Текст книги "В позе трупа"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– А я слышал, что Сысцов остался на месте?

– Значит, другие люди правят Сысцовым. Большую охоту устраивать не будем. Никаких отстрелов. Тихая, спокойная работа.

– Ложимся на дно?

– Что ты намерен делать? – спросил Пафнутьев, не отвечая. – Работать, учиться, шататься без дела?

– Надо работать… Мать чуть жива… И вообще.

– В прокуратуру пойдешь?

– Что?! – отшатнулся Андрей.

– А что… Биография у тебя прекрасная, рабочая биография. Ни в чем предосудительном не замечен, в дурных связях, сомнительных знакомствах не уличен. В армии отслужил, есть и специальность…

– Какая?

– Водитель. Механик. Физическая подготовка тоже не самая худшая.

– Она у меня даже лучше, чем это может показаться.

– Отлично. Устрою тебя в группу, будешь заниматься самбо, карате-шмарате…

– Боюсь, мне там нечего делать.

– Даже так?! – восхитился Пафнутьев. – Тогда тем более надо записаться в какую-нибудь секцию. Форму надо поддерживать… Короче – мне нужен водитель. Я тебе уже говорил – машину дали. Положена машина. Будешь моим водителем. Это не самый худший вариант… Мы вместе – это важно. Мы рядом. И не надо никому объяснять, почему мы рядом. Понимаешь?

– Да.

– У тебя будет некое общественное положение, удостоверение, ты сможешь бывать в разных местах, куда обычным нашим гражданам попасть сложно. А это важно в тех играх, которые мы с тобой затеяли… Я тоже могу бывать в разных местах, никому не объясняя, почему там оказался. Мы повязаны с тобой, Андрей. Мне нужно иметь рядом человека, на которого можно положиться. А события близятся. Если тебе показалось, что весь этот год я только и делал, что отрабатывал чьи-то блага, то это заблуждение. – Пафнутьев сидел под слабым осенним дождем без фуражки, в куртке с поднятым воротником и говорил монотонным негромким голосом, глядя куда-то в туманную даль улицы. Человек, понаблюдавший за ним, за его собеседником, мог решить, что они ждут трамвая, что им и поговорить-то не о чем.

– Подумать надо, – сказал Андрей.

– Не надо, – быстро ответил Пафнутьев. – Я уже подумал. Поступишь в какое-нибудь училище, я помогу. Получишь офицерское звание. Должность. Кабинет… Надо смотреть вперед.

– А что там, впереди? – усмехнулся Андрей.

– Впереди крутые времена. Впереди схватки. Впереди кровь.

– Вы говорите о наших с вами клиентах?

– Я говорю о России.

Андрей взглянул на Пафнутьева и отвернулся к трамваю, который с душераздирающим скрежетом разворачивался на перекрестке. Этот скрежет избавлял Андрея от необходимости что-то отвечать. Поворот в разговоре получился настолько неожиданным, что Андрей не знал, что ответить. Когда трамвай скрылся в тумане, он проговорил негромко:

– Я должен привыкнуть к этой мысли.

– Привыкай. А я пока начну потихоньку шевелиться.

– Это в каком смысле?

– Начну работу по внедрению тебя в органы прокуратуры, – усмехнулся Пафнутьев. – Это не так просто, как может показаться новому человеку. Мы сами не заметили, как оказались в какой-то бандитской стране, где все делается дикими способами. Ты думаешь, что если великодушно согласишься прийти в прокуратуру водителем, то достаточно написать заявление и утром выйти на работу? Ни фига. Я должен выйти на нужного человека, заверить его в своих добрых к нему чувствах, распить с ним бутылку водки, да не одну, подарить ему какую-нибудь заморскую штуковину, какое-нибудь электронное дерьмо, выручить его племянника, которому грозит два-три-четыре года за хулиганство, изнасилование, за неуплату налогов, помочь другому племяннику обзавестись киоском на площади… И только тогда, Андрей, только тогда он с доброжелательным вниманием прочтет твое заявление. При этом он не должен почувствовать никакой для себя опасности, он должен увидеть во мне родственную душу, которая корысти ради, только корысти ради взялась устроить на теплое местечко нужного человека. Если он заподозрит во мне порядочность, преданность делу, если решит, что я, упаси боже, устраиваю тебя по доброте душевной, – все пропало…

– Павел Николаевич! Неужели…

– Только продажный! – перебил Пафнутьев Андрея. – Только испорченный взятками и подачками, я интересен ему, вызываю его уважение, желание водиться со мной. Честный, я никому не нужен. С меня ничего не возьмешь. Честному человеку надо все объяснять, его надо учить жить, а это слишком хлопотно. Да и нет никакой гарантии, что честный однажды не взбунтуется и не предаст своего благодетеля.

– Дожили, значит, – кивнул Андрей, отстраненно глядя перед собой в сгущающийся туман.

– К рынку идем, семимильными шагами, – безмятежно ответил Пафнутьев. – Новые наши властители дум убеждают нас, что так и должно быть.

– Нам их не одолеть, Павел Николаевич, – проговорил Андрей с непривычной горечью, с каким-то отчаянным прозрением.

– А я и не собираюсь их одолевать, – ответил Пафнутьев так быстро, что Андрей понял – эти разговоры следователь ведет с собой постоянно, эти мысли каждый день терзают его душу, а сейчас он просто высказался вслух. – С меня достаточно того, что я буду делать свое дело. Настолько хорошо, насколько смогу. Я не мечтаю о победе. Она невозможна в ближайшие несколько поколений. С меня достаточно того, что я хоть немного отдалю их победу. С меня достаточно того, что они пока меня не сломали. И тебя, надеюсь, тоже.

– Значит, нас уже двое? – улыбнулся Андрей.

– Немного больше. С нами еще Худолей. Очень надежный человек.

– Кто он?

– Эксперт. И алкоголик.

– Тогда у нас действительно есть шансы на победу.

– Пробьемся, Андрей. Не боись. И потом есть четкая, ограниченная цель.

– Три цели, – поправил Андрей.

– Не торопись считать. Ошибешься.

– Вы решили кого-то исключить из нашего списка?

– Нет, – Пафнутьев покачал головой. – Их наверняка окажется больше. Как сказал международный проходимец Наполеон, главное ввязаться в бой, а там будет видно.

– Когда ввязываемся?

– Мы уже ввязались. Еще в прошлом году.

– А почему… – начал было Андрей и замолчал, увидев, что прямо перед их скамейкой стоит девушка довольно раскованного вида. Естественно, в кожаной куртке, но в джинсах, сумка на длинном ремне, заброшенном на плечо, над головой зонтик. Пафнутьев тоже взглянул на нее с недоумением и тут же отвернулся.

– Папаша! – произнесла она с вызовом. – Ты что же это, своих не узнаешь? – Не ожидая приглашения, девушка присела на скамейку рядом с Пафнутьевым.

– Своих-то я узнаю, а вот вас, милая девушка… – начал было следователь, но гостья решительно перебила его.

– Не надо, папаша! – сказала она, выставив вперед тонкую ладошку. – Не надо нам пудрить мозги! – И только после этих ее слов, которые прозвучали своеобразным паролем, что-то дрогнуло в лице Пафнутьева. Да, он видел эту девушку, он разговаривал с ней, правда, вид у нее был не столь благопристойный, не столь…

– Инякина! – обрадовался Пафнутьев, вспомнив, кто сидит рядом с ним.

– Я, Павел Николаевич! Собственной персоной!

– Ну ты даешь! – Он восхищенно окинул ее взглядом. – Тебя и в самом деле узнать непросто.

– Не надо, – она опять выставила вперед ладошку. – Кому надо – узнают. Нехорошо себя ведете, Павел Николаевич, нехорошо! Обещали захаживать, внимание уделять, о моей безопасности заботиться… И что же? Дуля с маслом!

– Виноват! – искренне воскликнул Пафнутьев. – Каюсь. И не нахожу себе прощения. А зовут тебя, насколько я помню…

– Виктория! – подсказала девушка, не дождавшись, пока Пафнутьев вспомнит ее имя. – Победа, значит. Усекли?

– Надо бы нам почаще встречаться, Вика.

– Золотые слова! И вовремя сказанные! Что же мешает, Павел Николаевич?

– Теперь уже ничто не помешает!

– Врете!

– Вика! Ну как ты можешь…

– Трепло вы, Павел Николаевич. Самое настоящее трепло.

– Зато я спас тебя… Хотя нет, вру. Спас тебя в прошлом году вот этот прекрасный молодой человек… Знакомьтесь… Его зовут Андрей, – Пафнутьев хлопнул Андрея по коленке. – А эту прекрасную девушку, как ты слышал, – Виктория, что означает «победа». Ее, между прочим, тоже в машину затаскивали… И те же самые хмыри, с которыми ты поговорил так сурово… Правда, отделались они легко. Так что вы оба – участники одного несостоявшегося уголовного процесса. Вика, послушай меня… Я вас сейчас оставлю… Убегу. Найди меня в прокуратуре, ладно? Меня там легко найти, каждая собака знает. И я всегда к твоим услугам.

– Какие услуги вы имеете в виду, Павел Николаевич?

– Вика! Любые. Без исключений!

– Заметано.

– Андрей, мы с тобой обо всем договорились. Звони. Все решаем на этой неделе… Вика, не обижай его… Он хороший парень, хотя по воспитанию явно от тебя отстает… На пару столетий примерно. Но это поправимо. Вопросы есть? Вопросов нет. Бегу. А то Анцыферов там уже рвет и мечет. Пока!

И Пафнутьев решительно зашагал в сторону прокуратуры. А если говорить точнее, он попросту сбежал. Растерялся Пафнутьев, увидев Вику, а это бывало с ним нечасто. Неожиданно для себя он вдруг осознал, что не может, не может говорить с ней спокойно. Проскочили, все-таки проскочили между ними невидимые искры, и, что бы они ни говорили, какие бы слова ни произносили, оба знали – это не главные слова. Пафнутьев понял, что и Вика растерялась, и весь ее напор, бравада – маскировка. Она тоже не была спокойной и уверенной в себе. А ему не хотелось выглядеть перед нею сухим, жестким, деловым. Общение с Викой требовало легкости, шалости, поведения на грани греха. Все это у него было, он мог себя так вести, но не при Андрее. И шалость была в характере у Пафнутьева, и поиграть на краю нравственной пропасти он мог, да что там мог, он частенько стремился к этому, но не при Андрее. Получилось так, что Андрей оказался в роли судьи при их встрече, а этого Пафнутьеву не хотелось.

И он сбежал. Свернул за угол, напоследок обернувшись воровато, он ясно осознал – сбежал. И пожалел. Но возвращаться было нельзя.

«Надо же, Павел Николаевич, какие еще слабости водятся за тобой, – сказал он самому себе, вышагивая в сторону прокуратуры с поднятым воротником и засунутыми в карманы руками. – Оказывается, и на красивых девушек ты еще не прочь обернуться, и шутки с ними рискованные не прочь шутить, и мысли у тебя при этом отнюдь не высоконравственные, Павел Николаевич. Что это: моральная испорченность или неувядаемая молодость? А может, мечта о надежном пристанище? А, Павел Николаевич? Скажи, дорогой, хотя бы самому себе… Отвечай не задумываясь! Смотри в глаза! Все будет занесено в протокол, и под всеми показаниями тебе придется поставить подпись. Так что же ты сейчас ощутил: испорченность, неувядаемость, усталость? Боюсь, всего понемножку… Подпорченная нравственность на почве неувядаемой молодости, при явной унылости существования… Вот так, пожалуй, будет наиболее правильно, хотя и не очень понятно».

– Кому нужно – поймет, – проговорил Пафнутьев вслух и, взбежав по ступенькам, рванул на себя дверь прокуратуры. И тут же поймал себя на этом – взбежал легко. И еще – после встречи с Викой осталась в душе встревоженность.

И это ему понравилось.

* * *

Худолея Пафнутьев застал в лаборатории – сумрачной захламленной комнате с задернутым черной шторой окном. Освещена комната была лишь каким-то зловещим красным светом фотофонаря. Прошло некоторое время, пока Пафнутьев смог разглядеть эксперта – тот сидел посреди лаборатории, ноги его были вытянуты, руки бессильно свешивались вдоль туловища, голова откинута на спинку стула, глаза закрыты. Когда Пафнутьев вошел и закрыл за собой дверь, Худолей даже не пошевелился. Только рука слабо дернулась то ли от смутного желания закрыть дверь, то ли в неосознанном протесте – кого еще черти принесли, зачем…

– Живой? – спросил Пафнутьев.

– Местами, – прошептал Худолей в ответ.

– Как настроение? Боевое?

И опять лишь слабое движение руки – той, что была ближе к гостю.

– Устал? – напористо спросил Пафнутьев. – Ночная смена? Наверно, вспотел весь?

– Ох, Паша…

– Все один, все один… – продолжал истязать Пафнутьев. – Ни сна, ни отдыха измученной душе, а?

– Ох, Паша…

– Включаю свет!

– Включай… Выключай… Я сегодня не работник.

– А когда ты работник? Хоть бы расписание повесил на дверях… Так, мол, и так, прошу обращаться после дождичка в четверг, а?

– А почему в четверг? – слабо поинтересовался Худолей, чуть приоткрыв глаза.

– Ну не в понедельник же! – Пафнутьев включил свет и, увидев в углу стул, присел. Вынув из кармана целлофановый пакет с фотографией, он положил снимок на стол и легонько постучал пальцем, пытаясь привлечь внимание полумертвого эксперта.

– Слушаю тебя, Паша, – чуть слышно проговорил тот и с усилием оттолкнулся от спинки стула, приняв хоть и неустойчивое, но все же вертикальное положение. Но тут же, пронзенный страшной болью, снова откинулся назад. – Говори, Паша… Я все слышу…

– И все понимаешь?

– Почти… Говори, самое важное я пойму… Хотя, может, ты со мной и не согласишься…

– Что пили? – спросил Пафнутьев.

– О! – встрепенулся Худолей, снова принимая вертикальное положение. – Как приятно, Паша, пообщаться с умным человеком… Я тебя имею в виду… Ты ведь не зря повышение получил… Есть в тебе, Паша, умение задать человеку самый главный вопрос… Обладаешь, ничего не скажешь… И что еще в тебе есть… Да, есть, не отнимешь… тут ты, конечно, того… В общем, понимаешь. На твои вопросы, Паша, хочется отвечать и отвечать… И все так душевно, тактично… Не то что некоторые…

– Кому-то на глаза попался?

– Попался, – безутешно кивнул Худолей и скорбно посмотрел на Пафнутьева красными с перепоя глазами.

– Кому?

– Начальству. – Худолей неопределенно провел в воздухе тощей, узкой ладошкой какого-то синеватого цвета – будто мерзкой тушкой цыпленка провел по воздуху.

– Что пили? – повторил Пафнутьев.

– Ты знаешь, Паша, что самое страшное в нашей жизни? В нашей жизни самое страшное – французское зелье под названием «Наполеон». Уточняю – не коньяк, а какой-то злобный напиток, который имеет ту же крепость, продается в тех же роскошных бутылках с золотыми буквами, но обладает человеконенавистническим характером…

– Втроем уговорили? – прервал Пафнутьев чистосердечные признания эксперта.

– Нет, четвертого угостили, но немного…

– Остальные живы?

– Еще не знаю… Да и сам… То ли выживу, то ли нет…

– Выживешь, – успокоил Пафнутьев. – Закалка – большая вещь.

– Нехорошо говоришь… Вроде как осуждаешь… Совесть тебя, Паша, будет мучить. Но я тебя прощу… Перед смертью положено всех прощать, ни на кого обиды нельзя держать, уходя в лучший мир, – последние слова Худолей проговорил с трудом, и глаза его увлажнились. Он достал из кармана комок носового платка, приложил его к одному глазу, к другому и снова спрятал в карман. – Что у тебя?

– Девушка. Вернее, молодая женщина. Вот посмотри… Сразу предупреждаю – на снимке одна женщина. Если тебе покажется, что там их две, то зайду позже.

– Красивая. – Эксперт отдалил снимок на вытянутую руку и, насколько смог, всмотрелся в портрет. – Красивая, – снова повторил он.

– Неужели заметил? – усмехнулся Пафнутьев.

– Познакомишь?

– Она не пьет дурные напитки из заморских бутылок и не водит сомнительных знакомств.

– Это я, что ли, сомнительный? – Худолей обиженно поморгал воспаленными ресницами.

– Скажи мне вот что… У тебя есть знакомство в городской газете?

– Ну? – насторожился эксперт.

– Тогда слушай внимательно. Ты делаешь с этой фотографии репродукцию. Увеличь ее раза в три, не меньше… Глянец, кадрировка, обрезка… Чтоб все было на высоком уровне. Когда сделаешь, отнесешь в газету.

– Хочешь девочке приятное сделать? – усмехнулся Худолей.

– Я делаю девочке приятное другим способом.

– Каким? – живо поинтересовался Худолей.

– Не скажу. Отнесешь снимок в газету…

– Я позвоню, и тебя там примут, обласкают…

– Третий раз повторяю… отнесешь снимок в газету. Мне там нельзя возникать.

– Опасно? – проницательно спросил Худолей.

– Да.

– Ага, понятно… Где опасно, иди ты, Худолей… – Эксперт отвернулся к черной шторе на окне.

– Отдашь фотокорреспонденту, секретарю, редактору… Кому хочешь. Но снимок должен быть опубликован. И под ним текст. Три-четыре строчки, не больше.

– Какой текст?

– Сейчас я тебе продиктую… Примерно так… Всеобщей любовью пользуется на кондитерской фабрике имени Миклухо-Маклая…

– Такой фабрики нет! – перебил Худолей.

– Ну и не надо, – с легким раздражением ответил Пафнутьев. – Нет такой фабрики, напиши, что на заводе имени Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Иосифа Сталина… Неважно. Работает и пользуется всеобщей любовью мастер – золотые руки, что там еще…

– Душа коллектива…

– Правильно, – одобрил Пафнутьев. – Душа коллектива Надежда Петровна Притулина.

– Это она и есть?

– Нет, это совсем другой человек.

– Ничего не понимаю! – Худолей передернул плечами, поерзал на стуле, пытаясь найти более удобное место, сидя на котором он бы все понял.

– Пьешь потому что не то, что нужно, – жестко ответил Пафнутьев.

– А что нужно пить, Паша? Подскажи!

– Нужно пить настоящую, чистую, русскую водку.

– Как ты прав, Паша! Как прав! Я готов немедленно последовать твоему совету! Прямо вот сейчас, не сходя с места! Нет, с места мне, конечно, придется сойти, но я имел в виду… В общем, ты меня понял.

– Когда покажешь фотографию этой красотки на газетной полосе, можешь требовать что угодно. Твое пожелание выполню. Я даже не спрашиваю, какое будет пожелание, потому что знаю.

– Как ты догадлив, Паша! Как мудёр!

– Я не знаю, кто на снимке. Но мне нужно это знать. Если она появится в газете, да еще на первой полосе, под именем той же Наденьки Притулиной, наверняка найдется человек, который ее знает, именно ее. – Пафнутьев ткнул указательным пальцем в снимок, лежащий на столе. – И не откажет себе в удовольствии прислать в редакцию издевательское письмо. Или сделать назидательный звонок… Эх вы, дескать, грамотеи! Какая же это Притулина, если зовут ее Лиля Захарова, если живет она по соседству со мной уже десяток лет… Ну и так далее. Понял?

Худолей некоторое время молча смотрел на Пафнутьева, и было в его глазах потрясение. Потом взгляд его скользнул по затянутому черной тряпкой окну, задержался на все еще горящем красном фонаре и, снова нащупав лицо Пафнутьева, остановился на нем с выражением искреннего восхищения.

– Какой ты все-таки умный, Паша! Если я скажу своим приятелям, что знаком с таким человеком… Они не поверят.

– И правильно сделают. Ты не тот человек, которому можно верить на слово. – Пафнутьев поднялся. – Я пошел. А ты делаешь репродукцию. В завтрашний номер ставить ее, конечно, поздно, – Пафнутьев посмотрел на часы, – но послезавтра утром она уже будет во всех киосках и во всех почтовых ящиках. Если не подведешь, то к вечеру того же дня я буду знать, как зовут эту женщину.

– Скажи, Паша… а когда ты узнаешь ее имя, адрес, семейное положение и род занятий… Наша с тобой любовь не прервется? – Худолей поднял на Пафнутьева несчастные глаза.

– Ни в коем случае! Наша с тобой любовь только окрепнет, потому что она выдержит испытание преступным сговором, в который мы вступаем. Ничто так не роднит, не скрепляет отношения людей, как преступный сговор, – торжественно произнес Пафнутьев. – Это я говорю тебе как профессионал.

– И нас уже ничто не сможет разлучить?

– Только этот дерьмовый «Наполеон», которому ты отдал свою душу, свой разум, свои чувства! С которым ты изменяешь мне на каждом шагу! – мрачно закончил Пафнутьев.

– Паша! – Худолей прижал голубоватые, полупрозрачные ладошки к груди и посмотрел на Пафнутьева с такой преданностью, что тот не выдержал и произнес, все-таки произнес слова, которых так ждал от него несчастный эксперт:

– Я же сказал – за мной не заржавеет.

– Как ты мудр… Просто потрясающе, – облегченно проговорил Худолей. – Только одна просьба, Паша…

– Ну?

– Никаких «Наполеонов»!

– Заметано! – И Пафнутьев, не задерживаясь, вышел из душной лаборатории.

* * *

Чем больше знакомился Пафнутьев с обстоятельствами угона «девятки», тем более крепло в нем понимание – в убийстве не было никакой надобности. Свидетели, которые видели происшедшее из окон окружающих домов, в один голос говорили – угонщиков было четверо. Следовательно, один человек, отнюдь не богатырского сложения, да еще с ребенком на руках, не мог им помешать. Они могли оглушить его, отшвырнуть, попросту избить так, что тот не оказал бы им никакой помехи, но всадить нож в спину, нанести удар заведомо смертельный, с какой-то сумасшедшей уверенностью, что так и надо поступать…

Все это озадачивало. Обычно угонщики не шли на мокрые дела, не усложняли себе жизнь, понимая, что угонов за сутки случается несколько десятков и по каждому случаю возбуждать уголовные дела, затевать сложные расследования никто не будет.

Самое печальное было еще и в том, что убитый оказался посторонним человеком, соседом. Машина принадлежала не ему, не из-за своей машины он погиб так неожиданно. Гуляя с ребенком, уже собираясь уходить домой, он увидел, что несколько человек орудуют у соседской машины. И, не раздумывая, вмешался, видимо, хотел предотвратить угон, никого не задерживая, никого не стремясь наказать.

У машины возились трое, к ним он и подошел. Успел одного из них вытащить из-за руля, успел оттолкнуть второго…

Но тут откуда-то появился четвертый…

Медэксперт стоял рядом с Пафнутьевым и скорбно ждал, пока тот закончит осмотр тела и начнет задавать вопросы. Его прозрачные глаза, до невероятных размеров увеличенные толстыми стеклами очков, казались какими-то водяными существами за аквариумными стенками.

А Пафнутьев не столько рассматривал лежащее перед ним тело, сколько пытался представить себе происшедшее, снова и снова повторяя про себя строчки протокола осмотра, который подготовил Дубовик. Трое в деле, один в засаде. Грамотно… Если нет неожиданностей, эти трое спокойно уезжают. Четвертый остается на месте происшествия и наблюдает за событиями. Если начинается суета, вызов милиции и прочее, он может вмешаться и дать показания, которые наверняка собьют с толку любого…

– Был только один удар? – Пафнутьев кивнул в сторону трупа.

– Увы, да.

– И никаких других повреждений? Ударов, ушибов, ссадин?

– Нет… Этого оказалось вполне достаточно.

– А что вы можете сказать о самом ударе?

– Сильный удар… Глубокий. Необычно глубокое проникновение ножа.

– Так бывает нечасто?

– Почти не бывает. Знаете, я бы употребил такое слово… Продуманный удар, если не возражаете.

– Как я понимаю, случайный человек такой удар нанести не сможет?

– Вряд ли… Сзади, чуть пониже ребер… Это надежно.

– Надежно для чего?

– Чтобы лишить человека жизни, – назидательно пояснил эксперт, сочтя, видимо, вопрос Пафнутьева не очень умным.

– Следовательно, можно сказать, что такая цель была – лишить жизни?

– Сие есть тайна… Мне трудно говорить о том, какая цель была у автора удара… Если вы позволите мне так выразиться.

– Выражайтесь, как вам угодно. А нож? Что можно сказать о ноже?

– Если вы позволите мне сделать предположение…

– Позволяю!

– Длина лезвия около двадцати сантиметров… Это много. Ширина… Около трех сантиметров… Это тоже необычная ширина… Не исключено, что ширина могла составлять и четыре сантиметра.

– А точнее сказать нельзя?

– Нельзя. – Эксперт чуть обиженно поджал губы. – Дело в том, что убийца не только нанес удар, но и провернул нож внутри… Повреждения внутренних органов очень большие. У этого человека, – эксперт положил руку на труп, – не было шансов выжить. Убийца знал, куда бить, и знал, какие будут последствия.

– Значит, все-таки была цель – убить?

– Сие есть тайна великая… Но сказать так… можно. Вот посмотрите. – Эксперт хотел было отдернуть простыню, чтобы показать Пафнутьеву поврежденные органы, но тот решительно пресек эту попытку.

– Нет-нет, – Пафнутьев задернул покрывало. – Верю на слово. Скажите, вы встречались в последнее время с такими вот ударами, с такими последствиями?

Увеличенные стеклами глаза эксперта сделались еще больше, на какое-то время замерли в неподвижности, потом, оторвавшись от лица Пафнутьева, медленно шевельнулись, нащупали тело, лежащее на толстом каменном основании с углублением, потом снова шевельнулись, и Пафнутьев скорее догадался, чем увидел, – эксперт смотрит ему прямо в глаза.

– Должен вас огорчить… Не припоминаю.

– Почему же огорчить, – невольно усмехнулся Пафнутьев. – Я счастлив, что такого больше не было. Надеюсь, и не будет.

– К нам сюда попадают люди только в исключительных случаях… Вроде вот этого… А что касается удара… Позволю себе предположить, что не все удары того человека приводят к таким вот результатам.

– Вы так думаете? – спросил Пафнутьев механически, чтобы что-то ответить, и вдруг почувствовал беспокойство, чем-то его встревожили последние слова эксперта. Где-то рядом была догадка, но в чем она заключалась, к чему вела, Пафнутьев понять не мог. – Вы так думаете? – снова повторил он свой вопрос, пытаясь понять, осознать, что зазвенело в нем после невинных слов эксперта, какая связка наметилась… – Простите, как вы сказали? Повторите, пожалуйста, ваши последние слова.

– Хм. – Эксперт дернул острым плечом, которое казалось еще острее от угластого, накрахмаленного халата. – Я позволил себе предположить, что не все удары, ножевые удары этого человека приводят к последствиям столь необратимым.

– И что из этого следует?

– Из этого можно сделать только один вывод, – эксперт посмотрел на Пафнутьева с некоторой растерянностью – он не понимал последних вопросов, они казались ему слишком простыми, словно их задавал человек, который его не слушал.

– Какой же вывод следует? – Пафнутьев и в самом деле прислушивался не столько к словам эксперта, сколько к самому себе – где-то в нем зрела догадка, где-то в его сознании гуляла счастливая мысль, но поймать ее, вытащить на ясный свет он не мог.

– Вывод один… Возможно, есть на белом свете люди, которые повстречались с этим убийцей, но после этого выжили. Остались жить, – пояснил эксперт, не уверенный, что следователь его понял. – Ведь, насколько я понимаю, вас интересует не столько этот несчастный, – он кивнул в сторону тела, возвышающегося под покрытием, – сколько…м-м… убийца. Верно?

– Значит, после такого удара выжить все-таки можно?

– После любого удара можно выжить, и сие есть тайна непознаваемая. Известны случаи, когда человек выжил после того, как ему в автомобильной аварии оторвало, простите, голову.

– Где ему оторвало голову? – Пафнутьев задал явно не тот вопрос, который ожидал услышать эксперт.

– В автоаварии, – ответил он озадаченно.

– Так бы и сказали сразу, – Пафнутьев улыбнулся широко и счастливо, и, похоже, эта улыбка поразила эксперта больше всего – столь она была неожиданной и неуместной при разговоре об оторванной голове. – Да, а голову-то пришили? – спросил Пафнутьев, все еще радуясь пойманной мысли.

– Да… Пришили… И человек жил… Должен вам сказать, что сие есть…

– Спасибо! Я уже понял, что сие есть тайна великая и непознаваемая. Это еще что! Я вот недавно встречался с человеком, у которого после автокатастрофы голова вроде бы и уцелела, а вот мозги отшибло начисто!

– О! – Эксперт пренебрежительно махнул красной, шелушащейся от частого мытья ладошкой. – Это на каждом шагу!

– Вы так думаете? – шало спросил Пафнутьев – ему стало совсем легко. Теперь он знал, что делать дальше, кому звонить, с кем встречаться, какие вопросы задавать.

– Мне так кажется, – осторожно поправил эксперт. – Быть совершенно в чем-либо уверенным… – начал он, но Пафнутьев непочтительно его перебил.

– Это прекрасно! – воскликнул он. – Это просто замечательно! Послушайте меня, пожалуйста… Через час я приведу сюда одного человека, вашего коллегу…

– Он тоже вскрывает трупы?

– Нет, он вскрывает живых людей. И вы ему покажете этого гражданина, – Пафнутьев кивнул в сторону тела. – И ответите на два-три вопроса, если они у него возникнут. Договорились?

– С большим удовольствием.

– Да? – удивился Пафнутьев. – Ну что ж, если с удовольствием, то тем более. До скорой встречи!

* * *

Овсов внимательно осмотрел ножевое ранение, молча выслушал пояснения эксперта, который при разговоре с коллегой позволил себе быть немного разговорчивее, смелее в предположениях. Время от времени Овсов настороженно взглядывал на стоявшего в сторонке Пафнутьева.

– Мне все ясно, – произнес наконец Овсов. – Спасибо. Полностью с вами согласен, – он чуть заметно поклонился в сторону эксперта. – Хорошая профессиональная работа, – добавил Овсов.

– Всегда рад. – Лицо эксперта сморщилось в какой-то странной улыбке, показавшейся Овсову не столько радостной, сколько страдальческой. Будто он похвалил его совсем не за то, за что тот ожидал услышать.

Выйдя из стылого помещения морга, Овсов догнал Пафнутьева на дорожке, и они вместе вышли на слепящее солнечное пространство, где разогретый ветерок чуть шевелил пыльные листья, а по дорожкам ходили живые люди. Некоторое время они шли молча, выдыхая из себя сырой воздух мертвецкой, пока Овсов не нарушил наконец молчание.

– Я знаю твой вопрос, – сказал он.

– И каков ответ?

– Утверждать не могу… Но очень может быть. Во всяком случае, не исключено.

– Чуть подробнее, пожалуйста.

– Можно… – Овсов опять помолчал. – Удар ножом в спину, нанесенный моему Зомби, и удар, который я только что видел… Вполне возможно, что нанесены они одним человеком.

– А если к этому прибавить, что оба эти печальных события как-то связаны с машинами… – продолжил Пафнутьев. – Там автоавария, здесь автоугон…

– К медицине это, естественно, никакого отношения не имеет, но вероятность совпадения увеличивается.

– А если учесть… – начал было Пафнутьев, но хирург нетерпеливо перебил его:

– То вероятность увеличится еще больше.

Пафнутьев не стал повторять свой вопрос, почувствовав, что Овсов отвечает неохотно, занятый своими мыслями.

Солнце перевалило за полдень, и его лучи сквозь полупрозрачную желтую листву били прямо в глаза. Можно было сойти на боковую дорожку в тень, но после посещения морга, после тех жутковатых впечатлений, которые получили там, и Пафнутьев, и Овсов невольно сворачивали на залитые солнцем дорожки, стремясь побыстрее освободиться от тягостных картин. Навстречу попадались прохожие, они толкали их, протискивались между Овсовым и Пафнутьевым, но тех это ничуть не раздражало – все-таки это были живые люди.

– Еще вопрос, – проговорил Пафнутьев, сосредоточенно глядя себе под ноги. – К тебе ведь каждый день попадают покалеченные, растерзанные, порезанные… Скажи, Овсов, подобных ран среди всего этого множества не встречается?

– Так, чтобы вот до полного подобия… Нет. Не помню.

– Но эти два случая похожи?

– Сам видишь. – Овсов укоризненно посмотрел на следователя, как на бестолкового ребенка, который изводит взрослых вопросами, не имеющими ответов.

– Прости, Овес, я понимаю, что своими глупыми вопросами испытываю твое бесконечное терпение, отрываю от важных дел и от приятного общения с приятными особами. Знаешь, так хочется получить хоть слабое подтверждение собственным подозрениям… Даже от человека, который о твоих подозрениях ничего не знает.