Текст книги "Люди войны (СИ)"

Автор книги: Виктор Егоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Близкой "по идейным соображениям"?

– Во всем – близкой. Теперь у меня большая семья: сын учится в военном лицее, дочь, 7 лет, ребенок моей второй жены – любит спорт и хочет, кстати, заниматься каратэ.

– Не спешите с каратэ, товарищ комбат. Рекомендую – художественную гимнастику. Остались в ротах те, что начинали вместе с вами боевой путь?

– Остались. Теперь другие солдаты, новички – не шахтеры. Но я со всеми общаюсь, как рядовой с рядовыми – по-человечески. Они же по пятьдесят дней на передовой стоят. Я слушаю всех, и все мне много полезного подсказывают. У меня в батальоне есть и такие, что по три раза в тюрьмах сидели. Их там не сломали, и тут никто не сломает. Командовать – бесполезно. Но я прошу – иди, и они идут.

ЯБЛОКИ ЗИМЫ

Что делали люди на земле Приазовья последние 10 тысяч лет?

Пасли скот и воевали.

3 тысячи лет назад попробовали на вкус средиземноморское вино и фрукты.

Киммерийцы, скифы, сарматы, готы, гунны, авары, хазары, арабы, половцы – кого здесь только не было, кто тут не жил и не сражался.

И князь Игорь со своим "полком" попал в плен к хану Кончаку тут, неподалеку от Мариуполя. И на какой-то местной речке монголы разбили в год 1223-й дружины славянских княжеств. Битва при Калке – она ведь где-то здесь была, не то на речке Кальмиус, не то на Малом Кальчике, что текут до сих пор в Азовское море, хотя и маловодные уже и почти незаметные зимой.

Историки спорят о конкретном месте и той балке, где спрятались основные силы монгольского передового войска, что после победы "на Калке" и пира на телах князей, через десяток лет сожжет всю Русь.

Мамай здесь войско собирал, готовясь "проучить" Москву, ему навстречу двигался князь Дмитрий, впоследствии – Донской.

Махно, Буденный – фамилии, звучащие здесь в сабельных походах всего сто лет назад.

Вермахт, Красная армия – войска, стоящие друг против друга почти совсем недавно. И линия расположения позиций во время битвы за Мариуполь точь-в-точь, как сегодня в штабах "у Киеве" и "у Донецке".

Один из своих романов лауреат Нобелевской премии Гюнтер Грасс заканчивает строчкой – "Когда же это всё закончится? Это не закончится никогда". Он мальчиком сражался в гитлерюгенд, попал под бомбежку и обстрел, увидел русские танки и обмочился, в чем признался и ярко свои чувства описал. А его дети вновь вступили в гитлерюгенд, но тайный, сетевой в одной из групп любителей истории Германии.

Везде одно и то же: или пасем скот, или воюем в поле. Но чаще – пасем и пашем, воюя в мыслях, в голове, на кнопках ноута и смарта. В тайной группе с явным содержанием: "мы их всех уделаем".

А виноград, а вино и фрукты? Неужто зря финикийцы привозили сладость земного рая? Неужели никто ничего не понял и лишь сблевнул от переизбытка "счастья"?

Я часто слышал здесь названия "гвоздика", "геацинт", "тюльпан". Речь шла не о цветах и не о цветочной клумбе. Речь шла о "разговоре" пушек. И "буратино" – не из детской сказки, и "солнцепек" – не о жаре на пляже. Под милыми названиями – ударные системы артиллерийского огня.

Я видел яблоки заброшенного сада. Не на снегу, зимы здесь настоящей нет. На поле у стволов деревьев в бесчисленных рядах фруктовой рощи. В лощине древней балки, меж других "стволов".

"Эх, вы бы весной приехали, как тут прекрасно пахнет!", – показывали люди на сады, которые давно обходят стороной. Зеленка, снайперы, и те, и те – стреляют.

Хочу весны. Хочу в сады. Но не в сады раздора.

И чтобы "яблоки" не падали с холмов, и "клумба" не будила по ночам тем гулким ароматом, что пахнет порохом и гарью.

«КСЮША»

Прошло и времени всего ничего, как прилетел из Ростова, а уже хочется вновь увидеть тех людей, с которыми встречался на Донбассе. Чего-то тоскую по ним, кажется, появись сейчас передо мной Скрипа, его друзья Паша с Галкой, я бы всех и каждого обнял, со всеми поздоровался, всем улыбнулся и каждого приветствовал.

И военных, что несут там службу с оружием в руках: сапера Бульбу, сапера Алика, сапера с позывным Спец, которому лишь двадцать лет от роду, но который уже ходит на задания командиром группы , и мирных граждан, что не сбежали от войны куда подальше из родного места, где сейчас грохочут мины и снаряды.

Разреши, Галя, сначала расскажу читателям коротенько о тебе: ты женщина, тебе положено быть первой при входе в мир воспоминаний, а мужики уступят тебе место.

Она – владелица кафе, в котором мы сидели вечером со Скрипой в первый день моего приезда.

– Её тут все мужики боятся, она чемпион по кикбоксингу, вырубает любого с одного удара, – отрекомендовал мне Скрипа хозяйку заведения, куда мы должны были пойти ужинать.

Подходим к зданию кафе, а это не "стекляшка", не павильон, не первый этаж жилой высотки. Это – кирпичная стена с лестницей и железной решеткой во всю длину веранды какого-то складского помещения.

Заходим, в "зале" – никого. Стоит шесть длинных деревянных столов, на них ни скатерти, ни приборов. Садимся за тот, что в углу, ждем. Появляется девушка, здоровается со Скрипой, на меня взглянула лишь мельком. Я, естественно, тоже не пялюсь в ее сторону, коли мне не надо подыматься и расшаркиваться. Вроде, блондинка, а, может, и нет: не различил детали женской индивидуальности.

Через пару секунд на стол падает две огромных тарелки: на одной жареная рыба, на другой хлеб. Я в этот момент смотрел на Скрипу, поэтому не заметил, кто принес тарелки, И даже рук, "дары приносящих", не увидел. Еще через пару секунд два стука по столу: это на голое дерево упали два стакана. Я опять рук не разглядел. Поворачиваюсь, а фигурка худенькой девушки уже исчезает в створках "барной стойки", где вдоль стены в квадратиках простецких полок стоят бутылки. Вроде, там мелькнула женская фигурка той блондинки, а, может, и не той.

– Это Галка, она нас давно ждет, – говорит Виктор и достает из пакета бутылку виски.

– Худенькая? – хочу уточнить, какую девушку он называет Галкой, ту, у которой движения рук заметить невозможно, или какую-то другую.

– Худенькая. Кулачком ткнет, мужик под этим столом лежит тихо до утра, – он говорит, но смотрит в это время на бутылку виски.

Открыл, налил в стаканы грамм по сто. Ну? – смотрит на меня. А я – на стол: рыба, хлеб и "чаши" наполовину полные. Вечеря – ничего лишнего, нет даже вилок и салфеток. Евангельская простота. Давай!

Пока мы в кафе были одни, беседовали не спеша о том и сем. Знакомились, я ведь никогда раньше со Скрипой не общался. Знал, что он ветеран "афгана", знал, что депутатом был в городской тюменской думе, но лично с ним я знаком не был. Теперь вот узнал его полное имя: Виктор Александрович Скрипченко. Те, кто учился с ним вместе в тюменском военном училище, и те, с кем он служил в Афганистане, зовут его – Скрипа, а среди тех, с кем он служит сейчас, его позывной – Амур.

Почему, Амур? Потому что город его юности – Хабаровск, а детство прошло на берегах таежных речек, танцующих амурский вальс на склонах сопок вдоль великого водного пути у стен империи китайской.

Где семья? "Там", – и больше никаких подробностей, ни как зовут супругу и детей, ни сколько их, ни чем занимаются. Лаконичней не ответили бы даже лаконские спартанцы, известные словесной скупостью в беседах с чужаками.

Записывать мне было нечего, поэтому я налег на рыбу. Виктор – тоже. Куски обжаренные мы по очереди брали пальцами из одной тарелки, хлеб из другой – всё просто, когда условности теряют смысл.

В кафе пришла компания девушек отмечать день рождения, из темноты улиц подтянулись солдаты, заслужившие "увольняшку" , грянула музыка, назревали танцы. Нам было пора на боковую – обоим под шестьдесят лет, кадриль и шпоры – поздно тренькать, да и не к лицу с мохнатостью седой на морде. И не к животику, что явно увеличился в размерах от вкусной рыбы.

Когда прощались с Галкой, я наконец-то разглядел ее, потому что она задержалась около меня на секунду в состоянии покоя: симпатичная, но резкая, пружинистая, действительно, может выстрелить так быстро, что не успеешь моргнуть глазом. "Понравилась вам рыба?", – смотрит на меня, наверное, как на своего дедушку, которому готовила дома на плите домашней. "Да, очень вкусная". "Приходите завтра, сварить вам борщ или солянку – настоящую?". Гляжу на Виктора, прежде, чем ответить. Он ответил за меня: "Не надо, Галя. Мы не знаем, что будет завтра". Она нас поняла.

Потом, во все последующие дни так получалось, что идти в кафе нам было ни к чему. Она звонила Виктору, даже немного обижалась. Душевная, как видно, женщина. Ну как не вспомнить о такой?

Или о Павле, что встречал меня в аэропорту Ростова. Высокий улыбчивый парень. Выхожу в "зону встречающих", передо мной стоит цепь таксистов: куда поедем, машина нужна? Все озабоченные, хмурые. Отвечаю: пока нет. Один из них, самый настойчивый, уже кричит в мое ухо: а когда будет нужна, скоро? Могу, мол, подождать.

И тут над рядом "таксистов" сверху появляется улыбка из под черной шапочки: "Дядя Витя, я за вами. Уже хотел справки наводить, куда белая борода подевалась, чуть вас не пропустил".

Дело в том, что я сообщил Виктору номер своего авиарейса и время прилета. Он спросил в меседжере фейсбука: "Бороду не сбрил?". "Нет". "Тебя узнают". И больше никаких рекомендаций, каким образом я попаду из Ростова за 120 километров в поселок Безыменный Донецкой республики. Поэтому я и отвечал таксисту, что пока не знаю, понадобятся ли мне его услуги.

Павел повел меня к машине, припаркованной у ряда зеленых елей на аллее перед зданием "главной воздушной гавани донской земли", открыл двери фургона "мерседес" – поехали!

– Сейчас, – говорю ему, – сигаретку выкурю, а то повсюду от Тюмени до Ростова – аллес ферботен.

– Дядя Витя, поехали! В машине покурите. В ней разрешается пить, курить, ругаться и всё остальное.

Хотел было я узнать, что имеется ввиду под словом "остальное", но почувствовал – парень торопится. Понимаю же, что и путь неблизкий, и границу надо проходить, а зима на дворе, 19 января, темнеет быстро.

Всю дорогу он предлагал мне многочисленный набор услуг, включенных в перечень "остальное": пирожка хотите? яблочка хотите? семечек, минералки, сок, чай, кофе – набор получше, чем в салоне бизнес-класса.

Фургон был 1998 года выпуска, но его "родная" пепельница надежно держалась в креплении на задней спинке водительского кресла, а я покачивался на "диване" сзади и радовался, что есть куда протянуть ноги и наклониться набок в любую сторону, когда спина устала сидеть на попе ровно.

Рядом с водителем расположился его школьный друг Сережа. Он изредка просил остановиться около магазинов, где продаются инструменты и стройматериалы. В одном, наконец, нашел, что искал: немецкую маску сварщика со сменными фильтрами "видоискателя" для разных работ – сварки, резки, пайки. Причем, оконце светового фильтра было подвижным: его можно поднять и превратить в "козырек", когда глаза должны видеть обычный свет. Маску при этом снимать или задирать над головой было не обязательно.

Упаковку Сережа тут же раскрыл, маску собрал из нескольких деталей, привел её в рабочее состояние и надел на голову для примерки. Едем по Таганрогу, в соседнем ряду другие машины двигаются, Сережа сидит в маске и смотрит на их водителей. Когда водители начинают таращить на него глаза, он опускает черное стекло "козырька" маски, чтобы его "не узнали". Гляжу, соседние водители жмут на газ и увеличивают скорость, чтобы оторваться от "человека в маске". Сережа – доволен: хорошую вещь купил.

У меня с ним наладились прекрасные отношения, когда я сообщил, что выращиваю на даче только тыквы. Сережа – сыроед, он постоянно на тему фруктов сворачивал, пока мы ехали меж гигантских полей, а я по этой теме мог только о своей последней тыкве рассказать, что осталась в Тюмени на полу комнаты. Яркая такая, оранжевая – наипрекраснейшая деталь моего "брежневского" интерьера. "Не вздумайте ее варить, благостные продукты надо есть только в свежем виде: свет солнца не нуждается в кипячении и прожарке", – увлеченно разъяснял мне Сережа тайну силы света. "Я кашу люблю тыквенную, – отвечаю ему, – а кашу без огня не сваришь". "Ешьте свежие кусочки, и всегда у вас с желудком буде всё нормально", – советует он мне. "Вроде, и так всё нормально" – отвечаю. "Я же говорю – будет. Жить мы должны по сто лет, вы еще – в начале жизни", – активизирует Сережа пропаганду здорового образа жизни. Потом мы вместе закуриваем. "А это тоже свет солнца?", – показываю взглядом на его сигарету. "Это – лярва, которую я пока не победил", – Сережа "давит лыбу", как на Дону называют состояние веселой самоиронии.

Сережу вспоминаю и хочу опять его увидеть, тем более, что он приглашал меня на море и обещал увезти далеко от берега к чистой воде – где свет играет в волнах между дном и небом.

Часа через три движения по автодороге Павел показал мне на белую полоску в лучах заходящего солнца: "Азовское море, скоро будем дома". Я присмотрелся: белая полоса была высоко на горизонте, но над ней, еще выше, виднелась какая-то черная полоса, не похожая на тучу – слишком четкая и прямая линия черного цвета. А что там такое темное сверху? – спрашиваю Павла. "Открытая вода. Белое – это лед".

Для жителя болотистых лесов любое море выглядит, как холм воды на горизонте, а зимняя чернота этого "холма" над белой линией прибрежного льда – такой пейзаж я видел первый раз. В январе люди из сибирских лесов предпочитают летать к другим морям, туда, где пальмы, а не шуга холодного прибоя.

В Ростове мы стояли в пробках, в Таганроге двигались в потоке машин, но чем дальше дорога шла на запад, к границе, тем меньше на ней оставалось машин. А километрах в пяти от границы – ни одной на трассе. Пусто. Ни туда никто не едет, ни оттуда никого. Странное ощущение: две огромных страны в Европе, между которыми не проезжает ни одна машина. Граница, которую никто не пересекает, кроме нас.

Какая очередь на южном пункте пропуска? Мы первые и мы же и последние. И пеших нет, лишь парень с рюкзачком довольно быстро пересек все линии и все шлагбаумы. А мы – выполняем приказания людей с автоматами: выйти, показать паспорт, опять показать в развернутом виде, опять показать, но еще и снять при этом шапочку. Цель поездки? – спрашивает пограничник. Повидать знакомых. Где? В Безыменном. Будете находиться в этом поселке постоянно? Да, – отвечаю уверенно, так как названия других поселков по соседству еще не знаю. Двери автомобиля открыть, багажник открыть – сквозняк унес тепло автомобильных печек, холодный ветер гуляет по салону.

Садимся, ежимся, укладываем паспорта обратно в сумки. Россия – за спиной, что впереди? Там Витя, он уже на связи, он знает, что теперь мы – скоро.

– Вам уже рыбу жарят, Виктор Александрович заказал, – сообщает мне Павел.

– Надо бы где-то купить то, что Виктор называет "вискарем", – говорю Павлу, – он просил меня взять "вискаря" на границе, но не объяснил, что имеет ввиду под этим словом. "Вискарь" – это виски?

– Да, сейчас заскочим в дьюти-фри.

Мы подъезжаем к большому зданию-складу, над которым огромными буквами написано "Дьюти-фри". Ряды товаров, ряды продуктов, я попросил Павла вести меня сразу туда, где выставлены "вискари". Там их сортов двадцать, не меньше. Какой брать? Я в них не разбираюсь, этикетки мне ни о чем не говорят. Вижу, есть "Белая лошадь", кажется, в каком-то фильме или какой-то книге кто-то что-то про эту лошадь говорил.

Павел сказал, что он сам "вискарь" не пьет, но если брать, то лучше тот, что пахнет медом.

– Какой из них имеет привкус меда? – спрашиваю продавца, расторопного паренька лет двадцати.

Паренек начал говорить про солод, вереск, травы, ароматы, послевкусия. Нам пришлось его остановить, так как Павел спешил: "Покажи, какой тебе нравится, и мы поедем дальше". Паренек уверенно показал на бутылку, похожую на круглую колбу с высоким горлышком, в котором виднелся желтый напиток. "Это не сухое вино?", – спросил я, потому что округлые бока бутылки намекали на что-то мягкое и женское, далекое от крепкого напитка. Продавец решительно мотнул головой в знак того, что никогда не может спутать виски с "сухарем". Но, на всякий случай, американского "Джека" в квадратной черной бутылке мы тоже прихватили за "горло" и кинули в пакет. Платим рублями, около двух тысяч, теперь – вперед, к рукопожатиям, последняя преграда позади.

В поселке Павел притормозил у кафе с надписью "Ксюша".

– Ужин будет здесь, – показал он на крыльцо и дверь, – это моё кафе, вернее, моей супруги, она – хозяйка.

– Вашу супругу зовут Ксюша?

– Это старое название, мы, когда кафе купили, название решили не менять, тут все привыкли: "Ксюша" – это центр приморской жизни.

На площадке перед кафе стояли лишь пеньки, а столики и лавочки скрывались под деревьями с остатками прошлогодних жухлых листьев на полуголых ветвях. Вокруг – ни души. Пусто, как на дороге, пусто, как на улицах, по которым мы ехали.

– А где приморская жизнь? – спрашиваю Павла.

– Жизнь – летом, – он включил передачу и поехал к фигуре человека, появившегося на дороге.

Когда поравнялись, Павел выскочил и доложил "фигуре" в пятнистой форме: "Привез!". Я понял, что это Виктор Скрипченко, – человек, о котором я много слышал и читал, но которого видел первый раз в жизни.

Он провел меня в калитку мимо часового, затем между домиками с белыми ангелочками в нишах стен, вдоль полуголых нимф и граций у замерзшего бассейна, показал на ажурную металлическую лестницу, корректируя движение: "Сюда", на одну из двух дверей: " В эту", завел в комнату: "Здесь будем жить, снимай пальто, переодевайся". "Зачем?", – не понял я его. "Снимай штаны, примерь вот эти", – он подал мне пятнистые брюки, и я понял, что надо просто выполнять то, о чем он просит.

Выходим опять на улицу мимо часового, над нами уже светят звезды – яркие, как крошечный фонарик в руке у Виктора. Мы оба в военных бушлатах и соответствующих штанах. Сворачиваем к "Ксюше".

– Это заведение принадлежит Павлу, что привез меня сюда, – намекаю Виктору о моей осведомленности в некоторых местных делах.

– Оно принадлежит Галке, а Галка – жена Павла, – объясняет мне Виктор расклад в вопросах собственности.

– Павел согласился меня везти, чтобы я стал клиентом его кафе и у него поужинал?

– Не, всё закрутилось с другого конца, – продолжает объяснять Виктор, – я попросил Павла сгонять за тобой, а Галка предложила покормить нас и пожарить нам рыбу.

– А кто Сережа, что покупал в дороге маску сварщика?

– Детский друг Павла. Я его не знаю. Он сварщик, говоришь? Запомним, пригодится.

Входим в кафе, он ставит пакет на стол, в нем одна бутылка, но какая, круглая или квадратная? Я как этот пакет ему вручил, больше в него не заглядывал.

Достает: квадратная. Не зря я в круглых сомневался.

Американец "Джек", мы наконец-то встретились: я, ты, и Скрипа на волне "Амура". Ну, понеслось!

Воспоминания кружатся, как сны в постели после встречи с "Ксюшей". Ни разу не пришлось увидеть её снова. Может, увижу летом, в разгар приморской жизни?

КРЫШКА

Лежим наутро в роли отдыхающих пансионата «Александрия» в двуспальном номере. Скрипа на одной кровати, я на другой. Под красными шерстяными одеялами, но без простыней. В углах матрасов – стопки постельного белья, что мы давеча забыли расстелить.

– Есть хочешь? – спросил Виктор, когда заметил, что я пошевелился.

– Нет.

– Спим дальше, – он замолчал.

Слышу: стук в дверь. "Иду!", – кричит громко мой сосед, откидывает одеяло и бежит без тапочек в коридор нашего гостиничного номера. Возвращается, бухается на кровать и вновь натягивает на себя одеяло. "Спи, спи", – советует мне и опять замолкает.

В комнате появляется пожилой дядя в военной форме, я замечаю, что у него круглая голова и усики, после этого закрываю глаза.

Вроде, шуршит пакетами, потом, кажется, открыл краны в душевой кабине и пустил воду. Вот, у спинки кровати топчется, где стоит тумбочка и на ней электроплитка.

Виктор похрапывает, я, похоже, сейчас отключусь вновь после дороги дальней и встречи задушевной. Сплю, но слышу побрякивание какое-то. Не звон, не тиканье, ни тарахтенье, а глухое такое: динь-тинь, динь-тинь. "Серега! – кричит проснувшийся "отдыхающий" с соседней кровати, – Сними крышку с катрюльки, она, блин, прыгает, как ты под градом!".

В комнате снова бродит пожилой солдат с усиками и оправдывается: "Новостями зачитался на твоем компе, сейчас проверим, о, сварилась. Вставайте, будем завтракать, картошечка готова".

Встаем в пару и ароматах картофельного кипятка. А что, неплохо бы её горяченькую с кусочком сала и крепким чаем с утреца "намять"! Включаем чайник, умываемся – и наша жизнь уже парит и закипает.

За столом Виктор представляет мне утреннего гостя: "Мой детский друг, мы оба из Хабаровска, зовут – Серега". После этого представляет меня детскому другу: "Из Тюмени, он там рядом жил, спортсмен".

Сергей заинтересовался: "Какой вид спорта?". Я отвечаю: "Давно всё это было, в другой жизни". И дальше не продолжаю. Сергей подождал немного, понял, что я закончил излагать свою биографию, и ни о чем спрашивать не стал. Тут ни о чем не спрашивают тех, кто говорит немногословно.

Ну, а дальше пошли разговоры про рыбу, поскольку мы признались Сергею, что делали намедни в "Ксюше".

– Тут рыбы нет, – начал Сережа с той же фразы, что и КУзьмич в одном из эпизодов фильма про особенности национальной охоты, – какая тут рыба, так, мелочь. Вот у нас рыбы – по ней ходить можно, скажи, Саныч.

– Слышь, Серега, до сих пор не могу забыть того медведя. Лежит поперек речки, лосось через его пузо косяком прыгает. Медведь лапу поднимет, на его коготь налетит рыбина килограмма на четыре, он её другой лапой вскроет, икру высосет, а тушу на берег бросает – енотам и лисам. А на Камчатке помнишь, рассказывал. Мы в лагере летом на одном островке стояли, я лейтенантом еще был, утром в палатке слышу: бам, бам, бам – кто-то чем-то гремит, аж звон в ушах. Выползаю из палатки, вижу: солдат молотком по железному ведру стучит. Ты что, умом тронулся? – набрасываюсь на него. Он отвечает: старшина приказал. Ищу старшину, какого хрена ты солдата заставил по ведру херачить? Дырки делаем, сейчас на рыбалку пойдем. Надо, думаю, посмотреть, что это за рыбалка такая. Пошли. Они ведро дырявое в море кинули, вытащили, в нем полведра мойвы. Там, ведром рыбачат, понимаешь?

Они бы еще долго мне про рыбу рассказывали, хорошо, что не охотники, а то бы еще и про охоту начали. А я охоту не люблю и каждый раз, по весне, жалею уток, что в страхе носятся на фоне светлеющего неба над моей дачей на озере Андреевское в первый день "открытия сезона".

Я тут, за столом помалкивал, но вечером, когда мы с Виктором одни остались, спросил: "Почему ты с утра кричал на Сережу фразой "прыгает, как ты под градом"? У меня память на фразы хорошая, но я не понял её смысла".

– Да попадали мы с ним тут пару раз, – чуть подробней рассказал мне Виктор о сути некоторых словесных выражений, – его накрыл обстрел из "Града" с той стороны. Взрывалось так, что он подпрыгивал над землей на полметра: он же тощий, легкий, как вдарит рядом, он взлетает. А я тяжелый, толстый, меня качает. И я – под свой попал, от наших.

– Как от наших, почему?

– Ну, решили выдвинуться на самый передок и осмотреться: я, Утес, Мамай и СМС. Командирам иногда надо увидеть обстановку самим, не по докладам подчиненных. Сказали артиллерии: мы будем в квадрате таком, укры будут там-то и там-то, если нас обнаружат, лупите вот сюда. Объяснили, договорились. Поползли. Нас, как это всегда бывает, обнаружили случайно. Сначала расчесали пулеметом, потом прижали из автоматов и полезли с двух сторон отрезать от своих. СМС мне шепчет: не уйдем, окружат. А у него чутье, он просекает быстро ситуацию. Я шепчу Утесу: посылай сигнал артиллерии. Тот дал приказ, ждем. Бах, бах, но не по ним, а по нам. И точно так стреляют: разрывы рядом, и они всё ближе, ближе. Земля подпрыгивает, сверху пламя. Ну, всё, нам крышка. Жаль, что от своих. Потом тишина: я в космосе? Нет, на земле. Живы? – спрашиваю у ребят. Живы все.

Вернулись, артиллерист радехонький, недавно из России, докладывает: в соответствии с вашим приказом открыл огонь по...Утес ему как даст в зубы.

– Утес – командир полка?

– Да, но это бывает. Я тоже человек нервный, могу и не сдержаться.

– Артиллерист как мог ошибиться?

– На войне ошибаются все – американцы, немцы, англичане. Кроме нас, русских . Мы – самые замечательные парни в мире, – и Витя такую улыбу даванул, что уровень его самоиронии стал зашкаливать.

Затем он сразу перевел разговор на тему близкую, но с примером из гражданской жизни:

– Иногда надо давать по морде, по-другому никак. Я депутатом был, в домах пропала горячая вода. Жители ко мне, я иду к месту аварии. Там уже роют яму, на краю стоят начальники коммунальных служб. Что случилось? Ведь по вашим документам, вы поменяли здесь старье на новые трубы. Как они могли лопнуть? Что-то мычат в ответ, мол, проведем экспертизу, выясним, расскажем. А я прошу рабочего, покажи-ка мне кусок трубы в месте порыва. Он показывает. Сколько этому ржавому железу лет, спрашиваю работягу. Лет пятьдесят. Ах ты сука, поворачиваюсь к начальнику, я тебе, блять, сейчас всю морду расхерачу и – шагаю к нему поближе. Как он бежал, он не бежал, он прыгал и летел, прыгал и летел между домов. Я толстый, догнать не смог. Прихожу к Степан Михалычу на следующий день, рассказываю о "замене труб" на участке в двести метров.

– Степан Михайлович Киричук, мэр Тюмени?

– Да, мы дружим. Рассказал Степану, он этого начальника к себе позвал, но не сказал, что в кабинете я его тоже дожидаюсь. Является, боится, держится от меня подальше, хотя уверен, что в кабинете мэра я его не трону. Чего-то объяснял, обещал исправить за счет своих ресурсов. Степан его позвал к столу, на столе карта коммуникаций. Покажи, говорит, где этот участок. Тот наклоняется, показывает, а Степан его за галстук схватил и мордой об стол – бах, бах, бах!

– Не похоже на Степан Михайловича, он, вроде, человек спокойный, вежливый.

– И я вежливый, пока не стану нервным. Ну, ты воруешь, хер с тобой, тебя так воспитали, но других-то за дураков не принимай, правильно, Лексеич?

– Правильно, Саныч. А что Сереже, после тех прыжков под градом, домой, где много рыбы, не захотелось уехать? Рыбачить, жить в тиши, где не летает тело меж осколков и огня?

– Уезжал. Довольно долго его не было, потом звонит: можно я опять приеду. Приехал. Жена не отпускала его, военный билет ему разорвала. Он клочки в военкомат принес, военник восстановили, и – мы опять жуем картошку вместе. И фильмы смотрим про героев Голливуда. Серега – киноман, он смотрит всё потом дает мне справку: что стоит посмотреть, а что – не надо.

– Фильм "Люси" он рекомендовал к "домашнему просмотру"?

– Серега с детства в фильмах разбирался, ему бы кинокритиком работать, по студиям ходить, а не в караулы.

17 февраля у Сережи день рождения. Он приглашал меня: оставайтесь, в "Ксюшу" сходим, отметим. Я отмечу. Дома. Взгляну на фотографию и пожелаю никогда не "прыгать". И, если вдруг увидимся, хочу продолжить разговор о рыбе, не вспоминая и не расспрашивая о войне.

«ДЕД»

Виктору Скрипченко исключительно везет с начальством: инженерными войсками в Донецкой республике командует его друг. А заместитель командира корпуса по инженерной части – молодой офицер, еще курсантом запомнивший фото Виктора в почетном ряду выпускников, которыми гордятся преподаватели прославленного Тюменского высшего военно-инженерного командного училища.

Разумеется, как и положено в армии, ему приказывают, он исполняет, но как приказывают, как исполняет? Скрипа, – спрашивает друг в штабе, – задача нам поставлена такая-то, как будем выполнять, подскажи? Скрипа делится с другом своими соображениями. Ладно, отправлю тебе приказ, там на месте еще раз подумай, как его лучше исполнить, – ответит друг и военным языком составит нужное распоряжение.

Мне пришлось быть рядом с Виктором круглые сутки, я хотя и гражданский человек, но сразу заметил, что он в полку на особом положении. И по возрасту, и по военному опыту, и по отношению к нему вышестоящих командиров.

Новички, что прибывают на службу в Безымянный, удивленно спрашивают у "старослужащих": а кто этот, толстый дед, который на всех орет и никому не подчиняется? Получив разъяснение, соглашаются: хорошо, что такой в полку есть. С ним – спокойнее. "Такой" знает, как надо воевать профессионально. Время самостийно кочующих из города в город вооруженных автоматами "батальонов" закончилось. Артиллерия, бронетехника – требуют хорошо организованного технического обслуживания, а заградительная минно-взрывная технология – она вообще недоступна людям не обученным.

В 2014 году он сам бегал с автоматом. Под Широкино, когда, как он выразился, "настрелялся", сел и смотрел, как ведут себя другие во время контратаки украинского батальона. Потом говорит в минуту затишья: ребята, вы что, все снайперы? Вы почему все хором палите из автомата да еще и по рожку за одну очередь? Пусть пять человек спрячутся и заряжают, а вы им только пустые рожки бросайте.

Мы с ним подходили к зданию "фермы" на краю яблоневого сада. Он мне показывал, с какой стороны подбирался к этой ферме, меняя "рожок" за "рожком" во время штурма.

Не такой он уж и толстый, когда под пулями перебегает от ямки к ямке.

Хотя он и повторял неоднократно, сравнивая техническое оснащение своей саперной роты в Афганистане со "своей" ротой на позициях у Коминтерново: "У нас ничего нет". Есть там кое-что, и с каждым годом техники становится всё больше. А главное, есть люди, которых он научил "работать", и сам процесс учебный поставлен по-армейски: учебный класс, учебный полигон, занятия теоретические плюс практические – ночью на линии обороны, в километре от учебной "парты" между огневыми точками боевого "соприкосновения" с армией противника.

Это в моей голове не укладывается смысл слова противник, когда речь идет об Украине, о государстве со столь родными городами – Полтава, Харьков, Одесса, Киев. Родной мой Киев – древнерусский град, великий град земли славянской. Я не родился в Киеве и никогда в нем не был, но я был воспитан в детстве так, что этот город стал мне не менее родной и близкий, чем Москва.

Для солдат, что в Коминтерново воюют на стороне Донецка, понятие противник усваивается с первым звуком выстрела с "той стороны". Противник там, откуда прилетела пуля.

Задача офицера – отдавать приказы и не терять солдат. Такая у него работа. Задача Скрипы чуть сложнее: объяснить, какие приказы отдавать не надо. Поэтому он иногда "орет", переходя на неуставные отношения с молодыми капитанами войны, и позволяет себе признаки неподчинения.