Текст книги "Не плачь по мне, Аргентина"

Автор книги: Виктор Бурцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

25

Солдат аргентинской армии – это парень, одетый в зеленое. На голове его американская каска, в руках бельгийская винтовка «FN-FAL» образца 1949 года. Старенькая, но не такая уж глупая машинка. На поясе висят фляга и нож. В нагрудном кармашке – фотография черноволосой Изабеллы или Марии, от улыбки которой замирает сердце. Под гимнастеркой крест на цепочке.

Солдат аргентинской армии – это парень, который хочет поваляться в постели и помечтать о чем-нибудь приятном. Лучше о женщинах. Он ленив, так же как и другие солдаты. Не любит начальство, но уважает своего сержанта. Хоть тот и орет, брызгая слюной, но все равно он такой же, свой. Просто забот у него больше.

Солдат аргентинской армии не читает газет и тихо дремлет с открытыми глазами, когда офицер специального отдела зачитывает всем очередной агитационный листок. Солдат аргентинской армии – этот Педро или Хуан – хороший парень и не желает воевать. Он не хочет обижать старушек на рынках, участвовать в облавах, тащить людей в застенки, дубасить прикладом манифестантов, патрулировать мертвые улицы в комендантский час.

Еще он очень не хочет стрелять в аргентинцев. В таких же, только почему-то других.

Но солдата аргентинской армии никто и никогда не спрашивал, чего он хочет, а чего нет.

Как и всех других.

По пыльной дороге, которая ведет из Пуэрто-Мадрин в Кордову, через Буэнос-Айрес двигалась колонна. Десять грузовиков с солдатами, два американских бронетранспортера «М113» впереди и один сзади. Перед бэтээрами шел открытый джип с офицерами и стрелком-пулеметчиком, который мирно дремал на заднем сиденье.

Утро выдалось жарким. Солнце, несмотря на ранний час, уже вовсю палило, накаляя брезентовый тент и превращая внутренности грузовика в подобие духовки. Многие солдаты сняли каски, положив их между ног, тяжело дышали. Сержанты порыкивали в том смысле, что каску надо держать на голове, а не под задницей, но не настаивали, потому что у некоторых что голова, что задница…

Залатанная форма, старые винтовки и отчаянно гремящий двигатель у замыкающего БТР, механик которого сильно удивлялся, что эта таратайка вообще завелась.

«Правительство не имеет денег на вас!» – гаркнул на построении офицер. Хотел что-то добавить, но махнул рукой. Злой, как черт.

К чему он это? Зачем колонна движется к Буэнос-Айресу? Да туда ли они едут?

Вряд ли кто-то знал ответ на этот вопрос, а спросить… Ну кто же станет задавать офицеру вопросы? Впрочем, очень скоро отвечать на них стало некому.

Под городком Трес-Аройос офицер покинул часть, как и полагается настоящему солдату. Его разорвало в клочки!

Взрывом джип подбросило в воздух и отшвырнуло в сторону, на обочину, где детонировали баки с горючим. Шедший следом БТР вильнул в сторону, нырнул в глубокий кювет и там остановился. Механик-водитель был тяжело контужен.

Грузовики встали как вкопанные. Кто-то упал в проход, кто-то выбил себе зубы о ствол винтовки.

И тут ударил второй взрыв. В середине колонны. Между двух стоящих близко машин.

Осколки, камни и пламя ворвались под раскаленный тент, убивая и калеча. Другой грузовик отбросило в сторону, разворотив кабину и оторвав голову водителю.

Очевидцы утверждают, что сержант Армано Рамирес первым закричал в оглушительной тишине, наступившей после взрыва:

– Из машины!!! Занять оборону! Бегом, свиньи! Бегом!

Он выкидывал обалдевших солдат наружу, когда с горы ударил пулемет.

Стрелок не целился. Он поливал огнем грузовики, стараясь изрешетить пассажирскую часть или, если повезет, зацепить баки.

Выскочить сержант не успел. Пуля воспламенила бензин. Вместе с сержантом погибла большая часть его отделения, но бойцы, которых он успел вышвырнуть, навсегда запомнили его пылающую фигуру, катающуюся по асфальту.

Потом, немного позже, они вспомнят этого человека, настоящего солдата, спасшего им жизни, и первыми выстрелят в толпу забастовщиков, громящих улицу. Бойцам почему-то покажется, что именно эти люди стреляли тогда с горы. Один из них так и напишет в мемуарах. Но это потом. Совсем потом.

Сейчас они прыгнули в канаву, спасаясь от разливающегося и горящего топлива, пуль сверху, грохота и кошмара, выставили винтовки, все еще не решаясь открыть огонь.

Из грузовиков посыпались солдаты. Покатилась куда-то сорванная каска. С горы заговорил второй пулемет.

Кто-то гаркнул:

– Огонь!

И оглушительно загрохотало.

Это шедший в хвосте БТР наконец сориентировался и открыл шквальный огонь по возвышенности, ни черта не видя и не разбирая. Почему молчало орудие второго броневика, что шел впереди, никто не знал. Тот просто заглох, а пулемет заклинило.

Следом за техникой и солдаты принялись беспорядочно палить через дорогу.

Когда, наконец, сержанты навели порядок и принялись брать пулеметные гнезда в кольцо, с горы уже не стреляли. На огневых точках обнаружились только кучи стреляных гильз и два пулемета «М-60».

26

В больнице царила тишина. Палата, куда поместили Рауля, оказалась в самом дальнем конце здания. Тут располагались сердечники, которым был предписан покой. Окна выходили во внутренний дворик, где между сочной зеленью травы пролегали желтые песчаные дорожки.

Тихо шуршал в трубках кислород, да попискивала какая-то медицинская техника.

Ловега лежал в кровати, опутанный проводками и трубочками. Закрытые глаза и прилепившиеся к груди присоски. Все это напоминало дурной фантастический фильм с гигантскими слизнями и нелепыми инопланетянами, захватившими землян.

Антон осторожно курил у открытого окна, нарушая правила больницы, которые во всех странах одинаковы. Вообще ему следовало уже давно покинуть палату, но медсестра сейчас пила кофе со своей коллегой с другого этажа. Тем более что подарочная коробка шоколада этому способствовала.

Когда Рауль открыл глаза, Антон выкинул недокуренную сигарету в окно.

– Ну, – прохрипел Рауль. – Что там?..

– Вам стало плохо, сеньор Ловега. – Ракушкин подсел к кровати. – Мы вызвали «Скорую». Успели вовремя.

– То, что успели, я понимаю. Иначе… – Ловега с трудом перевел дыхание. – Иначе и не спрашивал бы. Что на собрании?

– Последнее, что я слышал, это… акция.

– Последнее? А решение принято?

– Решения я не видел. Но по газетам могу судить, что противники акции были в меньшинстве. Если таковые вообще нашлись.

– Ловко… – Ловега чуть приподнялся, Антон помог ему. Взбил подушки. – Ловко они меня удалили…

– Они? Сердечный приступ…

– Подмешали какую-то дрянь. – Старик слабо махнул рукой. – Я пил у них воду.

– Я тоже пил…

– Молодой организм, – Рауль прикрыл глаза. – Молодой организм…

Антон почесал нос. Версия об отравлении вызывала сомнения.

– А что они сделали? – поинтересовался Ловега.

Ракушкин достал сегодняшнюю газету. Развернул. Показал фотографии развороченных машин и тел, накрытых простынями.

– Погибшие есть?

– Естественно.

– Среди наших…

– Не сообщается, – после паузы ответил Антон. – Скорее всего нет.

– Хорошо. Но глупо.

– Скажите, Рауль, вы всех знаете, кто там был?

– Да.

– Человек в черных очках… Кто он?

Ловега нахмурился.

– Кто?

– Бледный. Черные очки…

– Может быть, Курт, – неуверенно произнес Рауль. – Наш немецкий товарищ… Он сидел к нам спиной. Послушайте, Антон, сейчас это не имеет значения. Мне нужно, чтобы вы продолжали наше с вами дело. Я чувствую, что корни всего именно в Комитете. Продолжайте работать с ними, поговорите со всеми! Думайте! Это не просто убийство, это борьба за власть, понимаете? Я чувствую, что все сложнее.

– С кого мне начать?

– На почте. Что на Конституции, 5. В ячейке номер сто два. Код: 15-65-8. Лежат списки. Пройдитесь по ним.

Ловега откинулся на подушку и закрыл глаза.

– Рауль… – позвал Антон. – Рауль…

Тот молчал. Ракушкин прислушался. Посмотрел на медицинские мониторы. Но старик просто спал.

27

Почтовая контора на проспекте Конституции представляла собой невзрачное кирпичное здание, выстроенное в те времена, когда изящный стиль в архитектуре уже перестал играть главенствующую роль. Облупившаяся штукатурка, подновленная на скорую руку, полинялая краска стен и небесно-голубого цвета дверь с тугими скрипучими петлями. Государственная контора в стране, правительству которой ни до чего нет дела.

Антон потянул дверь на себя, поражаясь силе, которой должны были обладать посетители этого почтамта. Проскользнул внутрь. Створки оглушительно гавкнули за спиной, норовя тяпнуть за задницу. Скучающий клерк за конторкой по-попугайски склонил голову набок, разглядывая нового посетителя. Ракушкин коротко кивнул ему на всякий случай и двинулся вдоль стеллажей с персональными почтовыми ящиками.

Сто второй номер обнаружился почти сразу. Некстати вспомнилось, как в такой же ячейке лежала простенькая бомба. И человеку, который открыл дверцу, оторвало голову.

На всякий случай Антон сместился чуть в сторону и левой рукой набрал код. Глупость, конечно… Но случай, как известно, бывает разный.

Бомбы в ящике не оказалось. Только тонкая школьная тетрадка в крупную клетку с исписанной первой страницей. Антон проглядел листы. Аккуратно вырвал исписанный, сложил его вчетверо, сунул во внутренний карман пиджака. Тетрадку положил обратно. Вежливо попрощался с клерком и вышел на улицу, снова обгавканный дверью.

Он прошел пару-тройку кварталов, когда обнаружил за собой «хвост».

За Антоном шли двое. По виду местные, один толстый и нервный, постоянно дергающийся субъект, второй высокий и худой, больше всего смахивающий на усатую селедку.

На всякий случай Ракушкин попетлял по улицам. Сделал бессмысленный кружок.

Ребята не отставали. И только все больше нервничал толстый. Аж подпрыгивать начал на ходу.

«Ладно, – решил Ракушкин. – Посмотрим, подождем».

Он все той же лениво-туристической походкой завернул в ближайшее кафе. Устроился за удобным столиком, расположенным у окна, и положил перед собой листочек. Выросший как из-под земли официант принял заказ и принес через пару минут две горячие булочки и целый кофейник с маленькой чашечкой. Антон собирался посидеть подольше.

На листке было написано десять фамилий с адресами. Видимо, список людей, входящих в Комитет – совет нескольких полупартизанских организаций, на которые делилось разрозненное подполье Аргентины.

«Вот я знаю людей, но я не имею понятия, что с ними делать. – Антон выпил кофе. – Пройдитесь по ним, сказал он…»

В кафе с независимым видом вошел тощий. Проскользнул Антону за спину и устроился за дальним столиком. Ракушкин невозмутимо подвинул стул и теперь видел столик тощего краем глаза. Удачно сел.

В окно он видел, как через дорогу мается толстяк. Нервно курит. Меряет шагами тротуар и даже посматривает на часы.

«Эдак и до инсульта недолго, – посочувствовал ему Антон. – А я долго собираюсь сидеть».

Тощий заказал себе пива и, вытянувшись в струнку, сидел над бокалом, изредка моча в нем усы.

«Ну, хорошо, – вздохнул Ракушкин. Налил еще одну чашечку и уселся поудобнее. – Поехали дальше».

Первым в списке стоял некий Курт Вольке. Тот самый «немецкий товарищ», о котором говорил Рауль, когда Антон спросил его о странном парне в очках. Сейчас, впрочем, сам Ракушкин уже не был уверен, что действительно видел очкарика.

Каким образом господин Вольке оказался втянутым в революционную борьбу аргентинского народа? Да еще вошел в состав Комитета? Хотя, конечно, с конспирацией монтонерос не морочились, но и организацией открытого типа вроде профсоюзов не были.

«Не люблю немцев, – подумал Антон. – Я из-за них-то и на европейское направление не пошел в Школе… Нет в них чувства. – Он припомнил просмотренные некогда записи выступлений Гитлера и уточнил: – В основном нет чувства. А если проявляется, то хоть сам на кладбище ползи…»

Ракушкин покосился на тощего. Тот вылакал половину бокала, но все еще держался. Толстяку было хуже. Он скурил, наверное, всю пачку и уже принялся обгладывать ногти.

Антон налил себе еще чашечку. Замечательный кофейник с толстыми стенками из глины прекрасно держал тепло. Кофе оставался горячим и вкусным.

Ракушкин вернулся к списку.

Сразу за Вольке значилась Леонора. Затем еще пяток незнакомых фамилий. И, наконец, Кристобаль Бруно. Над этой фамилией Антон задумался. Чрезмерно горячий латиноамериканец, явный экстремист, глава самой большой группировки марксистов. Некоторая истеричность, черта, полезная для публичных выступлений, показное отсутствие личной жизни, все ради борьбы… На первый взгляд хороший революционер, если бы не одна особенность, которая проглядывала в Кристобале. Жажда власти! Человека с такой записью в личном деле ни одна организация в лидеры бы не пропустила. Себе дороже выйдет.

Мысленно Антон передвинул Кристобаля в самый конец списка. Этого человека надо было отрабатывать в самую последнюю очередь. Имея на руках всю информацию. Все карты.

Тощий наконец не выдержал. Он одним глотком допил пиво. Грохнул стаканом о стол и вышел. Антон улыбнулся.

На улице тощий перешел дорогу, громко обматерив автомобиль, едва его не задавивший. Потом они долго о чем-то разговаривали с толстяком и размахивали руками. В конце концов толстяк остался, а тощий убежал бодрой рысью.

Антон вздохнул, поднялся и направился в туалет.

28

Вернувшись, он обнаружил, что толстяк уже беседует с кем-то в синей куртке. Антон оценил ширину плеч нового персонажа. Снова вздохнул и принялся разминать под столом пальцы. Через некоторое время вернулся тощий, и толстяк успокоился.

«Определились», – понял Антон.

Он допил кофе, ставший отчего-то совершенно невкусным, отставил кофейник и вышел на улицу.

Промелькнула мысль позвонить в посольство Яковлеву или выдернуть своих ребят. Антон даже на мгновение замедлил шаг, подумывая, не вернуться ли… Но только махнул рукой.

Вечерело.

Красивый город медленно погружался в темноту, делаясь от этого еще более великолепным. Бесчисленные фонари, огни и цветные витрины украшали его, как драгоценные камни и золото красивую женщину.

В сумерках с моря подул свежий ветер. Дышать стало легко. Хотелось вбирать эту удивительную смесь воздуха и соли полной грудью. Впитывать каждой клеточкой тела.

Антон направился вниз по улице, к морю. Никакой особенной цели у него не было. Он старательно выбирал дорогу, чтобы не потерять свой «хвост». Иногда притормаживал, осторожно рассматривая пасущую его парочку. Где-то впереди порой маячила уже знакомая синяя куртка. Ракушкин старался не терять парня из вида, чтобы лишний раз не нервировать. Чайники – народ ненадежный, могут запаниковать, и черт его знает, чем тогда все закончится. Тем более у ребят явно есть план, а нарушать планы все-таки нехорошо.

Антон вышел на набережную, в этот час уже полную туристов, парочек и просто странных личностей, возжелавших прогуляться вечерком. Вездесущие торговцы всякого рода безделушками сновали туда-сюда с переносными лотками. Антон остановил одного и купил за какие-то гроши красивую шариковую ручку из коралла, удобно уместившуюся в нагрудном кармашке.

«А ведь тут брать не будут», – решил Ракушкин и с некоторым сожалением покинул набережную.

Инстинкт говорил ему, что бросать ярко освещенное место, заполненное людьми, нельзя. Но на этот вечер у Антона были другие планы, и он направился подальше от парадных проспектов и крупных улиц.

Через некоторое время синяя куртка впереди исчезла, а преследователи начали сокращать расстояние. Антон принялся разминать плечи и свернул в полутемную улочку, петлявшую между мрачными цехами какой-то мануфактуры и серыми приземистыми зданиями. Не то общежитие, не то другой производственный комплекс. Остро пахло рыбой.

Позади затопали, догоняя.

Антон ускорил шаг, для пущего драматического эффекта. Через десяток метров от стены впереди отлепились две фигуры и преградили дорогу. Толстяк и тощий сопели сзади.

– Что вам угодно, сеньоры? – громко спросил Антон, останавливаясь так, чтобы держать в поле зрения всех.

Сеньоры замялись.

«Неужели банальный гоп-стоп?» – мельком подумал Ракушкин, но тут вперед вышла знакомая синяя куртка.

– У вас на руках документ… Он нам нужен.

– У меня на руках множество документов. Заодно и мой паспорт, из которого следует, что я обладаю дипломатической неприкосновенностью.

– Нас интересует только то, что вы взяли из почтового ящика.

– Не понимаю вас.

Синяя куртка немного помолчал и махнул рукой.

Темные фигуры начали приближаться. Кто-то расставил руки пошире, словно собираясь заключить Антона в объятья. В руке толстяка Ракушкин заметил дубинку.

«Дубинка – это нехорошо. Голову надо беречь».

Антон отступал к стене, стараясь не подставиться под удар.

Как и следовало ожидать, первым в драку сунулся толстяк. Нервишки не выдержали, и он рванул с места в карьер, с несвязным воплем замахиваясь дубинкой. Для Антона это был очень недурной вариант – исключить из игры человека неуравновешенного, да еще с холодным оружием.

Ракушкин шагнул навстречу, поднырнул под руку с палкой, подхватывая противника за локоть и насаживая толстяка на колено солнечным сплетением. Жиртрест булькнул и покатился под ноги тощему, сбивая его на землю. Загремела по булыжнику упавшая дубинка.

В следующий момент подоспели еще двое и парень в синей куртке. Антону пришлось нелегко. Он отбивался, стараясь не пропустить серьезных ударов и не создать иллюзии серьезного сопротивления. У идиотов хватит ума начать стрельбу или, того хуже, сунуть ножик под ребро.

Наконец Ракушкин упал на землю. Сжался, прикрыв голову руками.

Его некоторое время сосредоточенно и неумело пинали, как это делает обыкновенная уличная шпана, когда драка уже кончилась, а пар еще не вышел. Когда, наконец, налетчики угомонились, Антона принялись вязать. Руки почему-то скрутили спереди толстой веревкой, притянули к ногам.

«Даже наручников нет», – подумал Антон, старательно имитируя беспамятство.

Коротко рыкнул двигатель, пахнуло выхлопными газами. Крепкие руки подняли Ракушкина и бросили в багажник, где он смог ослабить веревки и немного распрямиться, подсчитывая потери.

Разбита губа. Под глазом, возможно, будет синяк. Побаливают ребра, но, кажется, ни одного сломанного. Руки-ноги целы. Только костяшки сбиты. Мелочи, в общем.

Теперь осталось выяснить, куда везут. Машину подбрасывало, качало. Сильно воняло бензином.

Антон посмотрел на часы, засек время. Его даже не обыскали.

«Если потащат далеко, надо будет выбираться. Укатают на какую-нибудь кукарача-гранде, поди разберись потом…»

Но ехали недолго.

Ракушкина выгрузили во внутреннем дворе какого-то дома и быстро затащили внутрь. Здесь уже обыскали, все, что нашли в карманах, выложили на столик, после чего примотали Антона к стулу и начали шлепать по щекам.

– Сеньор… – Мужчина, что сидел перед Антоном, заглянул в его паспорт и выговорил старательно: – Ра-ку-шкин… Сеньор!

Последовал еще один шлепок по щеке. Чтобы не доводить дело до ведра воды, Антон открыл глаза.

– Я гражданин Союза Советских Социалистических Республик. Я заявляю решительный протест. Вы не имеете права задерживать меня…

– Сеньор, сеньор! – Мужчина, сидевший перед Антоном, был крепок, узколоб и носил короткие острые усики. – Мы не полиция, чтобы вешать нам лапшу! Вы просто дадите нам то, что нас интересует, и все. Мы отвезем вас на место, откуда забрали. Или куда захотите. Совсем не нужно усложнять наше общение.

– Я вас не понимаю.

– Не понимаете испанский?

– Нет. Я не понимаю, чего вы от меня хотите.

– Всего лишь то, что вы взяли на почте. И еще задавать несколько вопросов.

– Я ничего не брал на почте. И я ни о чем не буду с вами разговаривать, пока не узнаю, кто вы такие.

– А для чего же вы заходили в почтовое отделение на бульваре Конституции?

– Отправить открытку с видом Буэнос-Айреса! – отрапортовал Антон.

– И для этого лазили в персональный почтовый ящик? Послушайте, сеньор Ракушкин, не заставляйте меня поступать с вами нехорошо. Нам нужны документы, которые вы оттуда взяли.

– Вы же меня обыскали? При мне их нет.

– А где они?

– Остались на почте. Можете туда сходить и забрать.

– Ну, во-первых, вышли вы оттуда с каким-то листком. А во-вторых, нам нужен код к ящику.

– Код я вам сообщу, а листок, который был у меня в руках, не имеет ничего общего с документами из сейфа.

– Бред. Зачем открывать сейф, чтобы ничего оттуда не взять?

– Меня интересовало другое. Вот и все.

– И что же? – Остроусый наклонился чуть вперед.

– Документы другого характера. Там всего лишь… Какие-то списки. Меня интересовали фотографии.

– Какие?

– Компрометирующие. Но их там не оказалось. Если вы не имеете отношения к этим фотоматериалам, то вас это совершенно не касается.

– Фотографии, компрометирующие вас?

– Меня. Я, видите ли, работаю в посольстве. Скандал мне ни к чему. Закроют визу, и больше я никуда не попаду.

– Сочувствую, – остроусый закивал. – Только объясните мне: какое отношение вы имеете к работе монтонерос? И к Комитету?

– Не понимаю…

– Вы присутствовали на заседании Комитета. Вас привел туда Рауль Ловега. Какого дьявола человеку из советского посольства понадобилось на заседании? И учтите, сеньор Ракушкин, если вы будете делать из меня идиота, то ничем хорошим это не кончится! Кто вы такой?

– А вы?

Аргентинец встал и отвесил Антону оплеуху. Аж в голове зазвенело.

Узел веревки, которой Антон был привязан к стулу, начал поддаваться.

– Я еще раз повторяю вопрос: кто вы такой?

Антон сплюнул на пол. Покосился. Кровь.

– А вас не учили, что бить людей, связанных по рукам и ногам, нехорошо?

– Вы очень осложняете процесс, сеньор Ракушкин. – Остроусый покачал головой и отодвинул стул. – Мне бы не хотелось прибегать к другим методам, но… – Он отвернулся, надел на руку кастет. – Но вы не оставляете нам выбора.

Когда остроусый обернулся, на стуле уже никого не было.

– Что-то не так? – осведомился некто на незнакомом языке.

После этих слов в ушах Хозе Сорренто, которого Антон назвал остроусым, грохнуло, и больше он ничего не слышал.

Спеленав оглушенного парня, Антон собрал свои вещи и бегло обыскал помещение. В ящике большого стола, который занимал едва ли не половину комнаты, обнаружился револьвер, а на больших полках – какие-то бумаги, больше всего смахивающие на бухгалтерские ведомости.

Затем Антон осторожно приоткрыл дверь и выглянул наружу. Пустой коридор. Но откуда-то доносятся голоса.

Ракушкин вернулся, запер дверь, усадил контуженного в кресло и бойко отхлестал его по щекам.

– Очнулся? – поинтересовался Антон у обалдевшего Хозе. – Теперь вопросы задаю я, и, как ты понимаешь, времени у меня мало.

– Пошел ты! – улыбнулся аргентинец, и Ракушкин сразу же вбил ему улыбку обратно.

Пока остроусый плевался кровью и зубами, Антон задал вопрос:

– Кто вы такие и зачем я вам понадобился? Времени у меня мало, потому считаю до трех. После этого вот эту вот ручку, – Антон показал свежекупленный сувенир, – вгоню тебе в ногу! Раз, два, три!

Ракушкин споро вогнал кусок коралла в ляжку Хозе и так же стремительно всунул ему в раззявленный рот свернутые трубкой бумаги. Подождал, пока аргентинец проорется, и вытащил кляп.

– Повторяю вопрос!

– Нас попросили! Попросили!!! – заголосил остроусый.

– Уже лучше. Кто попросил?

– Я не знаю!

– Плохой ответ! – Ракушкин взялся за ручку и посмотрел пленному в глаза. – Уверен?

– Парень! Один парень! Из монтонерос! Из этих чертовых марксистов! Один парень! Я… Я знаю, он…

– Фамилия?

– Жевель!

– Француз? – Антон по-прежнему не убирал руку от воткнутой в ногу аргентинца ручки.

– Сам черт не разберет! Не знаю! Только его звать Жевель!

– А вы кто такие?

– У нас небольшой бизнес! Мы… Мы делаем алкоголь! И все! Ничего особенного! Просто бизнес!

– И что, бутлегеры связаны с монтонерос? Ты мне морочишь голову!

– Нет-нет! Я… Это просто один должок! Ничего больше. Я и мои ребята… Просто деловые отношения… Деньги… Деньги не пахнут!

– Я ни черта не понимаю в твоем лепете… И это меня сильно тревожит.

Через пару минут Антон уже знал схему финансовых отношений между местной мафией и марксистами. Что нисколько его не удивило. Революция – это процесс, который требует денег. А деньги, нравится это разного рода идеалистам или нет, не пахнут.

Собственно, самого Ракушкина заказала одна из марксистских группировок, заинтересовавшаяся, каким образом непонятный русский связан с одним из старейшин революционного движения. Ситуация сложилась удачно. Старейшина, Рауль, слег в больницу, и кто-то из его коллег решил, что это очень удобный момент, чтобы пощупать русского. Сами не решились, а подставили местную шпану.

Оставив связанного и плачущего Хозе в кабинете, Антон покинул гостеприимного хозяина через окно.