Текст книги "Введение в Лакана"

Автор книги: Виктор Мазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

НЕВРОЗ, ПСИХОЗ, ПЕРВЕРСИЯ

Нозология Лакана выглядит просто: невроз, психоз, перверсия. Причем в каждом из этих случаев речь идет не о наборе тех или иных симптомов, не о диагнозе, но о клинической структуре психики. Тремя структурами дело и ограничивается. Нет психической структуры, которую можно квалифицировать как «психически здоровую», «нормальную». «Нормальность», по Лакану, – верх психопатологии, поскольку она неизлечима. Если Фрейд полагал, что невротика можно превратить в обычного несчастного человека, то для Лакана, невроз – структура, не подлежащая изменению; и цель психоаналитической работы – не устранение невроза, а изменение отношения субъекта к своему неврозу, себе самому, своей истории.

В статье 1957 года «Инстанция буквы» Лакан говорит: невроз – не что иное, как вопрос, который бытие задает субъекту оттуда, где оно было прежде, чем субъект пришел в мир. На семинарских занятиях середины 1950-х годов Лакан вновь подчеркивает, – невроз это по сути дела вопрос, который задает субъекту бытие. Две формы невроза – два экзистенциальных вопроса. Вопрос истерии относится к полоролевой идентичности: «кто я, мужчина, или женщина?»

Вопрос невротика с навязчивостями – вопрос о существовании: «быть или не быть?»

Лакана, конечно, волнуют не только неврозы, ведь именно изучение психоза привело его к психоанализу. Лакан занимается психозами всю свою творческую жизнь. Соглашаясь с Фрейдом, что паранойя – парадигма психоза, Лакан рассматривает историю болезни Шребера с точки зрения истории исключения в бессознательном отцовской функции. Функцию эту Лакан называет Именем Отца. Имя это отсутствует в «Мемуарах нервнобольного» Шребера.

Даниель Пауль Шребер – председатель апелляционного суда города Дрездена, кандидат в депутаты Рейхстага. В 1884 году у него стал проявляться бред преследования. В 1893 году этот бред разворачивается в систему особых отношений с Богом. Чтобы спасти человечество, Шребер должен превратиться в женщину и связать себя с Ним брачными узами. С 1900 по 1902 год он описывает свои состояния. В 1903 «Мемуары нервнобольного» выходят в свет.

В 1911 году Фрейд публикует «Психоаналитические заметки об одном описанном в автобиографии случае паранойи». Главный герой анализа – Шребер. В 1932 году Мари Бонапарт и Рудольф Лёвенштейн переводят воспоминания Шребера на французский язык. Лакан посвящает психозам и Шреберу семинарские занятия 1955/56 годов. Лакан доказывает: психоз развился у Шребера в результате невозможности осуществить желание иметь ребенка, а также в связи с его избранием на ответственный пост. И в том, и в другом случае перед Шребером встал вопрос отцовства. Он был вынужден призвать в свою символическую структуру Имя-Отца. Имени этого не было. Оно было отвергнуто еще до своего возможного появления.

Психотическая структура субъекта определяется Лаканом через механизм психической защиты, который Фрейд назвал отвержением [Verwerfung] и который Лакан переводит на французский язык редким словом форклюзия. Этот механизм психической защиты подразумевает, что Имя-Отца отброшено за пределы символического порядка, точнее, что Оно никогда не было в этот порядок интегрировано (поэтому один из переводов этого понятия на русский язык-предызъятие). Речь идет о нехватке отцовской функции, о том, что отцовская функция сводится к образу отца, но не к имени его символического закона.

Если учесть, что бессознательное структурировано как язык, что оно – прерогатива говорящих существ, то неудивительно и определение психоза как одного из расстройств речи. Это близко представлениям Фрейда, высказанным в 1891 году в книге об афазиях. В 1956 году Лакан относит эти речевые расстройства к нехватке у психотика достаточного числа пунктов пристегивания. Пункты пристегивания – места скрепления означающих с означаемыми, точнее – с полем значений. Скольжение означаемых под означающими приостанавливается у невротика именно в этих точках. Нехватка этих точек у психотика предопределена отсутствием Имени-Отца. Это отсутствие и приводит к невозможности приостановить скольжение означаемых, что приводит к катастрофе означения.

Если невротик живет в языке, то психотик живет языком.

В 1970-е годы Лакан формулирует психоз как распад топики. Три кольца психического аппарата – символическое, воображаемое, реальное – разъединены, не связаны друг с другом. Такого разрыва связи не происходит ни при неврозе, ни при перверсии. Если невроз традиционно связан с механизмом вытеснения, психоз – с отвержением, то перверсия – с отказом признать существование некоего «факта» в реальности, в частности факта кастрации. Основополагающая статья на эту тему, «Фетишизм», была написана Фрейдом в 1927 году. Фетишизм – образец перверсии. Проблема перверсии состоит в постижении того, как ребенок в его отношении с матерью отождествляется с объектом ее желания – фетишизируемым и замещаемым фаллосом. Перверсия, для Лакана, – еще одна клиническая структура психики. Перверсия – не девиантное поведение.

С другой стороны, Лакан определяет перверсию через влечение. В перверсии субъект превращается в объект влечения. Например, указывает Лакан на семинарских занятиях 1964 года, при эксгибиционизме/вуайеризме субъект становится объектом зрительного влечения, при садизме/мазохизме – влечения голосового. Более того, так называемый извращенец устремлен по ту сторону принципа удовольствия, к пределу наслаждения. Если невроз характеризуется вопросом, то перверсия – отсутствием такового. Извращенец не сомневается в том, что служит наслаждению Другого. Такова структура эдиповых отношений.

ЭДИП
И СТРУКТУРЫ
РОДСТВА

В 1949 году Лакан знакомится в доме Александра Койре, философа науки и ученика Гуссерля, с этнологом-структуралистом Клодом Леви-Стросом. Любовь к искусству и науке сближает двух мыслителей. Леви-Строс – один из отцов-родоначальников структурализма. Повальное увлечение структурами через двадцать лет зайдет настолько далеко, что во времена майской революции 1968 года кто-то напишет на доске одной из аудиторий Сорбонны: «Структуры не выходят на улицы». Мишель Фуко возразит: как раз структуры и выходят! Леви-Строс, впрочем, сосредоточен не столько на современных ему структурах, сколько на тех бессознательных социальных законах, которые регулируют брачные узы и родство в первобытных сообществах. Причем эти бессознательные законы действуют подобно языку, в который рождается субъект. Основа структурной антропологии – структурная лингвистика, смещающая акцент с сознательных феноменов на изучение бессознательных инфраструктур.

В том же 1949 году в интеллектуальной жизни Франции происходит знаменательное событие – в свет выходят «Элементарные структуры родства». В этой книге Леви-Строс описывает работу бессознательных механизмов организации социума. В статье, посвященной Марселю Моссу, Клод Леви-Строс пишет, что так называемое бессознательное может быть пустым местом, в котором совершается автономия символической функции: символы реальнее того, что они символизируют, означающее предшествует и определяет означаемое. Лакан потрясен мыслью Леви-Строса. На основании структурной этнологии переосмысливает он ключевую в психоанализе фигуру – Эдипа.

В этой фигуре отныне для Лакана сходится табу инцеста Фрейда с символической функцией как законом бессознательной организации человеческого общества. Запрет на инцест, в понимании Леви-Строса, означает переход от природы к культуре, подчинение символическому закону отца. Теперь эдипов комплекс представляет собой явление фрейдовского запрещающего инцест отца и символической функции как закона бессознательной организации человеческого общества. Лакан говорит об эдиповом периоде как о переходе не от природы к культуре, а от воображаемого к символическому. 22 января 1958 года он анализирует этот переход, исходя из трех времен эдипова комплекса. Причем под временами Лакан подразумевает не столько хронологическую последовательность, сколько определенные метки.

Первый раз эдипов комплекс характеризуется воображаемым треугольником мать-дитя-фаллос. На семинарских занятиях сезона 1956/57 годов. Лакан утверждает: чисто воображаемых отношений мать-дитя не существует. Они всегда уже погружены в символическую вселенную. Нет гармоничных симбиотических уз. Отношения мать-дитя – разнородная сфера, в которой царит постоянное напряжение. Более того, диадных отношений мать-и-дитя вообще не существует. В них всегда задействован третий объект, на который направлено желание матери. Ее желание не ограничено ребенком. Оно выходит за его пределы. Оно направлено на какой-то Другой Объект.

Лакан говорит об эдиповом комплексе до Эдипа, указывая на предшествующее появлению отца функционирование фаллоса. Другой Объект – Воображаемый Фаллос. Он действует как воображаемый отец. Это доэдипальное время Эдипа характеризуется обоюдной нехваткой: неполнотой матери, о которой свидетельствует наличие у нее желания как такового, и неполнотой ребенка, неспособного удовлетворить ее желание. Воображаемый фаллос и представляет эту нехватку. Один из выходов из складывающейся ситуации – отождествление с объектом желаниям матери, с фаллосом. Тем самым ребенок может сохранить удовлетворение своего собственного желания быть исключительным объектом желания матери. Фигура отца не только предстает в фаллосе, но и в матери, поскольку она в это время – всемогущая мать, чье желание – закон. Как сказал бы Фрейд, мать в это время – фаллическая. Мать характеризуется и неполнотой, и всемогуществом. И беспомощное дитя не в силах заполнить эту неполноту. Разрешение столь пугающей ситуации приходит с явлением отца.

Второй раз эдипов комплекс отмечен появлением воображаемого отца. Этот отец налагает закон на материнское желание, отказывая ей в доступе к фаллическому объекту, и устанавливает запрет ребенку на инцест-желания. Лакан описывает этот эпизод эдипова комплекса как кастрацию матери. Он отмечает: важно не появление реального отца, устанавливающего свой закон, а уважение матери к его закону. Отец для ребенка теперь – соперник в борьбе за желание матери.

Третий этап эдипова комплекса – появление символического отца. Неразменный, неотъемлемый фаллос отца кастрирует ребенка, налагает вето на его желание стать для матери фаллосом. Субъект освобождается от невозможной и порождающей тревогу задачи быть фаллосом, поскольку им уже обладает отец. Достаточно идентифицироваться с фаллическим отцом, с его господствующим означающим. Благодаря символической идентификации преодолевается агрессивность первичной идентификации воображаемой.

Подчеркивая то, что все эти процедуры субъективации все равно не имеют отношения к (невозможному) реальному отцу, Лакан говорит не об отце, а об Имени-Отца. На семинарских занятиях посвященных психозу, в 1955/56 годов. Имя Отца описывается как господствующее означающее, дарующее субъекту его идентичность, именующее его, наделяющее местом в символической цепи и одновременно устанавливающее запрет на инцест-желание. В Имени Отца – носитель символической функции, отождествляющей его лицо с Законом. Впервые об Имени Отца Лакан говорит в 1953 году в Риме.

РИМ

Подобно Фрейду, Лакан страстно любил Рим и постоянно возвращался в Вечный Город. Именно здесь выносит он на суд публики свою топику – символическое, воображаемое, реальное. Именно в этом городе обращается он в связи с психоанализом к детальному исследованию языка и речи. Именно в этом месте ставит он акцент на изучении формальных структур.

26 сентября 1953 года на съезде романоязычных психоаналитиков Лакан представляет свою программную «Римскую речь» – «Функция и поле речи и языка в психоанализе». Одна из движущих сил лаканов-скогоманифеста-забвениеоснований психоанализа, вытеснение в психоаналитической среде того факта, что со времен Фрейда единственным инструментом и уникальным материалом психоаналитической работы была речь. Вместе с вытеснением речи исчезает из этой работы и анализ бессознательного, и сексуальности, а их место занимает вопрос адаптации индивида к социуму, поиск моделей поведения человека, так называемый human engineering. Так Лакан в очередной раз резко противопоставляет фрейдовский психоанализ американской эго-психологии.

Парадокс «Римской речи» заключается в том, что эта речь Лакана о речи так никогда и не стала, собственно говоря, речью. Для него это исключительный случай, когда речь заранее написана и роздана участникам конгресса. Будучи вице-президентом Парижского психоаналитического общества, Лакан должен был выступить с теоретическим докладом в Риме, но перед самым конгрессом общество раскололось на сторонников официальной линии Международной психоаналитической ассоциации и сторонников Лакана. Руководящие Обществом приверженцы МПА воспрепятствовали выступлению своего противника в Риме.

Таким образом «Римская речь» знаменует еще и исторический разрыв Лакана с официальным психоанализом, начало формирования его собственной школы. Парижское психоаналитическое общество стало для него одновременно и безнадежно консервативным, и отошедшим от фундаментальных положений теории Фрейда. Лакан не мог оставаться с теми, кто пошел путем американской эго-психологии, кто вместо анализа бессознательного занялся изучением функций я, кто предался социальному конформизму, кто предал завет Фрейда – психоанализ всегда находится в оппозиции к господствующей культуре.

Лакан начинает «речь» с жесткой критики так называемых воображаемых психоаналитических отношений, то есть отношений, расположенных на оси «эго пациента < – » эго психоаналитика», отношений, положенных в основу эго-психологической адаптации клиента. Он критикует взаимоотношения, ведущие к царящей на психоаналитических сеансах пустой речи и фантазматическому взаимодействию. Речь, свободные ассоциации, осмысление прошлого, проработка структур памяти – все оказалось практически вытесненным из психоанализа, хотя именно эти процедуры были со времен его возникновения основополагающими. Психоанализ остался без психоанализа.

Лакан ищет субъекта полной речи, который и «есть» субъект бессознательного, бессознательный субъект, выговаривающийся в остротах, сновидениях, оговорках. Бессознательное, – говорит Фрейд, – это другая сцена, с которой в формулировке Лакана и звучит дискурс Другого. Бессознательное – та часть речи, дискурса, которой не достает субъекту для восстановления непрерывности его сознательного дискурса. Субъект конституирован бессознательным, – говорит Фрейд. Субъект конституирован символическим порядком, – добавляет Лакан. Именно в слове творится истина.

Чтобы речь субъекта в психоанализе освободилась от симптомов, она должна попасть в поле языка желания. Этот язык говорит симптомами. Со времен Фрейда известно, – симптом целиком разрешается в анализе языка, потому что и сам он структурирован как язык. Симптом, уточняет Лакан, – язык, из которого должна быть высвобождена речь. Эта речь формулирует историю человека. То, что субъект постигает как бессознательное – его история. Итак, цель психоанализа – появление истинной речи и осознание субъектом своей истории.

Полная речь дается нелегко. Психоаналитическая работа продвигается сквозь фрустрацию, агрессивность, регрессию. Фрустрация, т. е. буквально отказ коренится в самом дискурсе субъекта и в образе его. В образе его эго. Собственное я содержит отказ в истории своего происхождения, в той самой стадии зеркала, на которой это эго и возникает. В собственном я субъект отчужден от себя. Этот отказ в себе и есть фрустрация. Агрессивность во время психоаналитического сеанса возникает как ответная реакция на разбивание иллюзорного воображаемого единства «собственного» я. Искусство аналитика в том и состоит, – пишет Лакан, – чтобы постепенно лишить субъекта уверенности в себе, пока не рассеются последние призраки этой иллюзии. Задача психоанализа, тем самым, оказывается прямо противоположной мерам эго-психологии, направленным на укрепление эго, на присвоение клиентом стойкого эго «психоаналитика». Эго-психология, таким образом, априори ставит «психоаналитика» в нарциссическую позицию обладателя стабильного, хорошего, целостного эго. Интерес же психоаналитика лежит в поле речи и языка. Интерес Лакана к языку и речи проявляется в страстной любви к литературе, причем, в отличие от Фрейда, уже не только к литературе классической. В юности он регулярно посещает книжную лавку «Шекспир и ко.», где встречается с писателями Андре Жидом, Жюлем Роменом, Полем Клоделем. Его увлекает творчество писателей-сюрреалистов. Его манят эксперименты Джойса. При всей этой любви интерес к языку носит и теоретический характер. Лакан должен понять, как работает язык, как структурировано бессознательное, и для этого он обращается не только к Фрейду, но и к основам лингвистики, заложенным Фердинандом де Соссюром, а также к различным открытиям, сделанным в этой области Эмилем Бенвенистом и Романом Якобсоном.

РИТОРИЧЕСКИЕ
АФАЗИИ
ЯКОБСОНА

Когда в Париж из Нью-Йорка приезжает знаменитый лингвист Роман Якобсон, останавливается он у своего друга Клода Леви-Строса. Не удивительно, что однажды Лакан и Якобсон встретились и сблизились. Объединил их интерес к языку и структурному анализу. Особый акцент на структурах Лакан поставит в 1960-е годы, когда его дискурс будет претерпевать очередные трансформации, когда место рассуждения, по крайней мере отчасти, займет формула, место иллюстративного примера – лозунг, а место довода – неологизм.

Лакан не просто обязан рядом своих идей Якобсону. Лакан считает, что теории Якобсона могут оказать помощь вообще любому аналитику в структурировании его собственного опыта. Если в начале 1950-х годов Лакан применял к открытию Фрейда теории Леви-Строса, то в конце десятилетия к ним добавляется Якобсон.

Роман Осипович Якобсон повлиял на очень многих мыслителей XX века, в том числе и на Леви-Строса, который использовал структурную лингвистику в качестве своего рода периодической таблицы для анализа всех социальных отношений.

Он же указал Лакану на возможность использования такой парадигмы для обнаружения универсальных законов, регулирующих бессознательную активность психики.

Среди множества вопросов, которые занимали Якобсона, был и такой: как ребенок научается языку. Якобсон отмечает: родной язык поначалу воспринимается как иностранный. Этому иностранцу ребенок оказывает достойное сопротивление. Он не только овладевает этим инструментом, но и коверкает его, создает свой контрязык. Пережить подобный опыт может каждый взрослый, оказавшийся в стране, в которой он не понимает ни слова. Эти соображения приводят Лакана впоследствии к одной из самых значимых его формул: с момента рождения ребенок погружается в язык.

Когда Лакан знакомится с Якобсоном, и того, и другого занимают речевые расстройства, афазии. Кстати, и Фрейд, прежде чем прийти к психоанализу, исследовал эти расстройства и написал книгу «К пониманию афазий», которая вышла в свет в 1891 году. В статье 1954 года «Два вида афатичес-ких нарушений и два полюса языка» Якобсон пишет, что в речи человек осуществляет две основные операции – селекцию и комбинацию языковых единиц. Причем Якобсон указывает на отсутствие полной свободы говорящего в отношении селекции и комбинации слов, поскольку лексическим хранилищем должны владеть оба – говорящий и его адресат. Тем самым, косвенно Якобсон подчеркивает важную для Лакана мысль: речь всегда к кому-то обращена, говорящий всегда адресует ее другому.

Исходя из этих двух структурных операций и возникает два типа афатических расстройств: у одних афатиков нарушаются отношения сходства, то есть у них нарушен выбор; другим не удается установить отношения смежности, выстраивающие комбинации из выбранных элементов языка. Следующий шаг Якобсона – соотнесение этих основных операций и афазий с риторическими тропами, метафорой и метонимией. Он пишет: метафора является чужеродным элементом при нарушении отношения сходства, при нарушении же отношения смежности исчезает метонимия.

В конце статьи Якобсон фактически обращается к бессознательному со ссылкой на «Толкование сновидений» Фрейда. Он пишет: конкуренция между селекцией и комбинацией проявляется практически в любом процессе символизации. Так, например, при исследовании структуры слов решающим вопросом является то, как построены используемые символы и временные последовательности, на отношениях смежности («метонимическое смещение» и «синекдохическая конденсация» у Фрейда), или на отношениях сходства («тождество и символизм» у Фрейда).

В 1957 году Лакан пересматривает это сопоставление Якобсона и соотносит связь по смежности, метонимию с фрейдовским смещением, а связь по сходству, метафору – со сгущением. Формула метонимии, по Лакану, – слово в слово; формула метафоры – слова за слово. Искажение – смещение и сгущение Фрейда – Лакан переводит как скольжение означаемого над означающим. Один из очевидных выводов из такого соотнесения, перевода: бессознательное оперирует риторическими тропами. Иначе говоря: бессознательное структурировано как язык. Бессознательное структурировано как язык, в котором я – шифтер, переключатель. Лакан, между тем, не останавливается на соотнесении механизмов работы бессознательного со структурными операциями языка. Он говорит: желание человека – метонимия, симптом – метафора. Причем, убеждает он слушателей, слова «симптом есть метафора» сами метафорой не являются, и желание – на самом деле метонимия, ведь оно действительно пребывает в непрерывном смещении. К этим мыслям Лакан приходит на основании изучения Фрейдом и Якобсоном речевых расстройств, афазий. Статья Якобсона о двух видах афатических нарушений и двух полюсах языка выходит в свет в 1956 году, затем в несколько отредактированном виде – в 1957 году. Выходит она с посвящением Раймону де Соссюру. С этим психоаналитиком, сыном Фердинанда де Соссюра Якобсон встречается в Нью-Йорке, куда переезжает из-за распространяющегося по Европе фашизма. Раймон де Соссюр не мог не привлечь внимания Якобсона, ведь его как раз интересует и лингвистика, и психоанализ, и особенно – отношения между ними.