Текст книги "Рассказы о Чапаеве"

Автор книги: Виктор Баныкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

КВАРТИРАНТ

Рассвело давно, но на улице было хмуро от низко нависших над землёй туч.

В кухонное окно сочился слабый свет. В печке горели, шипя и чадя, сырые дрова.

Наталья Власовна разрезала большую золотисто-оранжевую тыкву. Из влажной, рыхлой мякоти она вынимала белые скользкие семена и бросала их на сковородку.

На полу ползала белокурая девочка, катая по сучковатым половицам уродливую картофелину. Четырёхлетний мальчик сидел верхом на опрокинутой табуретке и хлестал её поясом.

– Но, но, Карий! – покрикивал он. – Заленился, леший!

Отворилась дверь, и с клубами пара в избу вошли председатель сельсовета Терёхин и молодой военный.

– Здравствуй, Наталья Власовна! – певуче проговорил Терёхин, обирая с бороды сосульки.

Хозяйка засуетилась, стала приглашать гостей в горницу.

– Мы по делу, – сказал председатель. – Квартиранта к тебе хотим поставить… переночевать.

Наталья Власовна вытерла о передник мокрые руки, отворила в горницу дверь:

– Проходите. У меня тут чисто, порядок.

Парень в нагольном полушубке внимательно оглядел горницу и отозвался о ней одобрительно.

– Ну, Власовна, мы за квартирантом пойдём. Так, товарищ Исаев? – спросил военного Терёхин.

Тот кивнул головой и обратился к женщине:

– Мы, хозяюшка, заплатим, будь спокойна.

– А кто он такой, жилец-то ваш?

– Чапаев. Слышала, поди?

Хозяйка ахнула:

– Неужто сам Чапаев? Ему, может, у меня плохо покажется, не понравится. Он человек большой…

– Понравится, мать, – улыбнулся Исаев, надевая на примятые волосы кубанку.

Как только Исаев и Терёхин ушли, хозяйка начала убирать в доме. Никогда ещё, казалось, Наталья Власовна не старалась так усердно: влажной тряпицей протёрла стол, подоконники, двери, вымыла в горнице полы, расставила табуретки. Наталье Власовне хотелось, чтобы Чапаеву у неё понравилось.

Детей она посадила на печку. Дала им по кусочку тыквы и приказала:

– Сидите у меня смирно!

Во дворе зазвенел колокольчик, заржали лошади, и Наталья Власовна с непокрытой головой кинулась встречать гостя.

Из саней вылез Василий Иванович. Чёрная бекеша на нём была туго затянута ремнями, на папахе поблёскивали звёздочки снега.

– Здравствуй, хозяюшка! – сказал он.

– Вот и Чапаева привёз, – проговорил Исаев и подмигнул: – Ну как, сердитый он у нас?

– Что ты, парень! – махнула рукой Наталья Власовна и посмотрела на Чапаева: – Первый раз человека вижу, а будто родного встречаю.

И вдруг застеснялась, покраснела.

Чапаев засмеялся и, стряхивая с бекеши сено, пошел вслед за хозяйкой в избу.

В горнице шумел самовар. Василий Иванович и ординарец сели пить чай. Наталья Власовна подала чашки и, отходя от стола, сказала со вздохом:

– Уж извините, чай у нас морковный.

Чапаев пригласил хозяйку к столу, но она отказалась и пошла на кухню. Он вернул её, усадил на табуретку:

– Напьёшься, наешься, тогда отказывайся. – И пододвинул к Власовне сахар, хлеб и жареного сазана.

Разговорились. Осмелевшая женщина жаловалась на плохую жизнь. Муж убит в Уральске, дети малые, а помощи нет. Дровишки из лесу приходится возить на себе.

– Ещё с годок потерпи, совсем другое будет. Жизнь построим такую помирать не надо! – утешал Чапаев.

С печки с любопытством выглядывали дети. Василий Иванович заметил их и сказал:

– Давай-ка их сюда. Где они там?

Наталья Власовна сняла ребят.

– Зовут как?

– Сына – Иваном, дочку – Настей.

– Орлы! – заулыбался Василий Иванович, потирая рукой чисто выбритый подбородок. – Одним словом, нас, стариков, заменят… Ну, Иван, чай давай пить. – Он посадил рядом с собой застыдившегося мальчика, а девочку взял на колени и, покачивая её, приговаривал:

 
Уж ты, котик да коток,
Твой кудрявенький лобок,
Айда, котик, ночевать,
Дочку Настеньку качать…
 

– Ты вон, оказывается, чего знаешь, Василий Иванович! – захохотал Исаев.

– А как же! У меня дома трое своих, научился. Посмотрим, как ты будешь петь, когда сын у тебя будет, – сказал Чапаев.

Смеркалось. Из Совета пришёл посыльный:

– Председатель велел сказать, товарищ Чапаев: народ, мол, на собрание в клуб созван, ждут вас.

Василий Иванович ушёл, приказав Исаеву привезти хозяйке из ближнего леса воз дров.

Вернулся он на квартиру поздно. Наталья Власовна сидела на печке и надвязывала чулок. На опрокинутой квашне рядом с ней чадила мигушка.

– Завтра разбуди нас, хозяюшка, затемно, – попросил Чапаев, проходя в горницу.

– Не беспокойтесь, разбужу, – заверила Наталья Власовна.

Василий Иванович заснул не сразу. Закинув за голову руки, он некоторое время лежал с открытыми глазами и думал о своем возвращении из Академии Генерального штаба, о встрече в Самаре с Михаилом Васильевичем Фрунзе, командующим 4-й армией, назначившим его начальником Александрово-Гайской бригады. Особенно хорошо запомнились последние слова командующего, сказавшего ему на прощание:

«Я возлагаю на вас, товарищ Чапаев, ответственную задачу – занять станицу Сломихинскую и продолжать наступление на Лбищенск. Белоказачья уральская армия должна быть уничтожена!»

И Фрунзе крепко и дружески пожал руку Чапаеву.

Перед глазами Василия Ивановича отчётливо и ярко возник образ этого стойкого, закалённого большевика, соратника Ленина.

«Вот на кого похожим надо стараться быть – на Фрунзе! Несгибаемый большевик! А какой знаток военного дела!» – подумал Василий Иванович.

Когда квартирант уснул, Наталья Власовна взяла со стула его гимнастёрку и, выйдя на кухню, принялась внимательно её разглядывать.

«Всё в хлопотах да в заботах время проводит, – думала хозяйка, поди, и догляду-то за ним нет».

У воротника Власовна обнаружила на одной нитке державшийся крючок, а в другом месте – небольшую дырку. Закончив с починкой, она отнесла гимнастёрку на место и, потушив свет, полезла на печку.

Проснулась она рано. За окнами лежал тяжёлый фиолетовый снег.

Осторожно ступая по полу, хозяйка поставила самовар. Несколько раз входила она в горницу, но всё не решалась будить квартиранта. Он спал крепко, подложив под щёку ладонь.

– Устал, умаялся, – прошептала Власовна и вытерла рукой глаза. Товарищ Чапаев, а товарищ Чапаев?

– Что, утро? – спросил тот, откинув край пахнувшего нафталином одеяла, и посмотрел на окно. – Петька, поднимайся! – сказал он Исаеву, спавшему на сундуке.

На столе азартно посвистывал самовар, но пить чай было некогда подали лошадей.

Кутаясь в тулуп, Чапаев говорил:

– Прощай, хозяюшка, спасибо за приют. Может быть, ещё когда увидимся!

Кучер гикнул на коней, и сани резво покатились, поднимая искристую снежную пыль.

ВСТРЕЧА

Васька Ягодкин всплеснул над головой руками и вьюном пошёл по избе вприсядку.

Фёдоров хлопал в ладоши, приговаривая:

 
Ходи изба, ходи печь,
Хозяину негде лечь…
 

Скрипели, охали половицы, на полке дребезжала посуда. Бойцы не слышали, как звякнула щеколда калитки, как кто-то взбежал на крыльцо, обмёл в сенях ноги. Когда отворилась дверь, все сразу обернулись.

В избу вошёл командир взвода Семён Кузнецов – разведчик. Не отирая красного, обветренного лица от налипшего к бровям и к редкой рыжей бородке снега, шагнул вперёд и остановился под матицей:

– Новость, ребята, принёс! – Глаза у Кузнецова светились большой радостью.

Пристально смотря ему в лицо, красноармейцы тоже заулыбались, а Васька не вытерпел, сказал:

– Не томи, говори скорей!

Командир вытер лицо и, бросив на скамейку папаху, закричал:

– Радость-то какая, право слово! Чапаев к нам едет!

Все расселись полукругом у топившейся печурки. Кузнецов пояснил:

– Он командиром нашей Александрово-Гайской бригады назначен. Завтра утром ожидают его.

Кузнецов стал заботливо протирать смоченной в керосине тряпочкой убранные в серебро ножны сабли, с которой он никогда не расставался.

– А какой хороший человек Чапаев! – продолжал разведчик. – Как отец родной с каждым бойцом обходится. В деле, правда, строгий. Я с ним в прошлом году вместе воевал, знаю.

Товарищи попросили ещё что-нибудь рассказать о Чапаеве.

Обычно молчаливый, не охотник до больших разговоров, на этот раз Кузнецов согласился.

– Приехал Василий Иванович раз к нам, – негромко, задумчиво начал Кузнецов, – кажись, под Селезнихой дело было, и говорит командиру: «А ну, покажи местность, которая в твоём подчинении». Командир, конечно, берёт нас с собой, десять кавалеристов. Тронулись… Ехали по оврагам, через рощи и местность изучали. Вдруг из-за бугра конный разъезд белоказаков, человек так в сорок…

– В сорок? – испуганно переспросил Фёдоров.

– Не меньше. Тут Чапаев как крикнет: «В атаку, ребята!» – и бросился на казаков. Мы – за ним. – Кузнецов вынул из ножен саблю и полой гимнастёрки провёл по зеркальной полоске стали. – Белые будто вначале испугались, назад попятились. А потом на нас бросились. Рубка началась. Я одного – чубатого такого – из нагана в упор свалил, а другого саблей ударил. Оглянулся вбок и вижу: Василия Иваныча с двумя бойцами человек пятнадцать окружили. Я как увидел это – и соседу своему: «Колька, за мной!» Пришпорили коней – на помощь. Одного беляка наповал, другому из рук саблю выбили. «Так их, Сёмка!» – закричал Чапаев, а сам вправо и влево коня поворачивает и всё без промаха бьёт…

– Эко здорово как! – вырвалось у Ягодкина, и он бросил в печурку согретый в руке большой сосновый сучок.

– Схватка горячая была, но противника мы всё же разгромили. С десяток в плен забрали, побили многих, а сами пальца не ранили. Чапаев весёлый, смеётся: «А ещё в плен хотели взять Чапая! Где им, подлюгам!»

Кузнецов смолк, уставился на бегающих по полу огненных зайчиков. Перед глазами возникли родные места, пыльные степные сёла со скрипучими колодезными журавлями, извилистый, крутоярый Иргиз.

– А как ты саблю, Семён, от Чапаева получил? – спросил один из бойцов.

– Под Осиновкой горячее сражение было. Чапаев вызвал меня после боя к себе и говорит: «Возьми мою саблю. Подарок тебе от меня».

– Сварилась! – перебрасывая с руки на руку горячую картошку, закричал Фёдоров.

После ужина бойцы легли спать, а Кузнецов расположился за столом бриться. Вглядываясь в тусклый осколок зеркала, с затаённой тревогой думал: «После осеннего похода на Уральск не пришлось увидеться. А потом он в академию поехал… Четыре месяца прошло… Неужто забыл?»

Лёг Кузнецов поздно, а в голову всё лезли мысли о предстоящей встрече, вспоминалась родная Гусиха…

Уснул он под утро.

Крепко спящего командира разбудил красноармеец Фёдоров.

– Семён, а Семён! – трепал он за плечо Кузнецова. – Проснись, Чапаев приехал!

Собирался Кузнецов торопливо, но тщательно. Почищенная шинель сидела на нём ладно, сапоги блестели.

У крыльца штаба бригады стояли бойцы. Все оживлённо переговаривались и с нетерпением посматривали на дверь.

«Неужели забыл? – тревожно думал Кузнецов, в волнении теребя зябнущими пальцами портупею. – Бойцов-то нас было много, а он один, всех не упомнишь… Нет! Василий Иваныч не такой, как другие. Вспомнит. Своих он знает».

Неожиданно все закричали:

– Ура-а Чапаеву!

С крыльца быстро спускался Василий Иванович. Он улыбался и приветливо махал рукой.

В горле у Семёна пересохло, перехватило дыхание. Расталкивая людей, он бросился за Чапаевым, направлявшимся к санкам:

– Василий Иваныч!..

Чапаев обернулся. Взглянул на запыхавшегося Кузнецова, и его быстрые зеленоватые глаза сощурились в ласковой улыбке:

– Кузнецов?.. Семён?..

– Он самый, Василий Иваныч! – Командир взвода протянул Чапаеву широкую жилистую руку.

– У, Сёмка! – Чапаев обнял Кузнецова, и они поцеловались.

– Совсем окончил науки, Василий Иваныч?

– Пока кончил. Не сидится мне спокойно, когда республика наша в таком положении: со всех сторон враг наседает, – глухо говорил Чапаев. – А учиться надо, Семён… Ну, живём как?

– Живём!

– Повоюем ещё, Семён, за победу коммунизма, а?

– Повоюем, Василий Иваныч, беспременно!

Чапаев сел в санки и поехал в Казачью Таловку.

Кузнецова окружили красноармейцы. Толстый от надетого на пиджак тулупа невысокий мужик, должно быть обозник, скребя пальцем за ухом, спросил:

– Он что же тебе, сродни доводится?

Кузнецов спрятал в карманы посиневшие руки и, чуть улыбнувшись обветренными губами, громко сказал:

– Нет, папаша. Я у Чапаева в полку рядовым служил.

САБЛЯ

Семён Кузнецов придирчиво оглядел бойцов. Сказал твёрдо:

– Дело серьёзное поручили, сами должны понять.

Он ещё раз окинул взглядом взвод и хлестнул плёткой коня.

Красноармейцы поскакали вслед.

Хутор спал тревожным сном. Где-то тявкали собаки и скрипели ворота.

За околицей потянулась бескрайняя, скучная в своём однообразии степь. Ехали молча, не курили. Слышен был лишь топот копыт да изредка – лошадиное фырканье.

Вёрст через шесть свернули к невысокому молодому осиннику. Слезли с коней и, увязая в сыпучем снегу, вошли в рощицу.

– Тут полянка где-то, – ни к кому не обращаясь, сказал Кузнецов.

В сапоги ему насыпался снег, и промокшие ноги зябли. Вскоре выбрались на поляну.

– Я беру с собой двоих. Ты пойдёшь, – кивнул Семён на Ягодкина, – и ты, Дубенков. А вы тут с конями. Через час, поди, вернёмся.

Ягодкин и Дубенков приблизились к командиру.

– За рощей секрет противника. Одного беляка захватим с собой. Вязать буду я, – сказал Кузнецов.

Шли насторожённо, пригибаясь к земле, потом долго ползли…

Приподняв голову, Кузнецов прислушался. За деревом, в лощине, тихо переговаривались. «Значит, тут», – решил он и прополз немного вперёд, раздвигая кусты.

В лощине, защищённые от ветра, сидели три солдата в башлыках.

Командир оглянулся назад и знаками приказал товарищам ползти в обход.

На вражеский секрет напали внезапно.

Перепуганный солдат со связанными руками и кляпом во рту глупо смотрел на чапаевцев.

– А мы думали, не случилось ли что, – обрадованно улыбнулся один из бойцов, когда Кузнецов и сопровождавшие его Дубенков и Ягодкин возвратились на поляну. – Год будто прошёл, а вас всё нет.

Солдата посадили на свободную лошадь, привязали к седлу и тронулись в путь. Все были довольны, хотя и сильно озябли.

Вдруг Кузнецов остановил коня.

– Я саблю потерял, – сказал он дрогнувшим голосом. – Отстегнулась, должно.

– Потерял? – переспросил кто-то.

– Как же быть? Делать что, ребята?

Лошади переминались с ноги на ногу, чуть позванивая подковами о лёд. Порывом налетал недобрый ветер.

– Может, вернёмся? – неуверенно проговорил Васька Ягодкин.

Семён не ответил.

«Что делать?.. – И ему представилось: вот подходит Чапаев, внимательно оглядывает его и спрашивает: „А где у тебя сабля? Что-то не видно её, Семён?“ – Что я тогда отвечу?..»

Подняв на дыбы коня, Кузнецов крикнул:

– Езжайте, догоню!

И пропал в темноте.

Несколько минут бойцы не трогались с места и, сдерживая лошадей, всё оглядывались назад.

Наконец Дубенков шагом пустил коня, и за ним тронулись остальные.

– А вдруг не вернётся, а? – поравнявшись с Дубенковым, промолвил Ягодкин.

– Чего зря гадать? – обозлённо прокричал Дубенков и отвернулся.

* * *

Наутро бригада заняла станицу Сломихинскую, отбросив белых за Чижинские озёра.

Мартовское солнце обогрело землю. С крыш падала звонкая капель, и воробьи бойко чирикали на кустах акаций.

Чапаев въезжал в станицу, окружённый командирами, бойцами. Радовались победе. В весеннем воздухе плыла песня.

К Чапаеву подъехал командир эскадрона Зайцев.

– Василий Иваныч, Семёна Кузнецова, взводного, убили, – глухо сказал он.

– Кузнецова? – переспросил Чапаев и остановил коня.

– В лесу нашли. Вниз лицом в крови лежал. А под ним сабля… Та, что ты ему подарил. Он там вон, в избе. – Зайцев указал на низенькую избёнку с заткнутым подушкой окном.

Чапаев свернул с дороги. За ним молча ехал Зайцев. Они слезли с коней и вошли в избу.

В переднем углу на столе лежал Кузнецов. Большие жилистые руки его были сложены на груди, ноги покрыты красным цветастым полушалком. А сбоку лежала сабля. Убранные в серебро ножны и эфес тускло блестели.

– Семён, поехал зачем? – Зайцев посмотрел покойнику в лицо и вздохнул.

– Осиновку брали, помнишь? – тихо сказал Василий Иванович, обращаясь к Зайцеву. – Кузнецов тогда с пятью бойцами обоз неприятеля захватил. Две с половиной сотни подвод. Храбрец! Подскакал я к нему и саблю…

Замолчал, опустил на грудь голову. Ступая на носки, точно боясь нарушить покой разведчика, подошёл к изголовью.

Лицо Кузнецова было страшно в своём окаменелом спокойствии с поблёскивающими из-под ресниц глазами – словно бы чуть косящими.

Чапаев долго не отрывал взгляда от его лица. Потом как-то деревянно нагнулся, поцеловал разведчика в лоб и направился к выходу.

– Товарищ Чапаев… Василий Иваныч, – окликнул Зайцев. – Саблю куда прикажешь девать?

– Саблю? – Чапаев оглянулся. У него нахмурились брови и задрожали тонкие губы. – Саблю, говоришь?.. Похоронить Кузнецова с почестями. Он жизни молодой не жалел в борьбе с врагами революции. И всегда как зеницу ока берёг своё оружие… Приказываю саблю положить вместе с разведчиком!

Не оглядываясь, Василий Иванович поспешно вышел на улицу.

В РАЗВЕДКУ

Уже с утра нещадно палило солнце, и казалось, что знойному июньскому дню совсем не будет конца. Но в полдень голубеющее небо вдруг заволокло огромной чёрной тучей, подул холодный ветер, и на землю ливнем обрушился мутный дождь.

И хотя минут через сорок туча ушла на восток и опять появилось солнце, всё же воздух посвежел и дышать стало легче.

От земли, от соломенных крыш изб и конюшен поднимался лёгкий пряный парок, а из соседней с Красным Яром рощицы тянуло запахом спеющей земляники.

Над рекой Белой серебрился туман.

Широкая, просторная площадь села, обычно безлюдная и тихая, была заполнена подводами, тачанками и снующими в разные стороны бойцами. Отсюда 25-я дивизия собиралась штурмовать Уфу – последнюю твердыню Колчака.

Обороне Уфы и Белой Колчак придавал огромное значение. Враг стянул сюда все свои силы. Правый берег реки был сильно укреплён колчаковцами.

Командующий армиями Южной группы Восточного фронта Михаил Васильевич Фрунзе отдал приказ о занятии Уфы. Для штурма реки Белой были созданы две ударные группы. В одну из них входила 25-я Чапаевская дивизия.

На площадь вышел Чапаев. Оглядевшись вокруг, он направился в сторону приземистой кирпичной церкви. Там должен был начаться митинг Пугачёвского полка.

Неделю назад погиб комиссар полка Волков. А случилось это так. Во время ожесточённого боя с белоказаками был тяжело ранен командир роты. Приняв на себя командование, Волков повёл чапаевцев в штыковую атаку. Врага смяли и выбили с выгодных позиций. В этом-то бою и погиб смелый комиссар.

Вместо Волкова в полк прислали молодого самарского рабочего Бурматова. Комиссар дивизии Фурманов хорошо отзывался о Бурматове, работавшем до этого в политотделе соседней дивизии. Но в эту неделю Василий Иванович лишь два раза виделся с новым комиссаром Пугачёвского полка и теперь очень жалел, что так мало успел его узнать.

«Операция предстоит не из лёгких, – думал Василий Иванович, ускоряя шаг. – Белые все свои силы стянули к Уфе. Но нынче ночью наша разведка будет на том берегу… Сошёлся ли Бурматов с народом? Подготовил ли бойцов к сражению?»

Когда Чапаев подошёл к церкви, митинг уже начался. Стараясь быть незамеченным, Василий Иванович остановился позади бойцов.

На белых каменных плитах церковного крыльца стоял Бурматов. Это был рослый молодой человек с открытым загорелым лицом и большими, сильными руками молотобойца.

– Товарищи красноармейцы! – громко говорил комиссар, в волнении сжимая в руке свёрнутую трубкой ученическую тетрадь. – Предстоят решающие бои. Но чапаевцы всегда были храбрыми и смелыми. Чапаевцы всегда громили белопогонников. Они и на этот раз вдребезги разобьют потрёпанную армию Колчака!

Красноармеец, стоявший впереди Василия Ивановича, толкнул локтем своего товарища и вполголоса, хрипловато сказал:

– А комиссар этот тоже такой… – Он поправил ремень и добавил: Подходящий человек. Из нашего брата, с таким и в огонь и в воду.

– Всего неделю у нас, а уж почти каждый его знает, – согласился другой боец. – И поговорит, и посоветует, и в общеобразовательном кружке занятия наладил… По всему видать – настоящий большевик!

На красноармейцев зашикали окружающие, и они смолкли.

Бурматов уже кончил свою короткую речь и, достав из кармана огрызок карандаша, приготовился записывать желающих пойти в опасную ночную разведку.

Высокий светлоусый боец из первого ряда расправил плечи и, стукнув кулаком в грудь, опоясанную пулемётными лентами, медленно пробасил:

– Пиши меня для начала… Порфирий Лаптев!

И тут же со всех сторон послышались голоса:

– Ширкунова Герасима Сидорыча запиши!

– Петрова!

– Валеткина Ивана!

Комиссар едва поспевал записывать. Он уже исписал три страницы, а добровольцев по-прежнему было много.

Придерживая рукой шашку, Василий Иванович направился к церкви своей лёгкой, стремительной походкой.

Он взбежал по каменным ступенькам на высокое крыльцо и запросто поздоровался с Бурматовым:

– Молодчина, комиссар, все душеньки солдатские настежь открыл!

Увидев любимого своего командира, пугачёвцы дружно закричали «ура».

Василий Иванович поднял руку, и в тот же миг полк замер.

С минуту он смотрел на загорелых и худых, в полинявших гимнастёрках красноармейцев, уставших от долгих походов и сражении, но готовых, как он твёрдо знал, по первому приказу неустрашимо ринуться на врага.

– Если мы не перейдём Белую, то вы не чапаевцы, а я не Чапаев. Но я верю… Уфа будет наша! Комиссар тут правильно сказал: конец скоро колчаковцам! Да не только их конец наступает. Мы разобьём всех врагов революции!

Снова мощное «ура» прокатилось по рядам.

Чапаев наклонился к комиссару и сказал:

– Хватит записывать.

И потянулся за тетрадкой.

– Одну секунду! – Комиссар как-то особенно поспешно вписал последнюю фамилию.

Чапаев неторопливо просмотрел список.

– Сорок восемь. Достаточно, – сказал он и ещё раз заглянул в конец списка. – Бурматов, что, и ты собираешься?

– Так точно, товарищ Чапаев, – чётко проговорил комиссар и, помедлив мгновение, продолжал: – Я так думаю, Василий Иваныч: раз я призываю красноармейцев, я и сам должен быть вместе с ними. На то я и коммунист. А коммунисты у нас в армии всегда первыми идут в бой.

– Вот это правильно! – кивнул Василий Иванович. Внимательно глянув в загорелое, взволнованное лицо Бурматова, он прибавил, ласково потрепав его по плечу: – Старайся во всём быть как Фурманов. Лучше не знаю комиссара!