Текст книги "Смерть президента"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Молодцы! – не сдержался Пыёлдин от похвалы.

– Рады стараться! – опять вскрикнули все трое одновременно, будто не одну неделю тренировались отвечать начальству вот так дружно, уверенно и напористо.

Пыёлдин поправил шляпу, чуть сдвинув ее на затылок, чтобы лучше видеть всю троицу, прошелся вдоль этой небольшой шеренги, осмотрев каждого с головы до ног. Не удержался, ткнул кулаком в безвольный живот Собакаря, который, несмотря на отчаянные усилия, никак не мог втянуть его в себя. Тот от легкого удара дернулся, напрягся, сделал еще одну попытку подобрать живот, но кончилось все тем, что он с протяжным писком испортил воздух. И мгновенно покрылся испариной – его ужаснуло то, что сейчас может произойти. Но Пыёлдин великодушно не заметил легкой оплошности милицейского организма и отошел в сторону – в камере происходили конфузы куда покруче.

– Чувствую, что мы с вами сработаемся.

– Так точно!

– Можете называть меня Каша.

– Так точно, господин Каша!

– Идите, – Пыёлдин сделал отбрасывающий жест рукой. – Объясните людям положение… Проведите разъяснительную работу… На каждого заложника ложится большая ответственность. Все должны понимать, что нас объединяет общее дело, общая опасность. – Пыёлдина снова охватило куражливое настроение, и он, видя, с каким уважительным вниманием слушают его, продолжал развивать тему: – Мы должны противопоставить этой опасности нашу сплоченность, наше единство, нашу самоотверженность. Согласны?

– Полностью, Аркадий Константинович! – воскликнула копия президента.

– Мы договорились – меня зовут Каша.

– Виноват! – Бельниц прижал растопыренные ладони к бедрам.

– Вот то-то, – ворчливо заметил Пыёлдин. – Наше единство – залог общей победы. Подчеркиваю – победа у нас может быть только общей. И поражение тоже будет общим – это я вам обещаю. Ванька, я правильно говорю?

– Согласен с тобой, Каша, – ответил Цернциц с серьезным выражением лица.

– Провокаторов, слабодушных, людей, готовых изменить общему делу, – выявлять и уничтожать.

– Будет сделано! – хором откликнулись городские власти.

– Вопросы есть?

– Насчет туалета, – пропищал Собакарь. – Некоторые просятся, причем очень настойчиво, теряют всякие приличия, ведут себя просто безобразно…

– Мы уже об этом говорили. – Пыёлдин повернулся к Цернцицу. – Ванька, как быть?

– Гадить можно. Но только в туалете, только по одному, только с сопровождающим. Назначьте ответственных, чтобы не было никаких чрезвычайных происшествий. Бумагу экономьте, неизвестно, сколько нам еще здесь быть. Вообще я бы выдавал туалетную бумагу только особо доверенным, надежным, преданным заложникам. Это будет способ поощрения.

Бельниц раскрыл блокнотик и тут же принялся записывать указания.

– Правильно, – сказал Пыёлдин. – Все должно быть записано. В четные часы в туалет идут четные ряды, в нечетные часы гадят те, кто занимает нечетные ряды. Вопросы есть?

– А если власти отключат газ, воду, свет?

– Не отключат. Власти здесь.

– Так-то оно так, – поежился Бельниц. – Есть печальные примеры, когда все-таки отключали…

– Ну что ж, если отключат, начнем сбрасывать заложников, – спокойно произнес Пыёлдин. – Начнем с тех, кто очень уж хочет погадить. Зачем нам люди со слабой перистальтикой? А, Ванька?

– Действительно, – Цернциц пожал плечами. – Совершенно ни к чему.

– Беспокойство от них и дурной запах, – добавил Пыёлдин. – Смотрите, под вашу ответственность. Чтоб я не чувствовал ни беспокойства, ни дурного запаха. А теперь валите отсюда, нам нужно поговорить.

– Да, надо бы, – согласился Цернциц. – Пора.

* * *

Пыёлдин недоверчивым взглядом проводил трех представителей власти, которые, неловко столкнувшись в двери, застряли, не сразу смогли пройти, а проскочив, тут же угодливо оглянулись и, улыбаясь, осторожно прикрыли за собой дверь. Похоже, даже после этого они еще некоторое время пятились, продолжая кланяться и приседать.

– Справятся, – обронил Цернциц, поняв его беспокойство. – Иначе их растерзают сами же заложники. Теперь они твои, они отвечают за все… Ведь все понимают… Эти люди создали условия, при которых какой-то занюханный уголовник смог захватить весь цвет города, его гордость и красу.

– Это ты о ком? – побледнел под шляпой Пыёлдин.

– О тебе, Каша. О ком же еще… Зря яришься… Я ведь не говорю, что думаю о тебе на самом деле, я произношу слова, которыми будут добивать тех же Бельница, Собакаря, Кукурузо… А как они тебя еще могут назвать? Охрану мою перебил у них же на глазах, еще кое-кому досталось… Как тебя назвать? Надеждой нации?

– Может быть, – проворчал Пыёлдин. Он пристальнее, подольше задержался взглядом на лице Цернцица, пытаясь понять его намерения, озадаченно склонил голову к плечу.

– Зачем ты прилетел, Каша?

– За деньгами.

– Сколько тебе нужно?

– Миллион.

– Пошли, – сказал Цернциц и поднялся из кресла.

– Куда?

– В сейф. За миллионом.

– На каждого! – быстро сказал Пыёлдин, поняв вдруг, что вот в эти самые секунды может крепко промахнуться. И когда брякнул, что, дескать, требует по миллиону долларов на каждого из двенадцати террористов, он ожидал от Цернцица чего угодно, но только не того, что произошло на самом деле. А Цернциц как бы и не слышал этого чудовищного уточнения, просто не обратил на него внимания.

– Пошли-пошли. – И он первым направился к выходу из кабинета.

– Ты слышал, что я сказал? – спросил Пыёлдин дрогнувшим голосом.

– Я слышал даже то, чего ты еще не сказал, – ответил Цернциц, не оборачиваясь. – Я слышу заранее, Каша, я всегда слышу заранее.

– Я не показался тебе слишком жадным?

– Ты всегда им был.

– Да? – обиделся Пыёлдин, хотя Цернциц ничего не сказал от себя, он лишь согласился.

– Как и я, – великодушно добавил банкир, чтобы снять напряжение. – И потом, Каша… Деньги должны знать свое место.

– То есть они должны находиться в сейфе?

– Я о другом… Деньги должны занимать в жизни человека только то место, которое он им отводит. Но не больше. Богатство – это не количество денег, это отношение к ним.

– Сколько бы их ни было?

– Да. Чем их больше, тем меньшее место им нужно отводить.

– Даже когда мне позарез нужен трояк?

– Тут уж никуда не денешься, трояк волей-неволей становится целью жизни. Но когда требуется миллион долларов… Вступают в силу другие законы.

– И ты мне его дашь?

– Дам, по миллиону на каждого. Хотя пять минут назад ты не собирался просить двенадцать миллионов. Пять минут назад тебя устраивал один миллион. Я правильно тебя понял?

– А почему ты не возмущаешься, не торгуешься? Может быть, я согласился бы взять и половину? Почему не плачешь и не причитаешь?

– А зачем, Каша? Если я буду жаловаться на бедность – ты удвоишь сумму. Ведь удвоишь?

– Не знаю… Но желание такое возникает.

– Вот видишь… Но ты же держишь слово, как и прежде? Не поплывешь при виде пачки денег? Не растечешься манной кашей по белой скатерти? – Цернциц все это время шел впереди и только сейчас оглянулся, с улыбкой посмотрев на Пыёлдина.

– Ладно, Ванька… Остановись… А то уж больно ты красуешься перед самим собой… Остановись.

– Старое вспомнил.

Подойдя к неприметной двери в конце коридора, Цернциц нажал несколько кнопок в цифровом замке, стараясь стать так, чтобы Пыёлдин не видел, какие кнопки он нажимает, в каком порядке.

Дверь распахнулась.

– Входи, Каша, – произнес Цернциц таким будничным голосом, будто приглашал на собственную кухню. Впрочем, возможно, так и было – сейф служил ему своеобразной кухней, где он изощренным своим умом сочинял всевозможные пакостливые блюда для остального мира. – Входи, будь как дома… Только дверь за собой закрой. Вот так, поплотнее, пожалуйста.

– А ты меня здесь не прихлопнешь? – спросил Пыёлдин, опасливо озираясь по сторонам.

– Нет, – ответил Цернциц. – Не прихлопну.

– А мог бы?

– Конечно.

– Как?

– Ты сколько времени ковырялся у той стальной двери? Двух секунд мне бы хватило, чтобы ты навсегда там остался.

– А про это ты не забыл? – Пыёлдин похлопал ладошкой по автомату, который висел у него на животе и неизменно устремлял черный свой взор точно в том направлении, куда смотрел сам Пыёлдин.

– Не смеши меня, Каша, не надо. Ты же простоват, немного доверчив, немного глуповат… Иди сюда… Видишь эту кнопочку?

– Ну?

– Спрашиваю – видишь?

– Вижу.

– Нажми ее. Сам нажми и посмотри, что произойдет.

– Не хочу. – Пыёлдин сделал шаг назад, чтобы даже случайно не коснуться красной кнопочки, которая чем-то неуловимым отличалась от всех прочих.

– Тогда я нажму, – сказал Цернциц и легонько коснулся кнопочки указательным пальцем. И тут же грохнула короткая автоматная очередь. Пыёлдин вздрогнул, мгновенно присел за стол. – Поздно прятаться, Каша, – усмехнулся Цернциц. – Посмотри вон туда, где ты только что топтался и озирался.

Пыёлдин оглянулся и увидел на двери, примерно на уровне груди, несколько сильных, глубоких вмятин от пуль.

– Ни фига себе! – не то восхитился, не то ужаснулся Пыёлдин. – Ванька! И ты мог бы меня убить?

– Как тебе сказать… Возможность такая была.

– И сейчас есть?

– Конечно, – кивнул Цернциц. – У меня всегда есть такая возможность.

– Но рядом с тобой нет никакой кнопки, ты стоишь посредине комнаты, – Пыёлдин обошел вокруг Цернцица, чтобы еще раз убедиться, что тот не сможет дотянуться ни до одной кнопки.

– А она мне и не нужна… Я могу подать команду голосом.

– Это как?

– Очень просто, Каша… Очень просто… Крикну погромче одно только слово…

– Остановись! – взвизгнул Пыёлдин. – А то и в самом деле крикнешь… – Он подошел вплотную к Цернцицу и спросил шепотом: – А какое слово?

– Не скажу. Я его вставлю в разговоре, ты и не заметишь… И потом, надо еще знать места, которые простреливаются, места, которые безопасны…

– Но если бы ты меня хлопнул, то все равно не смог бы уйти… Мои ребята перекрыли все ходы-выходы. Они бы тебя просто пришили.

– Да? – весело спросил Цернциц. – Ты так думаешь? Иди сюда, – он поманил пальцем Пыёлдина к невзрачному шкафу. Пыёлдин осторожно приблизился, понимая, что в этой колдовской комнате его могут подстерегать какие угодно неожиданности. – Смотри. – Цернциц открыл дверцу. – Видишь?

Оказывается, это был небольшой лифт, человека на два, хорошо отделанный, с зеркалом, с какими-то встроенными ящичками, кнопочками…

– И куда он ведет? – спросил Пыёлдин угрюмо.

– В подвал. Там гараж. В гараже стоит заправленный автомобиль с бронированными стеклами… И тут же тоннель, который позволит мне выехать на поверхность уже за городом, за рекой, на трассе. Как ты говоришь в таких случаях – вопросы есть?

– Какой же ты, Ванька, хитрый! – восхитился Пыёлдин. – Ты же просто обалденно хитрый!

– Это не я, – махнул рукой Цернциц. – Это все деньги, Каша. Тебе столько всего предлагают, когда у тебя есть деньги, что самому думать уже не надо. Только выбирай. Деньги становятся силой, физической силой. Вокруг них создается мощное силовое поле. И в этом поле как бы сами по себе возникают разные вещи – лифт, вделанные в стены автоматы, подвалы с бронированными машинами, тоннели в десятки километров длиной…

– Ни фига себе, – подавленно бормотал Пыёлдин. – Ни фига себе… Вот бы в камеру такой лифт, такой тоннель… А? Ванька? Что скажешь?

– Я же объяснил… Нужны деньги, чтобы все желаемое возникало само по себе.

– А миллиона будет маловато?

– Смотря что пожелаешь… Красавицы вокруг тебя возникнут. Друзья завертятся в бесконечном хороводе… Приблизятся острова – Канарские, Багамские… Страны приблизятся… Все окажется рядом. В шкафу твоем появится тряпье, бар наполнится пойлом, в холодильнике начнут возникать продукты, напитки…

– А со мной? Со мной миллион может что-нибудь сделать?

– С тобой? – Цернциц как бы впервые осмотрел Пыёлдина с головы до ног. – Сделает.

– Что сделает? – осевшим голосом спросил Пыёлдин.

– Росту прибавит сантиметров пять, не больше, в плечах шире станешь… Зубы побелеют, кожа приобретет розовый оттенок… Так примерно. Ноги вот у тебя, я смотрю, кривоваты… Выровняются.

– Сами по себе?!

– Конечно! Миллион-то работает. Однажды утром обнаружишь возле подъезда машину… Скорее всего «Мерседес». Или джип какой-нибудь.

– Я не умею водить! – почти в панике воскликнул Пыёлдин.

– С водителем будет машина. И потом, знаешь, Каша, никогда нельзя заранее предугадать точно, что именно с каким человеком произойдет, как повлияет на него этот миллион. Один вдруг начинает толстеть, с другим вообще начинаются невероятные превращения, и он за полгода может сделаться совершенно дряхлым, старым и немощным, перестает узнавать близких людей, забывает собственное имя, собственное прошлое… Предсказать невозможно. Один мой помощник… Страшно даже вспомнить… После третьего миллиона он… это… Начал в женщину превращаться.

– Это в каком же смысле? Гомиком стал? Голубым?

– Нет, Каша, нет… Хуже. Он стал бабой. У него выросли груди, отросли длинные волосы. Ну а все, что мешало… Отвалилось. Само по себе. Стало усыхать, чернеть, как перетянутая ниткой бородавка… И отвалилось. Как-то снял вечером штаны, а оно на пол и вывалилось. Сухонькое, маленькое такое, черненькое… Как корешок.

– А на этом месте? – спросил побледневший Пыёлдин.

– Ну… – Цернциц помялся, не зная, как объяснить происшедшее. – Разверзлось… И заросло шерстью… На анализы его водили, на экспертизы всякие… Пытались как-то остановить процесс… Ничего не помогло. А когда шерсть пошла, ее, конечно, тоже исследовали… Оказалась женской.

– И со мной может такое произойти? – Руки Пыёлдина вздрагивали, и в такт этой дрожи колебался ствол автомата, который тоже, казалось, начал нервничать.

– Не должно, – без уверенности сказал Цернциц. – Я так думаю, Каша… Не должно.

– Но и не исключено?

– Кто может сказать… Говорю же – непредсказуемо.

– А этот твой… Помощничек… Когда бабой стал, процесс остановился? Или он продолжает и дальше во что-то там превращаться?

– Нет, на этом все прекратилось. Уж замуж вышла, беременная ходит. Мальчика ждет… Хочу, говорит, мальчика.

– И никого не узнает? – пробормотал Пыёлдин в полном смятении.

– Не всех… Далеко не всех. Ну, ладно, Каша, пошли дальше. – И Цернциц, не оглядываясь на потрясенного Пыёлдина, подошел еще к одному неприметному шкафчику. Оказалось, что и это вовсе не шкафчик, а еще один проход, который вел куда-то в темноту. Цернциц вошел внутрь, и тут же проход осветился. Пыёлдин осторожно двинулся следом, стараясь ни к чему не прикасаться, убедившись уже в том, что здесь лишних кнопок нет, что каждая таит в себе если и не смертельную опасность, то уж очень крутую неожиданность.

Коридорчик оказался совсем небольшой, и уже через несколько шагов оба оказались в слабо освещенной комнате, одна из стен которой представляла собой стальную плиту, густо утыканную всевозможными колесиками, рычажками, дисками с цифровыми дырочками. Лампочки, рассыпанные по бронированной стене, то вспыхивали одновременно, то затевали перемаргивание, то вдруг все сразу гасли, и от этого становилось как-то жутковато.

– Чего это они? – спросил Пыёлдин, показав на бегающие по стене огоньки.

– Определяют степень опасности.

– Ни фига себе, – в который раз повторил Пыёлдин. – И долго они так будут перемигиваться?

– Уже закончили… Меня узнали и успокоились.

– И меня узнали?

– Они поняли, что ты со мной.

Цернциц с интересом оглядывался по сторонам, видимо, и ему не часто приходилось бывать здесь. Проходя мимо стальной стены, он любовно касался рычажков и колесиков, касался вспыхивающих под его ладонью лампочек.

– Стой! – вдруг услышал он неожиданный вскрик Пыёлдина. Оказывается, тот, увидев, как за его спиной медленно и неотвратимо закрывается массивная дверь, бросился к ней, пытаясь остановить, но дверь слилась со стеной так плотно, что остался лишь еле заметный шов. – Где мы? – нервно спросил Пыёлдин, шаря глазами по стенам.

– Это сейф, Каша.

– А где деньги?

– За этой вот стеной, – Цернциц ласково похлопал ладонью по стальной плите.

– А ключ…

– Я уже говорил… Ключа нет. Вернее, он есть, но это совершенно не то, что ты представляешь. Мой голос и есть ключ к сейфу.

Цернциц медленно, будто в нерешительности, подошел к стене, повернул маленький рычажок, и тут же на стальной поверхности стены вспыхнули несколько красных лампочек. Окинув их быстрым взглядом, Цернциц удовлетворенно кивнул, как бы утомившись от чего-то непосильного, уперся руками в стену и замер, опустив голову.

– Ты чего? – обеспокоенно спросил Пыёлдин. – Поплохело?

– Помолчи!

И вдруг из стальных глубин раздался странный звук. Побледневший Пыёлдин, испугавшись непонятно чего, отшатнулся к противоположной стене и только там, уперевшись спиной в холодную поверхность, догадался – это был глубокий, словно долго сдерживаемый вздох. В нем ощущались бесконечная мощь и бесконечное превосходство. И еще была еле превозмогаемая усталость. Вздыхал не человек, да и животное, каким бы громадным оно ни было, так вздохнуть не могло.

– Слушаю тебя, – произнес голос, от которого у Пыёлдина изморозью пошла спина. Звук голоса шел не из динамиков, это не была магнитофонная запись, слова явно рождались прямо сейчас, в эти мгновения.

– Это я, – сказал Цернциц, не поднимая головы.

– Узнал, – раздался не то вздох, не то стон. – Ты не один?

– Это друг.

– Кто он? – Голос звучал почти без выражения, но какие-то чувства в нем все-таки ощущались, интонации были вопросительные. В то же время говоривший явно сознавал, что имеет дело с существом ниже его по возможностям.

– Я же сказал – мой друг.

– Ты врешь. У вас другие отношения.

– Не вру.

– Почему он с оружием?

– Так надо.

– Он появился здесь недавно.

– Мы с ним знакомы двадцать лет, – сказал Цернциц, все еще стоя у стены с опущенной головой.

– Правильно… Не врешь.

– Открой, пожалуйста.

– Ты ему доверяешь?

– Да.

– Ему нельзя доверять. Он не отвечает за свои поступки.

– Я сам отвечаю за его поступки. Открой, Сезам… Прошу тебя. Я знаю, что делаю.

– Хорошо. Я предупредил.

– Спасибо. Благодарю тебя.

– Я предупредил, – повторил голос с сожалением, видимо, не хотелось ему открывать сейф, что-то насторожило Сезама в Пыёлдине.

В глубинах сейфа началось какое-то скрытое движение. Пыёлдин не понял, что изменилось в комнате, но остро ощутил, что произошли перемены. Их почувствовал и Цернциц, с облегчением отталкиваясь от стены. И тут же плита, размером с небольшую дверь, как бы углубилась и отошла в сторону. Открылся маленький проход, в который можно было войти лишь согнувшись.

Цернциц вошел первым и уже изнутри, из глубины еще одного помещения поманил Пыёлдина. И тому ничего не оставалось, как протиснуться в следующую комнату. Внутри было светло, хотя Пыёлдин не увидел ни окон, ни светильников, просто было светло. Но куда больше Пыёлдина потрясли стройные ряды стеллажей из хромированных уголков. Они шли от пола до потолка и вплотную были заставлены пачками долларов. Насколько успел разобраться Пыёлдин, за этой комнатой тянулись точно такие же, с такими же хромированными стеллажами, нагруженными долларами.

Цернциц, видимо, понял потрясение Пыёлдина и, сбросив на пол пачку долларов размером с книжную упаковку, устало сел на нее, жестом предложив Пыёлдину поступить точно так же. Усевшись на такую же пачку, Пыёлдин с ужасом осознал, что под его задницей находятся примерно двенадцать миллионов долларов – именно столько он потребовал недавно у Цернцица, преодолевая мистический ужас перед чудовищной суммой.

Некоторое время друзья сидели молча. Цернциц думал о своем, великодушно давая Пыёлдину возможность обвыкнуться в новой обстановке. Со стороны могло показаться, что два уставших грибника присели в лесу на пеньки и решили немного отдохнуть, прежде чем снова взять свои корзиночки и отправиться на поиски неуловимых белых, подосиновиков, подберезовиков…

– Что скажешь, Каша? – спросил наконец Цернциц.

– Что сказать, – подавленно произнес Пыёлдин. – Не знаю, что и сказать… Похоже, от голода ты не умрешь.

– Я умру от другого, – сказал Цернциц буднично и устало.

– От чего же ты собираешься помирать, Ванька?

– Хлопнет меня кто-нибудь по пьянке… Так мне кажется.

– Вряд ли, – с сомнением проговорил Пыёлдин. – Не думаю… Но о таких деньгах, Ванька, мы с тобой не мечтали.

– Почему? Я мечтал только о таких. Впрочем, нет, не мечтал… Слово какое-то глупое… Хотел! Да, таких денег я хотел всегда. Но скажу еще одно… Это уже не деньги.

– Что же это, по-твоему?!

– Деньги, Каша, это сотня в кармане, ну, тысяча, две тысячи… А дальше начинается что-то другое, страшноватое… Я говорил о превращениях, которые случаются с людьми, попавшими в денежное силовое поле… Нет, это не деньги, это… Это, Каша, бомба, которая может взорвать не только отдельного человека, но и страну, планету… Человек, владеющий такой кучей денег… перед чем-нибудь остановится? Его самого что-нибудь остановит?

– Как же ты уберегся в этом силовом поле? – спросил Пыёлдин подозрительно – не дурит ли его старый подельник.

– А почему ты решил, что я уберегся? – горько усмехнулся Цернциц. – И со мною происходят разные вещи, я тоже превращаюсь…

– В кого?!

– Не знаю… Я все время превращаюсь, не останавливаюсь…

– И ты уже не тот Ванька, с которым мы когда-то шастали по чужим огородам? Ничего в тебе от того Ваньки не осталось?

– Наверно, все-таки что-то осталось, – неуверенно проговорил Цернциц, и впервые Пыёлдин увидел в его глазах растерянность.

– А помнишь то утро, когда мы сидели на железнодорожной насыпи где-то возле города Днепропетровска, а мимо нас проносились поезда с углем, с рудой, с металлом… Помнишь? И было у нас тогда на двоих одно вареное яйцо далеко не первой свежести… Помнишь, где мы взяли это яйцо?

– В станционном буфете сперли! – воскликнул Цернциц с просветленной улыбкой.

– Точно! Ну, у тебя, Ванька, и память!

– Помню… – проговорил Цернциц со слезами на глазах. – И цвели одуванчики, за лесополосой урчал трактор, у хаты дико орал петух… Как он орал, как орал… У меня до сих пор в ушах ломит! И страшно хотелось жрать, как же мне тогда хотелось жрать! Не было желания сильнее.

– Было, – обронил Пыёлдин. – Спать хотелось. А девочку помнишь?

– Какую? – Цернциц поднял голову. – Какую девочку?

– Она шла по тропинке справа… Вдоль насыпи, справа от нас, в синем платье…

– Нет! – вдруг вскрикнул, как от боли, Цернциц. – Нет, Каша! Она шла слева! Слева, Каша! Вспомни! – Цернциц смотрел с такой мукой, будто и в самом деле имело значение – шла девочка справа или слева.

– Да, вроде слева, – согласился Пыёлдин.

– Вот-вот! – обрадовался Цернциц. – И ты спросил у нее… Ты спросил… Девочка, хочешь, я дам тебе половинку яйца… И она подошла… Босая, замызганная какая-то, она была еще более замызганная, чем мы с тобой… Хотя жила, наверно, в той хате, где петух орал…

– Жила, – проговорил Пыёлдин каким-то смазанным голосом. – Жила… За посадкой, наверное… Там петух… Понял, там петух орал…

Цернциц удивленно посмотрел на Пыёлдина – тот рыдал навзрыд, грязным кулаком размазывая по щекам слезы.

– Каша, – вымолвил он потрясенно. – Каша…

– На ней было платье… С синими цветочками… И бусы…

– Каша, – шептал Цернциц, сам готовый расплакаться.

Некоторое время Пыёлдин не мог произнести ни слова. Он мычал, тряс головой, тер лицо кулаками, пытался что-то сказать, попросить о чем-то…

– Говори, – наконец выдавил из себя Пыёлдин.

– Хорошо, – кивнул Цернциц. – Сейчас… Мы тогда дали ей по четвертушке. И у нее получилась половинка яйца. Она съела, улыбнулась и пошла по дорожке… И скрылась за поворотом…

Пыёлдин продолжал мычать, но наконец смог взять себя в руки.

– Иван… Иван… ты не поверишь… Она все время рядом… Со мной рядом… Как заболею, как подскочит температура, она тут же и приходит… Или когда посадят… В первую же ночь приходит и рядом с нарами стоит…

– Снится? – спросил Цернциц.

– Нет, – Пыёлдин потряс головой. – Так приходит…

– Живьем?!

– Да… Понимаешь, придет и стоит… когда температура под сорок, когда на нарах первую ночь… И это… Смотрит.

– И что? Говорит что-нибудь?! Каша, у тебя же спрашиваю! – кричал Цернциц со странной настойчивостью. – Говорит что-нибудь, когда приходит?

– Нет… Смотрит и молчит. И перед этим моим побегом приходила… В последнюю ночь. Босая, в рваном платье… Платье у нее было в цветочек…

– Да, – кивнул Цернциц. – Синие незабудки.

– Во-во… Пришла перед побегом… Стоит, улыбается… И я понял – получится, все у меня получится… И получилось.

– У нее были бусы из каких-то ягодок, – сдавленно произнес Цернциц. – На нитке… Замусоленная ниточка, и на ней красные ягодки.

– Смородина, – подсказал Пыёлдин. – Красная смородина.

– Да, скорее всего… И крестик.

– Да-да, и крестик, – подхватил Пыёлдин, опять заливаясь слезами. – Тоже на ниточке. – Он поднял голову и увидел, что Цернциц отвернулся, плотно прижав ладони к лицу. Он не рыдал, но и смотреть мокрыми глазами на Пыёлдина не мог, что-то ему мешало, останавливало.

– Сейчас… Я сейчас… – бормотал Цернциц.

– Что?! – озаренно воскликнул Пыёлдин. – Тоже?!

– Д… да…

– Приходит?!

– Да…

– Когда?!

– По-разному…

– И что?

– Молчит.

– Улыбается?

– Нет… Не улыбается. И ни слова… Смотрит…

– Ничего, не переживай, – Пыёлдин осторожно положил руку Цернцицу на плечо. – Улыбнется. Вот увидишь, улыбнется.

– Может быть… Совсем недавно… Два дня назад приходила…

– И что?

– Помолчала и ушла. И платье в цветочек, и бусы из ягодок, и крестик… Видно, хотела предупредить, что ты наведаешься, что в гости собираешься… Но не предупредила… А сам не догадался.

– А что бы ты предпринял? – спросил Пыёлдин.

– Ничего.

– Почему?

– Не знаю, – уклонился Цернциц. Вынув платок, он промокнул глаза, посидел молча, опустив голову. – Мне так лучше, Каша.

– В каком смысле лучше?

– Ну… – Цернциц помялся. – Как тебе сказать… Выгоднее. Понял? Мне так выгоднее. Я на тебя больше спишу, чем ты сможешь взять.

– Ишь ты какой стал! – восхитился Пыёлдин. – Это сколько же мы с тобой не виделись?

– Много, Каша, много… Мы встречались с тобой в другой жизни, в другой стране, на другой планете. И вот здесь довелось свидеться.

– Я сильно изменился? – спросил Пыёлдин с какой-то затаенностью, заранее опасаясь ответа.

Цернциц удивленно посмотрел на Пыёлдина, скользнул взглядом по громадному клетчатому пиджаку, в котором свободно болталось тощее тело зэка, отметил про себя тапочки, надетые на босу ногу, жеваный воротничок рубашки и, столкнувшись наконец с горящими от нетерпения глазами подельника, отвернулся.

– Ну? – настаивал Пыёлдин. – Говори, Ванька, говори без утайки…

– Что тебе сказать… Постарел, конечно. С годами никто не молодеет… А в остальном остался таким же… Каким и был когда-то…

Что-то в этих словах не понравилось Пыёлдину, что-то в них прозвучало обидное, уничижительное, будто Цернциц из жалости не произнес ничего более жестокого.

– Что значит – каким был, таким остался?

– Орел степной, казак лихой, – пропел Цернциц и успокаивающе похлопал Пыёлдина по коленке. – Песня такая есть… Слышал?

– Ну? – продолжал допытываться Пыёлдин. – Говори, Ванька! Я же вижу, что ты жлобишься сказать!

– Ну, хорошо… Когда вместе шаромыжничали, ты кем был? Кашей ты был. И вот прошло десять или двадцать лет. Ты уже не пацан, и я уже не шмакодявка поганая… Сейчас ты кто? Каша.

– Ну и что? Я и помру Кашей. Кличка у меня такая. Воровская. И везде меня знают! И неплохо, между прочим, относятся.

– Правильно, – кивнул Цернциц. – И нынешние заложники тоже неплохо к тебе относятся. Можно сказать, уважают, любят, готовы любую просьбу выполнить.

– Осуждаешь?

– Что ты! Я тебя, Каша, очень уважаю, люблю и тоже готов выполнить любую твою просьбу. Ты это хотел услышать?

– Понял. Осуждаешь.

– Да нет… Называю вещи своими именами. Отмыть бы тебя, Каша, приодеть, в парикмахерскую сводить, зубному врачу показать… Покормить годик-второй, чтобы мясцом оброс. Отощал ты, Каша, усох…

– Это есть, – вздохнул Пыёлдин. Последние слова Цернцица успокоили его, и поднявшаяся было волна гнева и обиды опала, и снова побережье его души омывали теплые, ласковые волны.

– Итак, – Цернциц остро взглянул на Пыёлдина. – Под твоей задницей двенадцать миллионов долларов. Забирай и выметайся. Донесешь?

– Донести-то донесу… Не знаю вот только, вынесу ли. А, Ванька? Поможешь?

– Помогу.

– Тот маленький лифт?

– Не только… Есть возможности.

– И ты вот так запросто отдаешь мне кучу денег?

– Почему запросто? – удивился Цернциц. – Я очень страдаю… Ведь это все не мои деньги, это деньги моих вкладчиков. Они осерчают, пошатнется моя репутация, многие изымут деньги из моего банка… Мне очень тяжело, – вздохнул Цернциц, но улыбнулся с таким озорным блеском в глазах, будто речь шла о веселом розыгрыше.

– Значит, спишешь на меня десяток таких пачек?

– Тебе-то что? Ты свое получил.

– Хочешь побыстрее меня выпихнуть отсюда?

– Каша, остановись… Что-то тебя не в ту сторону понесло… Ты потребовал денег? Я тебе их дал. Ты хочешь с ними уйти и не знаешь как? Помогу. Тебе нужно убежище? Завтра же будешь на Кипре. Положишь деньги в банк и будешь жить на одни проценты. Отдохнешь, загоришь, купишь белые штаны, вставишь зубы, заведешь черных девочек.

– Мне много не надо. Мне одну.

– Заведешь одну.

– И беленькую, – потребовал Пыёлдин с такой капризностью, будто прямо сейчас решалось, какую ему девочку завести.

– Нет проблем, – заверил его Цернциц. – Там и беленьких полно, и темненьких, и желтеньких…

– А я не какую угодно девочку хочу, – медленно, вполголоса произнес Пыёлдин, так произнес, будто Цернциц хотел его обмануть, а он этот обман разгадал. – Я Анжелику хочу.

– Не понял? – насторожился Цернциц. – Какую Анжелику?

– Вот которая в баре соки-воды разливает.

– А зачем тебе Анжелика? Возьми Изауру – она получше будет, покрасивше. Возьми просто Марию, она вообще… Полный отпад. На выбор!

– Только Анжелика. У нас с ней любовь.

– Уже?! – Цернциц раздраженно передернул плечами, но перечить не стал. – Хорошо. Забирай. Но предупреждаю… Она будет тринадцатой в вашей бандитской группе террористов…

– Значит, потребуется тринадцатый миллион, – быстро вставил Пыёлдин.

– Тринадцатая, да еще и баба… Опасно.

– А ее миллион?

– Бери.

– А в чем опасность?

– Каша, – вздохнул Цернциц. – Остановись. Ты спрашивал, в чем остался прежним? Отвечаю – в занудливости. Ты не можешь выйти отсюда, потому что здесь остается так много денег? Не думай о них. Они тебе не нужны. Тебе вполне хватит той пачки, на которой сидишь. Да и с ней управиться будет непросто. Только на то, чтобы потратить ее, жизни мало.

– В каком смысле? – насторожился Пыёлдин.

– Да все в том же, – устало вздохнул Цернциц. – Не переживай, на тебя никто покушаться не собирается. Ты сам добьешь себя.

– Не понял!

– Тебе предстоят многолетние хлопоты, чтобы истратить эти деньги. Миллион долларов – это хищное существо, жестокое, безжалостное, капризное. Тебя оно попросту сожрет.