... И еще...

Кто знает, сколько бы он сидел вот так, как бы тогда пошло все дальше, да и зачем знать, если не пошло? Может, ушел бы Горбун куда-нибудь в те края, где люди деньги копят...

Но не ушел.

А на Базар зашли Цеховые Старшины, во главе с самим Старшиной Ремесленников, а именно они и управляли этим Городом. Не было в нем ни магистрата, ни другой власти, кроме совета Цеховых Старшин.

Сам король Субтилий подарил Городу свободу и самоуправление на вечные времена, освободив его от всех королевских налогов. А случилось это так:

Король Субтилий с детства здоровья и сложения был очень хлипкого и хилого. И так его в младенческом возрасте кутали-укутывыли, что и не видно было его из кучи одеял, в которые его так тщательно заворачивали. Время шло, скоро уже пора воинскому искусству обучать наследника, как без этого он Державу защищать будет? Да и науки пора осваивать. Не должен быть король глупым. А науки тоже здоровья требуют. Слабый телом, много ли разумом постигнет? Стал отец-король созывать на совет мудрецов, лекарей, знахарей да колдунов звать.

Собрались те, выслушали короля. Осмотрели сына его, и говорят, что горю королевскому очень сочувствуют, но кроме сочувствия, ничем помочь ему не могут. И еще они сказали, что высоко в горах, так высоко, что даже птицы туда не залетают, живет Кудесник. И ему, и только ему известна подлинная сила, дающая жизненную бодрость.

Велел король-отец в путь безотлагательно собираться. Король велел какие разговоры? Собрались и поехали. Добрались до гор. А горы такие высоченные, что даже вершин не видать. Стали подниматься к этим вершинам. Срывались с отвесных скал, с узеньких горных тропинок соскальзывали, замерзали по ночам в снегу, но шли и шли упрямо вверх. Высоко поднялись земли не видать. Да какой земли, когда небо у них уже не сверху, а под ногами.

Совсем уже близко заветная вершина, на которой живет Кудесник.

И тут случилось самое страшное, что только могло случиться. Будущего короля, Субтилия-младшего, везли завернутого во множество одеял, привязанным к седлу. Как уж там получилось: то ли привязали его плохо, то ли что-то оборвалось, но сорвался он с седла, и полетел в страшную, бездонную расщелину.

Король едва следом не прыгнул, еле удержали его. Покричали, поаукали в пропасть – ни звука в ответ. Тишина. Что делать? Король-отец плачет, не скрываясь. Слуги вокруг суетятся, а что они могут?

И тут – зашевелились камни в скале за спиной короля Субтилия, и вышел из Тайной Пещеры Горный Дух. И говорит он королю, что он, Горный Дух забрал его сына. А забрал он его потому, что зашли они в его владения, а даров с собой не принесли. И очень он на них за это обижен.

Сказал ему Субтилий:

– Нужна тебе жертва – возьми меня! Мою жизнь возьми! Только сына моего мне верни, и пообещай, что отведешь его к Кудеснику, и будешь просить, чтобы вылечил он моего сына...

Ответил так Горный Дух:

– Зачем мне ты? Твоя жизнь и так в моих руках. Я взял то, что хотел взять. А сына ты к Кудеснику зря вез, зря в горы карабкался. У меня тоже был сын. И он так же, как и твой, родился слабым и больным. У горных Духов это тоже случается. Собрал я тогда подарки драгоценные и понес сына к Кудеснику. К кому еще мог пойти Горный Дух? Пришел я к нему на самую самую верхушку горы. Кругом снег, а в скале – пещера, вход шкурами завешен. Вышел из пещеры Кудесник: маленький, косматый, волосы ниже пояса, борода ниже колен. В руках посох, одет в звериные шкуры. Спрашивает меня, за какой я надобностью?

– Сын у меня болеет, – отвечаю. – Помоги! Я тебе отслужу так, как ты сам пожелаешь.

– Как пожелаю?! – рассмеялся Кудесник. – Ладно, я подумаю. А ты скажи: доверяешь мне своего сына?

Что я мог ответить? Выбора у меня не было.

– Доверяю, – говорю я ему. – Что же мне остается?

– Да ничего другого тебе и не остается! – расхохотался Кудесник.

Взял он моего сына и отнес в пещеру. Потом вышел оттуда и говорит мне:

– Какой же ты Горный Дух, если не можешь отличить Злого Дэва от Мудрого Кудесника?! Совсем ты, видать, от горя обезумел...

Смотрю я, а передо мной и вправду – Дэв! Пропала у него надобность под человеческой личиной скрываться, превратился он в то, чем и был на самом деле: в Злобного Дэва.

Во лбу у него один глаз, огнем горящий, на голове – рога огромные, из пасти клыки свисают, землю скребут, копыта из камней искры высекают, хвост зазубренный от скал целые куски отсекает.

Упал я тут перед ним на колени, как ты передо мной, и стал я просить Дэва вернуть мне моего сына, взять взамен мою жизнь. Но ответил мне Злобный Дэв:

– Ты доверил мне сына своего. Я у тебя не отбирал. И по Закону я имею право воспитать его по-своему, раз ты его мне доверил. Твой сын будет Дэвом! Считай это за счастье...

Но я просил и просил его, умолял его взять мою жизнь. И ответил мне Дэв:

– Мнe нужен наследник, а не чья-то жизнь. Я, могучий Дэв, стоял на коленях перед Кудесником и просил его спасти моего сына. Я бился головой о скалы, и скалы эти в прах рассыпались. Я раздирал себе грудь когтями, и алые тюльпаны, целые поляны горных тюльпанов распускались там, куда стекала моя кровь.

А Кудесник стоял передо мной и... смеялся!

Перед ним, на разостланной на снегу шкуре, умирал маленький ребенок, а тот, кто должен был исцелять, попал в плен собственного самолюбия и гордыни, и упивался той властью, которую давало ему его ремесло. Никогда до этого человек не имел власти над Дэвом. И сказал я ему так:

– Кудесник! Вечность буду валяться в ногах твоих! Если ты откажешь мне – Боги накажут тебя за это. Они отберут у тебя Бессмертие, а совесть твоя изгрызет тебе тело и высушит мозг. Я – Дэв, но я готов пойти в слуги к человеку, только спаси моего сына!!!

Но он смеялся и смеялся на все мои мольбы.

И тут на площадку спустился Орел с Золотыми Перьями, с огромными, как две реки крыльями. Он сидел на самом краю пропасти и смотрел на нас. И сказал я Кудеснику:

– Смотри, кто прилетел. Тише.

Но у него, наверное, помутился разум

– Что ты меня пугаешь какой-то старой драной птицей? – заорал Кудесник.

И сразу же на небо набежали черные тучи, которые окутали вершины гор, и свет пропал, и стало темно.

– Пошла вон, пернатая дрянь! – замахнулся Кудесник на Орла.

И тогда поднялся страшный ветер, засверкали молнии, загремели жуткие громы. Но Кудесник уже ни на что не обращал внимания. Он бросил камень...

И взлетел Орел Золотые Перья. Высоко взлетел – выше гор, до которых ни одна птица не долетала. И в когтях он держал Кудесника...

Глава одиннадцатая

Гадкий Мальчик и мальчик Вова. Домовой, бабушка Задрипина и Клопулина.

Пока Всадник рассказывал Волшебные Истории крысиному воинству, прямо над ними, в квартире Пупкина, сидела Рыжая Женька.

Она обзвонила всех, кого собиралась, и теперь ожидала Гадкого Мальчика.

А Гадкий Мальчик пытался подняться на пятый этаж. Между прочим, в третий раз. Почему в третий? Да потому, что для того, чтобы попасть на пятый этаж, ему надо было пройти через площадку третьего этажа. А там, кроме известного Какашкина, проживал еще мальчик Вова, – большой пакостник, который имел привычку стоять под дверями и подсматривать в глазок: что кто несет, кто куда идет, а заодно и подслушивать: кто что говорит.

Гадкий Мальчик был похож на футбольный мяч, и ножки у него были очень коротенькие. Вниз он скатывался легко, а вот вверх ему было подниматься тяжело, да еще по ступенькам.

И вот стоит за дверями пакостник Вова, смотрит напряженно в глазок, и прислушивается до звона в ушах. Странные дела творятся на лестничной площадке: в глазок Вове ничего не видно, но он слышит, как кто-то поднимается по лестнице, пыхтит и сопит. И вот этот кто-то уже под дверями Вовы, а кто это – не видно.

Вова распахивает двери и... никого.

Пусто на лестничной площадке. Только в углу покачивается футбольный мяч, забытый кем-то из мальчишек. Вова оглядывается еще раз – никого. Собирается уходить, замечает мячик, подходит к нему и – бьет изо всех сил, направляя его вниз...

Гадкий Мальчик со свистом летит по ступеням, а Вова уходит на свой пост смотреть и слушать.

Гадкий Мальчик тихо и медленно, вдоль стеночки стал красться вверх. Но он не учел степени Вовкиной подготовленности. Едва он ступил на последнюю ступеньку третьего этажа, как Вова пулей вылетел из квартиры. Каково же было его удивление, когда он опять никого не обнаружил, кроме качающегося с боку на бок все того же мяча. Вова не стал напрягать негнущиеся извилины, а просто с еще большей злостью пнул Гадкого Мальчика вниз по лестнице. Тот полетел, отскакивая от стен и пересчитывая ступени, а за Вовой захлопнулась дверь.

А Гадкий Мальчик, понимая, что другого пути у него нет, вступил опять на знакомые действительно до боли, ступени. Он надеялся, что на этот раз...

На этот раз было все так же, как и в первые два.

Вовка вылетел на лестницу, едва Гадкий Мальчик коснулся последней ступени этажа. Он выскочил, и тупо уставился на мяч, качавшийся у его ног. Мяч, который он дважды футболил вниз. Он протянул к мячу руку, и тут же отдернул ее. Завопив от ужаса, сотрясая воздух укушенным пальцем, он бросался раз за разом на двери своей квартиры, стукаясь все время об косяк, никак не попадая в дверной проем. Ему удалось это с девятой или с десятой попытки. Попав в створ дверей, он влетел в квартиру, пролетел переднюю, и с грохотом врезался в сервант в комнате.

Гадкий Мальчик, пыхтя и отдуваясь, продолжил свое восхождение. Что ж – труден путь наверх.

А Самовольный Домовой и бабушка Горемыкина занимались самым мирным на свете делом: они писали.

Бабушка запивала слова задумчивые чаем с облепиховым вкусным и ароматным вареньем. И вот что у нее получалось в заветной ее тетрадочке:

Город оказался очень большой. И красивый. Церквей много было. Как начнут в праздники вызванивать! Тогда много звонили. Сейчас так и звонить-то не умеют. Работала у господ. Хорошие были господа, взяли меня в няньки. А до того я много чего делала, а господам понравилось, как я с детишками их обхожусь, обихаживаю. Деточек у них двое было: Николенька, пяти лет, и Лизанька, ей четыре годика. И такие они миленькие и забавные! И игрушек у них было видимо – невидимо. Тут я с ними и свое детство доиграла.

А потом война началась. Война – она сама по себе безобразие, и от нее беспорядок всяческий. Муж у барыни инженер путейный, железные дороги строил. Как война началась, его сразу забрали. На войне железные дороги первейшее дело.

Скоро стало голодно. В шестнадцатом году и зима ранняя подошла Жалования стало не хватать, дров не стало, топить нечем. Тут пришла барыне похоронка на мужа, так она даже и не плакала. Сил не было...

А вскорости повстречала я царя. А потом рояля с лестницы упала и настала революция. Только не потому, что рояля упала, а вот как дело было...

На этом месте бабушка пригорюнилась, стала смотреть в окно, вытирая платочком уголок глаза, затуманенный воспоминаниями. И что она там, за окном видела?

Самовольный Домовой, высунув старательно кончик длинного языка, мотая стриженной наголо головой, отгонял упрямых мух. Когда бабушка вытащила его из чугунка, тесто ему так голову облепило, что оно прямо с волосами отрывалось. Когда вытащили, хватились, а половина волос Домового – в чугунке. Что оставалось? Стричь наголо. Вот и вертел он стриженной башкой, мух отгонял, поскольку руки у него были заняты письмом. Брови у него отсутствовали по тем же причинам, только совсем поредевшая бородка торчала еще большими пучками. Он сидел, тщательно излагая всевозможные сметы и изредка, события:

– И было на днях событие. Ага. Хотел я теста попробовать. Палец только обмакнул. А оно на меня. В чугунке прямо. Вот. Какие неприятности бывают. Это событие такое. И все. Больше я его не желаю описывать. Это не только событие. Это неприятность. Не люблю. Вот. И еще раз вот.

Совет. Голову в тесто совать не надо. После этого волосы стричь приходится. И спину. Очень чешется. Волосы насыпаются, когда стригут. Печально.

Еще совет. Как медведя ловить. Сначала купить поводок и ошейник. Потом идти в лес. Выйдет медведь. Ему надо показывать пальцем вверх и хохотать. Медведь любопытный. Он станет смотреть вверх что там интересного? Ага. И станет голову запрокидывать. Тут ему сзади надо положить камень. Он как запрокинется. Да. Об камень головой – бум! Тут ошейник. Все.

Можно и без ошейника. Можно с фанерой. Это так. И еще гвозди. И молоток нужен. И тигр. Еще. Медведь фанеру не любит. Надо нарисовать на фанере барашка. И в кусты спрятаться. Вот. А – тут идет тигр. Как раз. И видит, что стоит барашек. Ничейный барашек. Тут тигр кааак прыгнет! Когти у него кааак фанеру насквозь. А тут вы как выскочите. Из. Кустов. И молотком быстренько тигру когти с другой стороны каак забьете. Тигр вытащить их и не сможет. Тут кладут фанеру на землю и тигр сверху хвост ему прибивает, чтобы он им по морде вам не махал. Кладете фанеру на голову и несете домой. Вот. Охота на тигра.

И еще совет. Про живот. Только не про живот. Про зубы. Вот болят зубы. Они умеют болеть. Ужас. Надо взять сто граммов мяса. И в мясорубку. Смолоть. Потом сто грамм стекла. Тоже смолоть. Сделать котлету. Поджарить и съесть. Живот заболит. Про зубы забудете. Не до зубьев станет. Вот.

А событий пока. Нет совсем. Что же их выдумывать? Что ли? А?

На этом Домовой временно иссяк. В двери как раз что-то затолкалось, застучало. Открыл Домовой, а там – Гадкий Мальчик. Еле отдышался и говорит Домовому:

– Хватит тебе рассиживать. Тут такие дела: Мышатник задумал что-то нехорошее, на лестнице ногами пинаются всяческие. Я сейчас наверх, на чердак, Снулику сказать, что Рыжая Женька всех зовет. А ты беги к ней, и ждите меня там. Я соберу кого сумею, и к вам.

– А я чего? – даже обиделся Домовой. – Я тоже кое-кого возьму с собой. Я вот познакомился с одной тут. Под обоями живет. Очень даже приятная дама.

– Под обоями? – глаза у Гадкого Мальчика стали такими же круглыми, как его щеки. – Я думал, что там только клопы живут. А она что, из Домовых, да?

– Что же ты думал, что хорошие существа только из Домовых происходят? Изредка, но бывают и другие. И потом, чтоб ты знал. Домовые только мужского рода бывают. А эта, что за обоями живет, она совсем другая. Могу позвать.

И не дожидаясь согласия Гадкого Мальчика, позвал:

– Клопулина, счастье мое! Выгляни к нам!

И она выглянула. Выскользнула как-то совсем незаметно из-под обоев. Росточком махонькая, глаза огромные, как две тарелки. Волосенки на голове реденькие-реденькие, и очень в ограниченном количестве. Ножки тоненькие, ручки еще тоньше, хотя казалось, что это невозможно. И вся она просвечивалась насквозь. За спиной трепыхались прозрачные едва заметные крылышки. На таких не то что летать, на них перышко не удержалось бы. Но крылышки тем не менее, были в наличии.

При виде Клопулины бабушка Горемыкина как-то пригорюнилась, подперев кулачком морщинистую щеку...

Гадкий Мальчик осторожно поздоровавшись с красоткой, сказал, что ему некогда, извинился, и убежал.

Самовольный Домовой стал собираться на помощь Рыжей Женьке.

Бабушка Горемыкина, посмотрев на его сборы, решительно собрала в мешочек свои письменные принадлежности и категорически заявила, что никуда Домового не отпустит. Без нее. Домовой попытался возразить, ссылаясь на то, что людям в такие дела впутываться не положено.

Бабушка терпеливо выслушала темпераментную и сумбурную речь Домового и сказала, что столько, сколько она прожила на этом свете, столько не живут. И за это время она сама стала существом. И, вздохнув, добавила:

– Разве пенсионер сегодня – это человек?

Домовой не нашел возражений против такой чапаевской логики, пробурчал, что пускай, мол, Женька решает. И они поспешили вниз, поддерживая с двух сторон Клопулину под локотки...

А Гадкий Мальчик в это время открывал двери на чердак...

Глава двенадцатая

Кое-что из "Записок" Пупкина. Легенда о Боге-Сатане

Женька, ожидавшая в нетерпении, листала записи покойного Пупкина. В основном это были разные сентенции и весьма безапелляционные заметки Пупкина, и его ремарки и оценки к известным историческим событиям.

Вот что выборочно прочла Женька:

"Русь, как национальное самообразование, почти никогда не существовала. Сначала были аланы, печенеги, половцы, скифы и еще много кто. Кому не лень – те и были. А потом пришли татары. И это было – иго. О-го-го! Какое было иго. Триста лет, вот. А потом пришли евреи. И остались. Татары ушли, а евреи нет. Как выжить честному патриоту в этом татарско-еврейском государстве"

"Всю жизнь я путал отчего-то Герострата с Геродотом."

"Некоторые первоисточники утверждают, что Шекспир был не прав. Последними словами Дездемоны было: "Нет в жизни счастья..."

" – Нет людей, которые все знают, но есть люди, которые хотят все знать..."

"А есть люди, которые просто хотят..."

Женька помотала головой, стряхивая с себя весь этот словесный мусор, и придвинула к себе папочку, которую дал ей Реставратор Летописей. Она раскрыла ее, в ней лежала стопка пожелтевших страниц. На первом листе было напечатано:

"ЛЕГЕНДА О БОГЕ-САТАНЕ"

Женька удивленно хмыкнула и перевернула первый лист:

"... И был когда-то Господь Один. И Вера была Едина. И люди были Едины.

Имел тогда Господь два Лика: один был повернут в прошлое, другой – в будущее.

И звался он – Янусом. Семиты называли его Яхве, или Ягве, откуда пошло – Иегова.

И правил он миром мудро, как и положено Господу нашему.

Тем более – ведал он прошлое, и равно ведал он будущее.

А настоящее и ведать не нужно – вот оно. К тому же нет его настоящего. Есть бесконечная смена будущего на прошлое. А настоящее – это и есть эти быстрые смены. Даже каждая стотысячная секунды становится прошлым, едва появившись из будущего...

И пришел однажды маленький человек, имя которого осталось неведомым, и сказал маленькие слова:

– Как же ты, Господь, велишь нам, малым сим, добро творить, от зла предостерегаешь, а сам два лика имеешь? И один твой лик – Добро, а второй лик – Зло. Как же так, Господи?

И не ждал он ответа. И не было ответа. Запали маленькие слова в Господа. Задумал он отделить Зло от Добра в себе – Едином.

И попросил лик его, который был Зло:

– Не разделяй того, что едино есть! Не делай этого. Не разделяй то, что одно без другого не бывает.

И ответил Господь в скорби:

– Как могу я, Добро проповедуя, в самом себе Зло иметь?

– Сделаешь это – породишь Хаос. Нет Добра без Зла и наоборот. Так было, так будет. Нельзя делить неделимое. Всегда отделенное к единству стремиться будет.

Но разделил Господь. Исторг он Зло от себя. И чтобы оно не смущало Его, низверг он Зло в вечный мрак.

Но было это вторым ликом Господа. И, отторгнутое, не потеряло силы и власти.

И нарек Господь отторгнутую половину свою – Сатаной.

А чтобы никто и никогда не смог увидеть Зло, отдал Господь Сатане Вечную Тьму.

А себе взял Он – Свет.

И были тогда на земле во множестве Боги – великаны. Не хотели они разделяться. Искали они отделенные свои половины.

Господь, отделив от себя Зло, малых других разделил на мужчин и женщин.

Но вопреки воле Господа искали разделенные свои половины. И соединялись вопреки Ему.

И назывались те, кто искали друг друга – Андрагоны.

И появились на земле Гермафродиты – могучие мужеженщины.

Преследовал их Господь. Низвергал во Тьму.

И поскольку Господь был Абсолютом, отделил он Абсолютное Зло от Абсолютного Добра.

И стало, и народилось великое множество малых зол.

И настал Хаос.

И языки перемешались.

Религия пошатнулась и разделилась.

Не стало единства в человеках и в душах человечьих.

А тот, кого Господь нарек Сатаной, даже в имени своем унижен был.

И стал он имя свое числом называть.

И число это было – 666.

И было это число – число Зверя.

А на словах Сатана запретил себя называть.

Тому, кто называл его, он являлся и сам на уста печать огненную накладывал.

Но гордо принял он царство Тьмы. И так он сказал:

– Было Добро и Зло – Едины. И это было Господь. Но отрекся Он от своей половины.

Не стану я Царем именоваться. Не стану я вставать выше того, кто сам себя захотел лучшим из лучших видеть.

Пусть будет.

А я буду – Князем Тьмы.

И разделенный – Един Господь.

Изгнал Он Зло Абсолютное, но малое осталось с Ним.

Когда есть Абсолютное Зло, все видят его – и боятся.

Маленькое зло незаметно и нестрашно, но оно – повсюду.

Я безропотно удаляюсь во Тьму. Не хочу видеть того, что будет.

Обращенный в Прошлое, я научился видеть в нем Будущее.

Будущее отражается в Прошлом, как в зеркале.

Нет Прошлого без Будущего. И наоборот.

Кто вспомнит теперь: ЧТО ЕСТЬ ЗЛО?

Зачем? Всяк будет выдавать Зло за Добро.

А когда нет большего – чем мерить?

И не сможет Господь приучить к Добру.

Ибо будут оспаривать люди что есть Добро.