Текст книги "Наследство, или Промежуточное состояние"
Автор книги: Виктор Меньшов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Колюня:
– А это она, Понт, до истины добирается.
Понт:
– Да нехорошо это как-то. Колюня, помогите...
Колюня:
– Да брось, Понт. Чего ей помогать? Оля – дама квалифицированная, сама справится, Вы не сомневайтесь...
Возня затихает.
Утро. За столом, зажав в руке стакан, сидя спит Колюня. На полу, на матрасе, кое-как прикрытые, Понт и Оля. Звонок в двери. Понт пытается вскочить, ищет по полу брюки. Пытается встать в одеяле.
Оля:
– Эй, эй! С ума спрыгнул?..
Понт:
– Черт возьми, где же брюки? Кто там?!
Голос:
– Откройте. Участковый. Проверка паспортного режима.
Понт:
– О, Господи! Только этого не хватало! Сейчас, сейчас!
Колюня:
– Да не суетись ты, Понт. Подумаешь, участковый. Так открывай, как есть.
Понт:
– Что же мне перед участковым голышом прыгать?
Колюня:
– А чего такого? Мужик, чай, не баба, у него все свое такое же имеется. А брюки у тебя, Понт, промежду прочим, под подушкой.
Понт:
– Сейчас, иду. (Натягивает под одеялом штаны, идет к двери).
Участковый:
– Тааак, ну и ну. Веселитесь, значит? Папрашу паспорта предъявить.
Колюня:
– А на какой предмет, позвольте полюбопытствовать и по какому праву?
Участковый:
– На предмет проверки. А по какому праву? Вот задержу тебя на тридцать суток, тогда узнаешь. У нас сейчас в связи с борьбой с организованной преступностью – знаешь сколько прав? У Берии столько не было.
Колюня:
– Так у Берии и организованной преступности не было.
Участковый:
– Что, назад захотелось, в старые времена? Соскучился?
Понт:
– А Вы знаете, иногда хочется. Я, конечно, приверженец демократии, но иногда хочется.
Участковый:
– Во, все вы гады такие...
Колюня:
– А тебе-то легко говорить, ты же не мучаешься головной болью: что да почему? Тебе что? Тебе всегда место у кормушки обеспечено. Ты в застой участковым был и сейчас.
Участковый:
– Да! Был! И – что?!
Колюня:
– А мне, если, честно, то хрен с тобой, будь. Так, противно иногда.
Участковый:
– Что тебе противно? Ну, договаривай!
Понт:
– Не надо, Колюня!
Колюня:
– Да не буду, не буду, Понт... И так все ясно.
Участковый:
– Что тебе ясно? Вот мы сейчас твои документики проверим, тогда будет ясно. Ишь, демократы хреновы.
Колюня:
– Неее, я не по этой части. Я – сам по себе.
Участковый:
– Чего ж так? Тебе там самое место.
Колюня:
– А это ты ошибаешься. Я в 91-м, в августе, пришел к Белому Дому, помочь хотел сдуру. Случайно в Москве оказался. Смотрю – танки идут, люди под танки бросаются. Черт те что творится. А у Белого Дома – баррикады тьфу! – а не баррикады. Смотрю, осматривает баррикады мужик с усами и с ним военные. Я подошел, говорю, мол, нельзя в баррикады автобусы ставить, бензин не слив. Загорится баррикада при штурме. А он подумал и говорит: мать с ней, с баррикадой. Я ему: там же промежду прочим люди будут – за баррикадой. А он пожал плечами и пошел. Руцкой это был. А ночью стояли мы в три ряда, взявшись под руки, вокруг этого дома. Дождь идет. Зонты открыть нельзя, если наподать будут, зонты под ноги попадут – беда. Оружия нет. Холодно. А по громкоговорителю опять Руцкой: и говорит он, мол, сейчас, с минуты на минуту начнется штурм, и просит цепочку отойти на пятьдесят шагов от здания, в здании закрываются двери, в случае приближения противника без предупреждения открывается огонь на поражение. У меня челюсть на грудь отвисла. Ни хрена себе думаю, защитили. Вот так меня демократия на пятьдесят шагов отодвинула и двери за моей спиной закрыла. А утром, когда угроза штурма прошла, все направились по домам, почти двое суток не спали, на нервах, замерзли, вымокли. И смотрю – пусто-пусто перед зданием. Иду я к метро потихонечку, мимо памятника героям Пятого года, на штыке у одного флаг трехцветный прицепили, усталость и пустота в душе вместо радости победной. Остановился я, закурил. Смотрю, а из метро, навстречу, толпы людей и все – к Белому Дому. Около меня мальчишка остановился, пригляделся я, мы рядом ночью стояли, он все молитвенник читал. И говорит он мне, на выбегающих из метро показывая: смотри-ка победители праздновать спешат. И тут мне совсем муторно стало. Так что ошибся ты с демократией, участковый.
Участковый:
– Ладно, байки травить. (Понту) – Почему в доме находятся непрописанные люди.
Понт:
– А почему у меня не могут заночевать просто мои знакомые? Я что не имею права пригласить гостей?
Участковый:
– Ха! Гостей! Это Олька-проститутка, что ли гостья? Так ее каждую ночь кто-то в гости тащит. А вот этот гражданин живет у тебя несколько дней...
Понт:
– А этот гражданин – мой племянник. Да-да. Я пригласил его для того, чтобы он ухаживал за мной. Вот, вот. Ага, вот, бумага...
Участковый:
– Какая бумага такая?
Понт:
– Завещание. С печатью. Я за уход за мной завещаю этому гражданину все свое имущество и квартиру. Вот. Все оформлено, все нотариально заверено.
Участковый:
– Ну, дела. Уход за ним. Ха! Знаем мы этот уход! Ну, ничего, разберемся. (Уходит).
Понт:
– Боже мой! Я никогда в жизни так не напивался. Я абсолютно ничего не помню. А тут еще милиция с утра. Чего он хотел, кто-нибудь понял?
Колюня:
– Чего мог хотеть участковый? Участковый хочет всегда того же, что и гаишник. Денег. Чего же еще?
Понт:
– Да откуда у меня деньги?
Колюня:
– Вот за это он тебя и не простит, что у тебя нет денег. Как это так: завещание есть, а денег нет? Этого мент не поймет. Промахнулся ты, Понт. Добрые дела надо делать втайне и вдали от людей, иначе не поймут, отнимут.
Оля:
– Мужики, дайте кто-нибудь женщине одеться.
Колюня:
– Да кто тебе не дает-то? Одевайся сколько тебе влезет, прекрасная Шехерезада.
Оля:
– Ладно прикалывать-то. Лучше похмелиться дали ба, что ли. А, мужики? Дадите опохмелки, или как?
Колюня:
– А это ты вон у него спроси. (Переворачивает над стаканом бутылку). – Увы, пуста моя посуда. И, как сказал поэт, "наличность вся в угасании".
Оля:
– А ты вон у него возьми. У него есть, ты сам ему вчера отдавал, я видала...
Колюня:
– Ты видала, ты и спрашивай.
Оля:
– Дак твой родственник, он тебе все равно все завещает, сам сказал, ага.
Колюня:
– Правильно, Оля, чего там церемониться? Давай все пропьем, раз отдают.
Оля:
– Да ладно, ладно, зажилился. Я чо, я для всех. Голова она у всех голова, у всех болит, поди.
Колюня:
– Ох, сердобольная ты наша.
Понт:
– Колюня, оставьте женщину в покое! Ну, чего Вы к ней пристали?
Колюня:
– Это еще разобраться надо, кто к кому пристает.
Понт:
– Вот, возьмите, купите себе водки...
Колюня:
– Конечно! Себе. А у тебя голова не болит?
Понт:
– Болит, но пить эту гадость я не буду. Я не могу себе позволить оставшиеся дни провести в беспамятстве.
Колюня:
– Смотрите на него! Он хочет сохранить в памяти наши пьяные рожи, кривлянье этих гребаных депутатов по ящику, этого президента, пропившего мозги и разучившегося говорить с людьми на человеческом языке. Может, тебе еще воспоминаний о войне подкинуть? А? Знаешь, как входят в дома, захватывая город? Знаешь?! Не знаешь?! Тогда ты ничего не знаешь! Так слушай, как это делается: ногой выбивают дверь, бросают гранату, расстреливают из автомата и заходят. А на полу – все, что осталось от людей. И люди эти – дети, женщины. Ошибочка получилась. Понял, нет?! Трезвость он хочет беречь, себя соблюсти. Ты у нее, у Ольки спроси, как ее мамка пропила и как она теперь сама себя пропивает. Ты на улицу выйди.
Понт:
– Колюня, это... правда?
Колюня:
– Что – правда?! Что я у тебя деньги вчера украл и книжки? Да, правда. Я же тебе праздник хотел...
Понт:
– Да нет, Колюня. Я все понял про деньги еще вчера. Это все ерунда. Про детей это – правда?
Колюня:
– Конечно, мне сейчас больше всего хотелось бы сказать, что нет, но я не могу соврать: правда, Понт. К сожалению – правда. Это война, Понт, пойми. Там нет виноватых...
Понт:
– Колюня, я прошу Вас уйти. Совсем уйти. Я прошу Вас. Очень прошу.
Колюня:
– Но, Понт, послушай же...
Понт:
– Я прошу Вас...
Колюня:
– Ладно, Понт. Я пойду. Только все, что тебе так не нравится и все от чего ты так стараешься отгородиться – происходит на самом деле. И как ты ни жмурься, рано или поздно зло, которое порождается всеми нами – приходит в дом к каждому, кто его породил. А породили мы его все вместе. Все. Согласись, Понт. Мы же живем рядом. Только часто не замечаем этого. Нам все кажется, что все плохое происходит где-то там. Что если и воюют, то другие. Да, другие, Понт. Но кто все это начинает? Конечно, ты здесь ни при чем. А кто – причем? А? Не знаешь, Понт?.. А может, не хочешь знать? Да ладно, чего тут выступать? Всем привет!
Уходит.
Оля:
– Ну чего вы, мужики, в самом деле-то. Чего не поделили? Давай я его верну что ли?
Понт:
– Не надо, Оля. Мы Россию не поделили. А не поделили мы ее по той самой простой причине, что не делится она, Россия. И мы не делимся. И у каждого своя правда. Да ладно, чего я тут перед тобой?
Оля:
– Кааанешшно! Чего со мной? Ночью по пьянке трахнуть – это сколько угодно. А слово по-человечьи, так чего со мной. Господа брезговают. Ну и пажжжжалста, могу и уйти...
Понт:
– Не надо! Пожалуйста, не надо. Мне сейчас никак одному, я вот сейчас. Ты извини, ты не думай, я хорошо о тебе. Я вот... это... ну... вот, возьми деньги.
Оля:
– Ты чо, мужик?! Думаешь, я совсем уже? Да пошел бы ты!
Понт:
– Да нет же! Нет! Я хотел попросить принести водки. Наверное, иногда это просто необходимо, – выпить водки. Давайте, Оля, выпьем водки. Вдвоем. Просто выпьем и помолчим. Давайте? Я даже сам сбегаю. Только Вы подождите меня.
Оля:
– Чо, боишься, что скраду бутылку?
Понт:
– Да не боюсь я за бутылку. И за деньги не боюсь. Я... Я один боюсь остаться. Я так долго был один.
Гаснет свет. Когда зажигается – та же комната. Только опустела. Стеллаж пуст, несколько книжечек. Кровати нет. На полу – растерзанный матрас. Вместо стола – ящик. Сидит на матрасе Понт. Ободранный, грязный, трясущийся. На полу – пустые бутылки, шприцы. Окно разбито. В двери без стука входит участковый.
Участковый:
– Ну, может, расскажите, гражданин хороший, как получилось, что вчера вечером у Вас из окна гражданочка сиганула, а?
Понт:
– Я не хочу с тобой разговаривать. Уйди. Ты не имеешь права.
Участковый:
– Это я-то не имею?! А ну, вставай, пойдем!
В дверь входит медсестра.
Медсестра:
– Что здесь происходит? В чем дело? Товарищ милиционер, что Вы делаете? Куда Вы его тащите? Я буду звонить в милицию, если Вы не прекратите!
Участковый:
– А это что еще за явление?
Медсестра:
– Я – медсестра. Я делаю ему уколы. Обезболивающие. Вы меня понимаете?
Участковый:
– Нннне совсем.
Понт:
– Да не стесняйтесь вы, сестричка. Ничего. Пускай этот гад подавится – умираю я, мент. Понял? У-ми-ра-ю. И нет во мне страха. А у тебя – власти надо мной нет. Все – кончилась, мент, твоя власть.
Медсестра:
– Я все знаю, товарищ милиционер. Я уже следователю все объяснила. Эта женщина, которая выбросилась из окна, она жила с ним три месяца. Любила его по-своему очень. Только она пила сильно. Она совсем была больная. И он стал пить. А у него боли. И ему бесплатные уколы. И она ему делала уколы, а потом стала делать и себе – это же наркотик. А ему стало не хватать. И он терпел. А она мучилась. Пришла накануне ко мне и говорит: сестра, помогите. Дайте еще укол. А как я могу? У нас учет. Строго. Она в слезы. Говорит, что ей очень стыдно, все рассказала, что ворует уколы, и что он все знает и терпит. А ей так стыдно. И, говорит она, что раз на даете мне уколы, я больше так не могу его и себя мучать. И вот видите – пришла домой, ну и...
Участковый:
– А я не знал, что ты вправду больной. Я думал, что ты из голубых. Привел к себе мужика за наследство. Думал, бардак здесь разводите. Совсем я сапог стал. Ты прости, мужик. Извиняй. (Сняв фуражку, уходит).
Медсестра:
– Ничего, ничего. Ты плачь, плачь. Слезы – они тяжелые. Надо плакать, а то слезы на душу давят. Душе тяжесть. Плачь, плачь. Мы сейчас укольчик. Вот так. Вот таак. Ну и хорошо. Все хорошо. Лежи, милый. Ты не стесняйся, что плачешь, что грязно у тебя. Не стесняйся. Нельзя самого себя стесняться. Каждый есть то, что есть. Ты не мучайся. Господь он все на место поставит. Всех примет. Не печалуйся так. Спи.
Понт:
– Мне так легче. Ты посиди со мной, сестричка.
Медсестра:
– Да как я могу? У меня знаешь, сколько больных? И все ждут. Извини, милый. Побегу я. Во, а к тебе кто-то идет, гость никак. Вот, посиди, немного, милый. А я побегу.
Входит Кузьмич. Медсестра убегает.
Кузьмич:
– Ну, здрав будь, Понт. Тьфу ты, прощевай Пантелеймон Евстафьевич, приучил нас Колюня твой на рынке...
Понт:
– Да ладно, Иван Кузьмич. Зови Понтом, мне даже нравится.
Кузьмич:
– Правда? Ну и славно, а то я, признаться, привык уже, сподручнее.
Понт:
– А что, ничего про Колюню не слыхать?
Кузьмич:
– На нет, совсем ничего. Как пришел невесть откуда, так три месяца назад и сгинул невесть куда. Да правильно ты его выгнал. Чего переживать? Он же – наемник. Чего у него могло за душой остаться?
Понт:
– Душа.
Кузьмич:
– Чего, чего?
Понт:
– Душа, Кузьмич, у него за душой осталась. Пускай искалеченная, пускай больная, а все-таки – душа. Да и у кого она сейчас здоровая?
Кузьмич:
– Да ладно, Понт. Ты, главное, не волновайся. Тебе силы беречь надо...
Понт:
– А для чего, Кузьмич? Помирать – дело такое, что сил не требует.
Кузьмич:
– Да чего ты все: помирать, помирать. Да если на то пошло, то сотря как помирать. Если достойно, то очень даже много сил требуется. А ну-ка, давай, вставай, лежебока, давай, давай, потихоньку, нам спешить некуда. Давай порядок наведем, что ж посреди свинарника помирать собрался? Давай, прибирай, как можешь, а я ванну приготовлю, я вот тут бельишко кое какое принес, рубашечку, брюки. Мы же с тобой одного размера. Ну вот и давай, как можешь, а я потом помогу остальное убрать. Помираю. Это, брат ты мой, тоже по-человечески надо делать...
Все чисто. Понт сидит у стены, на матрасе, чисто одетый. На полу, на газетке, Кузьмич. Перед ним и Понтом, на ящике, нехитрая закуска.
Кузьмич:
– Ну, Понт, давай по такому случаю выпьем сто грамм фронтовых. (Достает фляжку). – Много не будет, не обессудь, но после баньки еще Петр Великий завещал: "штаны пропей, а выпей". И не нам традиции дедовы нарушать. Мы их вон сколько порушили. И что имеем? Ох, беда, беда. Ну, давай, Понт.
Понт:
– Спасибо тебе, Кузьмич. Мне, конечно, от этой водки не полегчает, мне уколы хорошо помогают. Только у меня от них, от уколов, видения всякие и сны наяву. Но это все ничего. Спасибо, Кузьмич, напомнил, что умирать надо достойно. И не только тогда, когда на миру умираешь. Смерть – дело благородное, это же окончание жизни. Живи долго, Кузьмич, это хорошо, когда долго, даже если и трудно.
Кузьмич:
– Будет тебе, Понт... (Машет рукой, смахивает слезу). – Со свиданьецем!
Выпили. Сидят молча. Понт ложится.
Понт:
– Ты иди, Кузьмич. Иди. Мне отдохнуть надо. На меня укол действует. Иди, спасибо. Я полежу так немножко. Мне хорошо стало. Чисто. Спасибо, Кузьмич.
Кузьмич:
– Брось ты. Чего там. Я пойду тогда? Ты, Понт, не сомневайся, я забегу вечером. Лады?
Понт:
– Конечно, лады, Кузьмич.
Кузьмич уходит. Понт лежит, накрывается с головой. Входит Колюня.
Колюня:
– Здорово, Понт. Я знаю, ты меня простил. Вот я и пришел. Не выгонишь?
Понт:
– Конечно, нет, Колюня. А это ты мне снишься или взаправду? Как я могу тебя простить? Ты меня прости за то, что я судить тебя выдумал.
Колюня:
– Да ладно, Понт. Глупости все это.
Понт:
– А я знал, что ты вернешься. Знал. Вот, видишь? Даже завещание цело. Ты смотри, смотри, я его под подушкой держу, когда помру. Оно там будет.
Колюня:
– Это ты все про наследство, Понт? Глупости все это. У нас на этой земле одно наследство остается после нас – мы сами. Мы сами и есть наследство. Жизни наши, они же не без следа проходят. И нам стыдиться этих жизней нечего, даже если они и калечные, все одно – наши. Кто же виноват, что получше другим досталось? Нельзя же всем только радоваться. Кому-то и помучаться маленько надо.
Понт:
– А надо ли, Колюня?
Колюня:
– Ну, это мы только там узнаем.
Понт:
– Там, Колюня, это там, да? Совсем там?
Колюня:
– Чего это мы, дед, начали за здравие, а кончаем за упокой? Я же не один пришел. Я привел с собой собаченцию замечательную. Чистокровная дворняга, вся в репьях. И где только она их посреди асфальта понацепляла. Вот так, Понт. Ты понял? Мы не помирать будем. Мы жить будем. И никак иначе, Понт. И никаких возражений. И жить мы будем до тех пор, пока не умрем. Вот так. Но до тех пор мы будем жить. Ты понял, Понт? Жить будем, а не умирать.
Понт:
– Я понял, понял, Колюня. Конечно же, мы будем жить. А ты знаешь, у меня горе. Оля умерла. Мне ее так жалко, она такая несчастная...
Входит Оля.
Оля:
– Ты чего это, Понт? Я вот тебя встретила. Разве это не счастье? Пусть немножко, а полюбила. И не умерла я, Понт.
Понт:
– Как же, Оля... А окно?
Оля:
– Глупости все это, пустое. Это я так... полетала немножко. Это совсем даже не страшно, оказывается...
Понт:
– Колюня, а ты тоже...
Колюня:
– Чего тоже? Брось ты, Понт, тебе же сказали: глупости все это. Не бери в голову.
Понт:
– Дай руку, Колюня. И ты, Оля, дай руку. Я понял, это вы за мной пришли. Я готов.
Оля:
– Да не за тобой мы пришли, любимый. Я к тебе пришла. Навсегда. И Колюня тоже. К тебе.
Понт:
– Я понял, понял. Спасибо, не надо ничего объяснять.
Колюня:
– Ты ничего, Понт, ничего. Ты спи. Мы с тобой.
Оля:
– Спи, Понт. Все будет хорошо. Спи. Мы с тобой.
Все.
