Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Виктор Поляков

«В тебе горит огонь святого вдохновенья…»

 
В тебе горит огонь святого вдохновенья,
Ты победишь врагов, ты не падешь в борьбе
И огненным стихом и властью песнопенья
Всех очаруешь ты, всех покоришь себе…
 
 
А мне, певцу любви и беззаботной грезы,
Не лавры видятся, не слава впереди,
И скоро, может быть, среди житейской прозы
Заглохнет огонек, чуть тлеющий в груди.
 

В замке («Всюду копья, шлемы, латы…»)

 
Всюду копья, шлемы, латы…
Ряд портретов по стенам.
Графы, герцоги, аббаты,
И румяные прелаты,
И цветник прелестных дам…
 
 
Зал высокий уж веселья
Не видал в себе давно,
А бывало, в час безделья,
В час разгульного похмелья,
В кубках пенилось вино
 
 
И, довольны и богаты,
От зари и до зари
Графы, герцоги, аббаты
И румяные прелаты
Пировали как цари.
 
 
Чинно дамы украшали
Пир нарядом и лицом,
Но порой и забывали
Предисловия морали
В кубке с пенистым вином.
 
 
Тускло блещут копья, латы,
И уныло по стенам
Блекнут герцоги, аббаты,
И румяные прелаты,
И цветник прелестных дам.
 

«Иду печально я, без цели, без стремлений…»

 
Иду печально я, без цели, без стремлений,
Лишь поле ровное, да ночи мгла кругом.
И звуки трепетных и робких песнопений
Уносит ураган бушующим крылом.
 
 
Но там, над бешенством слепого урагана,
В лазурном сумраке, в таинственной дали,
Звезда чудесная сквозь попону тумана
Неугасимый луч роняет до земли.
 

Под маской Наполеона («Опять туманно тает…»)

 
Опять туманно тает
Холодной ночи тень.
Сквозь сон бессильно рассветает
Столицы скучный день.
 
 
Не будит безответных
Ничтожная заря
И вихрей долог сон безлетных,
Как сон богатыря.
 

«Не море мечется, разгневанное море…»

 
Не море мечется, разгневанное море,
Не волны бурные бушуют и ревут,
Не тучи грозные в лазоревом просторе
Над градом Августа медлительно плывут:
 
 
Шумит, гудит народ, грохочут колесницы
И грозным облаком, багровым и седым,
Высоко в небесах над гибнущей столицей
Повис и стелется угрюмый, черный дым.
 
 
Пылают Цезарей роскошные чертоги,
Пылает гордый Рим, великолепный Рим,
И в позе трагика, геройски недвижим,
Нерон любуется узорной складкой тоги.
 

«Из города я вышел на простор…»

 
Из города я вышел на простор.
Весь берег спал и город спал тяжелый,
Мой скучный гроб и колыбель моя.
Из тихих вод вставала ты, денница,
Вставала ты, – и грустно было мне.
Тебя я ждал – тебе не смел молиться:
Не мне, не мне приветствовать тебя.
 

Былое («Скоро город заснет…»)

 
Скоро город заснет
И по улицам тихим и сонным
Я пойду в старый сад,
Что застыл в забытьи благовонном.
 
 
От угрюмых громад,
От нерадостных дум и нечистых,
Я уйду в тишину
Темных лип, безмятежно душистых.
 
 
Я засну у пруда,
Отдохну от борьбы и тревоги.
Окна серых домов
Как враги беспощадны и строги.
 
 
Мимо них призрак снов
Пролетает, всем чуждый, неясный;
Бесприютно всю ночь
Он стучится и плачет напрасно.
 
 
И, быть может, я сам,
В этой трепетной мгле непонятной,
Только чей-нибудь сон,
Только отзвук ночной и невнятный.
 

Века («О нет, мы не хотим ничтожной тишины!..»)

 
О нет, мы не хотим ничтожной тишины!
Терпи, народ! Мужайся, гордый воин!
Ты должен победить: ты победить достоин.
Люби великий труд и ужасы войны.
 
 
Терпи, народ, – не бойся горькой чаши:
Вернется все, чем жизнь твоя светла,
И, усмирив врагов, мы пушки наши
Вновь перельем в колокола.
 

«Сегодня я смертельно болен…»

 
Сегодня я смертельно болен
От созерцанья синевы,
Как вы – смешон, как вы – неволен,
Но я свободнее, чем вы.
 
 
На бесконечность я умножен,
На смерть моих недолгих дней;
Я так свободен и ничтожен,
Что нет конца тоске моей!
 

«О, пусть кривляются шуты…»

 
О, пусть кривляются шуты,
Пускай толпа им рукоплещет;
Оковы сбросив красоты
Пусть новый день бесстыдно блещет.
 
 
Владык создавшей старины
Владыки да хранят заветы,—
И как властители, поэты
Не для свободы рождены!
 

ЛЕТНЯЯ НОЧЬ. Диана («Весне любви не превозмочь…»)

 
Весне любви не превозмочь,
Ее бесстыдно свет объемлет.
На ложь дня тревожно дремлет
Весны неопытная ночь.
 
 
А ты в лесах с колчаном бродишь, —
Белея девственно во мгле,
Богиней строгою нисходишь
К покорно дремлющей земле.
 

«Мелькнув, как метеор случайный…»

 
Мелькнув, как метеор случайный,
Она исчезла. Сердце ждет —
И голос чудный, голос тайный
Мне говорит: она придет!
 
 
С улыбкой тихой примиренья
Она придет – и вместе с ней
Вернутся светлые виденья
И мир и счастье прежних дней.
 

«Очнувшись от глубокой думы…»

 
Очнувшись от глубокой думы,
В июньской ласковой ночи,
«Молчи» – шепнул мне лес угрюмый
И звезды вторили: «Молчи!..»
 
 
Молчи, поэт! Кто ей расскажет
О тайном горе прошлых дней,
Того она навеки свяжет
Немыми чарами теней.
 

«Немая ночь. В оцепененьи…»

 
Немая ночь. В оцепененьи
Молчит унылый ряд домов
И замирает в отдаленьи
Звук незнакомых мне шагов…
 
 
И странно: сердце грустно бьется,
Те звуки жадно я ловлю,
Как будто кто-то не вернется,
Кого я знаю и люблю.
 

«Рассеялся туман. Светало…»

 
Рассеялся туман. Светало.
На маяке бледнел сигнал.
Холодный ветер тучи гнал
И море гневно рокотало.
 
 
И подымаясь, там, вдали,
Сознаньем грозной мощи полны,
Седые, медленный волны
На землю трепетную шли.
 

«Далек рассвет. Как ночь угрюма!..»

 
Далек рассвет. Как ночь угрюма!
Ей нет предела, нет конца…
О ночь, ты горестная дума,
Но не земного мудреца!
 
 
Быть может, слыша крик страданья,
Горюет одинокий Бог
Над суетою мирозданья,
Над бездной жизненных тревог…
 

«Исполнен мертвенной печали…»

 
Исполнен мертвенной печали,
Застыл свинцовый океан.
Тоска осенней, тихой дали.
Холмы унылые. Туман.
 
 
Беззвучно на песок холодный
Ложится низкая волна.
Раздался чайки плач голодный.
Замолк. Туман и тишина.
 

«Ты людям чужд, поэт недужный…»

 
Ты людям чужд, поэт недужный,
Поэт раздумья и безделья!
В ненастья день ты гость ненужный,
Ты гость незваный в день веселья.
 
 
Нет, ты не Байрон, не избранник,
Толпой мятежною гонимый:
Ты неизвестный миру странник,
Забвенной тайны сын любимый.
 

НА КНИЖКАХ ЧУЖИХ СТИХОВ

I.

 
Поэт немой, певец туманный!
Судьба цветы добра и зла
В один венок, смешной и странный
Рукой небрежною сплела.
 

II.

 
Душой – дитя, умом – старик,
Поэт, понятен ты немногим:
Нечеловечески-убогим
И тем, кто в мудрости велик.
 

«С любовью на него гляжу…»

 
С любовью на него гляжу:
Он жизни царственный ценитель.
В его смиренную обитель
Я с тайным трепетом вхожу.
 
 
Ему я чужд. Иным я связан
Концом, иной судьбы певец,
Но я таинственно обязан
Тебе, о ласковый мудрец.
 

Суд («Неси на гроб его цветы»)

 
Неси на гроб его цветы:
Пребыл он в мудрости до гроба,
Была чужда людская злоба
Певцу надменной красоты;
Но тот мятежному народу
Сознаньем светлым не служил,
Кто жертвой малою купил
Души возвышенной свободу.
Он не герой…
 

Ваятелю («Когда блеснет решающий призыв…»)

 
Когда блеснет решающий призыв,
Ты бросишь ли резец, ваятель?
Пойдешь ли ты, гордыню позабыв,
Куда зовет тебя Создатель?
 
 
Пусть новый мир является чудес,
Но в мире смерти, в мире тленья,
Пред вечностью зияющих небес,
Не чудо ль всякое явленье?
 
 
Внимательным восторгом ты постиг
Все воплощенья вечной силы
И для тебя – освобожденья миг
Преддверье темное могилы!
 

«Что слово? – прах; кто я? – творец…»

 
Что слово? – прах; кто я? – творец.
Я буду верен вам, певец,
А вы, покорливые слуги,
Мои глубокие досуги
Пусть воплощенье в вас найдут!
О, будьте мне живым приветом!
Клянусь, глаголы не умрут,
Одушевленные поэтом.
 

«Толпой рабов венчанный кровопийца…»

 
Толпой рабов венчанный кровопийца,
Иных венков стяжать желая славу,
Усердно пел на играх олимпийских.
Дохнуть боясь, сидели греки;
Но на ступени верхней дряхлый старец,
И правнуков, и внуков переживший,
Так бормотал: О, как терзает люто
Он пальцами короткими кифару!
Ужель венок, святой венок Эллады
Ему несут испуганные Судьи?
Страна богов уж, видно, перестала
Быть родиной героев! Кесарь, Кесарь,
Не оскверняй венка! Сорвите, дети,
Сорвите вы с тупого лба владыки
Венок зеленый! Нет, не слышат: громко
И радостно приветствуют Нерона!
Ликуй, Нерон, божественный художник,
И старика привет прими ты сердцем!
Да, подлинно ты бог: ты миром правишь.
Что пред тобой Гомер? – Сновидец жалкий,
Владыка слов, – слова же непослушны,
Их покорить возможно лишь любовью
Бессмертных дум и грез глубокой властью, —
Тебе ж Нерон, как раб весь аир покорен,
Хоть побеждать ты мира и не думал,
Хоть победить не мог бы. О, бессильный,
О, гнусный, нищий деспот! Точно призрак
Живешь ты на земле – и сам трепещешь,
И сам спешишь напиться красной крови!..
Божественный, для нас ты шут – опасный;
Пред вечностью – ты только жалкий шут.
 

Нерону

 
Ты вскоре свой родной увидишь Тартар:
Спеши напиться кровью…
 

Нагой Тиберий

 
О Рим, ликуй, владыка твой – законник:
Он стыд прикрыл таблицею законов.
 

Обида («Строители великие исчезли…»)

 
Строители великие исчезли,
Строение осталось: вот колонны,
Вот свод полуразрушенный; остался
И свод небес, раскинутый не ими;
И море светлое, носившее когда-то
Их корабли, осталось светлым морем;
По прежнему бела морская пена;
Как древле, маслины цветут роскошно;
И куцый грек, бродящий средь развалин, —
Он дышит, как дышал когда-то Эллин.
 

«Когда впервые нищим и бездомным…»

 
Когда впервые нищим и бездомным,
Как некий глас и ласковый, и властный,
Благая весть о Царстве прозвучала, —
Как изумился мир! Какой надеждой
Дух запылал страдальцев неизвестных!
О, как они стремились в это Царство,
Как радостно, победно умирали!
И мир им поклонился; лишь патриций
Не изменил богам живого мира:
Он в Риме жил и умер в древнем Риме.
 

Аскеты

 
Миряне,
Те молятся, чтоб жить; а эти —
Живут мольбой. Высокая ограда
Их отрешила от людей тяжелых,
От суеты мирской. П0ред Вечной Силой
Они горят в безветрии. Их встречи
Легки, как сон. Они блаженно дышат,
Упоены торжественным глаголом,
Ослеплены сиянием престолов.
 

«Как тяжело трудиться, преклоняться…»

 
Как тяжело трудиться, преклоняться,
И знать, что труд – великая бесцельность!
Не в наказанье ль нас к труду приговорили?
И вот, как раб, согнувшись над сохою,
Урок, мне заданный, свершаю. Светлый
Настанет день и радостно раздастся
Освободителя призывный глас; но если
Я не успел вспахать родное поле,
Я не уйду, сохи своей не брошу,
Я откажусь от вечного блаженства,
В законченность бесцельности влюбленный,
Ценитель творчества земного.
 

«На выступе скалы, над морем синим…»

 
На выступе скалы, над морем синим,
Лежу я беззаботно
На жестком ложе
Сухих цветов и трав, спаленных солнцем.
Люблю их пряный запах:
В нем жизни суть, благоуханье зноя.
Порой внизу, далеко,
Плеснет волна о берег полусонно,
Порой проснется ветер,
Обдаст меня соленою прохладой,
И стихнет вновь, – и крепче
Ласкает зной испытанное тело.
 

«С прибрежных скал глядели мы упорно…»

 
С прибрежных скал глядели мы упорно
В клокочущую бездну:
Из глубины вставали исполины
И злобно умирали,
Разбивши грудь об острые утесы;
Дрожали мы как дети,
А в вышине, презрительно откинув
Покров свой лицемерный,
Немая твердь, зловещая, сияла.
 

МАТЕРИ («Седой Хаос, кончаясь…»)

 
Седой Хаос, кончаясь,
Им завещал бессмысленную силу
И родником бессмертья
Их стала плоть. Об этой древней тайне
Мать не расскажет детям:
Сын не поймет, а дочь сама узнает
От птицы перелетной,
От родников священной, темной рощи
И от всего, что дышит.
 

«Голодный сумрак ночи…»

 
Голодный сумрак ночи
Дрожал в долине,
Легко проснулось утро
И промелькнуло,
И древний, тяжкий полдень
Царить в долине.
Смотри: застыли листья
Олив зеленых
И пьют тягучий, сладкий,
Свет золотистый.
Не медом ли янтарным
Полна долина?
 

«О, что за суета в великих недрах…»

 
О, что за суета в великих недрах
Природы полнокровной!
Мир полнится и, что срослось корнями
В глубокой мгле безвестной,
Сплетается цветущими ветвями
В сияньи дня земного.
 

На могиле Гейне («Спи спокойно, Генрих милый…»)

 
Спи спокойно, Генрих милый:
Знают тайну жизни трупы.
Если встанешь из могилы,
Помни, Генрих: немцы глупы.
 
 
Перед солнцем благородным,
И прекрасен, и печален,
Спит в сиянии бесплодном
Мир языческих развалин.
 
 
Март в аллеях Валламброзы
И алеет, и белеет,
И лениво лета грезы
Bella, Napoli лелеет.
 

Из Пиндемонте («Вот открылись недра чудных…»)

 
Вот открылись недра чудных
Древних гор Шехеразады,
А из них червец и яхонт,
Изумруды и алмазы
Ослепительным потоком
С громом хлынули, как дивный,
Преогромный водопад.
 
 
И Дон Педро бросил перстни
В волны яркие потока:
Не нужны мне эти брызги,
Эти брызги водопада.
 
 
Видит Педро: древо жизни
Вознеслось в красе великой…
Кто расскажет, где таятся
Корни древа становые?
По лицу земли цветущей
Боковые – расходились
Точно горные хребты.
Где вершина? Ветви древа
Весь простор, где прежде ветры
Будто отроки резвились,
Весь простор зеленой, крепкой,
Душной сетью запушила.
На ветвях качались звезды
Точно гнезда пестрых птиц.
 
 
Педро в грусти несказанной
Снял венок с кудрей душистых,
Словно с другом расставаясь,
Уронил его на землю.
 
 
Третий сон: столпотворенье
Видит Педро; не из камня,
А из тел живых грозится
И растет со смехом башня
И тускнеет воздух синий,
Тьмою мерзостных дыханий
Как чумою заражен.
 
 
И кинжал свой взял Дон Педро,
И кинжал поцеловал.
 

«За печальной колесницей…»

 
За печальной колесницей,
За попами и венками,
Черный змей ползет огромный;
Голова – у колесницы,
Телом – улицу наполнил,
В переулке тесном хвост…
То не дети и не внуки
Деда старого хоронят, —
Черный змей, весной проснувшись,
Кожу зимнюю хоронит.
 

«Не смотри, что я так весел…»

 
Не смотри, что я так весел, —
Чуть умолкну – слышу шорох:
То не мышь под половицей
И скребет, и суетится, —
Полоненная, в подвалах
Смерть и злится, и трудится.
Шесть дверей она прогрызла
И грызет уже седьмую.
 

«Чудака пытало горе…»

 
Чудака пытало горе,
Обратило свет в застенок:
«Ты мне, горю, поклонися,
Не тверди ты: свет прекрасен!..
Я сильнее, я мудрее,
Захочу – и тьмой нечистой
От очей твоих навеки
Скрою солнышко и звезды».
Улыбнулся тут страдалец:
«Не в твоей то, горе, власти;
Не погаснет свет, доколе
От него я не отрекся».
 

«Я уведу тебя под сень дерев печальных…»

 
Я уведу тебя под сень дерев печальных,
Цветущих над прудом: там с тихой высоты,
Слова немой любви, усталые цветы
Беззвучно падают на лоно вод зеркальных.
 

«Не искушай меня: давно…»

 
Не искушай меня: давно
Таю нерадостную повесть.
Любил ли я? – Не все ль равно?..
Страдал ли я? – То знает совесть…
 

«Усни, усни!.. В истоме сонной…»

 
Усни, усни!.. В истоме сонной
Звенит фонтан. Кругом темно
И льется сумрак благовонный
В полураскрытое окно…
 

«Счастье. Счастье. День мой лучезарен…»

 
Счастье. Счастье. День мой лучезарен.
За себя я миру благодарен.
 

«Замолкли стоны дерзкой бури…»

 
Замолкли стоны дерзкой бури,
И скован мир, – и жаль волны,
Что как титан рвалась к лазури
Из ненавистно глубины.
 

«Мы все безумцы, все рабы…»

 
Мы все безумцы, все рабы
Не нами созданных видений,
Свободы нет, а даже гений —
Вольноотпущенник судьбы!..
 

К толпе («Зачем я не волна в безбрежности морей…»)

 
Зачем я не волна в безбрежности морей,
Зачем я не птенец орлицы?..
Я не люблю тебя, как сын блудницы
Не любит матери своей.
 

«Кому лишь горе снится…»

 
Кому лишь горе снится,
Тот с жизнью примирен,
Но с жизнью не мирится
Мой непокорный сон.
 

«О нет, не ласточкой летит он в темный храм…»

 
Ласточка в храм залетела
 

 
О нет, не ласточкой летит он в темный храм
И не на крыльях лебединых:
Слух преклонив к торжественным стихам,
Я чую взмах огромных крыл орлиных.
 

«Сады! О радостном былом…»

 
Сады! О радостном былом
Они таинственная повесть.
Они, ликующий Содом,
Твоя страдающая совесть.
 

«Сыны праматери земли…»

 
Сыны праматери земли,
Под звуки песен и оков
Они к далекой цели шли
Из вечной мглы во мглу веков.
 

ОТВЕТ («В чем я врагам своим подобен…»)

 
В чем я врагам своим подобен,
Того не выразит мой стих:
Питомец юных снов моих,
Как бог, прекрасен и незлобен.
 

Елевсис(«Вам суждена, друзья, научность…»)

 
Вам суждена, друзья, научность,
Подите прочь! Нет, не для вас
Гиерофанта чудный глас
И слов священная созвучность.
 
 
И не для вас Алкивиад
Плясал в плаще Гиерофанта:
Мудреный век отменно рад
Кощунству лысого педанта.
 

«Весна, сиянье, – мистик злится…»

 
Весна, сиянье, – мистик злится;
Зима идет – и рад старик:
Природы строгий духовник,
Ее научит он молиться!
 

ЭПИТАФИЯ («Он с колыбели посвятил…»)

 
Он с колыбели посвятил
Себя идейному страданью
И даже азбуку зубрил
По запрещённому изданью,
Других изданий – не читал
И кончил вечер жизни бурной,
Как непреклонный радикал,
В объятьях девы – нецензурной…
 

Софисту («Доказывать мне право недосуг…»)

 
Доказывать мне право недосуг,
Что ты – дурак, в чужих краях и дома,
Везде дурак: сие, мой важный друг, —
Забытая Евклидом аксиома.
 
 
Ты знаешь сам: не ты ли из нее
За теоремой вывел теорему?
Ты променял искусно бытие
На глупость, возведенную в систему.
 
 
Ты в ней живешь, безгрешен и велик,
Ты учишь нас… Тоскуя за уроком,
В окно глядит украдкой ученик:
Ты глупости не скажешь ненароком!..
 

«Я – незаконная ладья…»

 
Я – незаконная ладья:
Плыву без весел, без руля…
Плевать, мой милый! Будь, что будет!
Авось меня и не засудит
Великий мировой судья.