Текст книги "Сувенир от фрау Моники и побег за любовью"

Автор книги: Виктор Лысых

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Ну, а Моника была в сарафанчике с голыми плечами и в трико, которое при наклоне так рельефно всё выделяло, что и глаз не отвести. А ещё при наклонах, за оттопыривающимся сарафаном были видны её груди – округлые, белые, да и по размеру самое то… Были и прикосновения при передаче талончиков и взгляды, смешки. В общем, для поднятия тонуса картинок было предостаточно.

Подыгрывали этому и сами женщины: смеялись, игриво выгибались. Так что воздух вокруг, насыщенный эмоциями и разными ощущениями проникал в душу и ещё кое-куда, возбуждал ребят и приятно щекотал нервы, распаляя фантазии.

Следует сказать, что отношение к сексу и ко всему, что с этим связано, в Германии было на много проще, нежели в тогдашнем Советском Союзе, где, как известно «секса не было по определению». А вот у немцев он был, и они этого не скрывали, а то и демонстрировали, с чем пришлось столкнуться и Змеенко.

Так однажды Иван попал на вечер дружбы военнослужащих батальона с работниками птицефабрики. Сначала поиграли в футбол, а затем встреча за столом с пивом и всякими вкусностями, были и танцы. Но, напрыгавшись, Иван вышел на воздух, стоял у столовой, где всё и происходило. И вот подходят к нему парень и две девушки, весело переговариваются, смеются, шутят, да и по-русски довольно сносно говорят, особенно парень. Стали расспрашивать его о том, о сём, а затем парень и говорит:

– Хочешь её? – и показывает на одну из девиц. А та смотрит на Ивана и смеётся.

– Давай, бери, не бойся! Она не против! – И парень подталкивает девушку к Ивану.

Разумеется, он её хочет, но виду не показывает, лишь усмехается, а про себя думает, а вдруг это провокация, пришьют потом изнасилование? И подобное здесь случалось, и об этом постоянно говорили на политзанятиях. Сначала вроде как по согласию, а потом обращение в полицию.

Однако чаще всего такие случаи до суда не доходили, тем более, если и в самом деле было не понять, как в действительности всё произошло. Но погоревшего на этом служивого быстренько спроваживали в Россию. А там уже и решали куда направить – в дисбат или дослуживать, где-нибудь на Чукотке.

Случалось, что и вензаболеваниями награждали и, возможно, что и намерено, ну и провоцировали, как сейчас Ивана, а на подобное он тоже нарывался. Однажды был Иван в Магдебурге на собрании комсомольского актива полка, а после напросился сходить в увольнение, посмотреть город.

И вот, едет он в трамвае, а впереди стоят парень и девушка. Трамвай дернулся и парень, отступив назад, вплотную подошёл к Ивану. И вдруг Иван почувствовал, как рука парня, вроде бы непроизвольно прошлась по ширинке, а затем вся пятерня ухватилась за его причинное место. От неожиданности Иван подпрыгнул и еле сдержался, чтобы не за материться, на что, скорее всего, и был расчёт парня, «невозмутимо и безучастно» смотревшего в окно трамвая.

Так что ругнись Иван или еще как-то вырази своё возмущение, все бы точно решили, что «руссиш зольдатен швайне (свинья)». И в самом деле, ну кто еще может так вести себя в общественном транспорте, кроме русского?! Стоял, стоял и вдруг выдал – взбрыкнулся, да ещё и с матом.

Иван обошел парочку и продвинулся вперёд, поближе к выходу. А парень с девушкой тоже передвинулись, вроде бы собираясь выходить. Девушка встала сзади Ивана, спиной к нему и, разговаривая с парнем, незаметно для всех, ущипнула Ивана за ягодицу, да с таким выкрутом, что он невольно ойкнул и резко обернулся. А парочка, продолжая беседовать и смеяться, удивлённо посмотрела на него, в смысле: «Ты чего ойкаешь, да еще и пялишься?!»

Иван прошёл к двери и еле дождался остановки, не зная, чего еще ждать от этих двоих. А они помахали ему в окно и укатили, смеясь.

И, вспомнив всё это, Иван и тормознулся тогда у столовой. Однако выпитое вино и пиво несколько сгладили его сомнения и подсознательное русское «авось пронесет» взяло верх над сдержанностью и страхами.

Иван взял девушку за руку и отошёл с ней за угол, где и прижал к стенке, а она только улыбалась, усмехалась, с интересом смотрела на него и ждала продолжения?

А Иван, раззадорившись, тискал её, целовал, трогал груди, полез и в трусы, а она с готовностью помогала – раздвинув ноги.

Но Иван снова притормозил, потому что, сказать по правде уже и не знал, что с ней дальше делать? Да и обстановка вокруг, по его понятию, не способствовала продолжению – фонарь неподалёку всё хорошо освещал, и заметил Иван – это только сейчас, оглянувшись по сторонам.

Но вот немку подобное не остановило. Почувствовав его нерешительность, она, улыбаясь, провела рукой по его изнемогающему и уже не помещающемуся в штанах члену, а затем просунула руку и за ремень.

Прикосновения, а затем и шевеление были так приятны, что уже никакие тормоза не могли остановить того, что последовало. Тело Ивана наполнилось непередаваемо приятным зудом, волна блаженства прошла по нему, и горячая струя излилась в руку девушки.

Иван почувствовал неприятную мокроту в штанах, и ему стало неловко. Он засуетился, девушка вынула руку из его штанов, покрутила её у него перед носом и, смеясь, что-то сказала на немецком, а затем и вытерла ладошку о край его кителя.

Иван тоже попытался засмеяться, но лишь криво улыбнулся, замялся и вот тут, из-за угла послышались шум, крики и, бросив немку, он и рванул назад, к столовой, где наши доблестные воины под вопли и мат таскали друг друга за грудки и пинали ногами.

Короче, выпитое горячительное ударило некоторым в голову, и началось выяснение отношений между «старослужащими и молодыми». Но офицеры быстренько подогнали машины, откинули задние борта и окриками, а то и тумаками, загнали всех под брезентовые тенты. Однако и дорогой некоторые не могли угомониться, а их уже успокаивали сержанты – кулаками по ребрам.

А на следующий день немцы привезли на КПП несколько фуражек и ремней, которые были забыты в помещении и потеряны во время драки.

Разбор произошедшего был основательным, зачинщики получили взыскания и были внесены в чёрные списки неблагонадёжных, которым до конца службы было противопоказано посещение, каких бы то ни было мероприятий с участием камрадов.

Ивана же спасло то, что он в это время, как сказал при разборке полётов «был в туалете» и ничего не видел. Подтвердили это и остальные, потому что никто действительно Ивана не видел. Но, возможно, что драка спасла его и от чего-то более неприятного, если предположить, что покладистость девушки была подставой.

Ну, а если не подстава, а просто интерес или желание «попробовать русского» и облагодетельствовать его? Тогда, получается, что он опять пролетел мимо женщины, хотя, на этот раз и не совсем – он узнал её руки. И хотя это было не совсем то, о чем он мечтает, но всё же новое и очень приятное.

Вот и возникает вопрос, так, где же та единственная и неповторимая, с которой у него и случится, наконец, самое интересное, что может быть в жизни молодого человека?

Буря мглою небо кроет… и горячая любовь

Обед с немками прошел непринуждённо и весело. Все, кто работал, расселись на большом брезенте. Немцы привезли в больших кастрюлях картошку, тушеную с мясом, а к ней были поданы капуста, помидоры, огурцы. Овощи были нарезаны по отдельности, но желающие могли их и смешать, кому как нравится, а еще и сдобрить – майонезом или сметаной.

Картошку на тарелки накладывали с верхом, а кому мало – добавляли, вкусным был и теплый ещё хлеб. Раздали и по бутылке пива. А на десерт были груши, яблоки и лимонад с печеньем.

На брезенте Иван сидел чуть наискосок напротив Моники, поглядывал на неё, ловил и её взгляды на себе. Добавило эмоций и пиво, и смотреть на мадам он уже стал по-другому, больше останавливая взгляд на груди и крутых бедрах, а потом и на ногах, которые она изредка медленно раздвигала, перемещаясь с одного боку на другой. И, похоже, что делала она это нарочно, чувствуя интерес к её телу и не только Ивана.

Но вот, поджав колени к груди, и раздвинув ноги, она продемонстрировала еще и свою промежность, где врезавшееся трико так рельефно обозначило детали, что и домысливать было не надо.

В общем, подкрепились служивые и не только пищей физической, но и эмоционально-возбуждающей, подглядывая за немками. При этом все говорили, смеялись и шутили, по делу и невпопад, но зато от души и без хитростей, да и насколько позволяло делать это владение немецким и русским языками.

Затем перекурили, отдохнули с пол часика, а кто хотел, ещё и прогулялся по рощице, ну и вернулись к работе.

Но вот после обеда погода начала меняться. Солнце стало горячим и мглистым, а затем и паркая духота прилегла к земле. А минут через двадцать северо-запад потемнел и туча от края и до края, наползая, медленно и неумолимо стала закрывать небо. И всё вокруг замерло и только лёгкий ветерок прохладными дуновениями нарушал это тревожное ожидание.

Всё чаще поглядывали на небо и работавшие на картофельном поле немки, да и солдаты, помогавшие им, тоже поднимали глаза вверх. А дождя им не хотелось, придётся всё здесь сворачивать и возвращаться в часть. Разок вырвались на волю помогать камрадам с уборкой – и то не повезло.

Заходящий дождь несколько увеличил и темп уборки, хотя подобное было не в правилах немцев – размеренность, вот главное кредо их рабочего темпа. И если посмотреть со стороны, как они трудятся, то это больше похоже на замедленное кино. Хотя, надо отдать им должное, сделанное раз – они не переделывают, всё выполняется аккуратно и качественно.

Но сегодня похоже, что руководство кооператива решило отступиться от правил и всю выкопанную картошку постараться убрать до дождя, вот и поднажали чуток.

Пошустрее стали нагибаться и женщины, с которыми работал Иван, соответственно и ему пришлось прибавить темп. Ну, а на небесах темно-синие тучи местами уже и почернели и первые молнии змейками скользнули по ним, а вслед за небесными миганиями отдаленно и загрохотало.

И вот уже окрепший ветерок прошел по верхушкам деревьев, прохладой дохнуло из рощицы, а затем и раскатисто прогрохотало в вышине, и первые капли дождя упали на землю.

Женщины прекратили собирать картошку, хотя её осталось с чуток, Иван подхватил два ведра и бегом отнес к прицепу. А когда вернулся, то на месте оставалась одна только Моника и, похоже, что поджидала его.

Он отдал ей талончики, что получил у прицепа, на миг их взгляды встретились, и он увидел в глазах Моники вопрос, а ещё и желание побыть вместе, что тоже чувствовалось в её взгляде. Да и не ушла она, как её напарница, а осталась и поджидала его.

А дождь зачастил, набирая силу, и народ стал разбегаться кто куда, но больше всего спешили к прицепу, где «руссиш зольдатен», натащив на кузов брезент, соорудили подобие палатки.

Иван же посмотрел на копну клевера, которая из возможных укрытий была ближе всего к ним. А стояла она у края зелёного поля, что было сразу за картофельным. Из середины копны торчала жердина и, похоже, что стог еще ждал своего завершения, подраставшим на поле клевером.

– Там можно спрятаться, – сказал Иван, указав на копну.

Немка вопросительно посмотрела на него, а затем по сторонам, увидела, что почти все лезут под брезент, еще раз с интересом глянула на Ивана и, усмехнувшись, побежала в сторону копны, а Иван за ней.

А у стога он обогнал фрау, нырнул под низ сложенного сена и начал энергично выдергивать, приминать и раздвигать ещё не слежавшийся, пахучий клевер. Тихонько повизгивая и смеясь, вслед за ним, в образовавшийся проход полезла и Моника.

Иван еще немного пошуровал вокруг себя, раздвигая и расталкивая сено и в образовавшейся пустоте, которая его стараниями углубилась аж до жердины, они с Моникой и устроились, прижались друг к другу и … затихли.

А гроза и дождь всё набирали силу, и постоянный грохот напрягал и слегка пугал Монику. Но вот для Ивана, происходящее снаружи, было за гранью его восприятия. Сейчас для него всё сосредоточилось в одном, в том, что он чувствовал, прижавшись к горячей и возбуждённой женщине. И эти ощущения, и осознание того, что может произойти дальше, наполняли его радостью и тревожным ожиданием.

Как известно Иван и раньше сближался с женщинами, но вот до финала дело так ни разу и не дошло. И, скорее, потому что он не был готов к подобному, возможно, что это чувствовали и женщины, находясь рядом с ним.

Не помогали в таких ситуациях и бесчисленные прокрутки в голове всей последовательности действий, потому что всякий раз реальность была несколько иной, чем та, на которую он рассчитывал. Мешали и переполнявшие его чувства и какая-то ненужная суета, а главное – боязнь последствий.

Памятными в этом плане были и проводы в армию, когда затянувшаяся возня с соседкой Тамарой, так и закончилась ничем. А всё потому, что и здесь не было с его стороны должной настойчивости.

Где-то на уровне подсознания он понимал, что случись подобное, да ещё и не дай Бог с последствиями в виде беременности, то это может связать его навсегда с девушкой, которая была ему приятна, мила и не более того. Возможно, что она и любит Ивана, только у него к ней, кроме интереса как к женщине, других чувств и не было.

И вот стечение обстоятельств снова свели его с женщиной, перед которой у него нет, и не может быть никаких обязательств, а значит и никаких тормозов и страхов. И это осознание, и готовность воспользоваться им и подвигло его на дальнейшие действия.

Перед лицом Ивана были её мокрые плечи и, чуть повернув голову, он прикоснулся к ним щекой. А потом ещё чуток повернулся, и уже губы его коснулись её плеча, и такая упоительная благостность наполнила организм, что глаза сами закрылись, а губы еще сильнее прижались к её солоноватому от пота телу, а затем, скользнув по нему, коснулись и шеи.

Моника пошевелилась, откинулась чуть назад и улеглась поудобнее, и теперь уже её груди были напротив его лица и он, как бы шутя, ткнулся носом в ложбинку между ними. Но Моника была спокойна, и только улыбка тронула её лицо. Иван сдвинул бретельку сарафанчика с её плеча, а затем и бретельку бюстгальтера – оголив одну грудь.

Моника вздохнула и быстро освободила от бретелек и другое плечо и две груди оказались перед лицом Ивана, и ему ничего не оставалось, как зарыться в них и вздрогнуть от избытка чувств, которые уже переполняли его.

Он шумно выдохнул, немного успокоился и просунул руку под резинку её трико и трусиков и стал гладить мягкие волосы внизу живота. А Моника, слегка отстранившись, посмотрела на него, и шепотом спросила:

– Первый раз?

Иван на мгновение замер, а затем, кивнув, прошептал:

– Да.

После этого она решительно расстегнула все пуговицы на сарафане и, приподнявшись, одним движением сняла с себя трико, вместе с розовыми трусиками и постелила под себя. А затем расстегнула на нем ремень и брюки и сунула руку… в самую его душу, потому что именно там она и была в этот момент. Тихо засмеялась, с любопытством заглянула ему в глаза и… душа его, возбуждённая и горячая, оказалась в женской руке.

Твердая, изнемогающая плоть его была извлечена наружу и уперлась в оголённое бедро Моники.

Иван сдвинул пониже мешавшие ему свои брюки и трусы, а немка, пошевелив не хилое его достоинство, легонько потянула на себя. Иван понял, поднялся, Моника передвинулась под Ивана и, раздвинув бедра и приподняв колени, вставила его торчащее естество в себя, а затем и прижала руками ягодицы.

И вот тут Иван и узнал, что женщина внутри скользкая и горячая. А вместе с грудью, прохладным и мокрым от пота животом, широкими белыми бедрами и раздвинутыми ногами она еще и безумно притягательна, приятна и до умопомрачения желанна – вся и везде. И это единственное живое существо на свете, соединившись с которым, испытываешь невероятные ощущения, какие только и возможно испытать в этой загадочной неопределённости, под названием жизнь.

Однако подобное Иван для себя определил позже. А сейчас, испытав от всего этого потрясающие чувства, он почти сразу же излил из себя всё, что было, и тотчас захотел это повторить и, не останавливаясь, продолжил. А затем проделывал это еще и еще, и так до полного изнеможения и забвения…

Время остановилось, они как ошалевшие занимались любовью без перерыва и передыха, хотя оба взмокли и уже скользили друг на друге. Мешало и сено: оно кололось, цеплялось, прилипало к телу, но всё равно не могло остановить их. Он целовал её везде, где только мог достать, обнимал, тискал и, казалось, что нет такой силы, что может прекратить это. Только однажды, после очередного извержения и наслаждения этим, Иван на секунду замер и тихо, лишь касаясь губами уха Моники, спросил:

– А это ничего, что я туда сливаю?

– Ничего, это не опасно, у меня там штучка такая, – сказала немка и, поводив пальцем по его спине, изобразила подобие спиральки.

Иван понял, и снова с натиском и чувством продолжил очередной подъём на вершину блаженства.

Но вот сильнейший удар и оглушительный треск на какое-то мгновение изменили всё вокруг. Внутри копны вдруг засветилось голубоватым, призрачным светом, а былинки вокруг, посветлев, задрожали и ток, как озноб, прошел по их соединённым телам, и неведомая сила вместе с копной приподняла их над землёй.

Эта невесомость длилась доли секунды, но Иван всем своим существом ощутил её. Почувствовала подобное и Моника, она взвизгнула и, захлебнувшись от страха и восторга, задрожала всем телом, испытав невероятное наслаждение и блаженство, о чём раньше даже и не представляла, что такое возможно.

Страх, восторг и ощущение в себе твёрдого и горячего тела, излившего в неё очередную, струю семени жизни, подняли её на самый верх наслаждения. А затем, после мига невесомости и восторга, сильнейший грохот над головой, потрясший копну, опустил парочку на землю и вернул в реальность.

Они замерли, слипшиеся их тела распались, а сознание, просветлев, пыталось понять, что же это было? Ясно, что подобное связано с грозой, только почему копна подпрыгнула, а всё осветилось и так резко запахло озоном? …

Однако дождь продолжал шуметь. Сильно прогрохотало и ещё пару раз, но вроде как чуток сбоку. А ещё Иван почувствовал рядом какое-то тепло, протянул руку и дотронулся до жердины, вокруг которой был сложен стог, и отдернул ладонь – дерево была горячее, точно это и не древесина, а разогретое железо.

Иван сел, соображая, но, так и не определившись с ответом, стал натягивать свои военные брючата и трусы, искрутившиеся на ногах невероятным образом, а заодно и вынимая из них сено, норовившее попасть в штанины.

А Моника вытащила из-под себя трико, достала из них трусики, вытерлась ими и сунула трусики в карман сарафана, а трико надела.

Когда Иван одевался, то из кармана его брюк выпала шариковая ручка, сделанная из автоматной гильзы с пулей. Отполированная пастой для чистки меди, самодельная ручка сияла как золотая. Такую ручку и подержать в руках было приятно, не говоря о том, что ею можно еще и писать. Иван поднял ручку и подал Монике:

– Это тебе, возьми сувенир на память.

Она взяла, с интересом покрутила блестящую штучку и, сообразив, что это, засмеялась:

– О, ручка, писать! Красивая, спасибо, и сыну понравится, – сказала она.

– А я думал, что ты фроляйн, ты так молодо выглядишь.

– Моему сыну уже три годика, – сказала Моника, посмотрела на Ивана и добавила, -так получилось, что рано замуж вышла, практически после школы.

Она примолкла, покрутила ручку:

– А у меня нет для тебя сувенира.

Иван показал на карман сарафана. Моника удивилась, сунула туда руку и достала трусики:

– Это не есть сувенир, это женская вещь, – и засмеялась.

– А для меня будет самый лучший сувенир.

– Ты так думаешь и хочешь это!? – спросила она с сомнением.

– Да, хочу и очень, как говорится, подарок на долгую память, если тебе не жалко с ними расставаться.

– Нет, не жалко, возьми, – и она, смеясь, отдала трусики Ивану.

Они были влажными, Иван подержал их, поднес к лицу и ощутил запах свежих огурцов и терпковатый пот Моники, а ещё что-то неуловимо женское, приятное и возбуждающее исходило от них. И тотчас всё снова в нём зашевелилось и желание вернулось. Но Иван сунул подарок в карман, затем, развернувшись, полез посмотреть, что делается снаружи.

Выглянул. Дождь еще шел, но уже не сильный, да и небо посветлело, уходила и гроза, лишь изредка громыхая в отдалении. Глянул на часы, прошёл почти час, как они здесь.

Протиснулась к выходу и Моника, осмотрелась, подождала немного и вылезла наружу. А перед этим, приложив палец к губам, тихо сказала:

– Сиди здесь, потом выйдешь.

Затем отряхнулась, осмотрела себя, поправила и одёрнула сарафан и под прикрытием копны быстро прошла к рощице, что начиналась за краем поля. Здесь зашла за дерево и, сняв трико, присела, мелькнув белым телом.

Через несколько секунд встала, и еще немного углубившись между деревьев, повернула вправо и прошла уже между деревьями в сторону прицепа, где, как Иван понял, и вышла из лесочка. Но этого он уже не мог видеть – та сторона закрывалась копной.

Проверив еще раз, не потеряли ли они здесь что-нибудь, Иван быстренько заделал место их лёжки и проход под копной и тоже покинул эту счастливую для него обитель, однако не сразу. Сначала, маскируясь, пролез по краю копны и уже с другого её боку и выкатился, отряхнулся и пошел к прицепу, только, с другой стороны. И вот тут он и узнал, а потом и увидел, что сделала гроза с их убежищем.

Верхушка копны была взлохмачена, а часть сена разбросана, а кое-где клевер и подгорел. Но самое интересное, что от жердины, торчавшей в центре, остались одни ошмётки, она была разорвана в клочья, которые и валялись вокруг стога.

Как рассказали те, кто видел, что же здесь случилось – голубой огненный шар с футбольный мяч опустился откуда-то сверху, завис над жердиной, а затем вытянулся, коснулся её и взорвался, превратив древесину в потемневшую щепу. Но часть голубого вещества, точно змея, вошла в остаток жердины и медленно исчезла, уйдя внутрь.

«Значит это она и раскалила древесину, и копну подняла вместе с нами», – подумал Иван, но говорить не стал. Ведь тогда надо было признаться, что он был в стоге и видел, как копна от удара подпрыгнула, засветилась внутри, а жердина нагрелась. А ещё и ток прошел по ним. Но он промолчал и на этом все выяснения с шаровой молнией закончились. Хотя, после всего этого Иван стал замечать за собой некоторые странности…

Ну, а когда дождь совсем прекратился, и выглянуло солнышко, а вода с поля ушла в песчаную почву, не оставив практически и следа, руководство кооператива решило оставшуюся картошку всё же собрать, чем женщины с ребятами и занялись.

Иван с Моникой, работая рядом, почти не разговаривали, но её присутствие он ощущал всем своим существом, даже казалось, что он чувствует и её дыхание. А те взгляды, что ловил на себе, были как прикосновения и точно гладили его.

Он прокручивал до бесконечности то, что еще несколько минут назад было реальностью. И в этом просмотре на Монике не было ни сарафана, ни трико – он видел ее нагую, такой, какой она была там: белые груди с коричневыми сосками смотрят в разные стороны, а треугольник темных волос внизу живота притягивает, как магнит.

А еще перед ним было лицо Моники, с закрытыми глазами, на котором отражались чувства, идущие изнутри и которые временами заставляли её вздрагивать, всхлипывать, а то и раскрытым ртом судорожно ловить воздух.

Помнил он и прикосновения её губ на своей груди и шее, и были они невероятно приятны. Всё это проходило перед Иваном, и было оно уже частью и его самого. А работа с ведрами, картошкой и суета вокруг – никак не мешали этим воспоминаниям.

Но вот грядки с вырытой картошкой закончились, женщины подобрали последние клубни и собрались стайкой на краю поля. К ним подтянулись и ребята, и стали прощаться: немки улыбались, смеялись и благодарили их за помощь.

Иван на секунду задержал ладошку Моники в своей руке, и теплая волна прошла по его телу. Но немка легонько освободилась и направила его руку в сторону своей напарницы.

Ребятам дали на дорогу бумажные пакеты, в которых было по паре пирожков и бутылочка лимонада. А перед тем, как сесть в машину, Иван отыскал взглядом Монику и слегка махнул рукой, а она чуть приметно кивнула, и улыбка осветила её лицо.

Господи, как же она была хороша и желанна, и как не хотелось уезжать…

Твоя морда только «мууу…» любить

После встречи с Моникой жизнь Ивана разделилась на две части – до и после. И надо сказать, что «после» она стала намного приятнее. Воспоминания, а они были практически постоянны, помогали Ивану в службе, и стала она для него не так и обременительна. А то, что раньше раздражало и тяготило, было менее ощутимым и находилось как бы в стороне. Основными же в его жизни были воспоминания и те ощущения, что он пережил тогда и бережно хранил в себе до мельчайших деталей.

А ещё, он знал и чувствовал, что там, за деревьями и полем, в одном из домов, что уютно расположились у зелёного взгорка, живет женщина, которая дорога ему. Она дала возможность испытать и познать то, что было ему неведомо и теперь вряд ли он когда-нибудь забудет это.

«Но и ей было хорошо со мной, и она этого не скрывала», – думал Иван с теплом, вспоминая Монику.

А по возвращению из кооператива, Иван не выдержал и рассказал Хамзе, что там с ним приключилось. Но вот передать свои чувства и ощущения той встречи не смог, да и не хотел. Лишь подробно и по порядку пересказал о произошедшем, да и то, как бы отстранено от себя и своих ощущений, а местами и с юмором.

Почувствовал он и то, что Хамза, вроде бы и не очень верит в его рассказ, решив, что его разыгрывают, и отчасти был прав, потому что Иван, собственно и рассказывал так, чтобы в любой момент можно было сказать, что он пошутил. А всё потому, что в армии постоянно разыгрывают друг друга различными байками, а убедившись, что шутка прокатила и в неё поверили, тогда ещё и посмеются.

Бывало и такое, что с утра, запустив какую-нибудь фигню, типа очередной поездки в гости к немцам, через пару часов, запустивший «парашу», а так её называли солдатики, мог услышать её же, но уже обросшую такими подробностями и деталями, что и сам начинал верить в сказанное, в смысле, а почему бы и нет, может он просто угадал?

Вот и Хамза, усомнившись, стал расспрашивать, уточнять, а Иван отвечал уже более детально: вспомнил и то, как мадам снимала с него ремень и брюки, и как они скользили друг на друге, как мешал сухой клевер и грохнула молния в стог и засветилось всё внутри, а дерево стало горячим:

– Я за него схватился, так, прямо ладони прижгло, кол как бы изнутри прогрелся. Представляешь, дерево в миг разогрелось, точно железо. – Иван сказал это и сам задумался, а затем и добавил. – Значит энергия эта, что в стог угодила, всё-таки какая-то странная была.

Но вот про свой сувенир драгоценный –трусики, Иван говорить не стал, сказал лишь, что попросил подарить их, но фрау ответила, что «это не есть сувенир, а женская вещь», – сказал он это с акцентом немки и рассмеялся.

А не похвалился, потому, что знал, Хамза тут же попросит показать их, и перевести всё в шутку, уже не получится. Да может и не стерпеть и кому-нибудь разболтать, а через время, об этом будет знать вся рота. Хотя желание показать, да ещё и дать понюхать – просто распирало Ивана, но благоразумие всё-таки взяло верх над эмоциями, и он промолчал.

Но вот свою розовую драгоценность, при первом же походе в парк боевых машин, Иван спрятал в танке, запихнув в один из карманчиков в подсумке для гранат – самое надёжное место, по его разумению. А затем, при всяком удобном случае доставал этот сувенир, вертел, разглядывал, находил следы их страсти и вновь прокручивал всё в голове.

А ещё воспоминания дополнялись и ощущениями, переживаниями, что были тогда, и он медленно двигался по ним, вспоминая детали и рассматривая их со всех сторон, стараясь ничего не пропустить.

Но воспоминания не давали возможности в полной мере хотя бы как-то приблизиться к Монике и через время Иван не выдержал и попросился в увольнение. Желание хотя бы пройтись по деревне, где она жила было столь велико, что он не мог больше терпеть. Но была еще и надежда, а вдруг повезет и он увидит Монику.

На выходные военнослужащие могли пойти погулять, однако этим мало кто пользовался. А причина была та, что в воскресенье у немцев практически всё закрыто, работает лишь дежурный магазин, да небольшие киоски у автостанции и на вокзале, и это в городке. А в деревне, где жила Моника, открыт только гаштет – ресторанчик.

Вот поэтому в увольнение отпрашивались лишь первогодки – им еще интересно: походить, поглазеть, да ещё и те, кто побывал в отпуске, и привез из дома на продажу часы или портативный приёмник. Эти вещи камрады охотно покупали у солдат, а затем, говорят, что и перепродавали даже западным немцам.

Ну, а наши ребята на вырученные деньги закупали гедеэровское барахло, в основном: джинсы, кроссовки, рубашки и плащи с нашивками на рукавах, жвачку, наклейки и другую мелочёвку.

Через всё это прошёл и Змеенко, но вот сейчас попросился в увольнение в надежде увидеть Монику, хотя бы издали и краешком глаза.

Собирались они идти вдвоём с Хамзой, но в последний момент к ним прицепился еще и Безруков, который хотел продать часы, привезенные ему земляком, побывавшим в отпуске. Безрука, а так в роте все звали этого слегка заторможенного парня, они брать не хотели, но старшина навязал, сказал, что одного его не отпустит.

Часы у Безрука были позолоченные, с браслетом, а главное – показывали число и день недели, что ценилось у немцев. Сохранилась и коробочка от часов, в порядке был и паспорт, так что проблем с продажей не должно было возникнуть.

И первое, куда направилась троица, придя в деревню, был ресторанчик, где они и устроили маленький аукцион. Больше других предложил пожилой немец. Он сказал, что ему часы нужны для подарка внуку на день рождения. Хотя другие немцы начали посмеиваться над ним, предположив, что купил он их всё же для перепродажи. А внуку, скорее всего, подарит немецкую штамповку, потому что дедушка прижимистый.

Ну а нашим ребятам, было уже всё равно, что будет с этими часами, они их продали и пошли по деревне: смотрели по сторонам, заглядывали и во дворы. У одного из домов на лавочке сидели две девицы, похоже старшеклассницы.

Солдатики галантно поздоровались и пригласили девушек погулять, но те начали смеяться. И тут Безрук ляпнул по-немецки, что желает заняться с ними любовью. Эту фразу знает каждый солдат. Но, если ты едешь на машине и выкрикнешь подобное встретившейся фроляйн, то это одно – сказал и проехал, дурацкая шутка, не более. А здесь такое предложение было уж совсем ни к чему.