Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Виктор Поляков

Виктор Поляков (1881–1906). Cтихотворения

Предисловие

Виктор Лазаревич Поляков родился в Харькове 6 октября 1881 года. В 1895 году поступил в IV-класс С.-Петербургской 3-й гимназии, где и кончил курс в 1900 году. Высшее образование на Юридическом факультете С.-Петербургского Университета. Несколько стихотворений было напечатано им при жизни в студенческом сборнике 1903 года. Зимою 1905 года перенес мучительную и опасную болезнь (воспаление уха), выздоравливая от которой написал несколько лучших своих стихотворений. Скончался в Париже 14 марта 1906 года.

Почти все стихотворения настоящего посмертного сборника печатаются впервые. Они составляют только часть рукописного материала, сохранившегося в самом разрозненном виде. Редактор и издатель настоящей книги должны были сами сделать выбор, предоставляя будущему решить вопрос об издании полностью всего сохранившегося. До известной степени этот выбор сделан согласно желанию самого автора. Незадолго до своей смерти В.Л. Поляков приготовил к печати рукопись, в которую включил наиболее совершенный стихотворения, до того времени им написанные. Для предполагавшего сборника и были им написаны, как предисловие, «Стансы читателю». В них автор сам смотрел, с зловещим предчувствием, на свое предстоящее вступление в литературу, как на посмертное. Но после того он успел написать много стихотворений, нисколько не уступающих тем, который вошли в рукопись. С другой стороны, среди не вошедших нашлись и такие, которых обнародование могло ему казаться преждевременным при жизни. Для посмертного издания эти соображения отпадали. Издатель и редактор, следуя в общем приготовленной к печати рукописи, довольно значительно расширили ее состав по взаимному соглашению, которого им легко было достигнуть, так как заранее было решено исключать каждую пьесу, возбуждающую в ком-либо из них сомнения с какой бы то ни было точки зрения. С другой стороны, они старались угадывать и вероятную волю самого поэта, которому оба были при жизни из наиболее близких людей.

Гораздо сложнее были вопросы об установлении текста печатаемых стихотворений. Не взирая на то, что память редактора сохранила некоторые варианты, не встречавшиеся в рукописях, но заслуживавшие, казалось бы, предпочтения, было решено строго придерживаться рукописного текста. Из этого правила было допущено только два исключения, из которых одно притом было оправдано позднее найденною рукописью. Однако, этим не исчерпывались затруднения, ибо рукописи сохранились в самом плачевном и случайном виде, без каких бы то пи было хронологических пометок и нередко даже косвенных признаков. Поправки и варианты автор вписывал большею частью так, что нет никакой возможности решить по формальным признакам, что именно он считал последнею редакцией. В виду этих затруднений было решено признавать окончательным текстом тот, который В.Л. Поляков при жизни сообщал редактору настоящего посмертного сборника, если впрочем не было формальных указаний на то, что и этот текст был им впоследствии исправляем. В остальных случаях, правда, немногих, при отсутствии каких-либо иных указаний, редактор руководился в выборе вариантов своим личным вкусом. За сделанными оговорками, настоящая книга дает документальный текст произведений В.Л. Полякова. Остается только добавить, что порядок стихотворений не имеет никакого отношения к их хронологии, которую можно установить лишь для некоторых пьес, да и то лишь условно и приблизительно.

Фотография

Виктор лазаревич Поляков

Стансы читателю

 
Что известности случайность?
Мне милее суеты
Целомудренная тайность
Откровений красоты.
 
 
Так: с мучительным недугом
Любославья незнаком,
Лишь поэтам был я другом,
Для немногих был певцом.
 
 
И спокойным, хоть безвестным,
Я вступаю ныне в свет:
Неизвестный неизвестным
Шлет поклон и шлет привет.
 
 
Ты враждою не погубишь,
Ты хвалой не будешь мил;
Если ты меня полюбишь —
Я давно тебя любил.
 

«Что мне известности простор!..»

 
Что мне известности простор!
К сужденьям света равнодушен,
Лишь самолюбию послушен,
Люблю суровый приговор.
 
 
И тесный мир тому не тесен,
Ни в час любви, ни в день борьбы,
Кто приобщился тайне песен
И стал певцом своей судьбы.
 

«Под звонким сводом дерзкой думы…»

 
Под звонким сводом дерзкой думы,
Живет в стихах моих стальных,
Живет и плачет дух угрюмый
Моих желаний неземных.
 

«Зазвенел, задрожал тонкий лук…»

 
Зазвенел, задрожал тонкий лук,
И блеснула стрела золотая,
Зазвенела стрела, улетая,
И как песня ласкал этот звук.
 
 
В этой песне огонь обладанья,
В этой песне безумный порыв,
И безумная боль ожиданья,
И звенящий могучий призыв.
 
 
Прилетит к тебе песня, сверкая,
И блеснет пред тобой острие,
И звеня, и дрожа, и лаская,
Прямо в сердце вонзится твое.
 

БОГИНЯ СЛАВЫ («С тех пор, как род людской лукавый…»)

 
С тех пор, как род людской лукавый,
Плененный славой суеты,
Не чтит святыни вечной славы,
Не чтит святыни красоты, —
 
 
Весь день стоит она, угрюма.
Кругом и шумно, и светло,
Но неотвязчивая дума
Туманит вечное чело:
 
 
Ей стыдно за людей безумных!
Но из обители теней
На крыльях темных и бесшумных
Забвенье мук слетает к ней.
 
 
День отсиял, оно слетело, —
И ночи девственная мгла
На беломраморное тело
Покровом трепетным легла.
 

«Не славе я молюсь: дворцы…»

 
Не славе я молюсь: дворцы
Стоят на площади; не злату:
Оно покорно всем; разврату
Кадят – унылые глупцы…
 
 
Меж колыбелью и могилой,
Средь воплей черни площадной,
Нет песни, песни, сердцу милой,
И нет молитвы, мне родной!
 

К толпе («Твой грубый смех тебе прощаю…»)

 
Твой грубый смех тебе прощаю, —
Невыносим твой жалкий стон.
Не смей страдать: я умираю,
Твоим страданьем осквернен!
 
 
Чтоб нераздельно ненавидеть,
Чтоб наслаждаться без борьбы,
Эван, Эван, хочу я видеть,
Как пляшут жирные рабы!..
 

К вечности («Я чту незлобие твое…»)

 
Я чту незлобие твое:
Мое дыханье так условно
Я умираю, – в том виновно,
Мне изменяя, бытие,—
 
 
А ты, презрительно, спокойно,
Приемлешь мой последний день…
Ужель не встречу я достойно
Тобою посланную тень?
 
 
Пускай в лесу трепещут звери
И пресмыкаются в пыли:
Я отворю ей, молча, двери,
Я поклонюсь ей до земли.
 

Вечерний звон («Неуловимыми тенями…»)

 
Неуловимыми тенями,
Тяжелой мглою окружен,
Ты спишь с открытыми глазами —
Зовется жизнью этот сон…
 
 
Проснись, закрой надменно очи, —
Все чувства, вдруг пробуждены,
Блеснут во мгле тяжелой ночи, —
Зовутся снами эти сны…
 
 
Ты слышишь весть освобожденья?
Не верь: обманет этот звон!..
Там вечный сон без пробужденья,
Там вечной жизни черный сон.
 

Былое («Здесь ни палат, ни пепелища…»)

 
Здесь ни палат, ни пепелища
Мне рок угрюмый не судил;
Но вид случайного жилища —
Противней мерзостных могил.
 
 
И я ушел, певец бездомный!
Мне день приветливо светил,
Но бесприютно мир огромный
Меня как бездна поглотил.
 
 
Я долго бездну эту мерил
И ненавидел, как тюрьму,
В свое отчаянье не верил,
Но верил смеху своему.
 

«Я не отшельник и не тать…»

 
Я не отшельник и не тать —
И мир благословить я смею.
Порой хотел бы проклинать,
Но проклинать я не умею.
 
 
Я исхожу весь белый свет
И, в каждую влюбленный встречу,
Я на рассеянный привет
Мечтой внимательной отвечу.
 
 
Я родился, чтоб в мире жить,
Восстал, чтоб миру поклониться,
Его красою дорожить,
К его святыням приложиться.
 

«Там, над виденьями долины…»

 
Там, над виденьями долины,
Над пеленою облаков,
Угрюмо дремлют исполины
В холодном блеске ледников,
 
 
А здесь – неверный свет вечерний
И пляска тысячи теней,
Мольба жрецов и клики черни,
Здесь мир обманов и теней.
 
 
Так почему же, Неподкупный,
Ты судишь грешников долин
Неугасимой, недоступной,
Холодной правдою вершин?
 

«Верховный жрец во мгле ночной…»

 
Верховный жрец во мгле ночной
Стоит безмолвно у порога:
Блестит вдали, блестит земной
Сосуд губительного бога, —
 
 
Он полон девственной росы…
Разбить? Солжет сосуд разбитый:
Заутра в храм сбегутся псы
Лизать отравленные плиты…
 
 
Жрец улыбается во мгле —
И ночи мрак трепещет зыбкий
И все живое на земле
Во сне дрожит от той улыбки
 

ПОЭТЫ («Гордо поют победители…»)

 
Гордо поют победители,
Камни грызут побежденные;
Непримиренные,
Снова сойдутся воители.
 
 
Но средь немой бесконечности
Тусклых равнин мы, сраженные,
Спим, примиренные,
Сном упоительным вечности.
 

ОНИ. Порт-Артур («Для них все пламенные сны…»)

 
Для них все пламенные сны,
Владыки творческая вера;
Они противны и смешны,
Как раб, читающий Гомера;
 
 
Но в день войны их льется кровь,
Спасают землю их страданья:
Самоотверженно любовь
Творит бессмертные преданья.
 

Итоги («Осталось: пол-Сахалина…»)

 
Осталось: пол-Сахалина,
Вождей преступных имена,
Их непонятная гордыня
И, как залог народных сил,
Неоскверненная святыня
Бесславно преданных могил.
 
 
Пою героев безымянных!
Равнин Манчжурии туманных,
Ее привычных нам снегов
Они покинуть не хотели —
И безыскусственных крестов
Не заметут ее метели.
 

Суд («Мы – дети ваши. Пред судом…»)

 
Мы – дети ваши. Пред судом
Больных детей отцы неправы —
И мы покинули ваш дом
И ваши скучные забавы.
 
 
В веселый час вы рождены,
Герои позабытой чаши…
Не вы одни осуждены:
И нас осудят дети наши!
 

Пан («Пан безликий, скрытый тьмою…»)

 
Пан безликий, скрытый тьмою,
Ночью бродит по горам
И звериною тропою
Пробирается к стадам
 
 
И от страха холодеет,
Напрягая чуткий слух,
Но проснуться не посмеет
В шалаше своем пастух.
 

«Она печальными очами…»

 
Она печальными очами
Глядит с томительных страниц,
Поэта созданная снами,
Царица медленных цариц.
 
 
Она моим не внемлет пеням,
Ей не дышать, и не цвести,
И в сад по мраморным ступеням
Стопою легкой не сойти.
 

«Точно дверь блестит золоченая…»

 
Точно дверь блестит золоченая,
Догорает заход,
А за дверью ночь упоенная
Притаилась, – ждет, —
 
 
В косы тяжкие и усталые
Красный мак вплела;
Брови черные, губы алые,
Вся стройна, бела.
 

«В тихий час неоскверненный…»

 
В тихий час неоскверненный,
Я люблю вечерний звон,—
Лаской тени усыпленный,
Над полями, отдаленный,
О себе забывший сон…
 
 
Сумрак летний, златотканый…
С угасающей зарей,
Сон безвестный, сон туманный,
Кто-то тихий и желанный
Умирает над землей.
 

Рыбак («И было все кругом темно…»)

 
И было все кругом темно.
Был грозен черный вал.
Как птицы пойманной крыло
Мой парус трепетал.
 
 
Рыбак молчал, спокоен был,
Так ясно недвижим,
Что я о смерти позабыл:
Я любовался им.
 

Лес («Он любит ночь, немую тьму…»)

 
Он любит ночь, немую тьму.
Со светом он в жестокой ссоре.
Он не расскажет никому
Свое задумчивое горе.
 
 
И только тайно, по ночам,
Дрожат листы от тайной муки
И ветви тянутся к лучам,
Как умоляющие руки.
 

ДЕМОН-ХУДОЖНИК

 
He мефистофель он вертлявый,
Не бес ничтожный и лукавый:
Он злобы тяжкой бронзу влил
В слова скудельные, простые,
И формы хрупкие разбил,
И безобразные, немые,
Явились лики темных сил.
 

«Прочел я в книге мудреца…»

 
Прочел я в книге мудреца:
Природу вещий сон тревожит,
Весь мир страдает без конца,
Проснуться хочет и не может.
 
 
Я вышел в сад. Меня он звал,
Полдневным зноем упоенный:
В сияньи золотом дремал
Весь этот мир, в себя влюбленный.
 

«Полуувядшие сады…»

 
Полуувядшие сады.
Давно умолкшие фонтаны.
На помертвелые пруды
Легли вечерние туманы.
 
 
К дверям старинного дворца
Ведут широкие ступени,
Где от высокого крыльца
Ложатся призрачные тени.
 
 
Гляжу в унынии немом
В глубь умирающего сада.
Повеет холодом, – кругом
Раздастся шорох листопада —
 
 
И как увядшие мечты,
Как отзвук летних песнопений,
В изнеможеньи с высоты
Сухие, желтые листы
Скользнуть на белые ступени…
 

«В часы бессонницы тяжелой…»

 
В часы бессонницы тяжелой
Мой мозг усталый и больной
Рисует мне мираж веселый
В сияньи грезы неземной.
 
 
Лазурь небес, рабыни, розы,
Ирана пышные ковры,
Фонтана радужные слезы
И беззаботные пиры…
 
 
Мечты плывут, проходят мимо,
И дух полуночных теней
Рисует мне неуловимо
Дни светлой юности моей…
 
 
Вот степи, степи, – точно море
Вдали раскинулись оне…
О, сколько мощи в их просторе,
В их необъятной ширине!
 
 
Хотел бы слиться я душою
С затишьем светлым и немым,
И с этой степью золотою,
И с этим небом голубым…
 

«Другие сны, другие грезы…»

 
Другие сны, другие грезы…
Осенний день. В сырой дали
Стоят задумчиво березы,
Роняя горестные слезы
На грудь кормилицы-земли.
 
 
Гудит, шумит над лесом буря.
Кругом все пусто, – ни души.
Иду я, голову понуря,
В необитаемой глуши,
 
 
Иду я тихо и без цели,
Иду, неведомо куда:
Мне жизнь и счастье надоели,
Мне опротивела борьба…
 
 
Как привидения, березы
Стоят в таинственной дали,
Роняя горестные слезы
На грудь страдалицы-земли…
 

«Желанный сон не приходил…»

 
Желанный сон не приходил
И память жгли дневные муки.
Я скрипку взял. Я разбудил
Былого дремлющие звуки.
 
 
На зло судьбе, на зло врагам,
Я пел, что мир – что мир не тесен,
Что верить нужно только снам,
На зло судьбе, на зло врагам,—
Лишь снам, да звукам юных песен;
 
 
Что все напрасно: грусть и месть,
Что жизнь и смерть – аккорд певучий,
Что все напрасно: грусть и месть,
Что примиренье в жизни есть,
Как в песнях есть ряды созвучий,
 
 
Что жизнь ясна, что смерть ясна…
Я пел те песни, забываясь…
Вдруг порвалась, как нить, струна —
И застонала, обрываясь…
 

«Лицо – лицо твое смеется…»

 
Лицо – лицо твое смеется;
Глаза твои – в них смеха нет,
Они темны. В них не проснется
Улыбки юной дерзкий свет.
 
 
Меня пленяет бесконечно
Их неразвеянная тишь.
Я вижу: ты смеешься вечно;
Я знаю: вечно ты грустишь.
 
 
О, будь грустна! Земного счастья
Земных утех не жди! О, пусть
Тебя хранит от сладострастья
Твоя таинственная грусть!
 
 
Уйди. Забудь меня. Далеким —
Даль ясных грез. В полночной мгле
Хрустальным озером глубоким
Лесным – ты будешь сниться мне.
 

«Над нами звезд живые очи…»

 
Над нами звезд живые очи.
Кругом – ни звука Тишина —
В глубоком сне июньской ночи —
Как бы застывшая волна.
 
 
Но, отдаваясь без возврата
Безумно-трепетному сну,
Цветы волною аромата
Поят застывшую волну.
 
 
Над нами звезд живые очи
И, ароматами пьяна,
В глубоком сне июньской ночи
Дрожит незримая волна.
 

«Больные сны меня связали…»

 
Больные сны меня связали,
Ко мне приблизились толпой
И мне насмешливо сказали:
Ты наш навек, поэт слепой.
 
 
Но я – змея святой измены —
Но я – могучий новый сон —
Но я разрушу эти стены,
Как ты, о мученик Самсон!
 
 
Я их убью, – я, демон боли!
На мир пустынный поглядеть —
Вдохнуть смертельный воздух воли
И с ними вместе умереть!..
 

Подражание Библии («Вам не помогут груды злата…»)

 
Вам не помогут груды злата,
Кумир ваш дерзостный падет,
Когда в долину Иосафата
Господь народы приведет.
 
 
Раздастся гром Его глаголов,
И ужаснется тишина,
И содрогнется мощь престолов,
И обратятся пленена.
 
 
И будет день мольбы и стона,
Он приведет вас к тайне гор;
Там над блудницей Вавилона
Свершится Божий приговор.
 
 
Он нечестивцев всех погубить,
Как посекается трава,
Но дочь Сиона приголубить
На лоне сил Иегова.
 

ПОДРАЖАНИЕ БИБЛИИ («Вот привезут к вам божество…»)

 
Вот привезут к вам божество
Неверных снов, гаданий тайных:
Да не прельстит вас торжество
Богов бессильных и случайных!
 
 
Несите мне обильну дань
Благоговения и страха:
Простер я благостную длань
И чудом плоть воздвиг из праха.
 

ПОДРАЖАНИЕ БИБЛИИ («И дрогнул мрак – и вспыхнул вдруг…»)

 
И дрогнул мрак – и вспыхнул вдруг —
И стал подобен багрянице —
И над землею мчится дух
В молниеносной колеснице —
 
 
И где, исполнено чудес,
Аморра высилось жилище,
Уже дымится пепелище
Под сводом смолкнувших небес.
 

«Любовь, мечты, борьбу и славу…»

 
Любовь, мечты, борьбу и славу
Безумцам бросив и рабам,
Поднес ты медленно к устам
Нам неизвестную отраву
И, воскресая, как металл
Твой стих победно прозвучал
Среди стенаний мирозданья.
Ты полубог. Твой пьедестал —
Недостижимый идеал
Невыразимого страданья.
 

«Вот славный Мантуи певец…»

 
Вот славный Мантуи певец…
Но где влюбленный в песнопенья
Нерон, непонятый мудрец?
Он ненавидел труд правленья
И думал: если Кесарь – бог,
То Кесарь должен быть поэтом.
Нерон был прав, но петь не мог
И потому осмеян светом…
Где справедливость?.. Во стократ
Смешней Нерона Инцитат
И друг безумный Инцитата;
А вот предлинная цитата:
«Домициан (гласит рассказ
Историка) двух дел зараз
Не делал: с шумными друзьями
Был пьян, как мы бывали с вами;
Но, закалив могучий дух
В правленья кознях и тревогах,
Сей бог ловил и мучил мух,
В своих уединясь чертогах».
Отселе следствие: смешон
Домициан, а не Нерон.
 

«С моей подругой молчаливой…»

 
С моей подругой молчаливой
Поля Авзонии счастливой
Я в день весенний посетил:
В стране прославленных могил
Весна цвела, благоухала,
Как дух Горация светла,
Непринужденно весела
Как эпиграмма Марциала,
И муза юная моя
Сияньем солнечным пленилась.
Вернулись мы. Все тот же я;
Моя подруга – изменилась:
Ей непонятны и смешны
Туманы прежних песнопений,
Больные, трепетные сны
Забытых ею вдохновений.
 

«Понятен мне твой злобный крик…»

 
Понятен мне твой злобный крик:
Ответа ждешь ты, клеветник;
Но мы забывчивы, поэты:
Умри, мой друг Врага из Леты
Я эпиграммой не спасу.
Кого люблю, кого ревную,
Тому бессмертие дарую
И мирт невянущий несу.
 

ПОДРАЖАНИЕ («Фалерна темное вино…»)

 
Фалерна темное вино
Благоуханней в тонкой чаше.
Смотри, вот золото: оно
В моей руке ценней и краше.
 
 
Не убеждай меня, пришлец, —
То скучный труд и труд напрасный:
Пою, восторженный певец,
В прекрасном теле дух прекрасный.
 

С АРАБСКОГО («Огромный коршун в небе рея…»)

 
Огромный коршун в небе рея,
Увидит жирный труп злодея,
Слетит с пылающих высот,
Себя с находкою поздравит
И к ночи на восток направит
Отяжелевший свой полет.
 

СЕДЬМОЙ ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ («Заря вечерняя зажгла…»)

 
Заря вечерняя зажгла
Великих риз недвижный пламень,
И человек, и зверь, и камень
Поют Создателю: хвала!..
 
 
Он опочил. Сладка дремота
И миром созданным светла
Миродержавная забота
Предвечнодумного чела.
 

«В звездном узоре сокрыто вселенной названье…»

 
В звездном узоре сокрыто вселенной названье.
Старше оно, чем звезды первозданной сиянье.
 
 
Тайнопись неба прочтет ли ученый астролог?
Беден язык человека и век наш недолог.
 
 
Но лишь блеснут в небесах сокровенные знаки,
Смертью объяты и люди, и звери, и злаки.
 
 
Воины спят, погубив неприятеля в битве.
Вор под смоковницей спить, позабыв о ловитве.
 
 
Ночью на льва нападет ли голодный ягненок?
Лев безобиден и тих и храпит как ребенок.
 
 
В келье отшельник заснул, на полу растянувшись,
Утром проснется, чуть свет, и увидит, проснувшись:
 
 
Змей ядовитый в почетном углу, под лампадой,
Мирно свернулся, дремотною скован усладой.
 
 
День настает – и до ночи сильнее закона
Правда мольбы, и борьбы, и ловитвы, и стона.
 

«Вечереет. Жаль былого…»

 
Вечереет. Жаль былого,
Жаль желтеющих цветов,
Жаль сиянья золотого
Отлетевших юных снов!
 
 
В парке робкое молчанье —
И средь этой тишины
Горько дышать чарованья
Отзвучавшего рыданья
Умирающей весны.
 

«Она любила бытие…»

 
Она любила бытие,
Но так спокойно в нем сияла,
Как будто вовсе и не знала,
Что целый мир у ног ее.
 
 
То не было благоуханье
Или упрямство чистоты,
Но в ней таилось обаянье
Какой то высшей красоты
 
 
И, понимая искушенья
И ясной вольностью дыша,
Ни сочетанья, ни плененья
Ее не жаждала душа.
 

«На спящий пруд с насмешкою больною…»

 
И чудный сон – и тихий сон и странный…
 

 
На спящий пруд с насмешкою больною
Глядит луна с далекой высоты.
Дремотных трав ленивые листы
В тяжелом сне склонились над водою.
 
 
Чу… ветерок… Что, если смерть придет
И тонкими, изящными руками,
Незримая, меня вдруг обовьет,
К немым устам как женщина прильнет
И выпьет жизнь холодными устами?..
 

«Песни спеты, перепеты…»

 
Песни спеты, перепеты —
Сердце бедное, молчи:
Все отысканы ответы,
Все подделаны ключи;
Мы – последние поэты,
Мы – последние лучи
Догорающей в ночи,
Умирающей планеты…
После нас – ночная тьма,
Процветание науки,
Протрезвление ума,
После нас – ни грез, ни муки,
Бесконечная зима
Безразлично серой скуки.
 

«Я прежде был волной. Не знал я ни печали…»

 
Я прежде был волной. Не знал я ни печали,
Ни страсти роковой… В задумчивой ночи
Сияньем сладостным таинственно пронзали
Меня далеких звезд далекие лучи.
 
 
Я прежде был волной… В томительной пустыне,
В пылу земных страстей, охвачен суетой,
Молюсь я, как лучам целительной святыни,
Сиянью грезы золотой.
 

«Надменное, ласкающее море!..»

 
Надменное, ласкающее море!
Оно поет о небе голубом,
Оно поет о блеске золотом,
Оно поет о радостном просторе,
 
 
Но глубоко в таинственной тиши,
В суровой мгле, спят черные страданья
И гордые, жестокие желанья,
Как в глубине моей души.
 

«Румяна и бела, как юная царица…»

 
Румяна и бела, как юная царица,
Встает из тихих вод веселая денница,
Исчез с полей туман, гнетущий и седой,
Все залито волнами света
И песня вольная свободного поэта
Звучит беспечностью и верой молодой.
Забыть угрюмый путь, забыта ночь ненастья.
Веселый ветерок манит куда-то вдаль.
Я счастлив.
Отчего ж мне жаль
Звезды, померкнувшей пред ярким солнцем счастья?
 

Morituri(«Тихо заря догорала…»)

 
Тихо заря догорала.
Тихо земля умирала.
С нею все дети земли.
 
 
Медленно время летело.
На бездыханное тело
Злобные тучи легли.
 
 
Жалкие слезы бессилья…
Слышишь лазурные крылья
В меркнущей мира дали?
 
 
Горше пусты чертоги:
В небе покинутом боги
Жить без людей не смогли.
 

«У моря – помните ль? – когда-то мы сидели…»

 
У моря – помните ль? – когда-то мы сидели
На золотом песке, и слушали прибой,
И волны синие приветливо нам пели
О счастьи сказочном, о грезе голубой..
О, помните ли вы, как, этой песне вторя,
В сияньи теплого и солнечного дня,
Над яркой синевой играющего моря
Звучала музыка, лаская и маня,
И как под музыку тогда, полушутливо,
С улыбкой светлою мне обещали вы
В послушной памяти всегда хранить ревниво
На дальних берегах скучающей Невы
Тот быстролетный день, когда вдвоем сидели
Мы там… на берегу… и слушали прибой…
И волны синие так ласково нам пели
О счастьи сказочном, о грезе голубой..