Текст книги "Рассказы о Чапаеве"

Автор книги: Виктор Баныкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

В ДОРОГЕ

Ветер срывал с деревьев омытые дождём листья, и они падали в грязь. Низко над землёй ползли грузные серые облака. В лощинах дымился туманец.

Шофёр вёл машину осторожно, огибая рытвины и лужи. Брезентовый верх был весь дырявый, потому-то его и не подняли во время сборов в дорогу. Сырой, забористый ветер дышал в лицо холодом.

На колени Чапаеву упал багровеющий лист клёна, крупный, чистый, с янтарными капельками дождя.

Василий Иванович смотрел на лист и улыбался. Глазам его представилось: синее-синее небо, радужные нити паутины, плывущие над головой, сморённые жарой перелески, таинственные в сумерках заводи озёр с ленивыми, нагулявшими жир утками.

Шофёр заметил улыбку Чапаева и тоже улыбнулся.

– Хорошо… – сказал Василий Иванович и стряхнул с шинели лист.

«А Чапай простой человек, душевный», – подумал шофёр, вглядываясь в дорогу через закапанное стекло.

Вдали замаячил кустарник. За ним начинался крутой берег мелководной, извилистой речки.

– До Ташлина доехали, – сказал Чапаев, переставляя уставшие от долгого сидения ноги.

– Вот и каланча пожарная показалась. Сейчас в селе будем, подтвердил шофёр.

Дорога пошла грязная, вязкая. Около моста – месиво из чернозёма. Шофёр взял это место с разгона. Угрожающе урча, машина выскочила на мост. Ветхие перила задрожали, и шофёру пришлось убавить скорость. До берега оставалось метра два, как вдруг затрещали доски, автомобиль накренился и стал.

– Приехали! – Водитель выругался и стал вылезать из кабины.

Чапаев последовал за ним.

– Двоим не справиться, – сказал жилистый, коренастый шофёр, осмотрев передние колёса машины, застрявшие в прогнившем настиле. – Крепко засела.

– Жди меня, я в исполком пойду, – сказал Чапаев и, приподняв полы шинели, зашагал в село. Ноги вязли в грязи, скользили, часто приходилось обходить мутные лужи.

…В комнатах волисполкома было сумрачно, накурено. У входа толпились, разговаривая, крестьяне, жёны бойцов.

Василия Ивановича сразу заметили, как только он вошёл в избу. Стало необычно тихо. Шёпотом кто-то спросил:

– Чей это, бабоньки?

Чапаев поздоровался и пошёл в переднюю комнату:

– Кто у вас тут председатель?

– Я председатель. – Со скамьи поднялся немного оробевший бородатый мужчина.

– Скажите, как вы считаете, нужен ремонт дорог в военное время?

– Дороги у меня исправны. – Председатель в смущении теребил толстыми, короткими пальцами чистые листы бумаги, вырванные из церковной приходо-расходной книги.

– Исправны? – переспросил Василий Иванович и прищурился. – А мост через речку? Он почему не отремонтирован?

– Да я… приказывал починить… Башилов, народ наряжал? – обратился председатель к секретарю.

– Наряжал. Два раза наряжал, – приподняв от бумаги голову, ответил секретарь, – народу только не было, – и опять уткнулся в бумаги.

– Видать, ты плохой руководитель, отчёта от своих подчинённых не требуешь. – Василий Иванович строго посмотрел на председателя. – Наши войска перешли в наступление на Самару. Скоро конец придёт самарскому белогвардейскому правительству!.. Через Ташлино отправляются для армии боеприпасы и продовольствие, а ты никакого внимания дорогам! Ты что же это, а?

Среди столпившихся в дверях комнаты мужиков послышались одобрительные возгласы. Чапаев обернулся к народу и попросил, чтобы ему помогли скатить с моста машину.

Откуда-то появились лопаты, доски, и дружной толпой во главе с Василием Ивановичем крестьяне направились к мосту.

Скоро дряхлый, старый автомобиль выкатили на дорогу. Шофёр завёл мотор. Василий Иванович очистил лопатой сапоги от налипшей грязи и сел в кабину. Подозвав председателя, он сказал:

– Мост завтра же почини! И дороги исправь. Сам приеду проверю. И чтоб больше такого безобразия не повторялось! Хорошие дороги всегда нужны, а сейчас в особенности. Верно говорю, товарищи?

– Справедливо, товарищ Чапаев!

– Не сумлевайтесь, мы и мост починим, и дорогу тоже! – в несколько голосов загудела толпа.

– Ну-ну, договорились! – улыбнулся Чапаев и попрощался.

Автомобиль плавно тронулся. Вот машина свернула за угол, а крестьяне всё ещё стояли у моста, смотрели ей вслед, словно ожидали, что она вернётся.

– Вот он, оказывается, какой, Чапаев-то! – нарушил общее молчание высокий сутулый старик, доставая из берестяной тавлинки щепоть нюхательного табаку. – Я так разумею: этому человеку любое препятствие нипочём. Он всегда правду отстоит!

– Чего и толковать, сразу видно, головастый, – поддакнул худой, щуплый мужичишка. – А мы-то тут… проморгали. Правильно сказал Василий Иваныч – немедля надо за починку моста браться. Дорога-то эта теперь большая, военная! Нынче же надо впрягаться!

СТЁПКА

Осторожно приподняв край дерюги, закрывавшей окно, Стёпка с опаской посмотрел на улицу. По дороге вприпрыжку бежал пестробокий телёнок. За ним гнался вооружённый всадник на всхрапывающем, в мыле коне. Догнав телка, всадник с минуту скакал рядом, а потом, изогнувшись, отсек ему шашкой голову.

У нового дома с жестяным петухом на крыше были раскрыты ворота. По двору бегали за обезумевшими курами солдаты. Из сеней вышел офицер, неся перед собой зелёную граммофонную трубу.

– Мамка, а мамка? – тихо позвал Стёпка.

На печке зашевелилась мать. На пол шлёпнулся задетый ею валенок.

– У Максима Осина беляки кур ловят, а в избе кто-то дурным голосом вопит. Тётка Паша, кажись.

Мать застонала, хотела что-то сказать, но закашлялась. Вздохнув, Стёпка отошёл от окна. Идти на улицу было боязно, дома же сидеть скучно.

Достав из ящика стола засаленную тетрадь и огрызок карандаша, он задумался. Хорошо бы нарисовать, как чапаевцы всем отрядом несутся на беляков, а впереди них под красным знаменем скачет сам Василий Иванович Чапаев.

Чапаева Стёпка знал только по рассказам односельчан. Он много раз принимался за рисование, но Чапаев выходил то очень молодым, то очень старым.

«Нет, ничего не получится, – с горечью подумал Стёпка. – Поесть бы хоть чего-нибудь».

Он вспомнил, что последний раз ел вчера утром. Мать размочила в кипятке несколько хлебных корок, завалявшихся в посудном шкафу, и они их тут же съели. А теперь ничего не было.

За окном послышались лошадиный топот и громкий говор. Мальчик вздрогнул. Заглянул в окно и тут же отбежал в тёмный угол, к печке.

В сенную дверь застучали. Мать тревожно подняла голову, спросила:

– Стёпанька, кто там?

– Беляки! – прошептал Стёпка.

Затрещала дверь в сенях. На пол грохнулось что-то тяжёлое, и хриплый голос грубо выругался.

В избу ворвались солдаты. Впереди грузно топал толстый краснолицый вахмистр с плёткой в руке. Споткнувшись о табуретку, он закричал:

– Открыть окна!

Юркий форсистый парень в малиновых галифе бросился к окну и сорвал дерюгу. В избе посветлело.

– Разыскать красную ведьму! – скомандовал вахмистр, покачиваясь на коротких ногах и размахивая плёткой.

Стёпка залез под печку. Чужие, страшные люди стащили мать на пол. Вахмистр ударил её, и она тихо, испуганно ахнула.

Больше Стёпка ничего не видел. Уткнувшись лицом в корзину с углями, он затрясся, беззвучно заплакал, кусая себе руки…

Солдаты облазили все углы, переломали табуретки, истоптали ногами старый, подтекавший самовар и с руганью и смехом удалились во двор.

…Приподняв голову, Стёпка прислушался. В избе никого не было. Стёпка осторожно вылез из-под печки и зажмурил глаза. Из сеней полз густой едучий дым, проворные языки огня жадно лизали косяки двери.

Распахнув створки окна, он прыгнул в прохладную, сырую темноту вечера. Кумачовое пламя начинающегося пожара осветило двор. В воротах сарая, отпугивающих своим чёрным зловещим зевом, раскачивался, не касаясь ногами земли, человек.

Шагнув к сараю, Стёпка пронзительно вскрикнул. Оцепенев от ужаса, он недолго смотрел на мать, на её босые, в кровоподтёках ноги, потом бросился бежать, не оглядываясь, к околице.

Он спал у придорожного бугорка в жнивье. По дороге шёл старик и шепеляво распевал молитвы. Стёпка проснулся.

– Да тут, кажись, человек? – молвил старик, останавливаясь около Стёпки.

Он приложил к глазам руку козырьком и пристально посмотрел на оборванного мальчишку.

– Ты тут чего делаешь, внучек? Ась?

– Ничего не делаю… так просто, – сдерживая слёзы, ответил Стёпка и отвернулся, с тоской поглядев на голубоватую, затянутую дымкой даль.

– Не слышу! – Старик стукнул о землю палкой. – Устал, сил нет. Смертынька, видно, по пятам за мной шастает.

Сняв с плеча суму, кряхтя, нищий опустился на пыльный, побуревший подорожник.

– Подсаживайся, внучек, закусим чем бог послал.

Стёпке очень хотелось есть. Увидев в руках старика горбушку чёрного хлеба, он опустил голову, проглотил слюну.

– Ешь вот, на! У тебя что, мать с отцом живы?

Стёпка торопливо жевал хлеб, не слушая нищего.

Старик, должно быть, понял, насколько голоден мальчик, и подал ему ещё ломоть.

Когда Стёпка наелся, старик спросил:

– В селе подают, касатик, милостыню-то? Ась?

– Не знаю Беляки там, грабят всех…

– И много их?

– Мно-ого! – глухо промолвил Стёпка. – Маманьку… мать мою повесили…

Он вытер мокрые от слёз глаза, но не сдержался и безутешно зарыдал.

– И что это они, господи помилуй, лютуют? Чисто звери! – сказал старик.

– Папанька мой – он красным был… – давясь и всхлипывая, выговорил мальчик. – Так они за это…

– Ах, звери этакие!.. Ты теперь что ж, один? Сирота? Ась?

Стёпка заплакал ещё громче, размазывая кулаком слёзы по грязному лицу.

– А ты перестань, касатик, перестань… Хочешь, пойдём со мной. Двоим не скучно. – Старик положил в суму недоеденную корочку и перекрестился. Старый да малый, кто нас тронет?

– Я ничего…

– Пойдёшь, значит?

– Пойду, – еле слышно прошептал Стёпка. – Только в наше село не пойдём. Там меня знают.

– Оно там видно будет, – сказал нищий уклончиво и стал подниматься.

У околицы их остановил патруль.

– Пропустите, любезные, милостыню господню собираем, – запричитал старик, опираясь на Стёпкину руку.

– Пропустить, что ли? – спросил рыжеусый солдат своего товарища.

– Пусти. Чёрт с ними! – махнул тот рукой.

Стёпку в село нищий с собой не взял, он оставил его в заброшенной бане позади огородов.

– Карауль собранный хлебушко и никуда не уходи, – строго наказал старик.

Вернулся он скоро и сказал, что в этом селе подают плохо, надо идти дальше.

На другую ночь легли спать в поле, в шалаше пастуха. Ласково гладя Стёпку по вихрастой голове, старик спросил:

– А если я помру, куда ты, сирота, пойдёшь, как жить-то будешь? Ась?

Мальчик подумал, подумал и прошептал что-то неразборчиво.

– Куда, говоришь, куда? – переспросил старик.

– К Чапаеву пойду! – горячо шепнул ему на ухо Стёпка.

Старик вздохнул:

– Все бедные люди идут к Чапаеву, которым невтерпёж приходится от супостатов… А теперь спи себе, касатик, спи.

Когда Стёпка проснулся поутру, старика в шалаше уже не было. Мальчик побежал в незнакомое село, обошёл все переулки, но нищего и там не нашёл.

Тонкими косыми нитями хлестал землю осенний дождь. Навес над крыльцом штаба протекал, и дневальный ёжился от обжигающе холодных капель, попадавших ему за ворот шинели.

К крыльцу подошёл Стёпка.

– Куда? – Дневальный загородил дверь.

Шлёпая босыми ногами по мокрым, грязным ступенькам, мальчик всё же взобрался на крыльцо и только тогда остановился:

– Пусти.

– Кого тебе надо?

– К Чапаеву я, – солидно пробасил Стёпка.

– Ишь чего вздумал! – Дневальный шагнул вперёд. – Уходи с крыльца, нет Чапаева.

Стёпка обиженно взглянул на чапаевца:

– Тебе жалко, да?

– Уходи. Говорят, нет Чапаева!

– А я говорю: пусти, тут Чапаев!

Но дневальный уже не смотрел на мальчика. К штабу подкатил забрызганный грязью автомобиль. Из кабины проворно вышел человек в бурке и папахе. Стёпка глянул на него и присел: «Чапаев!» Почему военный в бурке должен быть Чапаевым, он и сам не понимал как следует. Хотел было подойти к нему, но испугался.

– Товарищ Чапаев, – заговорил дневальный, – мальчишка чей-то пришёл и тебя спрашивает. Я говорю: нет Чапаева, а он одно своё лезет.

Василий Иванович остановился перед Стёпкой, строго оглядел его с ног до головы.

– Рассказывай, какое дело до меня имеешь? – серьёзно, точно равному, сказал он.

– По делу пришёл, – тоже серьёзным тоном начал мальчик, стараясь казаться взрослым. – В отряд записаться к тебе пришёл.

– В отряд? – Брови у Чапаева поползли вверх. – А что ты делать будешь в отряде?

– Разведчиком буду.

– Ловко!.. А почему из дому убежал?

– У меня нет дому… Папанька у красных служил, его в Самаре беляки убили, а мамку повесили. Один теперь я.

– Откуда? Звать как?

– Из Таволжанки. Степан я, Михайлы Лисухина сын.

– А лет сколько?

– Четырнадцатый с масленицы пошёл.

Из штаба вышел вихрастый весёлый парень.

– Приехал, Василий Иваныч? – спросил он дружески.

– Приехал, Петька, – так же просто ответил Чапаев.

– А с кем это ты говоришь?.. Никак, Стёпка? – Парень подбежал к мальчику, схватил его за руки.

Стёпке почудилось, что он где-то слышал этот голос, но где, припомнить никак не мог.

– А старика нищего… помнишь?

– Помню…

– Так это я и был! – Вихрастый парень засмеялся и обнял Стёпку. После моей разведки мы их крепко пощипали… Василь Иваныч, я этого мальчонку на квартиру отведу. Можно?

– А ты зачем мне тогда не сказал, что ты от Чапаева? Я бы с тобой ушёл, – с тихим укором сказал мальчик Петьке.

– Нельзя было, парень. Дело-то было такое серьёзное.

* * *

Мигушка слабым, дрожащим огоньком еле освещала середину избы. В углах, тонущих в полумраке, шуршали тараканы.

На разостланных по земляному полу шинелях спали вповалку чапаевцы. У жарко натопленного подтопка около пулеметчика коммуниста Зимина сгрудилось несколько бойцов. Пулемётчик рассказывал сказку:

– Идёт плотник с барином в лес, брёвна, одним словом, выбирать. Да-а… Пришли в лес. Ходит плотник по лесу, обухом по деревьям постукивает да ухо к стволу прикладывает… Вот так, значит…

Зимин показал, как делал плотник. Стёпка привалился к плечу пулемётчика, вытянул ноги.

– «Ты что делаешь, мужик, чего слушаешь?» – спрашивает барин плотника. «А вот обойми дерево, приложи ухо, и ты услышишь», – ответил плотник. «Да моих рук не хватит, не могу я», – сказал барин. «Это не беда! Давай я тебя привяжу, ты и услышишь». Ну, барин, одним словом, согласился. Да-а… – Зимин достал из кармана вышитый бисером кисет и принялся свёртывать цигарку. – Привязал плотник барина к дереву, взял вожжи и Давай его охаживать. Лупит, а сам приговаривает: «Слушай, слушай, волчий сын, что тебе дерево говорит! А говорит оно: не обижай мастерового человека!»

Взрыв смеха прокатился по избе. Проснулся кашевар, выругал полуночников и повернулся на другой бок, прикрыв полой шинели голову.

Стёпка вскочил на колени и широко раскрытыми глазами уставился в белые от мороза окна.

– Стреляют! – прошептал он.

В насторожённой тишине звякнула калитка.

– Белые! – кричал кто-то в сенях, не находя впотьмах дверной скобы.

Поднялась сумятица.

– Спокойно, товарищи! – негромко сказал Зимин. – Будем биться!

Чапаевцы выбегали на улицу, ложились у заборов и отстреливались. Зимин и Стёпка выкатили на дорогу пулемёт. Стёпка подавал ленты, пулемётчик строчил по неприятелю. Кто-то ускакал задами в соседнее село, где стоял кавалерийский полк.

– Продержимся как-нибудь, а тут свои подоспеют, – подбадривал Зимин, вставляя в пулемёт новую ленту.

– Продержимся, – соглашался Стёпка, старательно вглядываясь в сторону противника.

Неожиданно Зимин отшатнулся назад и, запрокинув голову, повалился на землю. Стёпка нагнулся над ним.

Пулемётчик был мёртв.

– Ур-ра! – раздались пьяные голоса.

По занесённой снежными сугробами улице скакали белоказаки. В неестественно ярком лунном свете отчётливо вырисовывались и летевшие словно по воздуху кони, и фигуры всадников. Устрашающе сверкали тонкие полоски сабель.

Всё ближе, ближе неприятельская конница.

Отступая, чапаевцы побежали по переулкам посёлка.

Стёпка припал к пулемёту и нажал гашетку.

Всадник, скакавший прямо на Стёпку, внезапно вздыбил лошадь и тут же рухнул вместе с нею на дорогу.

А вслед за ним другой белоказак вылетел из седла, сражённый пулей, и обезумевшее животное метнулось в сторону, волоча за собой по снегу безжизненное тело.

Падали люди, падали кони. Круто повёртывая лошадей, белоказаки отхлынули назад. А Стёпку охватила такая ненависть к ним, что мальчик, до боли стиснув зубы, стрелял до тех пор, пока не опустошил всю ленту. Пошарив рукой в пустом ящике, он прислушался.

Кругом было тихо-тихо. Напрягая слух, Стёпка замер в ожидании, что вот сейчас-то и случится самое страшное и непоправимое. По спине пробежал холодок, на голове зашевелились волосы. Что это?.. Цокот копыт. Он раздавался всё явственнее и громче в морозной пугающей тишине ночи. Казалось, на посёлок надвигалась какая-то несокрушимая стальная лавина.

Стёпка сорвался с места и, перепрыгивая через плетни, увязая в снегу, скрылся в степи.

Выслушав Чапаева, Исаев посмотрел в утомлённое лицо командира.

– Можно идти, Василий Иваныч? – спросил ординарец.

– Иди. И Стёпку поскорее пришли, я его в разведку хочу послать. Паренёк ловкий и смелый. Хороший разведчик будет.

Чапаев кивнул головой и принялся что-то писать в раскрытой перед ним тетради.

Стёпку нигде не нашли. Никто не знал, куда он делся. И все решили, что мальчик, верно, погиб. Но прошло три дня, и Василию Ивановичу доложили, что паренька привезли с хутора Овчинникова.

– Обыскивали мы двор одного богатея, – докладывал Силантьев, – оружие он скрывал. А рядом изба сельского сторожа стоит. Один красноармеец и загляни в окно, к сторожу. А там Стёпка.

– Приведите его сюда, – приказал Василий Иванович.

Ввели Стёпку.

Голова у Стёпки была опущена на грудь, в грязных руках он держал шапку с красной звёздочкой.

– Что делал на хуторе, герой, говори! – Чапаев пытливо уставился на подростка, и тот ещё ниже опустил лобастую голову. – Ну, я слушаю.

– Рисовал, – сипло прошептал Стёпка.

– Что, что?

– Рисовал… картину.

– Рисовал! – Чапаев встал, дёрнул себя за ус.

– Когда у меня лент не стало, – заикаясь, рассказывал Стёпка, – я из посёлка убежал – испугался. В Овчинниково убежал. А там наши казаков побили… Из сумки убитого офицера я масляные краски взял. Рисовать захотелось. Никогда я красками не рисовал. Схватил я их – и к деду, сторожу.

Стёпка распахнул шинель, расстегнул ремень на гимнастёрке и вынул из-за пазухи холщовый свёрток:

– Вот… картина.

Василий Иванович развернул свёрток. На мчащихся конях сидели всадники. Над их головами поблёскивали клинки. Впереди всадников под красным знаменем скакал командир в развевающейся по ветру чёрной бурке. У него были пышные, до плеч усы и малиновый бант на папахе.

Под картиной была подпись: «Чапаев несётся в атаку с чапаевцами, которые в его отряде».

Василий Иванович долго смотрел на картину. По исхудалому лицу его скользнули отсветы какой-то неизведанной, небывалой радости.

О многом в эти минуты передумал Чапаев. И о том, что скоро, должно быть, конец войне, и о своих ребятах, которые так редко видят отца, и о Стёпке. У мальчика впереди большая и светлая жизнь.

Чапаев не утерпел, улыбнулся:

– Молодец! Как это у тебя ловко!

Стёпка ободрился, поднял голову:

– Я два дня рисовал и ночью.

– И где ты талант такой постиг?

– Учитель сельский учил. Бумаги мне давал, карандаши…

– Ловко! – щурился Чапаев. – Только соврал ты малость. Усы у меня поменьше, да в уздечке этот вот ремешок не на месте.

Он сел на старый, замасленный диван и усадил рядом с собой повеселевшего Стёпку.

– Когда кончим воевать, Стёпка, – говорил Чапаев, обняв руками колено, – жизнь прекрасная будет, и мы учиться с тобой поедем. В академии: я в военную, а ты в рисовальную… Должна быть такая академия!.. Поедем?

– Поедем! – тряхнул головой Стёпка. – Поедем, Василь Иваныч!

И они оба радостно засмеялись.

ДОРОГОЙ ГОСТЬ

В Народном доме с раннего утра топили печи. Промёрзшие стены потрескивали, на потолке всё меньше становилось белых искристых пятен. Зеленоватый дымок ел глаза.

На тесной, неудобной сцене шла репетиция. Любительским кружком руководила пожилая учительница Анна Ивановна. Она сидела на высокой суфлёрской будке, сбитой из новых, гладко выструганных сосновых досок, и, покачивая головой, с огорчением говорила:

– Опять не так, Алексей Дмитриевич…

Перед учительницей стоял заведующий Народным домом Рублёв. Он смущённо глядел в пол и, разводя длинными руками, сокрушённо повторял:

– Не выходит! Ну никак не выходит! Всё время в памяти твержу, как надо говорить, а дойду до этого самого каверзного места – и на тебе, по-своему получается… Увольте, Анна Ивановна, я человек без способностей.

В это время дверь из сеней отворилась, и в помещение ввалился крестьянин в чапане с заиндевелым воротником.

Алексей Дмитриевич слез со сцены и, прихрамывая, поспешил навстречу пришедшему крестьянину.

– Добрый день, Лексей Митрич! – сказал мужик и стащил с головы шапку. – Толкуют, будто Чапаев ныне в село прибудет и речь скажет.

– На крыльце объявление вывешено про то. Прочитай.

Рублёв вышел с бородачом на скрипучее крыльцо.

– Видишь, – проговорил он и указал на прибитый к стене лист серого картона. – Каждое дело порядка требует. Без этого нельзя.

Мужик потоптался на месте и виновато вздохнул:

– По своей темноте, Лексей Митрич, я совсем неуч… Ты уж расскажи, про что здесь прописано.

Заведующий подошёл к перилам крыльца и солидно, не торопясь прокашлялся. Поводя по буквам большим пальцем, заскорузлым и жёлтым от курева, он медленно и натужно читал:

– «Граждане односельчане! Вечером сегодня в Народном доме герой товарищ Чапаев сделает доклад: „Когда кончится война“. После доклада спектакль». – Повернулся к мужику и добавил: – Вечером, Иван, приходи. А сейчас мне некогда. Репетицию проводим. Мне и то приходится тут одного буржуя играть.

Весь день Алексей Дмитриевич провёл в хлопотах: красил декорации, ездил в Селезниху за париками, ходил к фельдшеру просить для себя сюртук и галстук бабочкой.

Под конец дня он устало поднялся на сцену и с удовлетворением оглядел зал с правильными рядами скамеек.

– Теперь, кажись, всё готово для встречи дорогого гостя, – сказал он.

От лавок на чисто вымытом полу лежали тени. Нижние стёкла в окнах горели тусклым багрянцем.

К шести часам вечера Народный дом был переполнен зрителями. Скоро в зале стало так душно, что мужики и бабы сняли шубы. Все негромко разговаривали.

Больше других суетился высокий, худой старик с гладкой, как яичная скорлупа, продолговатой головой. Он теребил своего соседа, широкоплечего мужика, за рукав суконной поддёвки и настойчиво требовал от него:

– Ты, Петрович, старый служака. Ты нам скажи – генеральский у него чин по-бывалошнему аль ниже?

В углу около сцены молодая нарядная женщина, скрестив на груди пухлые белые руки, певуче говорила:

– Сестра-то моя выдана за плотника андросовского. А Чапаев там по осени был. Тоже речь держал. Собрались со всей деревни в Народный дом, как мы сейчас. Все в таком волнении.

Кто-то попросил Рублёва рассказать, как Василий Иванович наградил его часами. И хотя об этом в деревне слышали уже не раз, но все стали усиленно просить Алексея Дмитриевича.

Заведующий Народным домом пригладил ладонями волосы и заговорил:

– Как вам про то известно, что я у Василия Ивановича служил больше полгода, я про это самое толковать не буду. Обрисую ту историю, по причине которой нахожусь в таком положении. – Алексей Дмитриевич указал на хромую ногу. – Поручил мне Василий Иваныч однажды сходить в разведку. Большая требовалась осторожность. Прямо скажу – дело небезопасное. К самому неприятелю надо было пробраться… Исполнил я всё, как было приказано. Только при возвращении в штаб меня беляки ранили в ногу, отчего я версты три ползком полз. Подобрал меня наш разъезд. Говорю ребятам: «Немедля везите меня к Чапаеву!» Василий Иваныч спал, когда мы приехали. Разбудили его, и я доложил ему лично важные сведения. Белоказаки готовились на заре выступить против нас.

Алексей Дмитриевич потёр рукой бедро больной ноги и сел на поданный ему дубовый стул.

– Прошу прощения, – сконфуженно улыбнулся он. – Ныть в подъёме стало. Нога у меня всегда к ненастью мозжит… Ну вот, выслушал меня Чапаев и строго говорит: «Ну, Рублёв, ежели правду сказал – награжу, ежели наврал смотри тогда у меня!» И бросился распоряжения отдавать. А ко мне фельдшера прислал. Он пулю-то у меня из ноги и вынул. После сражения, когда наши разгромили белопогонников, Василий Иваныч прискакал, кричит: «Молодец, Рублёв! Дай я тебя поцелую!» Поцеловал меня в щёку, – Алексей Дмитриевич достал из кармана брюк платок, вытер глаза, – и часы серебряные мне в руку суёт. «Держи, говорит, награда тебе». Я отказываюсь, а он и слушать не хочет. «Пуля, спрашивает, где из ноги?» Показал я ему пулю – мне её фельдшер оставил. Смеётся Василий Иваныч. «Ты её, говорит, Алексей Митрич, пристрой к часам. Брелок занятный будет и память». Вот они, часы-то.

Заведующий положил на ладонь часы с прикреплённой к цепочке пулей и показал публике.

– А ну-ка, поближе дай посмотреть драгоценный подарочек, – сказала с передней лавки горбатая, в шерстяном платье старуха.

Время шло, а Чапаева всё не было. У «артистов» по лицам потёк грим, в зале было трудно дышать от духоты. Десятилинейные лампы мигали и коптили.

Алексей Дмитриевич часто выходил на улицу послушать, не скачут ли по дороге лошади.

Но кругом было тихо. Возле окон в жёлтом, неярком свете лениво кружились лёгкие, пушистые снежинки. В соседнем дворе глубоко и протяжно вздыхала корова.

– Нет, – упавшим голосом сообщал заведующий, возвращаясь за кулисы. Часа бы два назад должен из Марьина приехать, а всё его нет и нет.

Утомлённые «артисты» молчали, то и дело вытирая потные лица комками ваты. И только пятнадцатилетняя дочка учительницы, быстроглазая, непоседливая Наташа, игравшая в спектакле служанку, бегала по костюмерной в длинной старомодной юбке и ко всем приставала с одним и тем же вопросом:

– Как вы думаете, я понравлюсь Чапаеву в таком наряде?

– Давайте начнём. Пока спектакль идёт, может быть, и гость наш появится, – предложила Анна Ивановна.

На учительнице в кружке лежало несколько обязанностей – режиссёра, суфлёра и гримёра. За день Анна Ивановна так устала от хлопот, что к вечеру у неё разболелась голова. Она сидела на стуле с плюшевой спинкой, отяжелевшая, бледная, и натирала виски спиртом.

Рублёву не хотелось показывать спектакль до приезда Василия Ивановича, его готовили в подарок дорогому гостю. Но после некоторого колебания он согласился.

В зрительном зале был погашен свет. Со сцены объявили:

– Тише, граждане! Ввиду задержки товарища Чапаева начинаем пьесу «Освобождённые рабы».

Задевая колечками за шершавую верёвку, медленно раздвинулся занавес.

Народ жадно, безотрывно смотрел на сцену. За большим столом, уставленным тарелками и вазами, сидел толстый барин в клетчатом жилете и чёрном галстуке.

– Дунька! Ещё курочку подай! – басовито закричал он, стуча по тарелке вилкой. – Да соусов побольше подлей. С ними куда как вкусно.

Началось второе действие, когда приехал Чапаев. Сбросив в сани тулуп, он вбежал в коридор и, приглядываясь в полутьме, тихо подошёл к раскрытой в зрительный зал двери.

На сцене понуро стояли мужики в рваных зипунах, а перед ними расхаживал, прихрамывая, барин и грозил:

– Барской земли захотели… Я вам покажу сейчас!.. Староста! Выпороть бунтовщиков!

– Слушаюсь, ваше сиятельство! – вытянулся в почтении красноносый староста.

Чапаев топнул ногой и крупными шагами направился по коридору за кулисы. Возбуждённый, в расстёгнутой бекеше, вышел он на сцену. Выбросив вперёд руку, закричал наряженным под мужиков «артистам»:

– Что же вы смотрите? Их двое, а вас пятеро! Вяжите их, пауков!

На минуту «артисты» в недоумении и замешательстве уставились на Василия Ивановича, но решительный, грозный вид его заставил их прийти в себя. Они кинулись на барина и старосту и под общий смех публики утащили их за кулисы.

На полу осталась подушка, выпавшая из-под сюртука растрёпанного барина. Шагнув через неё, Чапаев подошёл к краю помоста.

В зрительном зале захлопали в ладоши, закричали «ура».

Василий Иванович снял с головы папаху. В наступившем молчании сказал:

– Вы меня, товарищи, извините и за опоздание и за то, что спектакль прервал. Николаевку проезжал, мужики упросили речь сказать. Пришлось выступить. А от вас в Пугачёв должен спешить.

В зале опять захлопали в ладоши.

– Когда кончится война? – разрезая кулаком воздух, заговорил Чапаев. – Война кончится, граждане, тогда, когда вы все сообща поможете Красной Армии осилить кровожадных вампиров капитала, по-другому говоря белопогонников и иностранных захватчиков. А когда мы отстоим нашу Советскую власть, то жизнь построим такую… старики в пляс пустятся!

После речи Чапаева уговорили остаться смотреть спектакль. Он был повторен сначала. В третьем, последнем действии восставшие крестьяне с вилами и топорами пришли в усадьбу. Перепуганный барин спрятался под стол. Василий Иванович приподнялся с лавки и весело закричал:

– Тащите его за ноги, толстопузого!

По окончании спектакля Чапаев поблагодарил исполнителей за постановку.

– Хорошо играете, как настоящие артисты! – говорил Василий Иванович, пожимая «артистам» руки. – А Рублёв, Рублёв, ишь как набаловался, артист!

И Василий Иванович смеялся до слёз, похлопывая улыбающегося Алексея Дмитриевича по плечу.