Текст книги "Неснятое кино"

Автор книги: Виктор Шендерович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Свежекупленный приемник, упав, раскололся об асфальт.

Старуха открыла дверь. За порогом стоял жилец.

– Ну и молодежь пошла, – простонал он, держа ушибленное место двумя руками.

– Сталина на них нет, – привычно ответила старуха.

Вахтанг, в крахмальной рубашке, с бабочкой, вошел в ресторан, ведя под локоток длинноногую девицу модельной стати. Из машины за этим внимательно наблюдал сивоусый таксист.

– Хороша кобылка, – мечтательно произнес с заднего сиденья его щупловатый коллега.

– Сосредоточься на жеребце, Федя, – заметил на это сивоусый и снял трубку приема заказов. – «Ромашка», это «Лютик». Он здесь.

Когда Вахтанг вышел из ресторана, держа девицу уже непосредственно за круп, у ресторана стояло полтора десятка машин с шашечками. Их водители многообещающим полукругом ожидали рядом.

– Чувиха, – обратился к длинноногой один из стоявших. – Ты погуляй пока…

– Ну что, кацо, – обратился к Вахтангу сивоусый таксист со шрамом, – поедем?

– Я не при деньгах, – проговорил на глазах трезвеющий Вахтанг.

– Не в деньгах счастье, – сказал сивоусый. – Правильно, бабуля? – обратился он к старухе, как раз в это время достававшей из урны бутылки.

– Правильно, сынок, правильно! – подтвердила та, закивав.

Круглые от ужаса глаза Вахтанга смотрели на старуху.

Наутро было воскресенье.

– Вовчи-ик! – стоя под окнами дома № 6, кричал Кирюха. – Купаться идео-ошь?

– Не-э-э! – откликнулся Вовчик. – Я с мамкой и папкой на митинг!

– На кого-о?

– На митинг!

В городском парке гремели марши, на главной площадке реяли красные флаги. По аллеям, усиленный радиоточками, разносился голос:

– Экстремистские силы усиливают свое наступление на Страну Советов! Недавнее нападение провокатора на райком КПСС, кощунственное уничтожение им бюста основателя государства рабочих и крестьян окончательно раскрыло крапленые карты так называемых демократов.

– Какие карты? – переспросил Вовчик. Он стоял в пионерском галстуке и, лупая глазами, пытался понять, что происходит. – Ну мам!..

– Молчи, кретин! – оборвала мамаша. – Не мешай, я запоминаю.

– Подкармливаемые из-за океана, они не останавливаются перед физическим уничтожением лучших кадров партии!

Тут говоривший указал на парторга Козлова, сидевшего в президиуме с загипсованной ногой. Из гипса у Козлова торчал маленький красный флажок, на гордом лице сиял фингал.

– Долой снюхавшуюся с международным империализмом и сионизмом кучку предателей! – вопил оратор.

Вовчик морщился от микрофонного свиста.

– Доло-о-ой! – орал Вовчиков папаша, сверкая на солнце свежевставленными железными зубами.

Дверь камеры открылась.

– Эй, экстремист! – уважительно произнес сержант внутренних войск. – Давай к следователю.

На столе, поворачиваясь, крутился вентилятор и шелестел углами листов, придавленных железной рукой следователя.

– Здрась-сь… – робко проговорил Артюхин и, присев у стола, осторожно заглянул в верхний лист.

– Ну что? – спросил следователь.

– Что? – спросил Артюхин.

– Признаваться будем?

– Будем, – сказал Артюхин.

– Тогда пиши, – сказал следователь и подвинул Артюхину лист. – Заявление. Я, такой-то, такой-то… Написал?

– Написал, – сказал Артюхин.

Следователь придавил листы, колыхавшиеся от вентилятора, гипсовым бюстом Ленина и, встав, принялся расхаживать по комнатке, сочиняя.

– …Подстрекаемый антинародными публикациями буржуазной прессы… Прессы с двумя «сэ»… и выступлениями депутатов меж-ре-ги-о-наль-ной группы… – по слогам продиктовал он.

Артюхин, высунув от усердия язык, скреб бумагу. Письменность давалась ему немалым трудом.

– …Совершил бандитское…

– Бандитское? – не поверил Артюхин.

– Бандитское, бандитское, – заверил следователь и продолжал: – …нападение на райком КПСС, разбил бюст основателя партии товарища Ульянова-Ленина через черточку и нанес побои коммунистам товарищам Козлову, Титову и Петяеву. Попутно, согласно акту номер… – следователь заглянул в бумаги, – акту номер шестьдесят семь дробь два бэ мною, таким-то, таким-то, было повреждено четырнадцать квадратных метров наглядной агитации и три милиционера. Дата. Подпись. Ф-фу-у!..

Следователь удовлетворенно выдохнул, тяжело опустился на стул и, благостно улыбаясь, принялся ждать, пока, шевеля губами, доскребет продиктованное потный от усердия подследственный.

– Написал, – сказал наконец тот и почтительно подал листок через стол.

– Угу, угу, – запыхтел следователь и вдруг побагровел, как рыночный помидор. – Ты что?

– Что? – поинтересовался Артюхин.

– Ты что, своей фамилии не помнишь? – взвился следователь.

– Почему не помню? – обиделся гегемон. – Артюхин моя фамилия.

– А что ты написал «Я, такой-то, такой-то…»? Какой такой-то?

– Вы так диктовали, – насупился Артюхин.

– Издеваешься, что ли?

– Как диктовали, так и написал, – упрямо повторил Артюхин.

– И Ульянов без мягкого знака! – обнаружил следователь. – Не, ты, Артюхин, издеваешься надо мной.

– А он с мягким? – удивился Артюхин.

– У тебя сколько классов? – спросил следователь.

– Не помню, – ответил Артюхин.

– Ну-у, ты… – выдохнул следователь и подставил голову под струю вентилятора, чтобы отдохнуть. – Давай переписывай!

– Не буду, – сказал Артюхин.

– Что-о? – не поверил ушам следователь.

– Да что я, писатель, что ли? – возмутился Артюхин. – У меня рука устала!

– Пиши, экстремист! – прикрикнул следователь и, приподняв бюстик Ленина, подвинул к провинившемуся Артюхину стопку чистых листов. – Пиши, хуже будет!

– Ты чего пристал! – завопил в ответ Артюхин и, в сердцах широким движением отмахнувшись от стопки бумаги, уронил бюстик на пол. Гипсовая голова с треском раскололась на две неравные части.

Следователь и Артюхин посмотрели на расколотую голову, потом друг на друга.

– Я не хотел, – шепотом сказал гегемон.

– Суд определит, – ответил следователь.

За окнами кабинета начинало темнеть.

– Эк его, – сказала уборщица, сметая обломки лысой головы в совок.

Следователь выразительно на нее посмотрел, запер документы в сейф, спустился по лестнице и вышел на улицу. Было свежо и тихо, только с соседнего переулка доносился истерический женский хохот и милицейский свист. Следователь пошел на звук и пробрался сквозь толпу.

На тротуаре в кольце зевак стоял маленький и совершенно голый Вахтанг. Из предметов первой необходимости на нем были только ботинки, носки и бабочка. Причинное место Вахтанг прикрывал кепкой. На обритой груди были вытатуированы таксистские шашечки.

– Вы бы оделись, гражданин, – внимательно рассмотрев Вахтанга, сказал следователь. – А то это статья…

Народ продолжал хохотать. Но если бы народ повнимательнее вгляделся в выражение лица голого человека, он бы смеяться перестал.

Такси медленно погружалось в воды Москвы-реки. Глядя на него, на набережной, среди возбужденной толпы, стоял сивоусый таксист.

– Я не вру! Я сам видел! – раздался рядом звонкий детский голосок. – Дядь! – потеребил сивоусого обладатель звонкого голоска. – Они не верят. Дядь, улыбнись! Ну, пожалуйста, дядь…

Сивоусый оскалился. Зубы у него были аккуратно выбиты через один, что создавало ощущение фирменного знака «шашечки».

– Видал? – обрадовался ребенок и повернулся к другому. – А ты не верил! Щелбан тебе.

Под знаменем с Георгием Победоносцем, поражающим змея, и транспарантом «Спасай Россию!» сидел средних лет мужик с тревожным лицом. Позади мужика стояла пара молодцев в военизированной форме; перед мужиком сидели ходоки от таксистов.

– Это армяне были, – говорил один.

– Точно, армяне! – соглашался другой.

– А может, наоборот, азербайджанцы, – сказал третий.

– Хотя, может, и грузины, – сказал первый.

– У осетин тоже носы, – поделился наблюдениями второй.

– Это один хрен, – наставительно пресек диспут мужик под знаменем. – Кавказ?..

– Кавказ, Кавказ! – подтвердили таксисты.

– Кепки, рынок, акцент?

– Точно, – согласились таксисты.

– Что же это с Россией-то делают, а?

– Что? – встревожились таксисты.

– Это ведь геноцид, – сообщил мужик под знаменем.

– Чего? – не поняли таксисты.

– Темен еще народ, – пожаловался мужик военизированным под знаменем.

– Уничтожить хотят русских людей, – хмуро пояснил один из военизированных.

– Точно, хотят, – согласился таксист. – Гарифуллину чуть глаз шампуром не выткнули.

– При чем тут Гарифуллин! – крикнул мужик. – Русь в опасности! Кавказцы, чучмеки всякие, сионисты… Евреев там не было ли? – спохватился он.

– Вроде нет, – переглянулись таксисты. – Хотя, – вспомнил один, – одного вроде Давидом звали. Он еще старуху какую-то трахнуть хотел.

Это стало последней каплей.

– О-о-о-о! – закричал мужик. – О-о-о-о!

И, перестав кричать, сказал первому военизированному:

– Собирай народ, Гриша, час настал.

Утром у рынка Гиви Сандалия, напевая «Сулико», сгружал с уазика ящики с помидорами.

– «Но ее найти нелегко-о… – пел Гиви. – Долго я томи-и-ился и стра-а-адал, где же ты…»

Тут глаза у Гиви округлились, и он перестал петь: в магазин «Молоко» входила с кошелкой та самая старуха.

– Дорогой, – сказал Гиви шоферу уазика и, не глядя, вложил в его руку комок денег, – я отойду, мне очень надо.

– Старую знакомую увидал? – спросил шофер.

– Очень старую, – ответил Гиви Сандалия, сверкнув зубами.

Из магазина «Молоко» старуха заглянула в булочную, потом постояла за яйцами, пособачилась в бакалее – и везде за нею барсом крался Гиви Сандалия.

Наконец она отправилась домой, продолжая вслух доругиваться с продавщицей, и Гиви приблизился до расстояния броска. Но провидение хранило старуху: у самого подъезда она встретила соседку, и в подъезд они вошли вместе.

Гиви подождал, задрав голову, пока наверху хлопнет дверь, и, выйдя из дома, многообещающе глянул на угловые окна третьего этажа.

Отодвинув занавеску, Джон О’Богги увидел внизу брюнета с орлиным носом. Брюнет внимательно смотрел на его окно. Агент отпрянул от подоконника и прошел в кухню, где старушка выгружала нехитрую утреннюю провизию.

– В магазин ходили? – нежно осведомился он.

Старуха не ответила, продолжая доругиваться с продавщицей.

– Можно вас на минуточку, Марья Никитична? – попросил агент «Минотавр», разминая за спиной пальцы рук.

– Зачем? – поинтересовалась старушка.

– У меня есть бутылочка можайского молока и немецкие собачьи консервы из ветеранского заказа, – сказал О’Богги и очаровательно улыбнулся. – Отметим новоселье.

Гиви повесил трубку и вышел из телефона-автомата. Через минуту к рынку начали съезжаться машины. Из них, в полном вооружении, стали выходить грузины. Гиви, размахивая руками, показал им подъезд, а сам бросился обратно на рынок. Там, купив большую жесткую грушу, он выломал из ящика доску с гвоздем и насадил на него фрукт. Продавец груш с интересом следил за происходящим. Соорудив палицу, Гиви подмигнул визави и несильно тюкнул его грушей по голове. Продавец взвыл.

– Замэчателно, – сказал Гиви.

И бросился к машине, где на заднем сиденье сидел уже одетый, и очень хорошо одетый, Вахтанг.

– Вахтанг, – попросил Гиви, – пусти к старухе меня. Очень хочу.

Старуха, с кляпом во рту, сидела на унитазе, примотанная к трубе бельевой веревкой.

– Извините, Марья Никитична, – сказал в направлении санузла Джон О’Богги и чуть отодвинул занавеску: вокруг дома, уже не скрываясь, стояли брюнеты в одинаковых кепках. – Ничего личного.

– М-м-м, – сквозь кляп ответила старуха.

– Не понял. Ну да это и не важно. Важно, что вы позвонили в милицию.

– М-м-м, – промычала старуха.

– Вы, вы, – заверил О’Богги.

– М-м-м!..

– Не вы? Ну ладно, – пожал плечами агент «Минотавр». – Теперь это все равно.

Вынув из кармана бутылочку виски, он отвинтил крышку и налил в нее; потом накапал старухе валерьянки.

– Ну что, на посошок?

В дверь позвонили.

– Ктой-то? – старухиным голосом спросил О’Богги, бережно доставая из-за пазухи баллончик с черепом и костями на боку.

– Тэлэграмма, – ответили из-за двери.

Под суровым низким небом качались транспаранты «Свободу Николаю Артюхину!» и «Долой КПСС!».

Одобрительный рев рабочих прерывал речь выступающего.

– Мы, металлурги Урала, – кричал в мегафон детина в спецовке, – требуем освобождения нашего товарища, отважного борца с партократией Николая Артюхина! Даешь всеобщую забастовку, товарищи!

– Дае-ошь! – проревела толпа.

– Долой райкомы, горкомы и обкомы – кровососущие пиявки на необъятном теле нашей родины!

– Тэлэграмма! – настойчиво повторил Гиви Сандалия, стоя наготове у косяка.

– Секундочку, милок! – отозвались из-за двери.

Гиви успел злорадно улыбнуться, прежде чем в лицо ему ударила струя нервно-паралитического газа. Улыбка Гиви из злорадной стала блаженной, и он рухнул.

Агент «Минотавр» пантерой вылетел на лестничную клетку и застыл в жуткой боевой позе какого-то восточного вида.

На лестнице было пусто. Только Гиви лежал на пороге с самодельной палицей в руке.

– О господи, – прошептал «Минотавр», – эти загадочные русские…

Он затащил Гиви в квартиру. Через минуту ветеран с палочкой исчез навсегда. Вместо него из квартиры, прихрамывая, вышел с чемоданчиком раскосый азиат с неподвижным лицом и в тюбетейке.

Азиат прошел из подъезда в переулок, вдоль которого, подпирая стены, в непринужденных позах стояли грузины в кепках.

– Сынок, – попросил азиат одного из них, стоявшего под козырьком подъезда, – не стой здесь, опасно…

– Иди, иди, – поморщился грузин.

– Храни тебя Аллах, – сказал азиат и повернул за угол.

Навстречу ему, под хоругвями и транспарантом «Спасай Россию!», шла толпа угрюмых мужиков.

– О, вот еще один чучмек, – сказал один.

– Эй, урюк, – сказал другой, – ну-ка, иди сюда.

В просторном кабинете с портретом Дзержинского на стене сидел усталый мужчина, стриженный под «ежик». Перед его столом стоял другой, причесанный на пробор.

– Дальше, – сказал тот, который был под «ежик».

– По делу Артюхина обстановка ухудшилась, – продолжил «пробор». – В Ростове, Самаре и Архангельске начались волнения. На Урале за два дня зафиксировано восемь нападений на райкомы и горкомы КПСС. В целом по стране разбито сто двенадцать бюстов Ленина, а также суммарно восемьдесят три Маркса – Энгельса.

– Что значит «суммарно»? – нахмурился «ежик».

– Идентификация бюстов еще не закончена, – пояснил «пробор». – Данные отдельно по Марксу и Энгельсу будут завтра.

– Дальше.

– Массовые волнения в связи с делом Артюхина начались в городе Артюхинске, селах Артюхино, Артухово и деревне Верхние Артюхи.

– А Нижние?

– Что Нижние? – не понял «пробор».

– Нижние Артюхи, – сказал «ежик».

– В Нижних пока все тихо, – ответил «пробор» и, помолчав, продолжил: – В деревне Зубопалово пытались утопить зоотехника Копытина.

«Ежик», автоматически чертивший что-то на листе, поднял усталые глаза.

– Он однофамилец следователя, который ведет дело Артюхина, – пояснил «пробор».

– Почему не утопили?

– Этим сейчас занимается местная прокуратура, – ответил «пробор».

– Дальше.

– Дальше – больше, – предупредил «пробор».

– Конкретнее, – попросил «ежик».

– В последние дни наблюдается резкая активизация мафиозных структур. В Москву чартерным рейсом прилетели грузины.

– Все? – удивился «ежик».

– Человек сорок.

– Арестовать, – коротко распорядился «ежик».

– Людей не хватает, – пожаловался «пробор». – Особый отдел второй месяц штурмует квартиру бомжа Сергеева, живущего без прописки.

– И как?

– Есть потери.

– Ясно. Все?

– Нет. Еще большие проблемы с футболом.

– Я не болельщик, – отрезал «ежик».

– Упаси вас боже, – ответил «пробор».

– То есть? – поднял глаза «ежик», продолжавший чертить.

– После очередного… – «пробор» заглянул в какие-то бумаги, – четырнадцатого тура чемпионата страны в целом по стране избито четыреста восемь болельщиков ЦСКА, из них сто семьдесят два – кадровые военные от прапорщика до генерал-майора, из них девятнадцать попросили политического убежища в Германии и болеют теперь за клуб «Бавария», Мюнхен.

– А вот это плохо, – нахмурился «ежик».

– В ответ болельщиками ЦСКА, с привлечением курсантов военно-десантной академии имени Хафизуллы Амина, избито в целом по стране восемьсот четырнадцать болельщиков «Спартака», из них триста пятнадцать – просто прохожие, а остальные, к сожалению, болельщики «Локомотива».

– Почему «к сожалению»?

– Министерство путей сообщения объявило забастовку. Уже два дня все стоит.

«Ежик» вздохнул:

– Поставьте это дело на контроль.

Он уже сидел на подоконнике, а из окна неслись свист и улюлюканье.

– Во дают, – сказал «ежик».

– Кто?

– А черт его знает, – ответил «ежик». – О, погнали кого-то… Надо же, как быстро бежит!

– Кто? – спросил «пробор».

– Да узбек какой-то. Или туркмен, отсюда не видать, – ответил «ежик», увлеченно глядя вниз. – Чурка, в общем! Давай, гони его! Дава-ай!.. – вдруг закричал он и протяжно свистнул в пальцы.

– Разрешите идти? – попросился «пробор».

– Иди-иди, – не глядя, разрешил «ежик» и снова залился протяжным свистом.

Перед зданием следственного изолятора бурлила демократическая общественность, развевались трехцветные российские флаги и суетились операторы.

– Нормалек! – кричал один из них через головы собравшихся. – Вот здесь стой!

– Доску берет? – спрашивал второй, у входа.

– Берет! – отвечал первый.

– Пожалуйста, пропьюстите, – проталкивался некто явно не советский.

– Идет, идет! – пронеслось по толпе.

Маленький духовой оркестр исполнил «Врагу не сдается наш гордый «Варяг» – и в дверях появился Николай Артюхин. Вокруг него тут же закипела жизнь, и корреспондент заговорил в микрофон:

– Сегодня демократическими силами страны одержана крупная победа: до суда отпущен на свободу Николай Артюхин. Но цепляющаяся за власть партократия не отказалась от желания свести счеты с бескомпромиссным рабочим! Николай, что вы чувствуете сейчас?

Артюхин, открыв рот, стоял под вспышками блицев.

– Николай, – настаивал корреспондент, – мы понимаем ваше состояние, и все-таки: буквально несколько слов для миллионов телезрителей.

– Я, это… – сказал Артюхин. – В общем, я не хотел…

– Не хотели выходить из тюрьмы? – захлебнулся в восторге корреспондент. – Вы считали нужным продолжать борьбу в заключении?

Артюхин, тревожно моргая, смотрел на говорящего, а того уже оттесняли в сторону.

– Господин Артюхин, – с акцентом встрял несоветский, – собираетесь ли вы основывать свою партию?

Артюхин в ужасе отводил руками микрофон, а вокруг кипела толпа, и люди тянулись, мечтая пожать его руку или потрепать по плечу.

– Спасибо, спасибо вам! – кричал, прорвавшись, какой-то всклокоченный очкарик.

– За что? – интимно спросил Артюхин.

– Вы поддержали мою веру в рабочий класс! Еще Плеханов писал в письме к Засулич…

Тут на очкастого с ревом наехала группа на мотоциклах, и первый мотоциклист, весь в коже и металле, коротко сказал:

– Садись.

– Вы кто? – спросил уже насмерть перепуганный Артюхин.

– Панк-группа «Черепок», – представился кожаный. – Тусуемся, лысому бюсты бьем. Полный торчок, Колян! Забирает не хуже дихлофоса. Летс тугезер, мы фор ю пару лысых заныкали.

– А? – спросил Артюхин.

– Пипл не врубается, – констатировал кожаный. – Пьер!

Пьер с соседнего мотоцикла вынул из-за пазухи маленького – в полный рост, с традиционно протянутой ручкой – Ленина и кинул кожаному. Тот, поймав на лету, всучил статуэтку остолбеневшему Артюхину.

– Спасибо, – пересохшими губами прошептал гегемон, с ужасом глядя на виновника всех своих несчастий.

– Гаси его, козла, – сказал кожаный.

– Не надо, – попросил Артюхин.

– Гаси, – сказал кожаный.

– Чего там, все свои! – крикнул Артюхину очкарик. – Гас и!

Виновато улыбаясь, Артюхин поглядел вокруг. Общественность ждала. Артюхин разжал руки, и раздался уже традиционный звук. Все бешено зааплодировали, и звуки оркестра перекрыл торжественный рев моторов.

Гиви Сандалия открыл глаза и осторожно сел. Сидел он посреди незнакомой квартиры, в которой кто-то мычал.

– М-м-м! – неслось из-за двери туалета. – М-м-м!

Гиви потряс головой. Он не помнил, как оказался здесь, и не мог понять, кто мычит.

Гиви встал, по стенке осторожно подошел к двери туалета и попросил:

– Еще что-нибудь скажи.

– М-м-м! – замычали изнутри и перешли на вторую октаву: – М-м-м!..

Гиви вспомнил.

– Сейчас открою, – сказал он, – только ты потом обратно не просись.

– М-м-м! – завопила старуха.

Гиви щелкнул замком.

– Ку-ку, – сказал он и подмигнул.

Старуха молча вытаращила глаза.

– Вот и я, – сказал Гиви.

– М-м-м? – не поняла старуха.

– Не узнает, – констатировал Гиви и надел кепку. – Так – узнаешь?

Старуха сказала:

– М-м-м?

– Ага, – подтвердил Гиви и поинтересовался: – Ну что, будем говорить или будем мычать?

Вахтанг сидел в машине, как Наполеон под Аустерлицем. Мимо, под равнодушными взглядами дежуривших вдоль дома грузин, пробежал одинокий спартаковский фанат, за ним протопотала толпа милиционеров.

– Пора, – сказал Вахтанг, поглядев на часы, и кивнул стоявшему возле машины брюнету.

Звонить брюнеты не стали, а с разбегу вынесли дверь в старухину квартиру. Глазам их предстало дивное зрелище. Старуха давала показания на унитазе, привязанная к водосточной трубе.

– Таксистов тоже он посылал? – спрашивал Гиви.

– Троцкистов? – тихо ахнула старуха. – Он. Кому ж еще. Такой бандит. В туалете меня запер!

– Ясно, – сказал Гиви. – Значит, одет как ветеран?

Старуха судорожно закивала.

Группа патриотов с транспарантом «Спасай Россию!» гнала Джона О’Богги по столице нашей родины. Джон утирался на бегу тюбетейкой, страшно хромал и приговаривал «Fuck». Рядом с ним от патриотов бежали: пять евреев, три армянина, два калмыка и негр. Негр, оборачиваясь и зверски сверкая белками глаз, кричал патриотам волшебные слова «Патрис Лумумба».

Они влетели в подземный переход и выскочили с другой стороны на группу дискутирующих граждан у редакции «Московских новостей».

Увидев хоругви и лица патриотов под ними, половина дискутировавших тут же дала стрекача. Другая половина, придя в себя, бросилась за ними в погоню. У стендов, прилепившись носом к газете, остался только близорукий и глуховатый старичок. Дочитав газету, он обернулся, повертел вдоль опустевшей площади явно нерусским лицом и спросил:

– А что, все уже уехали?

Джон О’Богги, обмахиваясь тюбетейкой и держась за сердце, сидел за углом в компании трех евреев. Левая щека его дергалась в тике. Вид у бывшего суперагента был, мягко говоря, не товарным.

– Азохн вей, – сказал тоскливого вида еврей средних лет. – Как мне надоели эти цоресы.

– А что ж ты не уехал? – спросил его другой.

– Я ждал, когда ты, – ответил первый.

– А я – когда ты.

– Скажите, – тяжело дыша, обратился к О’Богги третий еврей, – а что: вашу нацию тоже бьют?

– Какую? – спросил О’Богги. Щека продолжала дергаться в тике.

– Ну, вашу, – тактично повторил еврей.

– Бьют, – сказал О’Богги.

– Вас-то за что? – искренне удивился еврей.

– Не знаю, – ответил О’Богги и осторожно взглянул за угол. – Кажется, тихо…

В этот момент в воздухе что-то засвистело. Едва агент успел залечь, как посреди улицы что-то взорвалось, и с бульвара на Тверскую повернула колонна тяжелых танков. Громыхая, они поехали прямо на них, сверкая свежей надписью на броне «ЦСКА – чемпион!».

Джон О’Богги охнул и, петляя и припадая на одну ногу, побежал прочь.

Сзади лезли на стенку евреи; высовываясь из канализационных люков, стреляли по танкам из рогаток спартаковские фанаты, пританцовывали невесть откуда взявшиеся кришнаиты, но всего этого О’Богги уже не видел.

Забежав в общей суматохе за угол дома, он поставил чемоданчик на тротуар и устало привалился к стене. Немного отдышавшись, Джон вынул из брючного кармана трубочку валидола, вытряхнул на ладонь белую таблетку, положил под язык и прикрыл глаза.

Когда он открыл глаза, чемоданчика не было.

Джон закричал страшным голосом. На крик из-за угла повернул казачий конный патруль и, нахлестывая лошадей нагайками, поскакал на суперагента. О’Богги шмыгнул во двор и кошкой забрался по водосточной трубе на второй этаж.

Рядом с трубой открылось окно, и в окне появился здоровенный, весь заросший волосами мужик в майке.

– Добрый день, – сказал ему О’Богги.

Мужик тяжело вздохнул:

– Нинка, блядь, как мне надоели твои кобеля!

С этими словами он взял О’Богги пятерней за лицо и сбросил вниз.

Вечером на почту, держась за сердце, вошел грязный и полуживой, в нервном тике, азиат. Взяв чистый бланк, он написал: «НА ДЕРЕВНЮ ДЕДУШКЕ КОНСТАНТИНУ МАКАРОВИЧУ. ЗАБЕРИ МЕНЯ ОТСЮДА. ВАНЯ».

Через неделю в одном из шпионских гнезд в Западной Европе прочли: «Центр, Циклопу. Прошу обеспечить переход границы в обратном направлении. Агент «Минотавр».

А патриоты все гнали по набережной Москвы-реки чернокожего гражданина, осатанело кричавшего «Патрис Лумумба» – пока не вбежали следом за ним в Университет дружбы народов.

Оттуда они выбежали, гонимые сплоченной группой негров.

Особо свирепым выражением лица выделялся тот, который только что кричал «Патрис Лумумба». Патриоты отбивались от негров хоругвями и звали на помощь православных. Им улюлюкали с проносящихся по мосту грузовиков. Над первым грузовиком красовался транспарант «Люберцы – за «Спартак».

Наконец негры отловили одного патриота и под торжественный напев сбросили его в Москву-реку, а сбросив, начали приплясывать по набережной, раскачиваясь и ритмично хлопая в ладоши.

Вечером к зданию МИДа подъехала машина под разноцветным флагом какого-то африканского государства. Из остановившейся машины вылез тучный негр с папкой крокодиловой кожи в руке и другой, поджарый. Они начали неторопливо подниматься по лестнице.

Шофер, зевнув, достал из пачки сигарету, собираясь закурить, но закурить не успел. Дверь снова открылась, и тучного негра выкатили из МИДа на каталке вперед ногами. Рядом несли капельницу.

Следом из МИДа пинком выставили поджарого. Затем из двери вышел аккуратный мидовец в строгом сером костюме, с папкой крокодиловой кожи в руке. Разбежавшись, как вратарь, он зафигачил по папке ногой.

В вечернем свете листы африканской ноты протеста плавно оседали на ступени МИДа…

На экране телевизора в какой-то далекой стране негры, пританцовывая, рвали на куски красное знамя, переворачивали машины и били витрины «Аэрофлота». Комментируя кадры, диктор суровым голосом сообщал о взрыве антисоветизма в Верхней Бонге и Средней Бананге и высылке оттуда наших специалистов, оказывавших братскую помощь народам Бонги и Бананги в строительстве кирпичного завода.

На экране негры ломали кирпичи себе о головы и что-то пели.

Напротив телевизора, перед бутылкой, тарелкой и стаканом, сидел сильно «взявший на грудь» Вовчиков папаша, Сидор Петрович.

– Э-эх! – громко выкрикнул он в экран и грохнул лапой по столу так, что на столе задребезжало. – Флаг наш рвать, да?

И кинул в телевизор вилкой.

На звуки выглянула из кухни супруга Сидора Петровича:

– Чё, Сидор?

– Распустились! – пожаловался Вовчиков папаша, ткнув грязноватым пальцем в сторону программы «Время». – У, обезьяны! – пригрозил он.

– Кончай пить, – дежурно сказала Вовчикова мамаша. – Совсем пропьешь мозги-то.

– Иди в жопу, – привычно ответил на это Сидор Петрович и снова налил. – А ты спать давай! – крикнул он в стенку, из-за которой, как молотом по голове, стучал тяжелый рок.

– Чё спать-то? – донесся оттуда голос Вовчика.

– Ничё! – ответил отец. – Сказал: спать, значит – спать! Козел недоеный!

– Чё козел-то? – обиделся Вовчик.

– Да не ты! – так же, через стенку, проорал Сидор Петрович и снова ткнул пальцем в экран: – Этот вот, косоглазый… Острова ему отдавать… Хрена! А, гад!

И он швырнул в телевизор ложкой.

– Разобьешь! – крикнула из кухни супруга.

– Разобью – новый куплю, – отрезал Сидор Петрович, выпил, опять мрачно уставился в экран и вдруг просиял: – О! О-о-о, давай-давай!

На экране несоветские пожарные боролись с несоветским огнем. «Материальный ущерб, – сообщил диктор, – оценивается в пять миллионов долларов».

– Га-а-а! – радостно завопил Сидор Петрович, бия себя по коленкам.

– Тише ты, чудило боевое! – крикнула супруга.

– Иди в жопу! – весело заявило чудило. – Га-а, горят, капиталисты вонючие, горят, потушить не могут! Га-а-а!

Он снова заржал и вдруг подавился смехом, выпучил глаза и подался к экрану. Там, в окружении первых лиц, в новом костюме, с депутатским значком на лацкане и блудливой улыбкой на лице, стоял Николай Артюхин.

– Что-о? – заревел Сидор Петрович, сверкая железными зубами.

Тем временем натуральный Артюхин (не на экране, а внизу у подъезда) с парой обломанных гвоздик и бутылкой шампанского вылезал из казенной «Волги». Новоиспеченный депутат хлопнул дверцей, молодецким свистом отпустил машину и, пошатываясь, побрел домой.

Сидор Петрович сидел с отвисшей челюстью перед экраном и смотрел на своего супостата.

– …Принял участие лидер рабочего движения, недавно избранный депутатом от Кузбасса Николай Артюхин, – сообщил диктор.

– Кто? – прохрипел Сидор Петрович.

– Николай Артюхин, – повторил диктор.

– Сука! – крикнул Сидор Петрович. – Депутат трёпаный!

Схватив телевизор в охапку, Сидор Петрович, с мясом вырвав штепсель, кинул его в темноту раскрытого окна.

Расколовшись о голову Артюхина, телевизор с грохотом разлетелся по тротуару. Артюхин икнул и, не выпуская из объятий шампанское, тихо повалился на асфальт.

На всех углах бушевали газетчики.

– Кто стоит за покушением на Николая Артюхина? Откровения бывшего генерала КГБ! Последние новости! КГБ хотело убить рабочего! Покупайте печатный орган анархо-синдикалистов, газету «Крик души»! Один «Крик» – полтора рубля!

Посреди всего этого, напряженно вглядываясь в лица, явно не первый час ходили трое грузин. За ними, еле переставляя ноги, брела старушка.

– Кто стоит за покушением на Николая Артюхина!.. – орал детинушка у перехода.

– Эй! – позвал его Гиви.

Детинушка посмотрел на него как на прозрачного и продолжал орать.

– Эй! – вторично позвал Гиви и помахал перед носом десяткой. Детинушка тут же навел глаза на резкость.

– Ветеран не проходил? – спросил Гиви. – Тут усики, тут пиджак.

– А-а, – сказал детинушка, взяв десятку, и той же рукой указал: – Туда пошел!

– Спасибо, дорогой! – с чувством сказал Гиви и потащил старуху в указанном направлении.

Улицы были забиты возбужденным народом, поперек площади лежал лысый памятник…

Грузины молча продирались сквозь потные тела; что-то пророчили уличные астрологи; группа иностранцев с видимым интересом слушала какого-то параноика, который с грузовика кричал, что если его сейчас выберут президентом, он первым делом уничтожит Пакистан.

– Что тут у них происходит, как думаешь? – спросил высокий грузин.

– Я думаю, что-то с головой, – ответил маленький.

– Этот? – продираясь сквозь толпу и тыча пальцем во всех усачей, спрашивал Гиви. – Этот?.. Этот? – спросил Гиви, указав на остолбенелого мужика, с открытым ртом слушавшего жуткие речи с грузовика.

– Да я ж не вижу со спины! – ответила замученная старушка.