Текст книги "Великий Рузвельт"

Автор книги: Виктор Мальков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

Рузвельт: «Социальная справедливость, уже не являясь отдаленным идеалом, стала нашей ясной целью»

Итак, реформы «нового курса» не акт милосердия, не дань христианской добродетели, а прямой результат борьбы рабочих и предпринимателей, профсоюзов и корпораций, низов и верхов {23}. Говоря о генезисе реформы рабочего законодательства «нового курса», очень важно учитывать и внешний фактор, прежде всего прямое и косвенное воздействие формально провозглашенных прав трудящихся в СССР. В 30-е годы там были осуществлены и многие реальные дела – ликвидирована безработица, обеспечено было последовательное осуществление широких социальных программ в области здравоохранения, просвещения, жилищного строительства, охраны труда, детства и материнства и т. д. Рабочее движение США развивалось не в безвоздушном пространстве, к тому же в кратчайшие сроки рабочие Америки отучились видеть в своей стране некий парадиз для людей труда. Их критика касалась прежде всего либерального реформизма в той неспешной, лениво тягучей форме, в которой он предстал после атакующих порывов «Ста дней», растворившись в разговорах и дискуссиях.

Претензии рабочих были справедливы. Начать хотя бы с многочисленных недомолвок и изъянов рабочих статей Закона о восстановлении промышленности, принятого в июне 1933 г., которые были на руку предпринимателям и корпорациям, охотно использовавшим их в своих собственных интересах. Под нажимом крупного бизнеса генерал Хью Джонсон, глава Администрации восстановления, первое время вообще старался не замечать этих статей {24}. В довершение всего Рузвельт нанес весьма ощутимый удар по правам профсоюзов, защищавших систему «закрытого цеха», утвердив в августе 1933 г. «кодекс автомобильной промышленности» с так называемой оговоркой о заслугах. Правительство тем самым санкционировало любые действия предпринимателей в этой отрасли, которые в вопросах найма и увольнения рабочих могли отныне поступать, как им заблагорассудится, исходя из «индивидуальных заслуг» рабочего и не считаясь с тем, состоял ли он членом тред-юниона или нет.

Для большинства тред-юнионистов яростное сопротивление капитала попыткам рабочих воспользоваться правом на организацию, декларированным пунктом 7-а, а также позиция стороннего наблюдателя, занятая Вашингтоном, были неприятным сюрпризом {25}. Тех, кто стремился видеть в рабочих статьях НИРА свидетельство особого расположения правительства к профсоюзам, могла бы насторожить брошенная президентом в 1934 г. фраза о его глубоком безразличии к тому, что предпочтут рабочие, если пожелают воспользоваться пунктом 7-а, – профсоюз или Королевское географическое общество? {26} Небрежение, обструкционизм – такими словами характеризует подход Рузвельта к требованию рабочих предоставить им законное право на коллективную защиту от произвола предпринимателей известный американский историк Д. Броуди {27}. Однако первое время даже публичное заявление главы Администрации восстановления генерала Джонсона, объявившего о нейтралитете правительства в конфликте между профсоюзами и монополиями {28}, истолковывалось как самовольная выходка недружественного к профсоюзам бюрократа.

Заинтересованность рабочих в утверждении своего права на организацию в профсоюзы была столь велика, что вопиющие дефекты НИРА, колебания и уклончивость Белого дома в этом вопросе удивительным образом какое-то время оставались как бы не замеченными ими. Промышленные центры оказались охвачены волной энтузиазма. Самым популярным был лозунг: «Президент (Рузвельт) хочет, чтобы ты вступил в профсоюз!» Немногие тогда знали, что президент вовсе этого не хотел. В момент окончательного редактирования законопроекта о восстановлении промышленности в мае 1933 г. судьба рабочих статей билля могла оказаться плачевной, если бы сенатор Вагнер, сознававший решимость профсоюзов бросить на чашу весов все свое влияние, не потребовал в ультимативной форме от представителей Национальной ассоциации промышленников отказаться от обструкции и тем самым вынудил президента занять позицию нейтралитета {29}.

Еще летом 1933 г., используя частные каналы, глава Администрации восстановления Хью Джонсон заверил предпринимателей, что НИРА не может «применяться в качестве инструмента защиты интересов профсоюзов» {30}. В марте 1934 г. уже сам президент США, выступив заодно с автомобильными магнатами, сорвал намечавшуюся всеобщую стачку рабочих автомобильной промышленности в защиту права на организацию в профсоюз и, отвергнув слабые поползновения АФТ достичь компромисса в выработке «автомобильного кодекса», буквально навязал рабочим условия, устраивающие монополии {31} и лишь незначительно улучшившие положение «синих воротничков».

Видный американский исследователь истории рабочего движения в США в 30-е годы Сидней Файн приходит к следующему выводу: «История с принятием кодекса автомобильной промышленности, несмотря на все разговоры о партнерстве правительства, промышленников и рабочих в осуществлении НИРА, рельефно выявила тот факт, что организованное рабочее движение там, где оно не имело достаточных сил бросить вызов союзам предпринимателей, было в лучшем случае партнером с ограниченными правами. С того момента, когда был составлен набросок кодекса автомобильной промышленности и до истечения срока его действия, президент Рузвельт в ходе любого конфликта, возникающего между рабочими и администрацией предприятий, становился на сторону предпринимателей. Поступая таким образом, он раскрыл, возможно в преувеличенном виде, кое-что существенное в природе Национальной администрации восстановления и так называемого первого «нового курса» {32}.

По большей части Рузвельт избегал брать на себя инициативу в продвижении дела социальной реформы или в осуществлении мер политического характера, расчищавших путь к прорыву в трудовом законодательстве. Выжидание и лавирование – более характерные для него тактические методы. Во многих случаях (в особенности в период после 1938 г.), натолкнувшись на сопротивление, он предпочитал отступление открытой конфронтации с оппозицией, давая сигнал к такому отступлению, казалось бы, вопреки всему, в том числе и собственной репутации президента-реформатора {33}. Одни словесные доводы советников и политических сторонников не могли заставить президента изменить своей линии балансирования между правым и левым флангами своей партии, свойственной ему настороженности в отношении перспективных идей в области социальных преобразований (как много в них от социализма?), гражданских прав и т. д. {34}.

Итак, победы рабочих приходили не сами собой и не по воле доброхотов из высоких правительственных сфер. Другими словами, ни один либеральный закон не обретал реальной силы без движения снизу в его поддержку. И наоборот, ослабление этого движения в результате упования на автоматизм перемен в связи с появлением «друзей» рабочих в Белом доме и конгрессе, с притуплением политической активности рабочих резко снижало шансы на успех прогрессивного законодательства, тормозило принятие назревших реформ или вообще снимало их с повестки дня. Для понимания многих сторон и особенностей рабочей политики Рузвельта исключительно важное значение имеет рассмотрение деятельности его администрации в области помощи безработным, в решении проблем занятости, использования природных и трудовых ресурсов.

Проблема безработицы была главной и наиболее острой, не терпящей отлагательства. Уже в 1930 и 1931 гг. рабочее движение с редким единодушием выступало в защиту выдвинутого его левым крылом требования организации широкой системы общественных работ для безработных. Оставаясь уклончивым в определении конкретных мер в случае прихода к власти, Рузвельт тем не менее в ходе кампании 1932 г. обещал вплотную заняться этим вопросом. Он увязывал его с задачами внедрения принципов регулирования хозяйственной жизни, рационального использования и консервации природных ресурсов, а также со строительством под эгидой государства и за государственный счет крупных объектов общественного назначения – электростанций, дорожных и водозащитных сооружений и т. д. {35}.

Первый шаг в этом направлении Рузвельт сделал в апреле 1933 г., создав Гражданский корпус консервации природных ресурсов (СКК), представлявший собой сравнительно широкую сеть трудовых лагерей для безработной молодежи. В соответствии с Законом о восстановлении национальной промышленности была создана Администрация общественных работ (ПВА) во главе с министром внутренних дел Г. Икесом. Располагая значительными финансовыми средствами, она развернула работу на сравнительно немногочисленных крупных объектах, главным образом в сфере дорожного, военного и гидроэнергетического строительства. Ни СКК, ни ПВА, конечно, не решили проблемы, но в системе традиционных представлений американцев об экономической системе своей страны как о царстве частного предпринимательства была пробита основательная брешь.

Характерно, что в начале своего президентства Рузвельт вопреки заявленным намерениям держался заметно в стороне от активного участия в обсуждении проблемы занятости, вызывая тревожные размышления у всех, кто возлагал надежды на решительные действия новой администрации в этой сфере {36}. Лишь в ноябре 1933 г. была создана Администрация гражданских работ (СВА), изобретение Г. Гопкинса и одно из самых популярных, хотя и недолговечных, детищ «нового курса». Цель, которая ставилась перед этой организацией, состояла в том, чтобы в преддверии голодной зимы 1933/34 г. обеспечить в кратчайший срок временной работой за счет казны до 4 млн безработных и таким образом фактически больше чем на треть сократить армию безработных за счет привлечения их к производительному труду на объектах общегосударственного значения. Вопреки ожиданиям президент и конгресс без проволочек согласились с проектом Гопкинса. Объясняя эту беспрецедентную уступчивость, Гопкинс говорил в 1937 г.: «Многие ведущие лидеры делового мира в преддверии зимы 1933/34 г. примчались в Вашингтон и слезно молили выделить дополнительные ассигнования с целью занять миллионы безработных и тем самым поддержать существование голодных людей» {37}.

Ища спасения от голодных бунтов и взрывов массового недовольства, власти положили начало поистине уникальному в условиях США социальному эксперименту: в общей сложности было введено в действие примерно 400 тыс. объектов {38}.Вместе они составили гигантский государственный сектор экономики, приоткрытый клапан для сброса давления в паровом котле, буквально готовом взорваться. «Социализм», родившийся в мгновение ока, играл роль прокладки между низами и верхами, создавая, как казалось многим, некий прообраз функционирующей смешанной экономики. На местах СВА поощряла создание кооперативных предприятий самого различного профиля, функционирующих (и весьма успешно) на началах рабочего самоуправления. В короткий период удалось трудоустроить и обеспечить пропитанием миллионы безработных, людей самых разных профессий – от лесорубов до писателей и художников. Их заработки поначалу были не ниже тех, которые получали работающие на частных предприятиях, что и послужило поводом для злобных наскоков представителей предпринимательских кругов на СВА. Однако было ясно, что их опасения простирались дальше показной заботы о сохранении конкурентоспособности. Одним своим существованием СВА наносила моральный урон системе частного предпринимательства, заставляя многих задумываться над вопросом о жизнеспособности последней и ее соответствии требованиям экономического прогресса. Воспользовавшись тем, что к весне 1934 г. социальное напряжение во многих местах благодаря принятым мерам и улучшению экономической конъюнктуры несколько ослабло {39}, и, уступая давлению справа, Рузвельт поторопился положить конец этим мероприятиям, вызывающим столь противоречивую реакцию в стране {40}.

Созданная весной 1935 г. в рамках реализации «Национального плана предоставления работы» Администрация по обеспечению работой (ВПА) была начисто уже лишена всяких признаков, уравнивающих ее с частнокапиталистическим сектором экономики. Но только такой она и могла быть. Рузвельту и Гопкинсу удалось сделать конгресс более сговорчивым путем обещания направить львиную долю ассигнований на военное строительство и установления более низкого денежного вознаграждения за труд на объектах ВПА по сравнению с частным сектором. Хотя органические дефекты программы общественных работ, осуществлявшейся под эгидой ВПА вплоть до 1943 г., были очевидны, они несли в себе и позитивное начало, дружно поддерживаемое рабочим движением страны. Не решив полностью проблему занятости, ВПА в отдельные годы предоставляла работу 3,5–4 млн людей, буквально спасая их от голода. Нельзя не отметить также, что опыт частичного огосударствления рынка наемного труда, каким бы суррогатом по отношению к реальным нуждам он ни был, подтверждал положительное значение вторжения государства в сферы, которые капитал извечно считал своей святая святых {41}.

Профсоюзы и организованное движение безработных решительно настаивали на расширении и планомерном развитии общественных работ. Многие влиятельные представители вашингтонской администрации разделяли эту установку, полагая, что она полностью отвечает целям программы поэтапной реконструкции и модернизации капиталистической системы, ее приспособления к изменившимся условиям. Гопкинс, например, выступая в сентябре 1938 г. в Сиэтле, говорил, что он предвидит осуществление «великой программы федеральных общественных работ» продолжительностью в 20 и более лет. Неотвратимость такой перспективы он считал делом само собой разумеющимся. «Я рассматриваю такую программу в сочетании с системой социального страхования по безработице в качестве единственной возможности обеспечения средствами существования армии хронически безработных людей» {42}, – сказал он. Г. Икес с самого начала также проводил мысль о создании постоянно действующей системы общественных работ в качестве своеобразного придатка частнокапиталистической экономики, выполняющего роль поплавка и стимулятора роста {43}.

Рузвельт, со своей стороны, всегда со сдержанным неудовольствием относился к подобным настроениям. Но еще весной 1933 г. он вынужден был согласиться с идеей создания специального агентства, приданного Администрации общественных работ, с целью выработки рекомендаций по их планированию, территориальному размещению и рациональному использованию в интересах национальной экономики. Так возникло Управление планирования национальных ресурсов (УПНР) {44}, которое во многом на свой страх и риск занялось изучением вопросов перспективного экономического планирования главным образом в области занятости и природопользования.

Одно время казалось, что УПНР, после 1939 г. перешедшее непосредственно в подчинение президента и ставшее органической частью управленческого аппарата Белого дома, со временем может сыграть важную роль в формулировании экономической политики, предотвращении разбалансирования хозяйственных связей и определении национальных приоритетов. Однако проекты его основателей натолкнулись на ожесточенное сопротивление влиятельных кругов и лоббистов, восставших против покушения на их привилегии в определении экономической стратегии и заставивших президента положить конец «радикальной экспансии» сторонников внедрения планового начала в деятельность хозяйственного механизма, регулирования социального развития и усиления федерального контроля за использованием природных ресурсов.

Была только одна область внутренней политики, в которой Франклин Д. Рузвельт охотно выступал с опережающей политической инициативой. Имеется в виду охрана и консервация природных богатств. В этой области его личные представления о «сбалансированной цивилизации» и научно обоснованном природопользовании перекликались с концепциями сторонников усиления регулирующей роли государства в экономике в целях ограничения разрушительных последствий частнокапиталистической конкуренции. Природные ресурсы страны, рациональное использование которых под государственным контролем является важнейшим условием экономического благополучия нации, должны были стать, по его мнению, сферой приложения правительственных усилий крупных масштабов. Во имя благополучия будущих поколений американцев Рузвельт предлагал активизировать действия в пользу приобретения государством заброшенных земель, лесных участков, находившихся в частных руках, и т. д. {45}. Рабочее движение показало себя кровно заинтересованным в этом широком эксперименте.

Окружив себя значительным числом весьма энергичных сторонников реформ в области трудового законодательства, Рузвельт уравновесил их политическое влияние сохранением прочных связей с представителями консервативных кругов – лидерами финансово-промышленного капитала (Б. Барух, Дж. Кеннеди и др.), политиками-южанами, местными политическими боссами и т. д. Он охлаждал преобразовательный пыл первых процедурой длительного просеивания идей и проектов сквозь сито «согласительных» комиссий, искусной игрой на противопоставлении мнений, упреждающими мерами, частично снижающими остроту проблем, но не более того. Даже у самых больших почитателей «нового курса» рождались опасения, что политика лавирования и полумер не имеет будущего. Об этом не принято было говорить открыто, но предчувствие недостаточности и ненадежности всех усилий вернуть стране процветание часто беспокоило многих ближайших помощников президента, отлично сознававших, что Рузвельт избрал метод поэтапного продвижения вперед, с переходами к чисто позиционной борьбе и даже отходом назад. «Конечно, я хорошо знаю, – писал в 1940 г. Гарольд Икес в частном письме, – что «новый курс» так же несовершенен, как и любая другая политическая программа. Если говорить о том, что мы имеем на сегодня, то она, вне всякого сомнения, обладает крупными недостатками как в отношении целей, так и способов осуществления. Однако время исправит ее дефекты, если, разумеется, у нас будет достаточно времени… Я начинаю опасаться, что как раз времени-то у нас может и не хватить для того, чтобы привести в приличный вид наш дом…» {46}

На собственном горьком опыте трудовая Америка познавала политическую механику либеральной эры. Страна была буквально залита потоками официального оптимизма. Однако экономическое положение и социальный статус больших масс трудящегося населения (женщин, афроамериканцев, мелких фермеров, городских средних слоев и т. д.), если и изменились к лучшему, то лишь в ограниченных пределах. Многие важные требования трудящихся не были удовлетворены. Так, например, после двух лет пребывания администрации Рузвельта у власти дело с подготовкой законопроекта о социальном обеспечении по безработице и старости почти не сдвинулось с места. Было бы ошибочно искать этому объяснение в опасениях Рузвельта натолкнуться на труднопроходимое препятствие в лице оппозиции в конгрессе {47}. Правительство по собственной инициативе тормозило реформу социального обеспечения. В ходе знаменитых «первых ста дней» (1933 г.) оно не сочло возможным поставить ее на обсуждение конгресса. В дальнейшем Рузвельт доказал, что он не торопится с разработкой законодательства о социальном страховании и готов сколько угодно искать компромиссное решение {48}.

Послания, которые в январе 1935 г. президент направил в конгресс, были отмечены умеренностью, хотя в них и говорилось о необходимости значительных ассигнований на расширение общественных работ и содержалась рекомендация принять закон о социальном страховании. Характерно, что, выступив наконец с этими давно ожидаемыми предложениями, правительство оказалось в ссоре… с прогрессистским блоком в конгрессе, который справедливо нашел их неудовлетворительными. Конфликт разрастался, тем более что созданная президентом комиссия во главе с Ф. Перкинс предлагала главное бремя забот по осуществлению этих мер возложить на штаты, сделав участие федеральных властей чисто символическим. Прогрессисты справедливо увидели в этом уступку консерваторам за счет интересов трудящихся. Вялое течение слушаний в конгрессе проходило на фоне почти полного замирания правительственной активности {49}. Неожиданное одобрение Комитетом по труду палаты представителей подготовленного Коммунистической партией США и внесенного конгрессменом Ландином билля о социальном страховании заставило правительство поторопиться и выступить с собственным законопроектом, которому была обеспечена поддержка обеих палат конгресса, но который отличался от билля Ландина в худшую сторону.

Настораживающим молчанием окружил президент и повторное прохождение весной 1935 г. через обе палаты конгресса знаменитого законопроекта Вагнера о трудовых отношениях, хотя ему было обеспечено подавляющее большинство голосов членов сената и палаты представителей. Ф. Перкинс писала, что билль Вагнера никогда не рассматривался Рузвельтом в качестве составной части его собственной программы. Более того, администрация (и сама Перкинс в том числе) делала все, чтобы торпедировать билль {50}. Искренний радетель интересов людей труда сенатор Вагнер был так обескуражен этим холодным приемом, что выхолостил собственный билль, отказавшись распространить его положения на сельскохозяйственных рабочих. Оправдываясь, он писал в апреле 1935 г., что реальная угроза полного провала билля сделала его податливым любому нажиму {51}. Он ничуть не преувеличивал: опасность преследовала билль буквально по пятам. Накануне решающего голосования в сенате, 15 мая 1935 г. на пресс-конференции Рузвельт заявил, что он никак не определил своего отношения к биллю Вагнера {52}. Это означало, что можно было опасаться самого худшего – вето президента.

И вдруг резкий поворот от созерцательности и проволочек к демонстрации приверженности «подлинному» (как писал советник президента Тагвелл) {53} прогрессивизму, к активной поддержке самого радикального в истории американского государства социального законодательства, включая билли о социальном страховании, о трудовых отношениях, налогообложении крупных состояний и т. д. Существенно меняется и сама риторика президента. Обличения беспредельной алчности имущих классов и хищничества монополистов в духе популизма Брайана и Лафолетта-старшего сопровождаются признанием приоритета интересов неимущих слоев в государственной политике «национальной реконструкции». Летопись американского президентства, пожалуй, не знала такого крутого зигзага.

Еще в своем ежегодном послании конгрессу в январе 1935 г. Рузвельт заявил, что он не хочет вносить изменения в существующую налоговую систему. 7 июня он сказал репортерам на пресс-конференции, что проблема налогов его не занимает. Но уже 19 июня в послании конгрессу президент предложил ввести прогрессивный налог на крупные состояния и прибыли корпораций. Оппозиция кричала о «трюках» президента, перехватывающего голоса у левых и правых экстремистов и демагогов типа X. Лонга. Однако Белый дом, хотя и в сильно урезанном виде, добился от конгресса одобрения законопроекта. 5 июля 1935 г. Рузвельт поставил свою подпись под законом Р. Вагнера о трудовых отношениях, подтвердившим и усилившим права рабочих на организацию в профсоюз и коллективный договор, зафиксированные в статье 7-а НИРА. 14 августа 1935 г. Ф. Рузвельт подписал Закон о социальном страховании.

Итак, внезапно, в течение жарких летних месяцев 1935 г., после длительной раскачки и выжидания правительство Рузвельта вновь обрело вкус к социальной реформе. Многие буржуазные историки теряются в догадках, размышляя по поводу происшедшей метаморфозы. Лейктенберг, например, писал, что Рузвельт сделал это «по причинам не вполне понятным», а конгресс, в свою очередь проголосовав за поддержанные правительством билли, также раз и навсегда «поверг всех в недоумение» {54}. Разумеется, разгадку следует искать не только в чисто предвыборных соображениях. В эволюции «нового курса» ярко проступает стремление Рузвельта решить главную стратегическую задачу прогрессивного либерализма в условиях острейшего кризиса капиталистической системы – подчинить себе массы и удерживать их под контролем подновленной двухпартийной системы.

Оценивая обстановку жаркого лета 1935 г., министр внутренних дел Г. Икес высказал убеждение, что «страна настроена куда более радикально, чем правительство в целом и каждый из нас в отдельности» {55}. На новую ступень поднялось движение безработных после того, как наметилось, а затем было осуществлено под руководством левых объединение всех его организаций. Нарастала волна всеобщих забастовок в основных отраслях промышленности. Стихийно, снизу ширилось движение за организацию профсоюзов. В большинстве случаев его возглавляли по-боевому настроенные рабочие лидеры, не связанные с АФТ.

Накопление взрывчатого материала на почве разочарования в «политике улыбок» шло медленно, но неуклонно и в промышленной «глубинке». Архив Лорены Хиккок – прекрасное и авторитетное свидетельство вызревания новых настроений, последовательного «самовозгорания» бунтарского духа в рабочей среде, отвергавшей полумеры, ищущей опоры в сплочении, организации и новых конструктивных идеях социального прогресса, выходящих за рамки традиционного либерализма {56}.

Изучив обстановку в промышленном Огайо осенью 1935 г., Хиккок пришла к выводу, что «медовый месяц» в отношениях между рабочими и администрацией в Вашингтоне подходит к концу. О Рузвельте стали говорить как о всего лишь «еще одном президенте», при котором «большой бизнес» по-прежнему вершит всеми делами. Все реже сотрудница информационной службы Гопкинса сталкивалась с упованиями на благоволение просвещенного правления и все чаще – с убеждением в необходимости взять контроль за осуществлением нового законодательства в свои руки, так сказать, явочным путем добиваться не только претворения его в жизнь, но и совершенствования в интересах трудящихся {57}. Однако рабочее движение, где бы то ни было, не было единым и монолитным. Политическое влияние классово сознательного авангарда ослаблялось приливом мелкобуржуазной стихии в лице широких движений социального протеста, неоднозначных по своему характеру, преследующих часто различные, порой прямо противоположные цели. Это вносило серьезную путаницу в обстановку, в ряде случаев вело к оживлению настроений, используемых правой оппозицией для ведения антирабочей и антилиберальной пропаганды, для игры на страхе, предрассудках и предубеждениях. Самое слабое звено в коалиции «нового курса» – пестрые мелкобуржуазные массы Юга, Дальнего и Среднего Запада, часть городских средних слоев (в особенности находящихся под влиянием католической церкви) были подвержены наибольшим колебаниям. Во многих случаях эти колебания сказывались и на настроении в рабочей среде {58}.

Учитывая рассогласованность в действиях оппозиции слева, а также испытывая давление со стороны монополий, Рузвельт тормозил осуществление многих реформ, но предусмотрительно не связывал себя никакими жесткими обязательствами ни перед теми, ни перед другими. Однако время от времени он прибегал к риторике «современного либерализма». В послании к конгрессу 4 января 1935 г. он говорил: «Социальная справедливость, уже не являясь отдаленным идеалом, стала нашей ясной целью» Как эта декларация о намерениях совмещалась с обещанием «другой», имущей Америке, что эра либеральных реформ не будет длиться бесконечно. И уже осенью 1935 г., к огорчению рабочих, правительство объявило, что наступила «передышка». 1936 год, год президентских выборов, подтвердил, что перемирие с капиталом лидер Демократической партии хотел бы превратить в прочный мир ценой приглушения социального аспекта деятельности администрации. Свою стратегию на 1935 г. он так определил в разговоре с журналистом, рассчитывая, что тот не будет болтлив: «Спасти нашу систему, капиталистическую систему от сумасшедших идей», твердо держаться курса, не сваливаясь ни влево, ни вправо {59}. Подстраиваясь под антимонополизм масс, Рузвельт по-прежнему от случая к случаю обрушивал потоки гневных слов на «экономических роялистов», «обворовывающих других людей». Но ничего конкретного и особо обнадеживающего в отношении улучшения, усиления и углубления социального законодательства сказано не было. И еще меньше сделано.

Президент оставался глухим к призывам поддержать кампанию в пользу принятия законопроекта Вагнера о государственном жилищном строительстве, в котором были заинтересованы неимущие слои перенаселенных промышленных центров. Распространение трущоб в городах достигло размеров национального бедствия, однако Белый дом оповестил общественность, что не считает рекомендации сторонников государственного жилищного строительства для неимущих семей относящимися к числу «обязательных» мер {60}. Рузвельт отказался поддержать антирасистский билль Вагнера – Ван Найса – Гавэгана, объявляющий суд Линча уголовным преступлением, относящимся к юрисдикции федеральных судебных властей. Блок южных демократов, пишет американский исследователь Хатчмейкер, действовал так эффективно, что Рузвельт не нашел в себе силы даже пошевельнуть пальцем в защиту жертв антинегритянского террора {61}. Отрицательное отношение президента к идее создания государственной системы здравоохранения способствовало провалу кампании за ее осуществление, хотя, как признавали ее противники, огромные массы населения (особенно в рабочих кварталах) были на стороне этой идеи {62}.

Платформа Демократической партии накануне выборов 1936 г. производила впечатление документа, сделанного по меркам консервативной оппозиции или, в лучшем случае, как писал Ф. Франкфуртер, составленного с таким расчетом, чтобы «удовлетворить каждого, никого не обидеть». «Проект платформы, – писал он Рузвельту, – не содержит в себе ничего вдохновляющего, никакой общей концепции, никакого призыва к борьбе, ничего такого, что ободряло бы, что запоминалось бы. По содержанию он едва ли отличается от того, что предлагают республиканцы, а по тону составлен в еще более скучных выражениях» {63}. Франкфуртер полагал, что программа должна была бы отразить намерение демократов развивать и дальше дело социальной реформы. Однако Рузвельт не изменил ни слова в этом документе, выработанном специальным комитетом. Примечательно, что во главе его был поставлен сенатор Вагнер, который должен был символизировать готовность со стороны демократов следовать и дальше по пути реформ, хотя сам сенатор не скрывал пессимизма в отношении достигнутого и достижимого {64}.