Текст книги "В позе трупа"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Повторим, а то не все понял, не все запомнил, – сказал Дубовик для Пафнутьева, чтобы тот вошел в суть разговора. – Вы утверждаете, Николай Петрович, что все произошло на ваших глазах?

– Господи! Да на балконе я стоял, на балконе! И все видел. Я часто стою на балконе – машину стерегу. Нынче ведь угоняют полсотни машин в сутки! Находят две-три… Так что при любой свободной минуте выхожу на балкон. И покурить, и чайку попить, и с соседом поговорить… Он на своем балконе – внучку пасет, чтоб маньяк какой не съел, я на своем – на «девятку» поглядываю…

– И тут вы увидели этих людей, – Дубовик прервал слишком уж подробный рассказ потерпевшего и направил его слова в нужное русло.

– Да. Увидел. – Николай Петрович замолчал, ожидая следующего вопроса.

– И что?

– Ну что… Потолкались они, походили… Я подумал вначале – ждут кого-то… Люди как люди… У меня и мысли не возникло, что они собираются машину угнать… А оно вона что вышло.

– Дальше… Что было дальше?

– Вижу, что один из них, маленький такой, вроде как парнишка с виду, еще в школу ходит… Старшеклассник вроде… Так вот, подходит он к моей красавице…

– К кому подходит? – уточнил Дубовик.

– Ну, к «девятке»… Красавицей я ее называл, когда жива была… То есть когда ее еще не угнали… Подходит, сует что-то в дверной замок, дверца и распахивается. Я и слова не успел произнести, прямо дыхание во мне остановилось… Как ему удалось, что он такое сделал – ума не приложу… Всего полчаса назад я был внизу, у машины, запер все замки, проверил все двери, и тут такое…

– Это потрясающе! – вмешался в разговор Пафнутьев. – Скажите, малыш, который дверь открыл… Он что, один был?

– Нет! – воскликнул старик. – В том-то и дело. Только дверь открылась, возникают еще двое… Малыш влез в машину, второй сел за руль, третий уже дергает заднюю дверцу… Изнутри ему уже кнопку поддернули…

– А вы?

– Я, конечно, в крик! А что мне было делать? Сбежать вниз с пятого этажа без лифта в моем возрасте… Да еще пересечь двор, это метров пятьдесят… Добраться до машины… Они к этому времени будут уже на другом конце города.

– Значит, вы остались на балконе и продолжали кричать?

– Да. Продолжал кричать, – подтвердил Николай Петрович с некоторой обидой в голосе. Что-то, видимо, не понравилось ему в том, как поставил вопрос Пафнутьев. – И тут вижу – идет Степан с дочкой. «Степан! – кричу я ему. – Смотри!»

– Степан – это кто? – спросил Дубовик.

– Сосед. Прекрасный человек! Живет в первом подъезде! Простите… жил. Похоронили вчера… – Старик замолчал, снова, видимо, перенесясь в печальные события, и Пафнутьев вдруг увидел, что тот попросту не может продолжать – слезы навернулись на его глаза и безутешно падали вниз. Старик начал суматошно искать носовой платок, нашел его в каком-то кармане уже в виде мокрого комка и принялся промокать глаза. – Простите, не могу… Как вспомню… Не могу… Степан с дочкой шел… Дочке пять лет… Выросла на наших глазах… Когда они с женой вместе шли куда-то, Оленьку у нас оставляли… Его жена позвала их ужинать… Сам слышал – вышла на балкон, какое-то время смотрела на отца с дочкой, как прощалась, ей-богу… Потом позвала… И Степан направился домой. Позвал Оленьку, она тут же подбежала… Послушный ребенок… И они пошли к дому. Оленька что-то рассказывала ему, он смеялся, подбросил ее, снова на землю поставил, сейчас, говорит, маме расскажем… Рассказали. – Старик помолчал, глядя мокрыми глазами в окно. Потом спохватился, посмотрел на Дубовика, на Пафнутьева – он, похоже, не мог вспомнить – давно ли сидит, давно ли вот так молчит.

– Что же было дальше? – осторожно напомнил Пафнутьев.

– Черт меня дернул крикнуть Степану… Дескать, смотри, в машину мою кто-то лезет… Гори она синим огнем, пропади она пропадом… Говорят, покупай, покупай, а то деньги все равно в труху превратятся… Купил. Не столь для езды, сколько деньги спасал… Спас, называется. Ни денег, ни машины, ни Степана…

Пафнутьев сидел, опустив голову и внимательно рассматривая собственные ладони. Он не мог перебить старика и попросту ждал, когда тот снова выйдет на тропу связных показаний. Впрочем, и эти вот его причитания тоже имели смысл – они давали представление о том, что произошло, правда, несколько с другой стороны. Хотел было задать вопрос Дубовик, но Пафнутьев остановил его – пусть, мол, выплачется. Кто-то заглянул в дверь, Дубовик ответил кому-то по телефону, сам позвонил…

Наконец старик взял себя в руки, резко, насухо вытер глаза рукавом, поднял голову.

– Простите, – сказал он. – Который день плачу и не могу остановиться. Как вспомню Степана, как вспомню Оленьку… Так реву. Баба бабой…

– Итак, вы крикнули с балкона Степану, что, дескать, в вашу машину лезут чужие люди, – проговорил Дубовик. – Что произошло дальше?

– Ну что… Оставил он Оленьку на дорожке, а сам бросился к машине… Выволок из-за руля длинного рыжего… Просто захватил его за шиворот и выволок, как кутенка… Он же здоровый мужик был, наш Степан… Во дворе ребята соревновались… Знаете, локти ставят на стол, ладонь в ладонь, и кто кого положит. Так вот, Степан всех укладывал, и левой рукой, и правой… Знал, что сильнее других, потому и вмешался… Он бы и с этими без труда расправился, если бы не черный…

– Какой черный? – негромко, как бы между прочим спросил Пафнутьев, опасаясь спугнуть воспоминания старика.

– Ну, выскочил черный…

– Откуда выскочил? Из машины?

– Нет, в машине были только трое… Длинноволосый, потом малыш и еще один…

– А черный откуда взялся?

– Черт его знает! Я видел этих троих – малыш, рыжий и еще один… В зеленых штанах. Знаете, модно сейчас короткую стрижку делать… Вроде как спортсмен. Раньше мы такую стрижку называли «под польку». Впереди небольшой чубчик, а сзади все выстрижено… Прическа для людей не очень образованных – шахтеры так стриглись, шофера, шелупонь приблатненная…

– А черный? – вспомнил Пафнутьев.

– Да, черный, – повторил старик и снова замолчал, унесясь в тот вечер, в те трагические события. – Выскочил черный… Вроде как из кустов? – он не столько утверждал, сколько спрашивал, словно ожидая, что Пафнутьев подтвердит его догадку. – Может, он и раньше там прятался… А?

– Значит, их было четверо? – спросил Дубовик.

– Четверо? – удивился старик и замолчал. – Погодите, надо подумать… – Увидев в руках несуразный комок носового платка, он с недоумением посмотрел на него и сунул в карман. – Знаете, получается, что четверо. Эти трое возникли вначале, потом появился четвертый… Черный.

– А почему вы называете его черным? – спросил Пафнутьев.

– Даже не знаю…

– Ну а все-таки! – продолжал настаивать Пафнутьев, дав знак Дубовику воздержаться от вопросов.

– Знаете, мне показалось, что он весь в черном… И штаны, и куртка… Сейчас модно такие куртки носить… Вроде как шик, вроде как моложе кажешься…

– Кожаная куртка?

– На расстоянии трудно наверняка определить… Но не исключено… Скорее всего кожаная, – уже тверже сказал старик, почесав и взлохматив густые седые волосы. – Такие ребята не будут носить куртки из клеенки, из заменителей. Это для них вроде как позорно.

– Тоже верно, – согласился Пафнутьев. – А этот черный… Высокий? Низкий?

– Высокий? – переспросил старик. – Нет, он был ниже Степана. Чуть ли не на голову ниже.

– А прическа?

– Не помню… Но был он без головного убора… Это точно. И волосы у него черные.

– Вы видели, как он ударил Степана ножом?

– Знаете, самого удара не видел. Помню только, что этот черный вроде как на секунду приник к Степану сзади… И тут же отпрянул в сторону. Просто отпрыгнул… А когда Степан упал… Черный подошел к нему и вытер об него свой нож. – На глаза старика опять навернулись слезы. – Представляете, каким зверем надо быть, каким…

– Подождите! – жестковато перебил старика Пафнутьев, не давая тому расслабиться и снова впасть в слезливость. – Вы утверждаете, что, когда Степан упал, черный снова подошел и вытер нож об одежду Степана? Я правильно понял?

– Да, он так и поступил… Когда мы сбежали к Степану, он был уже мертв… Не дышал, и лицо такое… Серое. Сразу видно, что мертвый. Я наклонился и увидел на подкладке куртки кровавое пятно… У него на куртке была светлая подкладка, в полосочку, шелковистая такая… И по пятну я понял – нож вытер. И я подумал – какой зверь, какой…

– Вы сказали, что этот черный приник сзади к Степану на какое-то время? Правильно?

– Да, так оно и было.

– Что значит приник? Объясните.

– Ну, как… Подскочил сзади, не помню, откуда именно он возник… И как бы прижался к Степану… К спине.

– Прижался к нему правым боком или левым? Может быть, прижался всем телом? Или только грудью?

Старик некоторое время с недоумением смотрел на Пафнутьева, пытаясь понять вопрос, потом повернулся к Дубовику, словно за помощью – дескать, как понимать?

– Отвечайте! – сказал Пафнутьев.

– Видите ли… Я смотрел сверху, с пятого этажа… И Степан, и черный были ко мне спиной… И мне показалось, что на короткое время этот тип прижался к Степану… Подбежал к нему или подпрыгнул даже… И приник.

– Вот так? – Пафнутьев поднял из-за стола Дубовика, поставил его лицом к окну, а сам подошел сзади и на секунду прижался грудью к тощеватым лопаткам Дубовика.

– Примерно. – Старик не понимал, чего от него добиваются следователи.

– Или вот так? – Пафнутьев на этот раз прижался к левой лопатке Дубовика своим правым боком.

– Мне думается, что было так, как вы показали первый раз, – несмотря на растерянность, старик твердо держался за свои показания. – Простите, не понимаю ваших вопросов… Если объясните, в чем дело, я смогу говорить более толково…

– Хорошо, – Пафнутьев колебался, но потом все-таки решил поделиться своей догадкой. – Дело вот в чем… Если все происходило, как вы рассказываете, значит, этот черный – левша. Удар ножом нанесен в левую часть спины. Если же убийца прикоснулся к Степану правым боком и нанес удар правой рукой… То он правша. Понимаете?

– Более или менее…

– А для поисков убийцы имеет большое значение – левша он или правша.

– Ага, – кивнул старик, давая понять, что он понял, чего от него добиваются. Его взгляд остановился, упершись в доски пола, и некоторое время все молчали, стараясь не помешать его сосредоточенности. Старик несколько раз качнулся вправо, влево, видимо, представляя события того вечера. – Знаете… Все-таки он навалился на Степана всем телом. Как я и говорил.

– Левша, – кивнул Пафнутьев. – Что и требовалось доказать. Значит, это он… Мясник.

– Тебе и профессия его известна? – удивился Дубовик.

– Нет. Суть. Он мясник. Так его и назовем. Подготовишь ориентировку во все отделения милиции… Невысокий, широкоплечий, одевается в черное, сам тоже смугловатый… Левша. Жесток, вооружен ножом, не прочь покрасоваться. Одна эта подробность чего стоит – наклонился и вытер нож об одежду убитого… Связан с автоугонщиками. Его берегут. Держат на крайний случай. Возникает только при опасности срыва всей операции. Не появись тогда Степан, не появился бы и Мясник.

– Где искать? – спросил Дубовик.

– Сам знаешь… Рестораны, вокзалы, коммерческие киоски, рынки… Драки, случаи применения ножей, все самое незначительное, что связано с угонами, с машинами, с запчастями и авторынками, все, что связано с гаишными грешками… Под самый жесткий контроль. И – мне на стол.

– Все понял, – кивнул Дубовик.

– К вам просьба, – Пафнутьев повернулся к старику. – Будет время – погуляйте по тем местам, которые я только что назвал. Вас этот человек не видел, вы ничем не рискуете. Чего не бывает, вдруг мелькнет знакомая фигура в черном, а?

Не возражаете?

– С удовольствием, – несколько невпопад ответил старик, поднимаясь.

– Насчет удовольствия не знаю, – усмехнулся Пафнутьев. – Наверное, все-таки ниже среднего… Но случается всякое. Сами ничего не предпринимайте. Увидите – сразу к нам. Или позвоните… Запишите телефоны…

Из окна своего кабинета Пафнутьев видел, как старик спустился по ступенькам, осторожно переставляя несильные ноги. Сделав несколько шагов, опустился на скамейку. Шел мелкий осенний дождь, изредка с деревьев срывались желтые листья, но старик, похоже, ничего не замечал. Потом спохватился, надел кепку, тяжело поднялся, опершись на спинку скамьи, и медленно зашагал к автобусной остановке.

* * *

Был у Пафнутьева друг, о котором не знала ни одна живая душа. И о том, что у того есть приятель по фамилии Пафнутьев в должности начальника следственного отдела прокуратуры, тоже никто не догадывался. Друг о друге знали только они сами. Никто не видел их вместе. Если приходилось перезваниваться по телефону, они никогда не называли друг друга по имени и старались побыстрее закончить разговор. В их записных книжках не было телефонов друг друга – помнили наизусть.

Пафнутьев со своим другом виделись чрезвычайно редко, при самой крайней необходимости, и каждый знал – если второй просит встречи, значит, его прижали по-настоящему. Да, в самых трудных обстоятельствах, при смертельной опасности помочь, выручить, спасти может только он, никому не известный друг. А то, что никому не известен, каждому давало уверенность в надежности другого. И позволяло самому быть надежным.

Звали этого человека Ковеленов Евгений Владиславович.

Он был вор.

Хорошим вором был Ковеленов, без болезненной жестокости, алчности или какой-то там подловатости. Работал в одиночку, предпочитал брать квартиры. Не нуждался ни в наводчиках, ни в сообщниках. Увязавшись на улице за женщиной в роскошном манто, без труда узнавал квартиру, где можно было поживиться. Мальчишка, купивший в киоске две-три видеокассеты, тут же разоблачал состоятельность своих родителей. А замызганный мужичонка, взявший в киоске большую бутылку «Смирновской», наводил его на свою богатенькую берлогу.

Иногда Ковеленов попадался.

Это бывает с каждым. Ошибка, недоработка, случайность…

И тогда перед ним стояла одна-единственная задача – побыстрее сообщить Пафнутьеву. А тот делал все возможное, чтобы Ковеленова из беды выручить. Задача осложнялась тем, что Пафнутьев не мог делать это в открытую, ему нельзя было светиться. Спасти Ковеленова нужно было столь изящно, чтобы никому и в голову не пришло, какие силы задействованы, какие люди приняли участие в судьбе квартирного вора. До сих пор удавалось, и Ковеленов каждый раз убеждался в могуществе своего покровителя. И в меру сил тоже старался быть полезным.

Да, Ковеленов работал на Пафнутьева. И больше ни на кого. Можно сказать иначе – Ковеленов отрабатывал те благости, которые оказывал ему Пафнутьев в самые тяжелые минуты жизни. Как Пафнутьев бросал все силы, чтобы спасти Ковеленова, так и тот мог продать кого угодно, лишь бы выполнить просьбу следователя.

Дружба их началась давно, когда Пафнутьеву однажды пришлось допрашивать Ковеленова. Попался тот случайно – его задержали прямо в квартире, с чемоданом, в который уже были уложены хозяйские ценности, а тут появляется хозяин, да еще с друзьями, да все навеселе… В общем, получилось очень смешно и печально. Ковеленову тут же, куражась и посмеиваясь, набили морду, хорошо набили, потешаясь, поволокли в милицию и сдали его тепленького, хотя тот умолял простить его и отпустить к единственной дочери. Насчет дочери он не врал – жена в свое время бросила его с этой самой дочерью и навсегда исчезла из их судьбы. Дочь выросла, стала красивой и горделивой, деньги у отца брала охотно, но как бы снисходя, как бы оказывая ему одолжение, поскольку понимала, откуда у него деньги. А вот общаться с ним не желала. Бедный Ковеленов страдал, поскольку дочь любил, но изменить ничего не мог. После нескольких безуспешных попыток найти общий язык с красавицей бросил это и замкнулся в себе. Жил скромно, одевался без вызова, ел мало и не пил вовсе.

И вот тогда, выслушав вопросы Пафнутьева, ознакомившись с документами, показаниями хозяина и его приятелей, которые дружно и весело изловили злодея, убедившись, что спасения нету, Ковеленов отодвинул от себя все эти уличающие его бумажки и проникновенно посмотрел на Пафнутьева.

– Начальник, – сказал он тихим голосом, – отпусти меня с богом… Ты можешь, я знаю. И ребята эти не будут возражать, – он кивнул на показания.

– Мысль, конечно, интересная, – усмехнулся Пафнутьев.

– Отпусти, начальник. Я отработаю. Ты не пожалеешь.

И Пафнутьев ему поверил. И отпустил. Поговорил с потерпевшим, тот снял обвинение, правда, запросил компенсацию за моральный ущерб, великовато запросил, но тут уж жлобиться было нельзя. Пафнутьев сам одолжил денег у Халандовского, вручил их Ковеленову, тот погасил ущерб, через некоторое время совершил кражу более удачную, вернул долг Пафнутьеву, а тот отнес деньги Халандовскому, так что директор гастронома даже не подозревал, кого выручил и спас.

Ковеленов вышел на свободу чисто и для своего окружения, и для окружения Пафнутьева, получив, таким образом, возможность оказывать следователю прямо-таки неоценимые услуги. Для общего торжества справедливости он делал, наверное, не меньше, чем его высокопоставленный друг.

Выглядел Ковеленов вполне прилично, напоминая по внешнему виду не то школьного учителя, не то больного и потому непьющего слесаря, не то частника, подрабатывающего на ремонте старых телевизоров. Носил галстук, правда неважный, не получил он должного воспитания для того, чтобы носить точный галстук. Впрочем, вполне возможно, что плохие галстуки он носил сознательно, чтобы не светиться, потому что в наше время надеть приличный галстук – значит выдать себя в чем-то важном. Был он худощав, с лицом, несколько помятым превратностями жизни, говорил мало и негромко, что Пафнутьеву нравилось. Не пытался Ковеленов стать ближе, не пытался распотешить его анекдотом, хотя забавных случаев в его воровской жизни было, надо полагать, достаточно. Вообще к Пафнутьеву Ковеленов относился предупредительно, сознавая разницу в общественном положении. Но и не угодничал, не лебезил, не стремился показать свое усердие и исполнительность. Их беседы чаще всего напоминали разговор двух соратников, в равной степени озабоченных возникшей проблемой и в равной степени ответственных за ее скорейшее разрешение. Оба прекрасно понимали, что если уж прозвучала просьба о встрече, то положение крайнее. Это не просто предложение встретиться, это крик о помощи. По пустякам, по житейским надобностям никто из них другого не беспокоил, хотя оба немало могли бы сделать друг для друга.

И, глядя в окно на старика, который удалялся от прокуратуры по мокрой осенней улице, Пафнутьев неожиданно для себя вдруг понял – пора подключать Ковеленова. Он еще раз мысленно прокрутил все происшедшие за последние дни события и опять пришел к тому же – пора.

Пафнутьев набросил плащ, еще не успевший просохнуть, и, подняв воротник, вышел из прокуратуры. На крыльце посмотрел в небо, наслаждаясь мелкой водяной пылью, которая сыпалась откуда-то сверху. И, не задерживаясь, направился в сквер, где, как он знал, есть работающий телефонный автомат.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Здравствуйте, – ответил Ковеленов, сразу поняв, с кем он говорит.

– Как поживаете?

– Спасибо, ничего. – Словами оба обменивались совершенно нейтральными, такими, которые ни у кого не могли бы вызвать никакого интереса.

– Как сегодня со временем?

– Нормально.

– Через час устроит?

– Вполне.

И оба, взглянув на часы, одновременно повесили трубки. Встреча должна была состояться не просто через час, а точно через час, ни одной минуты лишней никто ждать не должен. Место было назначено давно и пока не вызывало подозрений. Ковеленов на небольшой скорости подъезжал на машине к скверу, который зарослями кустов выходил на дорогу. А едва останавливался у неприметной тропинки, из кустов в машину протискивался Пафнутьев. И «жигуленок» тут же трогался с места. Даже если бы за Ковеленовым следили, если бы следили и за Пафнутьевым, вряд ли кому-то удалось бы заметить, кто именно сел в машину, в какую машину, да и сам факт того, что кто-то подсел в те считаные секунды, пока машина стояла у кустов, установить было непросто. Важное значение оба придавали согласованности действий. За минуту до назначенного времени Пафнутьев выходил на тропинку, которая вела через кусты, и, не торопясь, шагал к месту встречи – фонарный столб с дорожным знаком, разрешающим поворот направо. И одновременно трогалась машина Ковеленова, стоявшая до этого в трехстах метрах у небольшого магазина. У столба с дорожным знаком машина останавливалась, и еще не было случая, чтобы она простояла больше минуты. Этого времени вполне хватало, чтобы Пафнутьев по тропинке приблизился к столбу, протиснулся сквозь кусты и упал на заднее сиденье.

– Одна минута – это уже плохой результат, – сказал как-то Ковеленов.

– Согласен, – кивнул Пафнутьев.

И с тех пор им стало хватать и полминуты – оба неожиданно для себя осознали, что тридцать секунд – это очень большое время.

– Здравствуйте, Евгений Владиславович, – Пафнутьев плюхнулся на сиденье и захлопнул за собой дверцу. Сегодня им хватило десятисекундной остановки.

– Рад вас видеть, Павел Николаевич, в добром здравии, – ответил Ковеленов, сворачивая вправо и вливаясь в общий поток транспорта. – Что нового в жизни?

– Сама жизнь каждый день поворачивается все новой стороной, – ответил Пафнутьев. – И все более неожиданной. А у тебя, Женя, все в порядке?

– Да, можно и так сказать.

– Появились крутые ребята, Женя… Очень крутые. Даже как-то непривычно.

– Чем занимаются?

– Угоняют машины. «Девятки» любят.

– Все «девятки» любят, – кивнул Ковеленов.

– Не останавливаются ни перед чем.

– Есть трупы?

– Есть.

– Это не наши. Приезжие.

– Возможно… Последний раз их было четверо. Один высокий, в спортивном костюме… Длинные волосы, собирает их на затылке в пучок. Еще один – совсем вроде как малыш, за школьника можно принять… Специалист по дверям.

– Понял.

– Третий – короткий ежик, спортивного склада. Черная куртка и зеленые штаны… О четвертом слушай внимательно… Невысокий, широкоплечий, смуглый… И сам одевается в черное. Не исключено – левша. Главная убойная сила.

– Кавказ?

– Не знаю.

– Кавказцы любят черный цвет.

– А в Средней Азии?

– Не так… Там поярче предпочитают. Что еще?

– Жестокий. Может уложить человека без видимой надобности. Из интереса.

– А левша… Это точно?

– Есть основания так думать.

– Сложно. Такие группы закрыты наглухо. Они не входят в контакт с нашим братом.

– Будь все проще, мы бы не встретились.

– Понял.

Ковеленов не торопясь ехал по какой-то малоприметной улице, позволяя обгонять себя всем, кому хочется. Поглядывая время от времени в зеркало, убеждался – все спокойно, «хвоста» нет. Высадить Пафнутьева он собирался точно так же, как и взял его, но в другом месте, в другом конце города. Машина останавливалась, Пафнутьев нырял в кустарник, пересекал двор и выходил к трамвайной остановке.

– Приехали, – сказал Ковеленов, останавливая машину. – Рад был повидаться.

– Ты там… В старом доме, возле универмага… Ничего не затеваешь?

– А что?

Пафнутьев усмехнулся, заметив, как напряглись руки Ковеленова, лежащие на руле.

– Отставить. Засветился.

– Спасибо, – кивнул вор.

Пафнутьев открыл дверцу и вышел на дорожку сквера. Проводив взглядом неприметный «жигуленок», зашагал к трамвайной остановке. Надежды на Ковеленова было немного. Пафнутьев и сам знал, что угонщики не общаются с воровским миром, что это особая секта и люди в ней чаще всего новые, несидевшие. Поэтому и выйти на них сложно, разве что удастся задержать. Но это чрезвычайно опасно, поскольку без оружия на дело они не идут, могут и очередью из автомата полоснуть, и из гранатомета пальнуть. Если это, конечно, не школьники угнали машину покататься, чтобы было что утром девицам рассказать. Забавы с уголовщинкой стали уже признаком мужества и достоинства. Прыжками с парашютом или боксерскими призами уже никого не удивишь. Вот украсть, угнать, избить… Это ценится куда больше. Но знал Пафнутьев и другое – Ковеленов обладал потрясающей интуицией. Если хоть раз увидит Мясника, он его не отпустит, мимо не пройдет. И еще… Ковеленов у него в долгу. Пафнутьев сознательно предупредил об опасности, которая подстерегала его в квартире старого дома возле универмага. А для Ковеленова оказаться в долгу – вещь совершенно невозможная.

* * *

Подходя к прокуратуре, Пафнутьев издали заметил странное существо, которое, подпрыгивая и размахивая руками, неслось ему навстречу, расталкивая прохожих и разбрызгивая лужи. Прошло еще какое-то время, прежде чем он узнал эксперта Худолея. Глаза его радостно сияли, руки совершали какие-то непонятные движения – не то Худолей пытался взлететь, не то удержаться за бренную землю. Уже по тому, что он заметил следователя метров за триста, Пафнутьев догадался, что Худолей давно уже выглядывал его, поджидал и томился.

– Паша! – кричал он издали. – Паша… Удалось! Получилось! Все состоялось, – прошептал он уже совершенно без сил, доковыляв наконец до следователя и чуть не упав ему на грудь.

– Скажи мне, ради бога, что у тебя состоялось? С женщиной, наверно, что-то сумел сотворить, признавайся!

– После такого, Паша… Можно и с женщиной.

– Думаешь, получится?

– У меня теперь все получится! Вот! – И Худолей протянул Пафнутьеву размокший под дождем клочок газеты и даже отступил на шаг, чтобы видеть потрясение Пафнутьева.

– Что это? – Следователь брезгливо взял газетную четвертушку, повертел ее перед глазами. – Где подобрал? Зачем?

– Вот! – Худолей, с картинной капризностью выгнув руку, ткнул указательным пальцем все в тот же клочок газеты. Лицо эксперта сияло от еле сдерживаемого восторга, но была, была в нем и легкая тень затаенного ожидания. Впрочем, вполне возможно, что Пафнутьеву это только показалось – ведь он хорошо знал все тайные надежды эксперта.

– Паша, – шептал тот, потеряв самообладание, – получилось… Удалось и свершилось.

– Если ты не заткнешься, я пройду мимо и больше никогда тебя даже не узнаю, – тихо, но внятно произнес Пафнутьев.

– Паша, прости, – прошептал Худолей свистяще. – Уж больно велика радость! За тебя радость, Паша! Твой гениальный замысел свершился самым блестящим, самым потрясающим образом… Смотри! – Худолей развернул клочок газеты, и Пафнутьев увидел неожиданно большой портрет женщины, который нашел Овсов в кармане Зомби. – Читай… Надя Притулина, лучшая конфетка кондитерской фабрики имени Джордано Бруно!

– Это который сгорел? – Пафнутьев рассмеялся, вчитавшись в несуразные строки текста под снимком.

– Кто сгорел? Я сгорел?! – ужаснулся Худолей.

– Джордано Бруно сгорел… Лет пятьсот назад… Или около этого. Ну да ладно. Чем нелепее, тем лучше.

– Ты хоть представляешь, чего мне стоило уговорить ихнего фотографа Боловина пойти на эту провокацию?

– А зачем было говорить, что это провокация?

– А я и не сказал! Ты что же думаешь, я круглый дурак? Да? Думаешь, что я кретин и идиот? Да? Тогда так и скажи! Скажи!

– Ладно… Как я понимаю, тебе это далось нелегко, – примиряюще проговорил Пафнутьев.

– Ох, Паша… Опять ты о своем! Просто не можешь ни о чем говорить, не намекнув на бутылку водки!

– Это я? – возмутился Пафнутьев. – Хорошо… Только я не понимаю, почему твоему другу и собутыльнику Боловину не пойти тебе навстречу и не опубликовать снимок? Тем более что на гонорар ты тут же покупаешь бутылку, которую с тем же Боловиным и выпиваешь? Ты в самом деле не сказал, что эта публикация – провокация?

– Что ты, Паша! Если бы я сказал, то мне пришлось бы ставить ему не бутылку, а ящик!

Пафнутьев с Худолеем подошли к самому крыльцу прокуратуры и остановились, пропуская посетителей – не то жалобщиков, не то ответчиков.

– Послушай, – негромко сказал Пафнутьев. – Эта фотография – только полдела… Главное – вызвать поток возмущенных писем и звонков, чтобы читатели сообщили, кто это на самом деле… Твой Боловин должен проследить, чтобы гневные письма и звонки не затерялись в общем потоке… Ты понял?

– О! – Худолей махнул бледно-розовой, как мороженый морской окунь, ладошкой. – Не боись. Если прозвучит хоть один звонок… Боловина вызовет главный редактор и немедленно его уволит.

– Ну, уволит, – засомневался Пафнутьев. – Может быть, не стоит до этого доводить, а?

– Паша, он его каждую неделю увольняет по два раза.

– За что?!

– За ошибки. За нарушение морального облика… И потом… Знаешь, резкость у него часто хромает… Снимки нерезкие получаются.

– Почему? – не понял Пафнутьев.

– Ну как… Мы с ним повстречаемся, покалякаем о том о сем… И это… Резкость у него после этого сразу падает. Но через день восстанавливается. И редактор его опять принимает в штат. Только это, Паша… Полдела, но сделано… И неплохо, а? Как ты думаешь?

– Все понял, – кивнул Пафнутьев. – Через полчаса зайдешь ко мне в кабинет и за шторой у окна на полу найдешь все, чего твоя душа желает.

– А ты знаешь, чего желает моя душа?

– Об этом знает вся прокуратура, редакция городской газеты…

– Нехорошо говоришь, Паша, очень нехорошо, – погрустнел Худолей. – Но я зайду.

– Нисколько в этом не сомневаюсь.

– И я в тебе, Паша, не сомневаюсь.

Худолей вошел в кабинет Пафнутьева не через полчаса, как обещал, а через час. Следователь удивился, но спрашивать ничего не стал, да и весь вид Худолея не располагал к расспросам – он вошел в мокром плаще, с которого стекали ручьи осеннего дождя, с мокрыми волосами, и была в нем какая-то значительность, что-то он такое знал, но вот так просто сказать не мог, ему, видимо, хотелось, чтобы его расспрашивали, интересовались, и наконец, когда все изнемогут, он скажет что-то такое-этакое…

Войдя в кабинет, Худолей, не торопясь, снял плащ, бросил его на стоячую вешалку у двери, подошел к столу, сел, отвалился на спинку стула, закурил. Задумчиво так, невозмутимо.

– Тебя повысили? – спросил Пафнутьев.

– Я только что из редакции, – помолчав, ответил Худолей.

– Как поживает Боловин?

– Его уволили.

– Давно?

Худолей посмотрел на часы, опять помолчал, стряхнул пепел, перегнувшись через весь стол, так что Пафнутьеву даже пришлось отшатнуться.

– Полчаса назад.

– За что? – спросил Пафнутьев, начиная понимать, с какими вестями заявился к нему эксперт.

– За плохое отношение к служебным обязанностям, – сказал Худолей со скорбью в голосе.

– Что же он натворил? – усмехнулся Пафнутьев.

– Опубликовал непроверенные данные. Перепутал фамилии, имена, фотографии… Читатели возмущены, звонки идут потоком, все телефоны в редакции раскалены… Выход завтрашнего номера газеты под угрозой… Кошмар какой-то, – Худолей нервно затянулся подмокшей сигаретой – у него и сигареты оказались подмокшими.

– Ты, наверно, имеешь в виду тот снимок, который подсунул, воспользовавшись его доверчивостью, дружеским расположением… А?

– Да, но меня к этому подтолкнули… Люди, которых я искренне уважаю, преклоняюсь перед их человеческими и служебными качествами… Вот как они с нами поступили.