Текст книги "Вечное пламя"

Автор книги: Виктор Бурцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

16

– Нам бы горючки, товарищ генерал! Все бы снаряды в цель пустили! – Куда только делся телеграфный стиль лейтенанта. – У всех танков полный боекомплект. И сидим тут как прикованные, ждем, когда кто-нибудь из немцев на нас выйдет. Машина не вернулась, связи нет, положение неопределенное, что делать, товарищ генерал?

– Это кто? – шепотом спросил Лопухин у стоявшего рядом навытяжку танкиста.

– Ты что, Болдина не знаешь? – тихонько ответил тот.

– Так это он?

– Нет! Архиерей!

– Хорошо, – сказал Болдин. – Вольно.

Он обернулся. Вместе с ним шло человек пятьдесят. Вещмешки, винтовки. Были раненые.

– Мы долго шли, вся техника встала, вот как у тебя… Где горючего нет, где бомбардировщики постарались. Так что принимай гостей, лейтенант. Отдохнем, заодно и подумаем, как дальше жить. Кто это с тобой?

Болдин кивнул в сторону Лопухина, который поправил ремень и шагнул вперед.

– Товарищ генерал-лейтенант…

Генерал махнул рукой, и слова застряли у Ивана в горле.

– Военкор?

– Так точно… А разве так видно?

«Господи, что я несу?» – пронеслось в голове у Лопухина.

– Видно, видно. Штатского в форме за версту видать, – ответил Болдин, утирая лоб. У генерала был очень внимательный взгляд, крупный прямой нос и суровые морщины на лбу. Даже после длинного и тяжелого пути Болдин был подтянут, китель сидел безукоризненно. Автомат на плече не болтался, а висел словно влитой. Перед таким человеком Иван чувствовал себя конченым разгильдяем. В целом генерал располагал к себе. Такому человеку хотелось верить. Просто, безо всяких оснований. От Болдина веяло надежностью. – Что видели, товарищи военкоры?

– По дороге на Слоним масса брошенной и уничтоженной техники. Много убитых. Разгромлена колонна техники и несколько машин с ранеными. Все убиты. Предположительно, десант. Один раненый сообщил, что на Слоним идти нельзя. Предположительно, город захвачен. Возможно, десантом…

Генерал страдальчески поднял брови и пробормотал:

– Десант, десант… Предположительно… Что за болезнь такая? Повсюду я только и слышу о десанте.

– Но… Откуда у нас в тылу немцы?

– А обхода с флангов вы не допускаете? – вопросом на вопрос ответил Болдин.

– Но как же?.. – Лопухин совершенно растерялся.

– Мы в кольце. И совершенно невозможно питать иллюзии на этот счет. В кольце. И нам придется из него вырываться. Понимаете?

– Так точно.

– И поскольку вы все-таки в звании политрука, то на вас я возложу обязанность донести до бойцов эту нехитрую истину. Мы в окружении. И вести себя будем соответственно нашему непростому положению. Все поняли?

– Так точно.

– Хорошо. – Болдин обратился к майору, стоявшему за его спиной: – Устроим привал, Владимир Филиппович. У танков. Какое-никакое, а прикрытие…

Бойцы расположились позади танков. Кто-то просто упал в траву. Кто-то принялся рыть окопы. Майор, тот самый, к которому обратился Болдин, их остановил.

– Не нужно. Мы тут долго не задержимся…

Генерал подозвал Лопухина.

– Вот посмотрите, товарищ военкор. – Болдин разложил карту. – Ваша часть была тут?

– Так точно! – Лопухин старался держать плечи развернутыми, лицо каменным.

– Да вы не волнуйтесь так, политрук… Мы с вами не на параде. Мы с вами в сложной тактической ситуации. А потому излишняя приверженность формальностям нам сейчас ни к чему. Только мешает. Меня зовут Иван Васильевич. Я вам разрешаю так ко мне обращаться. Вот Владимир Филиппович Верховцев, мой заместитель сейчас. А вас как по имени-отчеству?

– Иван Николаевич, – Лопухин чуть сдулся.

– Ну вот, видите, мы даже тезки. Так что давайте без излишнего официоза.

– Так точно, понял.

– Ладно… – Болдин снова показал на карту: – Ваша часть тут была?

– Да.

– То есть к северо-востоку от Слонима. А вышли вы где-то в этом районе? – Он очертил на карте круг.

– Думаю, да, – Иван сморщился. – Дело в том, что, стыдно признаться, с картой я напортачил. Колобок… Гхм… То есть младший политрук Колобков, товарищ мой, он за рулем был, а я вроде проводника… Ну и загнал нас к черту на кулички. Точно могу сказать, что колонна уничтоженная была на самом краю лесного массива. Крупного, насколько я могу судить.

– Ваше счастье, что вы на Слоним не вышли, – Болдин усмехнулся. – Ухитрились же выкрутиться. Проскочили. Значит, можно… Вот посмотрите, а мы отсюда идем. И уже давно.

– Там, под танком, капитан прятался. Контуженный. Он сказал, что на Слоним идти не надо. И вообще… – Иван вспомнил странные разговоры умирающего капитана.

– Что вообще? – Болдин посмотрел в глаза Лопухину. – Договаривайте.

– Да бредил, наверное, капитан, контузия, и крови потерял достаточно. Говорил, что одного из немцев он в упор бил. И вроде как тот не умер. И еще повторял, мол, звери, звери. Но это, наверное, по жестокости. Они же раненых добивали. Так только звери могли бы…

– Вот уж нет. Зверей вы, Иван Николаевич, зря не ругайте. Зверь почем зря кровь лить не станет. Так, значит, ваш капитан бредил?

– Ну, мне так показалось. Иначе чем же еще объяснить?

– А больше вы ничего странного не видели по дороге?

– Видели… – Иван глянул на карту. – Я думаю, что…

– Немцы!!! – закричал кто-то.

– Позже договорим, Иван Николаевич, – Болдин подхватился, одним движением свернул карту и дернул автомат. – К оружию, бойцы!

Красноармейцы залегли. Кто-то занял выкопанные танкистами окопы, кто-то вжался в траву. Повсюду, словно прочищая горло, защелкали затворы. Миг, и высотка ощетинилась, ощерилась оружием.

Внизу из-за леса медленно выползала колонна. Впереди, бодро стрекоча, подпрыгивали мотоциклы с пулеметами, а позади, тяжело ворочаясь, выдвигалась техника потяжелее. Танки.

– А еще дальше бронемашины с пехотой… – прошептал лежащий слева красноармеец. На нем была обтрепанная, будто бы обгоревшая гимнастерка. Иван заметил зеленые петлицы. Пограничник, неведомо как прибившийся к группе Болдина.

– Дима, – Лопухин, глядя на резвых мотоциклистов, на танки, почувствовал, как внутри, в кишках, все переворачивается. – Колобок… Прихватило меня… Ой, елки…

– Под себя! – прошептал Колобков. – Под себя!

Он изо всех сил цеплялся за рукоять автомата вспотевшими ладонями и чувствовал приблизительно то же самое.

– Не дрейфь, – оскалился пограничник. – Все под себя делают, когда порохом запахнет. Давай, с пустыми кишками и драться сподручнее…

Но Лопухин сцепил зубы, напрягся, стараясь всеми силами не допустить позора, и пропустил начало. Все три танка ахнули оглушительно. Земля вздрогнула. И почти сразу же снизу глухо отозвались три взрыва.

Тотчас выстрелил пограничник. Мигом перезарядил. Снова выстрелил. И еще! Остро запахло пороховой гарью. Ивана скрутило так, что он сжался в комок, на зубах заскрипел песок. И тут загрохотал весь холм. Стреляли уже все.

На немецкую колонну обрушилась волна свинца. Горело два танка. Третий неуклюже ворочался между заглохшим грузовиком и подбитым собратом.

– Стреляй! Стреляй, сукин сын! – заорал Болдин, его голос начисто перекрыл грохот винтовочных выстрелов. – Стреляй, не жди!

И снова три выстрела слились воедино. А на дорогу уже выползали новые и новые гусеничные чудовища. Фигурки немецких солдат метались среди уничтоженной техники, кто-то пытался спрятаться в небольшом лесу, кто-то нырнул в канаву. Но большинство падало и падало под огнем.

Лопухин увидел, как поднялся майор Верховцев, кинулся к одному из танков. Что-то крикнул в люк и снова прыгнул в траву. Махина БТ вздрогнула, зарычала мотором. Сдала назад и двинула куда-то по пригорку влево, ломая мелкие кусты. Танк отошел метров на двадцать, остановился. Выстрелил. Снова продвинулся. Выстрелил.

– Обходят! – крикнул пограничник и кинулся вслед за танком.

Иван попытался встать, но над головой пронзительно свистнуло. Лопухин вжался в землю, а потом, не в силах больше терпеть, выставил вперед свой «наган» и, не целясь, выпустил все патроны туда, где метался в агонии враг.

Над тем, что он обделался, никто впоследствии не смеялся. Так бывает с большей частью солдат, впервые попавших на передовую. Над этим нельзя смеяться. Грешно.

Когда у танкистов кончились боеприпасы, они покинули машины.

– Все. Амба! Отходим! – гаркнул Болдин. – Отходим к чертовой матери!

Когда они были уже у леса, позади загремели взрывы. Подошедшие на помощь немецкие танки расстреливали неподвижные советские машины. На холме осталось десять человек и три непобежденных БТ-7.

А под горой дымилось двенадцать остовов, бывших некогда грозной вражеской техникой.

17

По лесу двигались цепочкой. Смертельно усталые люди уходили за деревья, чтобы оказаться как можно дальше от поля боя. Те, кто мог, волокли раненых. Лопухин, как и остальные, нес на плечах носилки, стараясь ступать осторожно, на носок, чтобы не трясти человека с забинтованной головой. Не получалось. Тот непрерывно стонал, мучился.

– Держись, держись… – шептал Иван, смаргивая пот, который заливал ему глаза. – Держись…

Даже Колобков, которого самого отчаянно лихорадило, подставил плечо совсем молодому парню, у которого была прострелена лодыжка.

– Не бросай меня, не бросай… – бормотал паренек. – Не бросай. Я живой. Я стрелять могу. Не бросай.

Как молитву, как заклинание, как последнюю надежду… «Не бросай. Я стрелять могу…»

И Колобков не бросал. Может быть, еще и потому, что нутряным чутьем понимал: этот раненый – и его последнее спасение. До тех пор, пока он, младший политрук, волочит на себе этого совсем зеленого сопляка, болезнь будет держаться стороной. Не набросится. Не начнет выедать его, Диму Колобкова, изнутри.

А значит, надо переставлять ноги. Надо идти вперед.

Краткий привал сделали только один раз, в самом начале пути, когда Лопухин, не в силах терпеть, попросил Болдина:

– Мне б… Товарищ генерал… Я в первый раз на передовой оказался. И так… – Он чувствовал, что жутко краснеет. – Отойти б мне… Сменить… Вот.

– В штаны наделал? – спокойно поинтересовался генерал.

Иван кивнул.

– Вон там ручей, – Болдин махнул рукой. – Пять минут тебе на застираться. И не тушуйся. Я и не такое видал.

Через пять минут они двинулись дальше.

И шли, шли…

Раненых держали в центре. Первыми двигалась небольшая группа пограничников, людей, привыкших к лесу. Замыкали колонну хмурые танкисты, которые без своих железных машин чувствовали себя чуть ли не голыми.

Лес в Белоруссии – это не обычная роща или дубрава. Лес в Белоруссии – это чаща. Настоящая, глухая. С толстыми, невероятно высокими деревьями, которые корнями впиваются в землю так, что начинает казаться – не земля держит этих гигантов, а наоборот, огромные могучие стволы сами удерживают землю. А не будет их, сорвется она с катушек, обрушится небо на землю, и не станет ничего. Лес в Белоруссии – это не просто лес. Это нечто особое. Мистическое. Таких мест на Земле уже и не осталось почти. Только Белоруссия и Сибирь. Да Амазонка еще…

Перебираясь через буреломы, обходя глубокие овраги, поросшие молодняком, небольшой отряд уходил все глубже и глубже. Туда, где обычные законы уже не действуют. Где все по-особому. И время течет не так, как в степи или в поле.

Иногда людям начинало казаться, что нет уже никакой войны, что вообще на свете нет ничего. Только лес. Только неумолкаемый разговор деревьев с ветром, земли с небом. Шелест листьев.

Болдин махнул рукой.

– Сто-о-ой! – разнеслось вокруг.

Носилки осторожно опустили на землю. Кто-то сел. Кто-то рухнул как подкошенный.

– Готовимся к ночевке, – сказал генерал. – Солнце вот-вот сядет. Дальше идти нельзя.

Тяжело дыша, Лопухин подсел к своему раненому.

– Слышь, браток, сейчас отдохнем. – И только сейчас понял, что тот давно уже не стонет. – Эй… Браток…

Стоявший рядом боец снял пилотку.

– Отмучился, бедолага.

Рыть могилу в лесу не просто. Земля легкая как пух, не утоптанная, но густо переплетенная корнями, большими и маленькими. Их приходится перерубать, выдергивать, чтобы отвоевать у живого место для мертвого. Когда работа была окончена, Лопухин устало опустился около могилы и только сейчас заметил, что рядом выросли еще три таких холмика. Солдатик, помогавший Ивану нести носилки, оперся щекой на рукоять лопатки и, кажется, сразу заснул. Люди засыпали там, где смогли присесть или лечь.

– Офицеры, – позвал Болдин. – Ко мне…

Несколько человек поднялись и, шатаясь, побрели на его голос. Лес медленно погружался во тьму.

– Политруков прошу тоже подойти…

Лопухин с усилием поднялся.

Когда он доковылял на непослушных ногах до генерала, совещание уже шло.

– Мои могут еще идти. Но с остальными дела плохие, – голос у капитана-пограничника был тяжелый, низкий, наполненный порохом и сталью. – У многих ноги стерты в кровь. Портянки мотать не умеют. Ремни подогнаны плохо. Плечи стерты. Идти еще туда-сюда, но воевать… – Он покачал головой.

– Согласен, – кивнул Болдин. – Майор, что скажете?

– Все верно подмечено. У танков задор был. Потом отпустило. Сил совсем мало осталось. Люди засыпают кто где, еще б чуть-чуть, на ходу бы засыпали. Раненых много. Погода жаркая, а перевязаны кто как. Часто бинтовали сгоряча, лишь бы кровь остановить. Точно будут заражения. А человека в лихорадке носить… уж проще сразу в землю закапывать. Разве что… – Он исподлобья посмотрел на генерала. – Оставить их…

– Никого бросать не будем. Это не обсуждается, – ответил Болдин.

– Тогда нам нужен врач. И медикаменты. И еда. И идти никуда нельзя, как минимум, несколько дней.

Генерал прочистил горло, как зарычал.

– Сибиряки есть?

– Что? – не понял пограничник.

– Сибиряки. Кто из лесов….

– У меня есть, – поднял голову старший лейтенант с рукой на перевязи. – Из эвенков, что ли. В общем… такой… – Он на мгновение замолчал, а потом отчеканил: – Коренной народ Сибири.

– Очень хорошо. Поставьте ему задачу, пусть охотится. Несколько дней останемся на этом месте. Может быть, сместимся куда-нибудь, но не сильно. Сибиряк ваш пусть берет винтовку и шурует в лес. Патронов ему дайте. Все, что понадобится. Пограничников попрошу приготовиться. И очень хорошо отдохнуть сегодня ночью. Завтра будет вам дело. Остальным офицерам собрать людей. Развести костры. Не много. В ямах. Только из сухого дерева. Организовать дежурства. И отдыхать. Не позволяйте солдатам спать где попало. Только около костров, не вповалку, а строго. Чтобы проходы имелись, чтобы оружие и обмундирование были сложены как полагается. Сапоги снять, портянки сушить. Дисциплина чтоб была на уровне. Солдат без дисциплины – не боец. Приступайте! А вы, Иван Николаевич, останьтесь.

18

– Ну что, Иван Николаевич, – Болдин отошел в сторону, – полагаете, долго мы будем немца морочить?

– Ну, наверное, пока фронт не выровняется, – как ему показалось, логично ответил Лопухин. – Я думаю, что это временно…

– Думаете?

Вокруг них раздавались приглушенные голоса. Офицеры будили успевших заснуть. Кто-то собирал сушняк, кто-то рыл ямы для костров.

– Уверен.

– Ну и хорошо. Эту уверенность донесите до остальных бойцов. Только не давайте людям лишних иллюзий. Чтобы наша армия могла противостоять агрессору, ей важен каждый солдат. Усилия всех до единого должны слиться в кулак, чтобы бить и бить по врагу. Иначе гибель наших людей – бессмысленна. Поняли?

– Да.

– И знаете, не нужно официальных собраний. Просто беседуйте с людьми. Разговаривайте. Спорьте. Так оно надежней. Сейчас такой этап, понимаете, трудный. Мы в самом начале, и такая неудача… Это может сломать любого.

– Понимаю.

– Расскажите им о том, что планирует штаб. О том, что мы будем идти на прорыв, соединяться с основными частями. Чтобы как можно скорее освободить нашу землю от оккупантов.

Лопухин кивнул.

– А еще меня интересует, – Болдин сел под высокой елью, прислонился спиной к стволу, – как вы оцениваете увиденное вами?

– Где?

– Там, по дороге на Слоним. Кроме разбитых машин было ведь что-то еще? Убитые. Вы сказали, что живых практически не осталось?

– Так точно. Очень много убитых. Даже раненых не пощадили, просто выкинули из грузовика и убили.

– Расстреляли? Или штыковые удары?

– Я… – Лопухин помедлил с ответом. – Я не разглядел.

– Понимаю. Но тем не менее жаль, что не разглядели. Характер ранения может многое рассказать… Да. Вы говорили, что было что-то необычное?

– Да ночью дело было. Дождь. Гроза.

– Гроза?

– Да.

– Странно. Не припомню…

– Да, и очень сильная гроза. Дождь лил как из ведра. Холодный такой! Мы в воронке прятались, так нас залило… Вымокли…

– А почему не в машине? Стояли же разбитые грузовики?

– Даже не знаю, – Лопухин задумался. – Мы собирались костерок запалить. А потом гроза, ночь… Не видно ни черта…

– Хорошо. Что было дальше?

– Ночью нам показалось, что рядом кто-то ходит. Вообще вся эта история дурная и ерундой какой-то отдает.

– А вы рассказывайте как есть, мы потом обсудим и решим, привиделось или…

– В общем, я видел голого человека. Грязного. Будто в земле вывалялся. Испугались. Кончилось тем, что он к нам в воронку рухнул. Мы убежали. Стыдно сказать, стреляли незнамо куда. В общем, остаток ночи на горке провели. Потом, как светло стало, спустились вниз. Следов множество. Будто полк топтался. Да, и босые все!

– Что еще?

– Могила большая. Наполовину водой залитая. И трупы. Вроде как голые… В общем, сбежали мы оттуда, товарищ генерал. Страшно стало. Дурость?

Болдин покачал головой.

– Вполне понятная реакция. На войне многое невозможно объяснить здравым смыслом. И иногда начинает казаться, что все, что вы знаете о мире, рушится…

– Да, – неожиданно вскинулся Иван. – Мне рассказывали…

Болдин снова кивнул.

– Всякое бывает. Есть место на войне и чудесам, и мистификациям. Надо просто уметь отличать одно от другого. Иногда бывает не грех и сбежать… Вдруг вы столкнулись с новым оружием врага. Погибнете, и никто не узнает.

– Ну, это не наш случай, – Лопухин нашел в себе силы засмеяться.

– Откуда вам знать?

Этот вопрос поставил Ивана в тупик.

– Вы хотите сказать?..

– Нет-нет… – Болдин замахал руками. – Что вы? Ни в коем случае… Вы же не уверены в том, что видели.

– Не уверен, – Лопухин развел руками.

– Вот видите. Давайте пока будем считать, что увиденное вами не доказано. А потому рассказывать об этом кому-либо не желательно. Вы ведь материалист?

– Да. Конечно.

– И прекрасно. Отдыхайте сейчас, Иван Николаевич. А завтра будет видно.

Иван встал.

– Разрешите обратиться, товарищ генерал?

Болдин тоже поднялся.

– Разрешаю.

– Хочу пойти завтра в разведку.

– А вы имеете определенные навыки?

– Нет. Но зато, если мы выйдем на деревню, я хорошо нахожу контакт с людьми. Я журналист. Мне положено.

– Я подумаю…

19

Они лежали в кустах уже третий час. Укрывшись ветками и вжавшись в землю.

Внешне деревня ничем не отличалась от других. Все те же дома, заборы, колодцы. Сухая, пыльная дорога с поросшей репейниками обочиной. Только нет вездесущих кур да собаки молчат. И ни одного человека.

– Эх, тертая морковка. – Коля Парховщиков, один из тех пограничников, которые ушли в разведку, получил жесткий втык от начальства на предмет матерщины. – Мамкина норка. Не по-людски, все не по-людски. Что-то эта свистобратия по избам попряталась.

Рядом вздохнул капитан.

– Коля… Была б на то моя воля, я бы тебе рот совсем зашил. Суровыми нитками…

– А я чего? Я ничего, обещал не выражаться. Слово держу. Как же иначе чувства выражать?

– Чувства… Твою дивизию…

– Вот видите, товарищ капитан.

Они замолчали.

Наконец не выдержал Лопухин:

– Я пойду?

– Куда? – Капитан недовольно покосился в его сторону. Мало того, что ему навязали в разведку политработника, да еще военкора, личность сугубо штатскую и к суровой службе не приученную, так теперь эта личность еще и проявляет инициативу.

Иван всю дорогу ловил на себе косые взгляды, хотя и старался идти тихо. Но сучки, как назло, попадали под ногу, хрустели звонко, листья шуршали, а земля так и норовила вывернуться из-под ноги. Демаскировка.

– В деревню.

– А если немцы?

– А я одежду скину… И так… Пройдусь, будто бы совсем местный.

Коля Парховщиков хмыкнул и приготовился уже ляпнуть что-то особо заковыристое, но побоялся грозного командира.

– Попробуй, – хмуро ответил капитан. – Скидай все. И сапоги. Портки оставь… Скажешь, если что, купался.

– Где?

– На речке, где… Есть тут какая-нибудь речка. Вона, ручей переходили. Там и купался. Жарко. Под дурачка коси. Кланяйся, если чего. Понял?

– Да. Понял. Дурачка ломать и купался…

– Ничего ты не понял, – капитан сморщился. – Ну да черт с ним. Главное, запомни: как свистнет, сразу падай. Где услышишь, там и падай. Усек?

– Так точно… Ну что, иду? А то комары зажрут совсем…

– Давай… – Капитан махнул Парховщикову: – Пойдешь следом, кустами. Как уж поползешь! Понял?

– Да понял, я, понял, лисья шкурка…

Как матершинник Коля растворился в зелени, Иван уже не видел. Потому что шагнул в пыль деревенской дороги…

И тишина укутала его с головой. Если в лесу были слышны птицы, шум ветра, то, как только Лопухин оказался в деревне, все звуки словно отрезало. Даже собственных шагов не слыхать. На всякий случай Иван потер уши, кашлянул. Нет, со слухом все в порядке. Просто… тишина.

Лопухин заставил себя распрямить плечи и сделать несколько шагов вперед. Ему казалось, что он двигается легко, как человек, ни о чем не подозревающий. Однако капитан, наблюдавший за этой сценой, только зло шикнул сквозь зубы: «Городской раздолбай!»

Идти по деревне было страшно.

Дико, до одури, до дрожи страшно. Но иначе, чем тогда, когда на высотку перли немецкие танки. Сейчас дрожала каждая жилка, каждый мускул, казалось, был напряжен, улыбка приклеилась к лицу уродливой гримасой. Это чувство не было страхом смерти, но чем-то другим, особенным, более всего похожим на азарт.

Все цело. Окна не разбиты. Заборы не повалены. Только в одном месте разбит горшок… Черепки раскиданы вокруг.

Но будки пусты. Окна закрыты. Тишина. И неотступное, давящее ощущение, что в спину смотрят внимательные злые глаза.

Несколько раз Иван даже оборачивался.

Наконец, не пройдя и середины пути, он понял, что больше не может вот так топать, делая вид, что ничего не происходит. Иван остановился. Дома, окружавшие его, были ничем не лучше и не хуже других.

Осторожно, словно боясь нарушить эту невероятную тишину, боясь разбудить кого-то, Лопухин толкнул ближайшую калитку. Вошел во двор… Черные окна без занавесок пялились на него, словно заглядывая в душу. Иван осторожно обошел пустую собачью конуру, будто опасаясь, что там, внутри, все еще сидит огромный страшный зверь.

Почему-то сейчас каждая деталь казалось значимой. Таинственной. Топор-колун, вбитый в огромное бревно. Веревка, болтающаяся на заборе. Ржавый гвоздь, торчащий из стены. Все было наполнено злобой, жестокостью. Неодушевленные предметы будто ожили.

Иван долго не решался взяться за ручку, чтобы открыть дверь.

– Что за наваждение… – Лопухин потряс головой.

Петли пронзительно взвизгнули. Дом раззявил черную пасть…

Пусто.

Никого. И только опрокинутое ведро лежит поперек прохода.

Иван, превозмогая себя, шагнул внутрь. Прошел в комнату. Печка. Остановившиеся часы на стене.

Образцовый порядок. Такого не бывает в домах, где живут люди.

Иван прошелся по комнате. Толкнул дверь в спальню и замер.

Посреди комнаты стояла кровать. Вид разорванных, залитых кровью простыней резко ударил по глазам. Посреди порядка и тишины эта жуткая кровать кричала, орала на все голоса.

Лопухина будто отшвырнуло назад, он запнулся о скамью, упал, не чувствуя боли, ударился о дверь и вывалился на улицу.

Он выскочил на дорогу, завертелся, не понимая, куда нужно идти и откуда он пришел. Наконец, как ему показалось, сориентировавшись, он кинулся к лесу.

Иван вломился в кусты, как медведь в чащу, и в тот же миг что-то твердое и жесткое врезалось ему под дых.

– Кха… – Лопухин согнулся, ловя ртом остатки воздуха. Крепкая ладонь зажала ему рот. Над Иваном нависла злая физиономия капитана.

– Ты что?! Одурел?!

Но Лопухин только дергался, пытаясь освободиться из цепкой хватки пограничника.

Капитан в сердцах плюнул.

– Я только… – прохрипел Иван. – Только… в один дом… А там… Там все чисто.

– Ну и чего?

– А кровать… кровать вся… вся в крови… И разодрана вся… И никого. Ни собак, ни кошек. Ничего… – Он перевернулся на четвереньки и принялся тяжело кашлять.

– Тише ты… – Капитан утер лоб. – Чертова канитель. Ладно! Выходим. Мартынов и Лобачевский по центру, остальные огородами. В темпе. Понятно? Вопросы?

Вопросов не было.

– Парховщиков, по домам, вихрем! А ты, военкор, с ним пойдешь. Одевайся… боец.