Текст книги "Фирменный поезд «Фомич»"

Автор книги: Виктор Колупаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

17

– Пойду узнаю, когда будет Усть-Манск, – сказал Семен и двинулся к купе проводниц. Вот сейчас он там немного поговорит, все выяснит, успокоится. Обогнуть Усть-Манск мы никак не могли. Должен быть Усть-Манск, так же как обязательно должен быть пришелец на пути Семена и Тоси.

Времени было часа четыре. Самое пекло. Семен вернулся успокоенный, встал на полку и проверил, действует ли вентилятор. Нет. Он упорно не действовал.

Я полез в карман за платком, но вытащил оттуда лишь аккуратно сложенную вчетверо телеграмму.

– Э! А про телеграмму-то забыли!

– Бабуся Коля, – подхватил Степан Матвеевич.

Все другие, может, и боролись с жарой, но Степан-то Матвеевич был занят явно другим. Он старался найти объяснение случившемуся с ним.

– Да-а! – вскричал я. – Ну надо же. Совершенно забыл. Бабуся ведь оставила в нашем купе чемодан!

– Как так? – удивился Семен. – Забыла?

– Нет. Она его специально не взяла. Оставила, и все. Пусть, кому нужно, тот берет.

– Это она из-за меня? – спросила Тося.

– Нет, нет. Она его действительно оставила нарочно. Не нужен он ей. И внук Коля тоже сказал: пусть этот чемодан едет в Марград.

– Ой как интересно! – засияла Тося. Сейчас я понимал Ивана. Тося – красавица!

– Садитесь сюда, – предложил ей Иван. Тося перелетела на его место. Они немного столкнулись из-за неповоротливости Ивана, но женщина не обратила на это внимания. Иван же только нахмурился.

– Комиссию надо выбрать, – предложил Семен. – Опись придется делать. И тетю Машу надо пригласить, как представителя администрации. У кого есть бумага и ручка? У меня есть бумага и ручка. Так что, начнем?

Тетя Маша каким-то образом почувствовала, что ей совершенно необходимо находиться здесь, и уже спрашивала:

– Это кто тут чемоданы оставляет?

– Тебе бабуся сказала об этом чемодане, – обратился ко мне Семен, – ты и открывай его.

Я поднял полку. Чемодан был старый и какой-то нестандартный, скорее всего самодельный. Замка у него не оказалось. Простая палочка была воткнута в петлю, чтобы при переноске не открывалась крышка. Я вытащил палочку, положил ее на столик и начал медленно открывать крышку чемодана. В чемодане находилось какое-то изделие. Не вещь, не тряпка, а именно изделие, даже произведение прикладного искусства. Что-то резное, точеное, с тщательно выделанными деталями. Что-то очень знакомое и неопознанное лишь потому, что имело другие размеры, чем привычное. Да и видно его было пока только сверху.

– Ой! Что это? – удивилась Тося. – Скажите мне, что это?

– Магазин, – сказал я. – Бабуся говорила, что в этом чемодане магазин.

– Как это магазин? – не поверил Семен. – Какой еще может быть магазин в чемодане?

– Вот этого не знаю. А в другом чемодане у бабуси был поезд. А в рюкзаке – пасека.

– Ерунда, – не поверил Семен. – Какой поезд? Какая пасека?

– Поезд, – пробормотал Степан Матвеевич. – Вы что же, сами его видели? Собственными глазами?

– Видел, – сказал я. – Как живой… то есть как настоящий. И ощущение такое, что он даже движется.

– Что же вы раньше не сказали?!

– А в опись что записывать? – вмешался Семен. – Магазин?

– Одну минуточку, – попросил Иван. – Так ничего не разберешь. Давайте его на стол или полку.

– Давай, – согласился я.

– Только осторожнее, – попросила Зинаида Павловна. – Тут такая резьба! Тут красота неописуемая!

– Беритесь за тот край! – скомандовал Иван. – А я за этот. Мы приподнимаем, а вы, Степан Матвеевич и Семен, убирайте чемодан, а то тут не очень-то и развернешься. Давай! – Мы схватились за углы непонятной, но красивой игрушки и начали приподнимать ее. – Осторожнее, не задень за тару, – прохрипел Иван. – Вытаскивайте! Вытаскивайте! Тяжелая штука…

– Все, – приглушенно сказал Степан Матвеевич. – Ставьте.

Мы с Иваном поставили магазин на Тосину полку.

– Так я записываю? – спросил Семен. – Магазин, что ли? Так и писать: магазин. Смешно… Разве это опись?

Я немного отдышался и теперь уже более внимательно рассмотрел произведение прикладного искусства. Бог ты мой! Да что же это?! Ведь это… Ведь это был… Но какое совершенство! Какая точность! Просто невероятно.

18

– Похоже на универмаг, – в растерянности прошептал Степан Матвеевич. – Марградский универмаг. Тысячу раз его видел. Вот так магазин бабуся оставила!

– Правда? – поверила и не поверила Тося. – Это универмаг? Но ведь это так интересно! Я еще никогда не видела Марградский универмаг. Я еще и в Марграде-то ни разу не была, а побывать в нем очень, очень хочется. Правда, Семен?

Семен даже не ответил ей. Впервые в этом поезде. Не знаю уж, как там у них было раньше, но здесь, в поезде, он ловил вопросы Тоси на лету и даже успевал отвечать на них раньше, чем они были заданы. У Семена в голове проклевывалась какая-то мысль. Ну да! Мы-то все были просто удивлены сейчас. Красивая вещь, игрушка или макет. Скорее всего макет. Ну вот как, например, макет Исаакиевского собора в Ленинграде в самом Исаакиевском соборе. И вот мы все еще продолжали удивленно рассматривать это маленькое, уменьшенное во сколько-то там раз чудо, а Семен уже знал что-то, видел что-то или просто чувствовал. Словом, он уже разгадал загадку этого чемодана.

– Пожалуйста, чуть вправо, – раздалось над моей головой.

Я оглянулся. А… Это Валерий Михайлович, придерживая правой рукой на лбу успевшую высохнуть тряпку и чуть приподнявшись на левом локте, осмысленно и даже очень и очень заинтересованно пытался рассмотреть стоящее на противоположной нижней полке. Я посторонился.

– Благодарю вас, – сказал Валерий Михайлович. – Сколько?

– Нет, нет, – мгновенно среагировал Семен. – Больше ничего. Совершенно ничего. Опись вот. Распишитесь, пожалуйста. Магазин и чемодан. Я сам сдам его в Марграде. Лично, так сказать. Произведение искусства и прочее. Тут надо понимать. Тут такое дело! – Очень чем-то был взволнован Семен Кирсанов. И с чего бы это? Даже про Усть-Манск не упомянул.

– Вот здорово! – воскликнула Тося. – Значит, мы сейчас-в Марград? Это правда, Семен?

– Правда, правда. В Усть-Манск мы еще успеем. Может, никаких пирожков там мама и не напекла. Может, она и не знает, что мы едем.

– Как это? – удивилась Тося.

– Я, может, и телеграмму забыл в Усть-Манск дать.

– Семен, мы же вместе ходили на телеграф!

– Да, но ведь и перепутать можно, индекс там, город, улицу. Все может быть. Приедем мы как снег на голову. Неожиданность! Радость, а все же неожиданность. У мамы сердце больное. Удар или еще что. Разве можно так? Тут надо подготовить, предупредить, чтобы радость, но уж никак не неожиданность…

– Семен, да что это ты говоришь? – удивилась Тося. Что-то сдвинулось в ее лице, в ее настроении, в ее душе. Наверное, таким она своего Семена еще не видела.

– Сдать! Лично! Сил не пожалею! В полном порядке, так сказать.

Не понимал ничего и я, да и все другие, кажется, тоже.

– Сколько? – снова раздалось с верхней полки. Толковый, рассудительный, заметно заинтересованный голос Крестобойникова.

– Нет и нет! – вскричал Семен, засуетился, чуть ли не прикрыл своим телом макет Марградского универмага. – Запротоколировано и продаже не подлежит.

– Да что с тобой, Семен? – не выдержала Тося. – Объясни!

– Все в полнейшем, так сказать, порядке. Обязан, имею, если хотите, общественную нагрузку. Старушке… бабусе… то есть… по гроб жизни… никогда не забуду.

С Семеном явно творилось что-то неладное. Но что, я не мог понять. Словно свихнулся он внезапно. И такая заинтересованность. И нежелание сходить с поезда в Усть-Манске, о котором он уже успел всем прожужжать уши.

– Закрываем, упаковываем. Лично, так сказать. Премного благодарен и прочее.

Семен схватился было за край макета, но приподнять его ему было не под силу, а никто из стоящих вокруг и не подумал помочь. Слишком уж странным было поведение пассажира Кирсанова. И Тося, ничего не понимая, чуть не плакала. Словно стыдно ей было и неудобно перед другими.

– Скажите, сколько? И я забираю, – сказал со своей верхней полки Валерий Михайлович. Он уже и слазить было начал оттуда, да некуда было поставить ногу, разве что на головы стоящим здесь в какой-то растерянности людям.

– Нет и нет! – взвился Семен. – И не продается это! И не имеем мы на это морального права! И все! И вообще! И вот так-то именно и так!

– Да вы что?! – взревел Иван. – Что произошло? Объясните, пожалуйста!

– Ничего, – снова засуетился Семен. – Реликвия! Государственное имущество. Ценность, так сказать. Ни за границу, ни в личный музей, ни это… прошу вас.

– Да что с ним, милочка? – спросила обеспокоенная Зинаида Павловна. – Человек как человек был и вдруг… Да из-за чего? Что-то я ничего не пойму.

Понимали пока только сам Семен да еще Валерий Михайлович. Но ни тот, ни другой не хотели нам объяснять, в чем тут дело. Из других купе уже тоже начали собираться люди, кто-то рассерженно просил пропустить его в вагон-ресторан. В купе стало довольно шумно. Кто-то спрашивал, что хорошего продают в магазине. И это при всем при том, что никто и не знал толком, что же произошло.

– Семка! – нервно крикнула Тося. Она вся преобразилась, стала вдруг не такой красивой, как прежде, злой, обиженной, ничего не понимающей и от этого словно даже оскорбленной.

– Тише, товарищи, – сказал Степан Матвеевич. – Тише, пожалуйста! В вагоне дети, а вы тут такой шум устроили. Прошу разойтись. Ничего особенного не произошло, просто макет здания. Уверяю вас. И ничего более.

Пассажиры попытались было разойтись, правда, не все, а лишь те, которые стояли ближе, но тут же опомнились и остановились.

– Вход закрыт, – жалобно объявил Семен. – И прошу учесть, что лежало под полкой Таисии Дмитриевны, так сказать, под нашей полкой. И, стало быть, имеем преимущественное право и не позволим оспаривать. Не позволим! – вдруг окреп его голос. – Никому не позволим! Потому как под полкой Таисии Дми… и бабуся завещала! Да, да! Она нам, мне это завещала! У нотариуса заверено, с печатями и со всем прочим. Потому как собственность, личная, персональная, святая, испокон и во веки веков! Вот даже в газетах пишут. И никому. Руки прочь! Не трогать! Мое! Размое и перемое! Голову оторву!

Тут уж было не до шуток. С Семеном творилось что-то неладное.

Тося была близка к обмороку. Из коридора все напирали. Никто ничего не понимал. Тут сейчас была нужна решительная рука. Я так и стоял, прижатый к столику. Иван! Не знаю уж, что он сообразил. А скорее всего ничего не сообразил, кроме того, что пассажиров надо разогнать по своим местам, а там уж и разобраться со всем, что еще произошло в нашем купе.

– Милочка, – обратилась Зинаида Павловна к Тосе, – вашему мужу дурно.

– Дурно? – переспросила Тося. – Ах, дурно. Наверное, дурно. Ах, что это с ним произошло? Ведь никогда он таким не был. Ведь он никогда так со мной не разговаривал.

– Вот что! – громко, заглушая шум в вагоне, крикнул Иван. – Разойдитесь, пожалуйста! Я сейчас начну в окна выбрасывать тех, кто не разойдется. Вы русский язык понимаете? Вас вот, например, в какое окно? С северной или с южной стороны? С северной? Правильно. Там прохладнее. Так, так. Пожалуйста, за ремень, за пояс, чтобы мне удобнее было. Падали когда-нибудь из вагона на ходу? Нет. Сейчас упадете. Что? Не хотите? Так, так. Вы? Что? И вам тоже не хочется? Тогда разойдитесь, пропустите. Вон там гражданин желает выпасть из окна. Я сейчас. Я помогу. Я вышвырну, если есть желающие. Ну и хорошо, ну и прекрасно! Ведь понимаете же, понимаете! Ну и молодцы! Вас? Нет желания. Благодарю вас! И вас благодарю! Вот и хорошо. И хорошо… и хорошо. Честное слово, позову, если понадобитесь.

Здорово это у Ивана получилось. Мне бы никогда так и не сделать. Пассажиры разошлись по своим купе, правда, нехотя, но все же разошлись. Да и ничего интересного не оказалось. Так, от жары с одним стало плохо, с ума сошел человек, но не буянит. И не будет буянить, потому что с ним жена, врач и еще четверо здоровых мужчин. Да и ссадят его на ближайшей станции, потому что сумасшедших в фирменных поездах не возят.

– Спасибо, Иван, – сказала Зинаида Павловна. – А вы, Семен, давайте-ка вот на эту полку. Ложитесь. Успокойтесь, Семен, успокойтесь. От жары это все.

С верхней полки свесилась нога Валерия Михайловича, вслепую отыскивая точку опоры.

– Нет и нет! Обязан, так сказать, хранить и блюсти реликвию, завещанную и прочее и прочее. Прошу очистить и так далее.

– Да никто у вас вашу реликвию и не собирается отбирать, Семен. Ваша реликвия, и хорошо.

– Никто? – вдруг совершенно спокойно спросил Семен и даже для верности переспросил еще раз: – Никто?

– Никто, – подтвердила Зинаида Павловна.

– Так никто? – обратился Семен к нам.

Да черт с ним, с этим чемоданом! Мне бы только семью до Марграда довезти. И пропади все пропадом!

– Никто, – с чистым сердцем ответил я.

– Конечно, никто, – подтвердил Степан Матвеевич.

– Никому он не нужен, кроме вас, – сказал Иван.

– Никому? – вроде бы даже удивился Семен, но в голосе его чувствовалась неподдельная радость. – Господи! Никому!

19

– Нет, позвольте, – возразил Валерий Михайлович, опустив вниз и вторую ногу. – Нет, позвольте. Как это никому? Общественное достояние! Всем это, понимаете, всем!

– Нет! – прохрипел Семен. И не узнать теперь было его. Совсем другой человек стоял перед нами и защищал что-то глубоко личное, свое, единственное, без чего и прожить-то нельзя, из-за чего можно не ехать в Усть-Манск к своей маме, из-за чего он и Тосю-то, жену свою, забыл.

– Позвольте, – снова сказал Валерий Михайлович и, выставив свой помятый зад, начал медленно сползать с полки. И вот он уже стоял на полу пока что в одних носках, но это, видимо, его сейчас нисколечко не огорчало и не волновало. И брюки и рубашка нигде не теснили его, а, напротив, имели вид униженный и оскорбленный. Все на нем топорщилось и вылезало друг из друга. – Вас плохо воспитали, мой друг! У нас все для человека. У нас человек человеку друг, товарищ и брат. Во вверенном мне управлении торговли промышленными товарами широкого потребления такого работника не потерпели бы. Вы бы ведь налево стали подрабатывать? А? Что-то плохо слышу.

– Нет! – крикнула Тося. – Семен, что же ты?

Семен посмотрел на нее, но не увидел.

– Успокойся, друг Семен, – продолжал Валерий Михайлович. – Успокойся и уясни себе, что этого хватит на всех. И зачем волноваться, делать другим неприятности, рвать, кричать? А что надо? А надо установить очередь, список. Вот у вас, друг мой, и ручка, и лист чистой бумаги.

– Опись, – быстро проговорил Семен.

– Нет описи, – повысил голос Валерий Михайлович. – Нет и не было. Чистый лист, на котором и надо составить список. Так и быть. Вы первый. Только не наделайте глупостей! Не тащите все, что попадет под руку. С выбором, с выбором. И вообще, может, только на разведку.

– Не хочу на разведку, – уже несколько спокойнее и увереннее сказал Семен.

– Конечно, кому захочется за просто так? – согласился Валерий Михайлович. – Тогда первый я. А?

– Нет, я, – согласился Семен.

– На том и остановимся. Я не против. А вы, товарищи?

– А все-таки прилягте, – сказала Зинаида Павловна Семену.

– Нет уж! – ответил тот. – Покой нам только снится! Отдыхать теперь некогда. В разведку, в бой!

– Кто третий? – спросил Валерий Михайлович. – Вы? Нет. Давайте третьей отправим Зинаиду Павловну, нашу несравненную, пекущуюся о нас и заботящуюся.

– О чем вы? – не поняла Зинаида Павловна. – Спасибо, но мне сейчас ничего не надо.

– Сейчас не надо. Очень может быть. А потом, в будущем?

– У меня нет будущего. И, пожалуйста, не возвращайтесь к этому. – Зинаида Павловна! Друг мой! Да у вас еще именно все в будущем! – запел Валерий Михайлович. – Да вы…

– Вот, – возник откуда-то писатель Федор с несколькими листочками в руках, – окончание рассказика.

– Поздно, Федя, – как бы даже сожалея, сказал Валерий Михайлович. – Работа редактора не по мне. Так уж получилось. Мы теперь в управлении торговли трудимся.

– Да разве я из-за того, что вы редактор?

– Был, был, а теперь нет.

– Я ведь из самых дружеских чувств. Я помочь хотел вам с вашими вещами. Чтобы человеком вы себя чувствовали, а не вешалкой для костюмов. – Писатель Федор еще иногда покачивался, но уже гораздо меньше и осмысленнее и очень часто даже в такт толчкам вагона.

– Ерунда все это, – наставительно сказал Валерий Михайлович. – Ерунда и самовнушение. Сосите свою водочку и не лезьте в дела, в которых ни черта не смыслите!

– Это уж слишком, – сказал я. – Зачем вы с ним так? Человек ведь помочь хотел. А если не нужна вам эта помощь, так откажитесь вежливо. Ведь человек перед вами!

– Как же, как же, – сказал Валерий Михайлович. – Вижу. Но не нужна мне помощь неудавшегося писателя Федора, и пусть он катится, вежливо говорю, к черту!

Писатель Федор посмотрел на него странным взглядом. Я было подумал, что сейчас снова начнется шум. Но писатель только сказал:

– Я вас прощаю, уважаемый Валерий Михайлович.

– Ха-ха-ха! – расхохотался тот. – Вы посмотрите только, он меня прощает!

– Я бы не сделал этого, – сказал я. – Я бы с вами не так поговорил!

– Это ничего, – сказал Федор. – Это пустяки. Возьмите вот, будет желание – прочтете. Тут немного. Совсем немного.

– Спасибо, Федор, – сказал я. – Я обязательно прочту.

– А вот в конец списка! – с угрозой сказал Валерий Михайлович. – К самому закрытию! Когда уже ничего и не останется!

– Да ведь мне это ни к чему, – отозвался Федор, повернулся и пошел в свое купе.

– Я не хочу иметь с вами дела, – сказал Степан Матвеевич и сел на свое место, отвернувшись к окну.

– Пойду подышу. – И Иван двинулся в конец коридора.

– И я, пожалуй, – сказал я.

– Так вас на какую очередь записать, Артюша? – спросил Валерий Михайлович. – Хотите на третью?

– Ничего я не хочу, – ответил я.

– Очень и очень напрасно. В вашем теперешнем положении я бы не стал пренебрегать хорошими возможностями.

– Да о чем вы тут все время? – спросил я. – Чем это вас так взвинтил чемодан?

– Я боюсь, – сказала Тося.

– Не бойтесь, – попросил я. Я бы сказал ей и еще что-то, но вот только не знал, нужно ли ей это. Я имел в виду Ивана. Вот уж с тем-то ей бы никогда не стало страшно.

– А чемодан сдадим в Марграде, – пообещал я.

– Нет уж! – взвился Семен. – Личная, так сказать, соб…

– Чемодан мы никому не отдадим, – просто сказал Валерий Михайлович. – И точка. Да вы и сами не захотите, когда узнаете.

20

– Что же это? – спросил я, хотя мне надо было идти, но не хотелось оставлять двух испуганных женщин. Да что мне, собственно, до них? Одна со своим мужем, другая тоже себя в обиду не даст. Да и Степан Матвеевич сидит, хоть отвернулся, хоть и бьется наверняка над своими надуманными проблемами, а все равно потихонечку бдит, чтобы не смели эти два типа хамить женщинам или еще кому.

– Снизойдите до того, чтобы нагнуться. Оно, впрочем, и необязательно нагибаться. Но все же. Хотя можно обратить внимание и издали. Ну и что вы перед собой видите?

Я невольно нагнулся. Макет Марградского универмага был сделан удивительно точно, потрясающе точно. Я даже заметил стекло, треснувшее и скрепленное деревянной накладкой.

– Приглядитесь, приглядитесь, может, что и увидите, – сказал Валерий Михайлович.

– Да, действительно. Эту деревянную накладку я помню. Не далее как десять дней назад ее видел.

– Да только ли в накладке дело? Неверие-то свое, неверие откиньте. Вы ведь заранее уверены, что этого не может быть.

– Чего? – спросил я и тут же увидел, остолбенел, молнией пронеслось: да как же я раньше-то этого не заметил? Ведь в глаза, в глаза бросается.

– Ну что? – спросил Валерий Михайлович.

Ответить я ему ничего не смог, потому что в нем, в этом макете (через стекло все было отчетливо видно), ходили люди, маленькие, не больше мизинца, что-то говорили, покупали, смотрели, требовали, просто стояли, ждали. Это были самые настоящие люди, только уменьшенные в размерах. Так вот в чем дело! Никакой это был не макет! Это было что-то другое. Но что, я все еще не знал.

Наверное, какое-то восклицание вырвалось у меня, потому что вдруг рядом с моим лицом оказались лица Тоси и Зинаиды Павловны.

– Милочка ты моя! – только и сказала Зинаида Павловна.

А Тося ничего не сказала, даже свое вечное «ах, как это интересно!».

– Понимаете теперь? – спросил Валерий Михайлович.

– Ничего не понимаю, – ответил я. – Невозможная вещь!

– Ха-ха! Очень даже возможная. Я об этом универмаге давно слышал, да все не особенно верил. А вот теперь как увидел, так и подумал, что эту игрушечку нельзя из рук выпускать.

– Я первый, – робко напомнил Семен.

– Извольте, извольте. Вы первый и есть. Я второй. Зинаида Павловна, как женщине вам говорю, хотите быть третьей?

– Ах, оставьте меня! Ни третьей, ни сто третьей не хочу быть. Да и детей надо идти посмотреть. Жарко-то как для детей. Ведь мучаются, бедняжки. И вентиляция, как назло, не работает. Пропустите, милочка.

Это относилось к Тосе, которая как-то непонятно, неестественно посторонилась. Зинаида Павловна пошла по коридору.

– Дура! – убежденно сказал Семен.

– Семка, – тихо прошептала Тося, но от этого шепота даже у меня мороз по спине прошел. А вот Семен сейчас, видно, был защищен какой-то непробиваемой броней. Он и на жену-то свою никакого внимания не обращал. Словно не до нее ему сейчас было.

– Степан Матвеевич, – тихо позвал я, – посмотрите, что здесь.

Степан Матвеевич очнулся. Значит, он опять весь уходил в свои гипотезы и планы спасения поезда, которому, кстати, пока ничего и не угрожало. В этом я сейчас был уверен.

– Вот вы про бабусю… – начал он.

– Да вы посмотрите, посмотрите сначала, – поторопил я его, но тихим голосом, потому что мне не хотелось привлекать внимание пассажиров к нашему купе.

– Бабуся ведь неспроста… – продолжил он, но все же приподнялся, шагнул вперед и нагнулся, как только что я.

Я ожидал испуга, удивления, хоть какого-то восклицания, хоть какого-то проявления взвинченных чувств. Но ничего такого со Степаном Матвеевичем не произошло. Он выпрямился и сказал мне:

– Я уже начал об этом догадываться.

– О чем? Об этом магазине?

– Да, и о нем тоже…

– Не понимаю, Степан Матвеевич.

– Сам пока не все понимаю. Тут думать надо. Тут разгадка где-то близко.

– Ну, пошли-поехали, – усмехнулся Валерий Михайлович. – Записать вас в очередь? – обратился он к Степану Матвеевичу.

– Вот оно что… А ну-ка пошли, Артем, в тамбур к Ивану.

– И я с вами, – попросилась Тося.

Семен даже не удивился словам своей жены. Мешала она ему сейчас. Он только рукой махнул: иди, мол, куда хочешь, тут все равно не бабьего ума дело. Только охи да вздохи!

– Идеалисты, – сказал Валерий Михайлович. – Вам бы все с чистенькими ручками, чистенькими мыслями. Вам бы не испачкаться. Другие пусть за вас все делают. Другие ассенизаторы, а вы, видишь ли…

– Ей-богу, не вытерплю, – сказал я. – Пошли, Тося.

– И лучше, и лучше, – засуетился Семен. – Простыночкой, простыночкой завесим, чтобы никто не лез. У нас тут, может, человек больной лежит. Вот мы и завесились. И никто ничего не скажет, потому что человек перегрелся, головка разбо…

– Хватит, друг мой Семен, – остановил его Валерий Михайлович. – Простыночку навесь, да и полезай.

Мы дошли до последнего купе. Я пропустил вперед Тосю и Степана Матвеевича, а сам немного задержался. Сын мой лежал на нижней полке и спал. Тут же сидели Зинаида Павловна и Инга. А напротив – Света и Клава.

А Клава-то, Клава… Что делалось с этой студенткой! Лицо ее, прежде угристое, слегка землистого оттенка, теперь было чистым и свежим. И некрасивая горбинка носа, кажется, исчезла. И какое-то достоинство от сознания собственной красоты отчетливо проявлялось во всей ее фигуре, позе, движениях.

– Что там еще? – спросила Инга.

Я вкратце рассказал и про магазин, и про Тосю.

Инга посмотрела на меня как-то странно. И во взгляде ее было что-то, что мне не понравилось: какой-то испуг, что ли, или недоверие, только не ко мне, а вообще. Короче, она что-то знала или просто догадывалась, так что подготавливать ее вовсе не было смысла. Она и сама могла кое-что объяснить.

– Пошли, – вдруг сказала она.

Солнце уже не жгло через стекла. Оно клонилось к закату, хотя жара от этого и не становилась слабее.

Тося смотрела в северное окно. Напротив нее стоял Степан Матвеевич. А Иван чуть в сторонке, но ближе к Граммовесову.

– Вот, – сказал я. – Познакомьтесь. Инга – Таисия Дмитриевна.

– Да просто Тося, – сказала женщина.

– Угу, просто Тося. А это моя жена, Инга.

Они подали друг другу руки, но ничего при этом не сказали.

В Иване что-то ломалось, бродило, корежило его душу, хотя он старался казаться спокойным. Но только я его уже хорошо знал. Настолько хорошо, будто всю жизнь прожил с ним бок о бок.

– Ну ладно, – сказал он. – Что играть в прятки? Дело в том, что Усть-Манска не будет.

– Как не будет? – Это вырвалось у Тоси совершенно машинально. – Нам ведь сходить… – И осеклась. Ведь вовсе и не надо было им с Семеном теперь сходить в Усть-Манске. Раздумал Семен, да и дело какое-то у него появилось. – И пусть не будет… Все равно.

– Я, – продолжал Иван, – изъездил всю Сибирь вдоль и поперек. Пригороды Усть-Манска уже должны были начаться. Поселки и платформы, куда ходят пригородные электрички. Но только ничего этого нет.

Нет, Тося не испугалась. Она, кажется, просто ничего не поняла, не расслышала, потому что что-то искала сейчас в своей душе, в потемках, без всякого света впереди, да и не зная даже, что же ей нужно. Инга слегка прикусила нижнюю губу.

– Дело в том, Инга и Тося, – сказал я, – что наш поезд, как предполагают Степан Матвеевич и Иван, попал в другую реальность, которая во многом похожа на нашу. А как вернуться назад, мы не знаем.

Инга, как мне показалось, облегченно вздохнула. Вот как! Значит, чужая реальность ее вовсе не очень и страшит. Или она еще не совсем поняла, что произошло?

– Скорее всего и не другая реальность, – сказал Иван, – а нуль-упаковка.

– Да, – поддержал его Степан Матвеевич.

О, бог мой! У них уже было другое предположение. У них уже не другая реальность, а нуль-упаковка! Ну конечно, нуль-упаковка! Тут и бабуся, и ее чемоданы, и рюкзак, и телеграмма! Все объяснилось так же просто, как и в случае с другой реальностью.

Я так и сказал:

– Сначала другая реальность, теперь нуль-упаковка, а, через час будет еще три или двадцать объяснений. И все они правильны и единственно возможны, но только по очереди, а, впрочем, может быть, и безо всякой очереди.

– Я пойду соберу стройотряд, – вдруг сказала Инга.

– Это правильно, – согласился Степан Матвеевич, – только не надо всех, а человека три-четыре.

– А мама мне всего, да, всего в дорогу положила, – прошептала Тося.

Иван постучал по стене кулаком.

– Начальника поезда надо пригласить и радиста, – сказал Степан Матвеевич.

– Так я к ребятам? – спросила Инга. Она торопилась. Она хотела что-то сделать. Побыстрее. А потом к Сашеньке. Она теперь его ни на миг от себя не отпустит. – Я быстро.

– Хорошо, Инга.

Она рванулась чуть ли не бегом.

– И я, – сказала Тося.

– А вы куда? – спросил я.

– Не знаю. Я так. Узнать. – И она тоже вышла.

В тамбур из перехода протиснулся официант со своей корзинкой, наполненной все теми же кусками жирной жареной колбасы. Вид у него был довольно обалделый.

– Колбаса, – испуганно прохрипел он, – со скидкой. Вам сколько порций?

– Колбасы нам не надо, – твердо отверг все его притязания Степан Матвеевич.

– Как же? – не понял официант. – Ведь со скидкой!

– Нет, нет. Спасибо, не требуется.

– И все так. Весь поезд. По четвертому кругу пошел. Никому колбаса не требуется. А суп только детям и престарелым.

– Да не нужен нам суп. Антрекотов даже не нужно! – вспылил Степан Матвеевич. – Понимаете? Мы не хотим есть.

– Так, так, – официант все равно ничего не понимал. – А в ресторан? Все места свободны… Никто не идет.

– Нам сейчас не хочется есть, – как можно спокойнее, но уже еле сдерживаясь, сказал Степан Матвеевич.

– Вот и все так. Весь поезд не хочет колбасы. Никто не хочет в ресторан. А у нас план. У нас премия с перевыполнения.

– Весь поезд? – переспросил Иван.

– Весь поезд, – подтвердил официант. – С ума народ сошел. Игнатий Филиппович, прекрасной души человек, повесился от недоверия.

– Кто?! – вскрикнул Степан Матвеевич.

– Игнатий Филиппович. Он у нас по мясным и рыбным… Не совсем, впрочем, повесился, а так, угрожал, раз, говорит, никто не хочет есть мои отбивные, раз меня игнорируют, раз… ну и там все прочее. Он у нас оч-чень строгий мужчина. Так отказываетесь?

– Отказываемся, – подтвердил Степан Матвеевич.

– Тогда его не удержат.

– Кого?

– Да Игнатия Филипповича. Его ведь за руки держат. Из-за этого и картофеля начистить не успели, а гарнир теперь из лапши. А ведь лапшу-то, ее ведь сразу можно вываливать, все равно никто есть не будет. Так, значит, нет?

– Нет. Попозже. Сейчас и без того дел много.

– Ну, ну, не бережете вы поваров… Он же квалификацию из-за этого потерять может…

Официант еще раз обиженно взглянул на всех нас и рванулся в вагон. Он еще на что-то надеялся.