Текст книги "Иду на вы!"

Автор книги: Виктор Мануйлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 14

Летний день долог. Но и ему приходит конец, как только Хорс-Солнце завершит свой извечный путь по небосводу и опустится на покой в пылающее море. Отликовали посады и улицы по случаю избавления от власти хазар и возвращения в Киев ее законных властителей. Но еще не отвыли свое бабы по погибшим мужьям и братьям, сыновьям и внукам, а те лежат в домовинах, ждут своего срока, когда отправятся в дальний путь, очищенные от всего земного погребальным костром. Иной дед ладил домовину для себя, а пришлось укладывать в нее кому внука, кому сына, кому зятя, а кому невестку или сноху. Да и ликование киевлян было сдержанным, с оглядкой, потому что одно дело – побить хазар в Киеве, и совсем другое – одолеть их неведомую силу, которая таится где-то там, в хазарских степях, над которыми встает по утрам Солнце.

Вот и князь Святослав о том же самом:

– Се есть начало избавления! – сказал он, стоя на возвышении среди толпы киевлян, сплотившихся на площади близ детинца. – Впереди нас ждут тяжкие испытания. Вострите мечи и копья! Учитесь ратному уменью. Знайте: придет день жестокой сечи, которая решит, быть или не быть Руси свободной от ига козар! Пора положить предел их гнету, который многие годы высасывал из Руси ее живые силы. Каждый должен внести свою долю в общее дело. Кто мечом, кто своим имением. Купно это даст нам такую мощь, которая сможет сломить мощь наших врагов. Только тогда мы утвердимся в своем праве быть безраздельными хозяевами своей отчины. – Князь помолчал, оглядывая море голов и лиц, обращенных к нему, затем продолжил зычным голосом: – А в нынешнюю ночь мы должны свершить тризну по убиенным нашим мужам и женам, как то повелось исстари. И принести жертвы богам, чтобы они и дальше шли впереди наших ратей, устрашая врагов и насылая на них одоление и смерть!

Ночь выдалась темная, хоть глаз коли, хотя звезд высыпало над головой превеликое множество. Но куда им тягаться с Хорсом-Солнцем, повелителем всех светил, больших и малых! Лишь тонкий серпик месяца, точно одинокая ладья, плыл среди таинственно перемигивающихся звезд, ничего не освещая на земле, тревожа людей своим непостоянством. Множество звезд срывалось вниз с черного неба то поодиночке, то сразу целыми стаями, оставляя за собой острый, как сабля кочевника, и длинный след, гаснущий так быстро, что глаз человеческий едва успевает проследить за ним. О чем предупреждают бессмертные боги смертных росов перед грядущим испытанием? А ну как и в прошлые времена одолеют хазары русскую рать? Не накличем ли на себя еще большую тягость? Жили под ними многие годы, стерпелись, приноровились, можно было бы жить и дальше. Ан нет, пришел молодой князь, и мнится ему, что если он бивал северные рати, то сладит и с прочими. А сладит ли? Его дед тоже пытался, а что из этого вышло? И сам сгинул на чужой стороне, и на Русь накликал беду еще большую. Ох, не к добру эти знамения, не к добру. И двинулся народ в скорбном молчании вслед за князем Святославом, изливаясь из северных ворот города, освещая себе путь факелами, точно река огненная потекла вверх по склону, извиваясь среди дубравы. Несли на плечах домовины с их насельниками, гнали следом пленников, связанных друг с другом одной бечевой, точно ожерелье, которое кладут рядом с упокойником напоминанием о земной жизни. Бесконечную процессию замыкает дружина княгини Ольги. Хотя княгиня давно не молится многочисленным богам, которым молились ее предки-варяги, однако не может оставаться в стороне от общей скорби. Ее паланкин колышется среди мерцающих в свете факелов копий, шорох тысяч и тысяч ног сливается с бряцанием оружия.

В Священной роще, на большой поляне, вкруг которой стоят изваяния богов, уже сложено из сухих еловых, сосновых и дубовых стволов огромное кострище. На него и устанавливают домовины с их хозяевами. Когда установлены последние, на кострище загнали пленников, раздев их догола, привязали к столбам. Жены иудейские воют и стенают, мужи их, а также хорезмийцы, молятся своим богам, упрашивая их, не исполнившего последнего ритуала, впустить рабов своих в сады райские на вечное поселение.

Некоторые жены киевские изъявили желание отправиться в мир иной вместе со своими мужьями. Все они либо не имели детей по причине бесплодия, либо дети их выросли и в своих матерях особой нужды не испытывали. Их привязали к домовинам, и они вплели свои вопли в общее стенание. Но тяжелые удары палиц заставили их замолчать, чтобы в огненную купель они вступили, соединившись со своими мужьями раньше, чем пламя разметает их души в разные стороны.

Рокочут барабаны и бубны, воют и скулят рожки, жалейки и боевые рога. Волхвы выкрикивают заклинания, огневщики подкладывают хворост, обливают бревна горячей смолой. Главный Жрец Киевский стоит на вершине кострища, белые одежды его окрашены багровым цветом горящих факелов. Он вскидывает руки к небу, что-то выкрикивает, но звуки его голоса тонут в плаче и вое.

Князь Святослав и княгиня Ольга занимают отведенное им место на возвышении в стороне от кострища.

Все громче рокот барабанов и вопли рогов и рожков.

Главный Жрец, выкрикнув последние слова, обращенные к богам, сходит вниз, поддерживаемый волхвами в белых одеждах.

Огневщики подносят факелы сразу с четырех углов кострища. С треском вспыхивает хворост, пламя с алчностью голодного зверя кидается на смолу, ворчит, огненными вихрями обнимает бревна, расползается во все стороны, щупая желтыми языками домовины и голые тела, и вдруг с гулом устремляется вверх, ревет, заглушая предсмертные вопли пленников, принесенных в жертву кровожадным богам, взирающим с неба глазами бессчетных звезд.

Еще пылал погребальный костер, а уже по всему лесу возгорали другие костры, вокруг которых начиналась тризна по душам, возносящимся в небеса. Пили меды, ячменное пиво, заедая обжаренным на кострах мясом. Тонкими голосами плакали жалейки, народ водил хороводы вокруг костров, веселился – и потому что жив, и потому что провожал в лучший мир павших в жестокой сече. Да будет путь их туда усыпан полевыми цветами! Да примут их боги с милостью и проводят в вечно цветущие райские кущи, в которых жизнь течет мирно и беспечно, и каждый занимает отведенное ему место, вкушая райские яблоки!

Глава 15

Аарон раб-Эфра со своими слугами уходил в глубь степей в сторону Саркела, каменной крепости, воздвигнутой лет сорок-пятьдесят назад под руководством и по чертежам греческих знатоков-строителей на берегу Танаиса. Встречаемые им небольшие отряды кочевников-торков, вассалов киевских князей, молча пропускали мимо кавалькаду всадников, на щитах которых изображена шестиконечная звезда Давидова. Они еще не ведали о том, что в Киев вернулся князь Святослав, что ни один из иудеев и хорезмийцев-наемников не успел вырваться за стены города – так неожиданно Киев был захвачен восставшими горожанами, дружиной княгини Ольги и дружиной князя Святослава, появившейся не через три-четыре дня, как ожидалось, а как раз в тот день, когда наместник приказал раб-Эфре идти навстречу Святославу, чтобы увлечь его переговорами и посулами. Да и сам раб-Эфра, отойдя на своей галере от Киева всего ничего, едва не столкнулся нос к носу с ладьями русов, неожиданно показавшимися из-за поворота на стрежне Днепра. Их ладьи неслись навстречу, вспенивая воду, при развернутых парусах, надутых попутным ветром, подгоняемые слаженными взмахами весел. И не было видно на берегу ни единого дыма, предупреждающего об опасности. Слава Всеблагому, что надоумил его, раб-Эфру, вести свою галеру, прижимаясь к низинному левому берегу, где имеется множество мелей, зато слабее течение. Им удалось свернуть в протоку и затеряться в камышовых зарослях, затаиться там в ожидании неизбежных событий, совершаемых по воле всемогущего бога.

Возвращаться в Киев не имело смысла. Но знать, что там происходит было необходимо, чтобы окончательно решить, что делать дальше и в какую сторону направлять своих коней. Для этого раб-Эфра послал в Киев разведчиков. Но еще до их возвращения понял, что Святослав не просто вошел в свой стольный град, а вошел с мечом: слышался далекий ликующий трезвон колоколов, по дорогам пылили княжеские гонцы, неся повсюду вести, о содержании которых не трудно было догадаться. А едва стемнело, из киевских ворот потекла огненная река в сторону Священной Рощи, и сразу же после полуночи огромное пламя костра осветило окрестности – и это лишний раз подтверждало, что Киев взят штурмом.

Подробности раб-Эфру не интересовали. Он помнил их с детства, когда войско дейлемитов, прорвавшись через Дербентский проход между морем Хазарским и горами Мрака, штурмом взяли бывшую столицу Хазарии Семендер, расположенную на берегу Терека, оставляя в живых лишь мальчиков и девочек, которых можно с выгодой продать в рабство на невольничьих рынках Багдада. Вся семья раб-Эфры погибла или попала в плен. Ему повезло: он пас своих коз на берегу Терека в нескольких милях от города, и когда враги начали штурмовать его, ушел вместе с другими пастухами в горы, а затем вернулся на пепелище. Дальше был путь в Итиль, где жил его дядя, учеба в иудейском хедере, в котором его отличали как одного из самых способных учеников и, в то же время, чаще других секли и сажали в «яму искупления» на хлеб и воду только за то, что его мать не была родом из колена Израилева. Потом служба толмачом и переписчиком при дворе каганбека, издевки истинных иудеев, членство в тайной общине караимов. Случались походы на север и в сторону Таврии, штурмы городов, резня – обычная картина любой войны. Вряд ли она могла стать другой в Киеве. Ждать было нечего, надеяться не на кого, и Раб-Эфра со своим небольшим отрядом покинул прибрежные заросли и двинулся на восток.

Он не скрывал от своих людей ни планов своих, ни намерений. А планы были такими: добраться до Саркела раньше, чем туда долетит молва о Святославе. Посылать кого-либо вестником о случившемся в Киеве, тем более отправляться в Итиль самому к каганбеку Иосифу с сообщением, не имело смысла. Это все равно что лезть в пасть крокодила, ибо существовал закон, по которому принесший плохую весть должен совершить акт самоубийства, потому что убийство было бы страшным не только по своей жестокости, но и по последствиям, обрушивающимся на семью вестника. А это, в лучшем случае, рабство. Тем более что он, Аарон раб-Эфра, обманулся в своих ожиданиях относительно времени, которое потребуется Святославу, чтобы добраться до Киева, следовательно, обманул наместника, что само по себе карается смертью. Хотя вряд ли сыщется свидетель его разговоров с наместником, но тот факт, что он, раб-Эфра, сумел избежать мечей русов, уйти живым и невредимым со своими людьми, будет расценен как предательство своего хозяина, следовательно, на снисхождение рассчитывать не приходится, ибо справедливы законы Моисеевы, полученные им от Всеблагого на горе Синай, записанные в Библии, но извращены они по произволу книжников и фарисеев, судей и князей Израиля в их стремлении подчинить себе не только соплеменников, но и все народы, окрест обитающие.

Оставалось лишь одно: уходить на юг, в Тавриду, где давно обосновалась весьма многочисленная община караимов, почитающих Библию. Они своего не выдадут. А разбитые горшки пусть склеивают другие – с него хватит.

Глава 16

Малое время спустя после освобождения Киева от власти хазар прискакал гонец на взмыленном коне и принес весть, что караван судов княгини Малуши с детьми миновал излучину Днепра при впадении в него Припяти и завтра, если на то будет воля богов, должен прибудет в Киев.

Князь Святослав тут же приказал снарядить три самых поспешных ладьи и с частью молодшей дружины отправился встречать жену и сыновей.

А в Киеве, между тем, не прекращалась под руководством княгини Ольги работа по приведению города в порядок после минувших пожаров и погромов. Особенно детинца. Из него выбрасывали вещи, которыми пользовались предыдущие хозяева: бухарские и персидские ковры, занавеси из китайского шелка, обивку из византийского аксамита, складывали все ценное в кладовые, чтобы потом продать на рынке; скребли с песком полы, отмывали стены и потолки, окна, лестницы и даже двор, наполняли княжеские палаты мебелью и посудой из Вышгорода.

Княгиня Ольга волновалась, как никогда. Да и то сказать – если на то будет воля Иисуса Христа, то не сегодня, так завтра-послезавтра она увидит своих внуков, прижмет их к груди. Как истосковалось ее тело по нежному детскому теплу, как давно она не целовала младенческие ручки, щечки, попки. Ей дано было родить лишь одного сына, и ее женская сущность не могла быть удовлетворена прерванным немилостивой судьбой на одном дитяти материнством. Правда, на ее долю достанется лишь полугодовалый Владимир, другие уже подросли: старшему, Ярополку, пять лет, Олегу – почти четыре, но она будет рада и этому.

Ладьи во главе с князем Святославом двигались против течения вверх по Днепру. Двигались на веслах, но иногда, там, где Днепр сужался и течение было особенно сильным, тянули ладьи бечевой. Князь, хотя и скрывал свои чувства, однако тоже волновался, соскучившись по своим детям. Да и по жене, по ее преданному, участливому взгляду, по теплоте ее рук и уютного тела. За минувшую зиму и весну произошло так много событий, доселе им не переживаемых, и почти каждое из них простирало свои пути в такие дали, какие ведомы лишь бессмертным богам, что Святославу казалось, будто минуло множество лет, он стал значительно старше и мудрее, и семья в его сознании получила совершенно другое значение, связавшись множеством нитей с его задумками на ближайшее будущее. Ни стычки с окрестными племенами и народами, в которые он водил свою дружину, заранее предупреждая недругов о своих намерениях: «Иду на вы!», ни самостоятельное управление северными землями своего княжества, не дали ему тех знаний, опыта, а главное – уверенности в себе, что он почерпнул всего за несколько последних месяцев. Позади остались дела, подготовляющие его к делу всей своей жизни, которое никак нельзя свершить без напряжения не только своих духовных и физических сил, но и всего народа русского. Он понимал, что вступил на опасную тропу, с нее не сойти, ее ему торить дальше, пока она не упрется в неведомые стены, которые он должен разрушить, чтобы крепко встало на ноги его княжество, которое он передаст в руки своих сыновей. Отныне никто не может оказывать на него влияния – никто, кроме богов. Но тех можно улестить, уговорить, задарить, насытить жертвенной кровью, а кого-то из них и обмануть. Боги – они как люди: такие же капризные и серьезные, жестокие и добрые, мстительные и прощающие людские заблуждения, помогающие и, наоборот, препятствующие исполнению человеком своего долга, умные и глупые. Но не ему, князю Киевскому, угадывать их меняющиеся, как та погода, настроения. Для этого имеется множество колдунов и волхвов, жрецов и знахарей. Вот пусть они и занимаются общением с богами и находят дорогу к их бессмертным сердцам. А у него есть Малуша и их сыновья – будущее Руси. И это было то новое, что вошло в Святослава за минувшее время, которое они не были рядом.

Вечером заночевали на острове посреди Днепра, огородившись щитами и кольями. Утром, едва рассвело, двинулись дальше. Но не успело солнце добраться до полудня, как вдали на речном просторе показали ладьи и ошивы, идущие на всех парусах и веслах. Над мачтой второй ладьи трепетало белое полотнище с изображенной на нем теремной башней в венчике из красных и синих цветов. И можно уже разглядеть княгиню, стоящую у носового руля с ребенком на руках. И Малуша увидела своего мужа, сорвала с головы белый платок, взмахнула им, точно собиралась взлететь.

У Святослава неровными толчками забилось сердце.

Приказал развернуть свои ладьи носом вниз по течению. С той и другой стороны перебросили канаты, убрали с бортов весла, ладьи сблизились, Святослав, держась за канат, перепрыгнул на ладью жены, за ним несколько дружинников, пробрался по верхнему настилу на нос судна и заключил Малушу в свои объятья.

– Здравствуй, княгиня, – произнес он, улыбаясь, после троекратного целования.

– Здравствуй, князь мой, – ответила Малуша, не сдерживая слезы радости, и протянула ему сына.

– Экой бутуз! – воскликнул Святослав, беря ребенка в руки. – Знатный из него вырастет ратоборец. А где другие?

– Спят. С утра все высматривали тебя на реке. Все выспрашивали, когда же тятька покажется. Уморились, тебя дожидаючись.

– Что ж, пусть спят – успеется.

Вдали показались стены Киева. Забухал вечевой колокол, ему радостно вторили колокола церкви Николая Чудотворца.

– Боже! – воскликнула Малуша. – Как давно я здесь не была. Сказывали, князь мой, что козар прогнали… Неужто правда?

– Прогнали, – подтвердил Святослав. – Теперь над нами хозяев нет. Теперь мы сами себе хозяева.

– Ох, страшно мне, княже! Не рано ли мы вернулись?

– В самый раз. Народ должен верить, что мы и дальше никому не уступим. А если семья князя на севере, то и веры крепкой не жди.

– Я верю, что бог на нашей стороне, – произнесла Малуша шепотом, отирая глаза шелковым платком.

Святослав глянул на нее, нахмурился, ничего не сказал, зная, к какому богу направлены ее помыслы.

Ладьи причаливали к пристаням, украшенным полевыми цветами, березовыми ветками. На всем протяжении обрывистого берега виднелся народ. Крики «Слава!» перекатывались от одного края до другого.

– Видишь? – спросил Святослав у жены. – Никто их сюда не звал, силком не гнали. Для них возвращение княгини с детьми и радость и надежда. Теперь нас никто не остановит.

В самом начале пристани их ждала княгиня Ольга. За нею плотной стеной стояли приглашенные в Киев князья соседних народов, первейшие люди города.

Святослав свел жену на пристань, подвел к матери, та с некоторой боязнью приняла у невестки спящего Владимира, расцвела лицом, прижала внука к груди. Произнесла, кланяясь:

– Спасибо тебе за сыновей, княгиня.

Малуша склонилась еще ниже, поцеловала руку свекрови.

– Это тебе, спасибо, матушка, за все добро, что ты сделала для нас. И от сыновей моих, и от меня. А я, если богу будет угодно, рожу еще.

На пристань выводили за руки старших сыновей: Святополка и Олега. Княжата щурили заспанные глаза, такие же светло-синие, как у отца с матерью.

Глава 17

Едва в Киеве успокоились после бурных событий, заставших большинство горожан врасплох, едва затихли стенания близких по погибшим, как гонец от пограничных северян принес весть, что орды печенегов идут на Киев широкой волной, грабят и разоряют городки и села, угоняют людей в рабство, что пока они остановились на реке Суле, пережидая непогоду, что князь Северский скликает ополчение, но отдельные отряды печенегов проникли в его владения и прервали связь с большей их частью, поэтому он решил отступить к Березани, надеясь отсидеться за крепкими стенами до подхода войска князя Киевского.

Княгиня Ольга и князь Святослав, выслушав вестника и отпустив его, велев наградить, послали за первейшими воеводами, а сами склонились над большим полотном пергамента, на котором изображены море Понтийское (оно же море Кунстантинии), и впадающие в него реки: Днепр (он же Варух), Буг (Куву), Прут (Врут), Танаис (Бузан, Дон), степи хазарские и горы Мрака (Кавказские), с обозначением народов, на них проживающих, селений и крепостей. Получалось, что печенегов надо ждать под стенами Киева не позже как через пять дней. А если это просто набег, то и раньше. Однако позволить им безнаказанно творить свое черное дело нельзя в любом случае – тут и рассуждать не о чем: и авторитет Киева, главнейшей опоры южно-славянских племен, пострадает, и ущерб печенеги могут нанести огромный.

– Что думаешь делать? – спросила княгиня Ольга сына, внимательно посмотрев на его еще такое молодое лицо, но уже кое-где тронутое преждевременными морщинами.

– Я сегодня же выступаю со своей дружиной на повозках, – ответил Святослав решительно. – Конная рать пойдет вперед, чтобы задержать диких подальше от Киева. Ты, матушка, собери ополчение. Я мыслю, что двадцать тысяч воев собрать можно в самом Киеве, в окрестных селениях и городах. Пошли их следом на повозках же, ибо не ведаю, каково войско печенежское. Оповести деревлян и полян. Пусть поспешают конными ратями. Мыслю, что вот здесь, у Березани, мы и встретимся с главными силами диких.

– Добро, сын мой. Да помогут тебе боги с честью выдержать это испытание, – произнесла княгиня, успокоенная и решительностью сына, и его вполне разумными ответами.

Прибывшие воеводы одобрили задумку князя и тут же убыли поднимать свои полки и дружины. Во все стороны поскакали вестники, Киев наполнился гомоном снующего по улицам народа, трезвонили колокола церкви Николая Угодника, бухал большой вечевой колокол, галдели поднятые звонами стаи ворон и галок, к детинцу текли вои, на ходу застегивая ремешки воинской справы, рядом шагали жены, матери, любушки, цеплялись за подолы рубах и кольчуг ребятишки, отдельной кучкой стояли жрецы и волхвы, на которых мало кто обращал внимание: у каждого свое дело, не до них.

Когда перед подъемным мостом детинца собралось много воев, пеших и конных, из ворот выехал князь Святослав на гнедом арабском жеребце, сопровождаемый несколькими воеводами. Завыли сигнальные рога и трубы, сбирая под знамена и бунчуки воев. Первыми двинулись конные заставы, вслед за ними стронулась вся конная дружина, последними покидали город пешие вои, выстраиваясь на ходу в колонну по четыре человека. Их у выездных ворот уже поджидали повозки. Спустя малое время от причалов отчалили первые ошивы, наполненные людьми и лошадьми, потом всю ширину Днепра запрудили челны большие и малые, и так все это двигалось и сновало между берегами, перевозя войско, а потом как обрубило – река опустела, лишь видно было, как утекает вдаль, превращаясь в тонкую нить, поток повозок и лошадей, и серые тучи плывут над ними, сея мелкий занудливый дождь.

Княгиня Ольга, не отходившая от теремного окна, а с ней и княжна Малуша, перекрестились, перекрестили последние повозки, вздохнули и разошлись по своим светелкам.

Князь Святослав ехал впереди конной дружины, горбился под суконным плащом, оглядывая из-под капюшона зеленеющие поля и дубравы, затянутые серой пеленой дождя. Изредка на возвышенностях среди деревьев можно было заметить таящиеся там приземистые курные домишки земледельцев, выглядывающие из-за острых кольев огорожи крыши, крытые почерневшей соломой. По краям пашен торчали идолы Дажьбога, увитые увядшими венками из полевых цветов и колосьев ржи и овса, с сидящими на их уродливых головах ястребами и соколами.

Глядя на все это, дышащее чем-то родным, полузабытым за долгие годы изгнания, чего не встретишь в северных землях, Святослав, однако, думал совсем о другом: он складывал в уме все, что было ему ведомо о повадках кочевников от старых воев: ратоборствуют исключительно в конном строю, подвижны, стремительны, искусны в стрельбе из лука, метании копья, сабельной рубке, любят охватывающие маневры, используют «паническое бегство», чтобы завлечь противника в засаду, однако не пользуются правильным строем при нападении, легко поддаются панике при первой же неудаче, действуют навалом и в то же время каждый сам по себе.

Совсем другое дело – северные народы, подвластные деснице Святослава, разбросанные по огромным просторам лесов, болот и озер. Лошадь там в диковинку, ее заменяет челн-долбленка, нападают неожиданно из засад, часто под покровом ночи, и так же быстро скрываются в лесной чаще, если получают крепкий отпор. Бывало, что одно племя нападало на другое, приходилось идти и разбираться, наказывать виновных. Или кто-то из вождей племен, а то и целого народа, затосковав по прошлым вольностям, откладывался от Невогорода, переставал платить дань, подавая другим дурной пример. К таким приходилось посылать вестника с коротким предупреждением: «Иду на вы!», чтобы не гоняться за отдельными племенами и родами по лесам и болотам, и если намерение отложиться было крепким, то взбунтовавшиеся вожди племен непременно соберут свои рати в одном месте, надеясь дать отпор дружине Святослава.

Вот и по минувшей осени, незадолго до похода Святослава на юг, старейшины народа меря, прослышав о том походе, решили, что Святославу теперь не до них, стало быть, самое время целиком отложиться от Руси. Пришло время отправлять в Невогород дань, а от меря ни слуху ни духу. И нет причин для задержки: ни наводнения, ни лесных пожаров, ни иного чего, что помешало бы старейшинам меря исполнить свою повинность. Стали доходить слухи, что дани и не будет. Святослав послал вестника с предупреждением о своем намерении идти со своей дружиной «на вы». Вскорости верные люди стали доносить, что по рекам стекаются в одно место отдельные отряды, и место то расположено неподалеку от священной рощи народа меря. Святославу только того и надо. Однако он не очень-то спешил: пусть подождут, пусть съедят привезенные с собой припасы, начнется, как обычно, разноголосица: одни за то, чтобы отделиться, другие – против, третьим все равно, потому что их род обосновался в такой глуши и так далеко от всех, что им никакой Святослав не страшен. Тут-то вот как раз и наступит самое время оказаться со своей дружиной на месте. И можно бы вообще не затевать сечу, а договориться, как бывало уже ни раз, даже не налагая дополнительной (повинной) дани. Но Святослава по весне следующего года ждал Киев, а никто из жрецов и волхвов, даже после целой ночи совета с богами, не решался сказать, что, как только его дружина уйдет на юг, меря не отложится окончательно. Стало быть, без сечи не обойтись.

Два дня стояли оба войска друг против друга: Святославу спешить некуда. Лазутчики доносят, что в войске меря нет согласия, воеводы не могут договориться, что им делать: нападать или ждать нападения. Для Святослава главное, чтобы войско меря не разбежалось в одну из ночей. Если оно не атакует на третий день, он, нечего делать, атакует сам, хотя войско меря втрое больше княжеской дружины. Вон оно стоит на холме, то сжимаясь в плотную массу, то рассыпаясь на обширном пространстве. Видно, как ходят перед ними шаманы, потрясая посохами с человеческими и звериными черепами, слабый ветер доносит звуки барабанов и рожков, дым жертвенных костров. Все воины одеты в звериные шкуры, у каждого лук со стрелами, наконечники стрел из рыбьих костей отравлены соком ядовитых растений; за поясом топор на длинной рукояти, большой нож в деревянных ножнах, короткое копье. Щиты у немногих, да и те маленькие, круглые, из дерева, обтянутого кожей вепря или сохатого. Брони и кольчуги редкость. Да и ни к чему они зверобоям и рыбакам. Стоит это войско, колышется, – не войско, а толпы случайно собранных людей.

Зато дружина Святослава, состоящая в основном из варягов и словен, обученных ратоборству, так и сверкает в лучах низкого осеннего солнца начищенными мелким речным песком или золой железными или бронзовыми латами, шишаками; передние ряды ограждены большими червлеными щитами, над головами густым частоколом колышатся наконечники копий, каждая дружина стоит под своим бунчуком, впереди воевода на богатырском коне, сам и конь его в броне.

На третий день, едва встало солнце, на холмах завыли рога, гулко зарокотали большие барабаны, и все эти толпы, дико воя и крича, – скорее всего от страха, – двинулись вниз, все убыстряя и убыстряя движение, точно горный обвал сорвался с каменных круч, грозя все смести на своем пути. Но наткнувшись на густую щетину копий, лавина замедлила движение, заставив середину войска русов прогнуться. А затем случилось то, что и должно было случиться: края Святославова войска начали охватывать нападающих, стискивая их в плотный комок, где люди начали давить друг друга, не в силах ни повернуться, ни вздохнуть, ни взмахнуть топором или копьем. А русы, остервенясь, рубят и колют без всякой пощады. Лишь громкий рев больших турьих рогов остановил побоище: перебить всех – остаться без данников. А это не входило в намерение князя Святослава.

Солнце еще не завершило половины пути по небосводу, а уже все войско меря, потеряв убитыми лишь десятую часть своих воев, стояло на коленях, сложив оружие и обнажив свои лохматые головы.

Зачинщикам из старшины отсекли головы, были выбраны новые, от них взяли клятву на крови о верности Святославу, забрали с собой заложниками их сыновей и дочерей, собрали дань и вернулись в Невогород. Теперь уж точно не скоро у этого народа возникнет желание отложиться от Руси. Да и прочие призадумаются.

Доводилось Святославу сходиться на поле брани и со свеями, и с финнами, и с ливами, отбивать набеги разбойных ватаг норманнов, приходивших с моря на больших ладьях. Этим он не слал вестника с предупреждением, этих чаще всего брал из засады, на походе, хитростью завлекая в болота, а если дело доходило до открытой сечи, то никогда не показывал всей силы своей рати, держа часть в засаде, часть в резерве, включая их в сечу лишь тогда, когда в этом возникала необходимость, охватывая противника с флангов, обходя с тыла, – и никто из них не мог взять верх над дружиной Святослава. Секлись всякий раз в пешем строю, потому что в тех лесных чащобах, перемежаемых болотами, ручьями и речками, коннице развернуться негде, прокормить ее нечем, и лошадь там использовалась в основном как тягловая сила.

Вот и в летописях о князе Святославе сказано: «Князю Святославу възраставшю и възмужавшю, нача воины совокупляти многи и храбры и легъко ходя, аки пардус (барс), войны многи творяше».

Барс не барс, а только нужда заставит быть кем угодно, лишь бы шло на пользу. Что ж с того, если не ратоборствовал с дикими кочевниками? Это еще не значит, что их следует бояться и отсиживаться за крепостными стенами. Можно испробовать свои мечи и на них. Чай не из железа дикие сделаны, а супротив конного пеший всегда устоит, коль хорошо владеет мечом и копьем.

К ночи небо очистилось от облаков, выглянуло солнце. Встали лагерем на возвышении, огородились частоколом и телегами, разбили шатры, задымили костры, потянуло жареным мясом и просяными лепешками. Жрецы тут как тут: водрузили посреди лагеря переносных идолов, разожгли костер, затеяли вокруг него свои пляски с криками и подвыванием, под скуление жалеек, рокот бубнов и бряцание колокольцев, а закончив волхование, подсаживались к кострам дружинников и включались в общую трапезу. Их оделяли лучшими кусками.