Текст книги "Пятая весна"
Автор книги: Виктор Стариков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)
Сияли крупные звезды. Слева светили огни города, поднимавшиеся все выше и выше, почти к холодно блестевшим звездам. От леса тянуло сыростью и прелью – запахом близкой осени. Со станции доносились гудки паровозов и звонкие перестуки проходивших поездов.
– Я много думал о нашей жизни, Машенька. О нашем переезде. Мне кажется, что мы поторопились с решением, – и Афанасий Семенович облегченно вздохнул, словно был рад, что сказал главное.
– Это повторяется каждый год, – с обидой ответила Марья Васильевна. – Я с утра поняла твое настроение. Угадала?
– Угадала, умница, – признался Афанасий Семенович. – От тебя ничто не укроется. Но послушай, только без сердца. Какие доводы за переезд? Нам пора покидать Север. Какие мотивы против?
Афанасий Семенович придвинулся и обнял жену за талию.
Первый довод против отъезда был тот, что у него собрался большой материал о травмах горняков. Афанасию Семеновичу тяжело думать, что все материалы попадут в другие руки. Никто не сможет в них разобраться, как он, показать закономерности снижения травм, изменение характера их. Да и будет преступлением не довести до конца эту начатую несколько лет назад работу.
За этим первым доводом шло множество других. Почему надо покидать место, где ему хорошо живется и работается. Заметила ли Марья Васильевна, что старожилов у них в городе не так мало. Что-то они не помышляют об отъезде. Ему даже неловко перед ними. Да и сам он не одобрял людей, снимавшихся после двух-трех лет жизни. Правда, они прожили больший срок, но особой разницы нет. Наконец, его тревожит и состояние проекта новой больницы. Ведь несколько лет они добивались ее.
Во всем виновата давняя навязчивая мысль, что им надо уехать с Севера. Она, пожалуй, даже несколько мешала им жить все эти годы. А ведь мотив отъезда единственный – быть поближе к родственникам.
– Да, – Марья Васильевна вздохнула. – У меня один довод: поближе к своим.
– Вот видишь… – Афанасий Семенович нашел в темноте руку жены и поцеловал ее в теплую мягкую ладонь. – Трудно мне уехать, Машенька, очень трудно. Вот ведь чуть в реке не утонул, а тянет меня тайга. Люблю я эти места. В больнице все время думал об отъезде и понял: нет, не могу бросить эти места. Сказать тебе об этом не мог: не хотелось огорчать. А вот теперь…
Они замолчали и, прижавшись друг к другу, долго сидели, думая о прожитых на Севере годах. И в этих мыслях не было ничего горького.
САРМА
Пароход, покачиваясь на крутой волне, встал на рейде темной ночью, и команда долго гремела цепями, спуская шлюпку. У восточного берега Байкала небо часто разрывалось всполохами молний, но грозовой фронт проходил так далеко, что западного берега гром и не достигал.
Моросил мелкий дождь. Высадка пассажиров на плохо освещенной пристани была трудная, белая шлюпка, как пробка, плясала на высоких волнах. Вскрикивали испуганно женщины, поддерживаемые матросами, широко и беспомощно взмахивая руками в поисках опоры, сдержанно чертыхались мужчины, неловко и тяжело перешагивая о шлюпки на пристань.
Одним из последних сходил пожилой мужчина в сером плаще и мягкой помятой шляпе. На смуглом крупном лице брови двумя резкими линиями опускались к переносью. Шлюпка нырнула, и матрос протянул руку, но пассажир не принял её. Он не покачнулся, словно прирос; новая волна подняла шлюпку, и пассажир рассчитанным движением легко перенес ногу и упруго ступил на скользкие доски пристани.
Матрос кинул ему в руки тугой вещевой мешок и крикнул:
– Счастливой жизни, товарищ Черкашин!
– Доброго плавания, – звучно ответил пассажир и помахал шляпой.
На берегу начальника геодезической партии Василия Ивановича Черкашина встретил старший группы Сережа Старовойтов, худенький, с нежным цветом лица и узкими плечами подростка. Он представился, и Черкашин, всматриваясь в скуластое влажное лицо, крепко тряхнул протянутую руку. Юноша ему понравился: «Славное лицо…»
Они пошли рядом по сырой песчаной тропинке к дому приезжих. Рокотал прибой, вдали фиолетово посверкивали бесшумные молнии, и продолжал моросить дождь. Но воздух, вязко пахнущий озерной свежестью, был теплый.
– Как плыли? – спросил Сережа.
– Превосходно, – живо отозвался Черкашин. – Пароход удобный, а Байкал сказочно красив. Мне говорили: суровое море, пустынные берега… А тут везде огни!.. Этот поселок ночью, как ожерелье.
Сережа снисходительно заметил:
– Огней, правда, многовато. А место все же плохо обжитое.
– Обживем, – заверил Черкашин таким тоном, как будто приехал сюда на всю жизнь. Он остановился и оглянулся. По всему Байкалу сверкали крохотные сигнальные огни рыбачьих лодок. Словно многоэтажный дом светился пароход.
Черкашин тихо рассмеялся, как человек, увидевший что-то неожиданное и очень хорошее, и рукой коснулся плеча Сережи:
– Сколько на воде огней. И возле них люди! Романтика? – добродушно спросил он. – Сибирь, Байкал. Хорошо поют сибиряки: «Славное море, священный Байкал…» Озером Байкал и называть неудобно. Море!.. Вам тут хорошо живется?
– Всяко бывает, – сдержанно ответил Сережа.
В доме приезжих спали. Сережа, просунув руку в щель дощатых сенцов, открыл дверь, проводил Черкашина в его комнату и тотчас ушел.
Геодезисты жили тут же, в конце коридора. Появились они здесь в середине мая с первым пароходом. Байкал только освободился ото льда, и рыбаки начали выходить на лов рыбы в открытое море. Ангара перегораживалась плотиной для гидростанции, ожидался значительный подъем воды на Байкале. Геодезисты бродили вдоль берегов с тяжелыми теодолитами и длинными рейками, определяли зону затопления и намечали места для переноса поселка и рыбзавода.
Товарищи ждали Сережу, им не терпелось узнать, приехал ли начальник, что он за человек. Но Старовойтов не очень-то удовлетворил их любопытство.
– Сами узнаете, – лаконично сказал он.
Утром Василий Иванович увидел просторное и спокойное море. Ни одна морщинка не трогала воды. Возле берега матовой поверхностью она походила на ртуть. Дальше от берега начинался светлый легкий туман. На краю длинного пирса спиной к берегу стояла девушка в красной кофточке-безрукавке, черной юбке и синей косынке на плечах. Что-то грустное и одинокое было в тонкой девичьей фигурке.
По сырым ступенькам деревянной лестницы Черкашин спустился к берегу, разделся до пояса и стал умываться. Вода была прозрачная и чистая, как родниковая, и такая же холодная. Колючие иголочки разбегались по всей коже. Черкашин жмурил глаза и покряхтывал от удовольствия. На смуглом теле перекатывались упругие мускулы.
Девушка все еще стояла на краю пирса. Растираясь полотенцем, Черкашин следил за нею. Он любил – в госпиталях это помогало не замечать медленного течения времени – создавать в воображении всякие истории о встреченных людях, и теперь он думал, появления кого из туманной мглы могла в этот утренний ранний час ждать девушка в красной кофточке, что обещает ей эта встреча – радость или горе?
Туман потеплел, за ним вставало невидимое солнце, все окрасилось нежным сиянием. Послышался стук мотора, и показался темный корпус катера с тонкой мачтой.
Девушка торопливо, почти бегом, кинулась с пирса. Она прошла так быстро, что Черкашин не успел вглядеться в лицо и заметил только светлые кудряшки.
На носу катера «Быстрый» стоял молодой парень в расстегнутой форменке, из-под которой виднелась матросская тельняшка. Он спрыгнул, едва только катер коснулся пирса, и торопливо пошел к берегу.
С катера ему что-то крикнули, но он не оглянулся.
За воротами пристани никого не было. Парень остановился, оглянулся на причал, где крепился «Быстрый», и, словно подгоняемый, направился к поселку.
На крыльце деревянного одноэтажного домика девушка в красной кофточке стирала в эмалированном тазу белье. Парень остановился у калитки и тихо позвал:
– Зоя!
Девушка не ответила.
– Зоя! – громче позвал он.
Она повернулась.
– Зачем пришел? – сухо спросила девушка, выжимая белье и складывая его на перила.
– Поговорить, – осмелев, он открыл калитку, но войти в палисадник не решился. – Все еще сердишься? Ну, виноват я…
– Помнишь все, что говорил? – дрогнувшим голосом спросила она.
Он молчал, опустив голову.
– Зачем же пришел? Забудь сюда, Гриша, дорогу. Обидел ты меня… Так никто не обижал.
Зоя выплеснула из таза на землю воду и ушла в дом, закрыв за собой дверь.
– Зоя! – громко позвал парень и подошел к крыльцу.
Никто ему не ответил.
Он постоял у крыльца, потом медленно пошел назад к пристани.
Из золотистого, таявшего на глазах тумана вышли два катера, тянувшие за собой цепочки низко сидящих в воде лодок. Видно было, как рыбаки, завидя берег, встают и разбирают весла.
Передний катер, прогудев, на полном ходу резко отвернул в сторону, и рыбаки начали наперегонки выгребаться к пирсу, торопясь захватить лучшие места выгрузки. Слышались частые удары весел и перекличка веселых мужских голосов.
Мгновенно ожил пустынный до этого берег. Работницы встречали рыбаков с ночным уловом.
У пирса стало тесно от черных посудин, пахнущих смолой. В воздухе засверкала рыба, работницы в кожаных фартуках подхватывали наполненные чешуйчатым серебром носилки и торопливо уносили их в распахнутые настежь ворота рыбзавода.
Черкашин с влажной головой, перекинутым через плечо полотенцем долго стоял на крыльце дома приезжих, всматриваясь в незнакомую ему жизнь. Глаза его возбужденно блестели.
В это же утро начальник партии встретился с геодезистами. Василий Иванович сидел, положив на стол сильные руки, обнаженные по локоть, чуть склонив крупную голову. На темном загорелом лице выделялись светлые черточки морщинок. Волосы он носил короткие, седина еще не коснулась их. Слушал Черкашин внимательно, чуть щуря широко расставленные глаза, казалось, запоминая каждое сказанное слово и каждого человека.
Разговор о делах продолжался долго, часа четыре, и все утомились. Да и день стоял душный.
– Все? – спросил Черкашин, оглядывая геодезистов. Ему понравились эти молодые сибирские парни, полные сил и готовности к любой трудной работе. Но только работы им мало, нужно еще что-то увлекательное. Вот этот старший, Сережа Старовойтов, голубоглазый, с задорным и смешным хохолком на затылке, с тонким пушком на скулах, поехал сюда, конечно, не только мерить землю, а набрасывать на нее будущие города, заводы, переделывать ее, ворошить. Сибирские парни забрались так далеко ради мечты, которая горячит им кровь, ради нее они готовы пойти еще дальше, ничто их не остановит. Хороша такая юность! А живется им в этом маленьком поселке, наверное, не очень-то весело. Что тут есть? Крохотный клуб и единственная в поселке тесная столовая.
– Все? – повторил Черкашин.
– Нет, – поугрюмев, сказал Старовойтов.
– Что же?
– Неприятность… Помощник капитана Харченко самовольно оставил катер «Быстрый».
– Кто его заменил?
– На следующий день Харченко вернулся. Сейчас катер ушел в море – развозит почту и продукты. Вернется через два дня.
– Почему не сняли Харченко?
– Ждали вашего приезда.
– Так… Это все?
– Нет… Есть заявление Барышевой. Просит перевести её в другую группу.
– Почему?
Старовойтов замялся. Черкашин ждал, ощупывая его взглядом.
– Да ничего важного, – пробормотал Старовойтов. Геодезисты не смотрели на своего товарища.
– Я должен с ней поговорить, – решил Черкашин. – Почему сейчас нет Барышевой?
– Дома она, прихворнула.
– Это все?
Да, это было все.
Черкашин и Старовойтов вместе вышли на улицу. С возвышенности открывался весь небольшой рыбачий поселок. Две улицы деревянных домов выгнулись полукругом, повторяя береговую линию глубокого залива. За всеми домами зеленели огороды, перед окнами на улицах толпились деревца цветущей сирени.
На горах лес стоял плотной стеной, от него к берегу по впадинам среди сверкающих желтых песков протянулись зеленые языки. Захватывало ощущение простора, который создавали водная изумрудная поверхность Байкала и голубизна над ним высокого неба. Смолистый накаленный воздух смягчался озерной свежестью, и Черкашину дышалось легко и свободно, как в горах.
Черкашин потер глаза, всматриваясь в сияние чистых красок берега, воды и неба.
– Купаться? – спросил он Старовойтова.
Пологий берег осторожно трогали легкие прозрачные волны. Черкашин разделся первый и блаженно растянулся на горячем песке, раскинув руки, подставляя солнцу лицо. Старовойтов увидел на теле Черкашина возле пояса длинный и глубокий синеватый рубец, на руке возле плеча и на волосатой груди светлели три кружочка пулевых ранений размерами с гривенник. Шрамы виднелись и на ногах.
– Где это вас так? – не удержался Сережа.
– В разных не очень приятных обстоятельствах, – беспечно сказал Черкашин.
– В Сибири вы первый раз?
– Да. Два года ходил по Волге и Каме, а теперь вот и к вам на Байкал.
Они помолчали.
– Найдем замену Харченко? – спросил Черкашин.
– Жаль его снимать, – признался Старовойтов. – Стоящий парень, комсомолец.
– Стоящий? А катер бросил?
– Всякое бывает… Убьет это его.
– Вы не ответили: можно заменить?
– Конечно… Передвинем на его место моториста с лодки.
– А почему Барышева уходит?
Старовойтов ответил не сразу.
– Личные дела, – без желания быть откровенным, ответил Сережа. – Лучше вам с ней поговорить.
– Вы не возражаете, что она уходит?
– Нет.
Черкашин так резко повернулся к Старовойтову, что песок заскрипел под ним. Он пристально смотрел на Сережу.
– Не возражаете? Она – плохой работник, плохой человек?
– Почему же она должна быть плохой?
– Человек покидает коллектив. И все спокойны. Значит: либо этот человек негодный, коллективу его не жаль, он от него рад освободиться; либо коллектив такой, что не дорожит теми, кто в него входит. Вот я и хочу понять, что же такое ваш коллектив? Почему вы так относитесь к уходу товарища спокойно?
– Ну, не очень спокойно, – протестующе заговорил Старовойтов, но тут же умолк. – Поговорите сами с ней, – скучным голосом повторил он и, боясь продолжения разговора, побежал в воду.
Черкашин некоторое время следил за ним, потом, громко крикнув, с разбега кинулся в воду, вынырнул и поплыл вслед за Старовойтовым. Голова Сережи с светлым хохолком покачивалась на волнах, то появляясь, то исчезая.
Во второй половине дня Черкашин побывал у геодезистов, работавших на близких песчаных холмах за поселком. Довольный, он возвращался к себе вечером, когда уже спала духота и от озера тянуло холодком. Солнце село, потух малиновый закат, и в вышине загорелась первая зеленая звезда, отражаясь в тихой воде Байкала. Катера уводили от пристани рыбачьи лодки на ночной лов, и на синеватой воде за ними тянулись длинные светлые волны.
На скамейке у дома приезжих лицом к озеру сидела девушка в красной кофточке, и Черкашин невольно замедлил шаги. Услышав скрип песка, девушка обернулась и встала.
– Вы – товарищ Черкашин? – уверенно спросила она.
– Да, – подтвердил Василий Иванович, узнавая в стройной и гибкой фигурке девушку, увиденную утром на краю пирса.
– Зоя Барышева, – назвала она себя и решительно, хмуря светлые брови, выгоревшие под солнцем, протянула руку. – Можно с вами поговорить?
Зоя стояла, чуть выставив вперед тонкие руки, прижатые локотками к талии, с выражением решимости в синих глазах. Легкие светлые волосы, почти бесцветные у висков, подчеркивали румянец волнения. Видимо, предстоящий разговор имел для нее большое значение.
Черкашин жестом пригласил девушку в дом.
…Зоя сидела на табурете и покорно ждала. Румянец все еще горел на ее лице.
Черкашин сел напротив девушки на второй табурет.
– Я слушаю.
– Мне сказали, что вы против моего переезда в другую группу, – вызывающим, высоким голосом произнесла Зоя.
– Не точно передали, – поправил Черкашин. – Я хотел узнать причину переезда. И меня удивило, но может быть, я ошибаюсь, безучастное отношение к этому ваших товарищей.
– А разве просто так, без всякой причины, нельзя переехать? – с вызовом и даже нотками недружелюбия спросила Зоя.
– Какая-то причина есть.
– А если ее все же нет?
– Точнее, не считаете нужным доверить мне?
– Может быть…
– А мне важно знать. Это не праздное любопытство. Я старше вас и отвечаю за всех людей. Я не могу так отнестись к переходу людей из группы в группу. Почему вы хотите уйти отсюда?
Зоя молча всматривалась в лицо Черкашина, словно решая, достоин ли этот человек ее полного доверия.
– Хорошо, – тихо произнесла она, опустив глаза, и ее рука нервно затеребила край скатерти. – Вы узнаете… Меня оскорбил один человек, очень сильно, напрасно. Поэтому я должна уехать.
Черкашин ждал дальнейшего рассказа.
Зоя подняла лицо, оно казалось спокойным, и Черкашин подивился выдержке этой молодой женщины.
– Это все, что я могла сказать вам. Теперь вы переведете меня?
– Да, – поспешно заверил Черкашин. – Куда вы хотите переехать?
– В любое место.
– Дайте мне небольшой срок. Скажем, пять дней.
– Хорошо.
Зоя быстро встала, поднялся и Черкашин.
– Ух, все! – с таким искренним облегчением вырвалось у девушки, что этими двумя словами она разом разрушила сухость и сдержанность встречи. – Я так рада! – Зоя теперь открыто и доверчиво смотрела на Черкашина.
Он дружески улыбнулся.
– Вы садитесь, – пригласил Черкашин, и девушка послушалась. – Ну, на чистоту, с полным доверием. Трудно вам тут? Заехали далеко от дома. А тут живется без особых удобств, да и ребята, верно, не всегда бывают деликатны.
– Что вы! – с какой-то даже обидой воскликнула Зоя и милым жестом, защищая товарищей от несправедливости, протянула руку. – Тут все очень хорошие, и живем мы дружно. Вот, знаете, когда еще сюда ехали на пароходе, очень боялась за Сережу Старовойтова. Каким-то нерешительным он казался, нетвердым. А он – такой энергичный, беспокойный…
«Это не он», – почему-то с облегчением подумал Черкашин.
Зоя обвела глазами комнату, как будто только сейчас вошла в нее, и взор ее остановился на тумбочке, где лежали книги. Черкашин перехватил жадно загоревшийся взгляд и тотчас снял с тумбочки книги.
– Это все новинки, – сказал он, протягивая книги. – Здесь с книгами плохо?
– Очень… Библиотека у рыбаков маленькая. Они и газеты только на десятый день получают.
Теперь они болтали, как собеседники, которым приятно скоротать время. С доверием Зоя рассказывала о жизни геодезистов, и Черкашин все думал, кто же и чем мог обидеть эту хорошую девушку и как глубока эта ее душевная, может быть, первая в жизни, рана.
Зоя взглянула в темное окно и поднялась, заторопилась.
– Возьмите, читайте, – предложил книги Черкашин.
Девушка не стала отказываться.
– Через пять дней вы мне скажете, куда ехать? – напомнила Зоя, и лицо ее опять стало сердитым.
– Через пять дней – не позже.
Черкашин проводил Зою до крыльца и с полчаса постоял на улице. Над Байкалом опустилась тихая ночь. Звезды густо усыпали небо. Вода была светлее неба, и далеко-далеко виднелись черные точки рыбачьих лодок и сигнальные огоньки.
На следующий день звучный голос Черкашина слышали во всех геодезических группах. Этот высокий пожилой начальник партии, меченный шрамами и пулевыми ранениями, о которых все уже знали от Сережи Старовойтова, оказался неутомимым в ходьбе и равнодушным к жаре. Он ничего не пропускал, интересовался всеми мелочами, принимая близко к сердцу даже самые пустячные дела. Начальник всем понравился.
Геодезисты группы, в которой находились Зоя Барышева и Сережа Старовойтов, отдыхали в тени под сосной на плотной, словно вощеной подстилке опавшей хвои. Сосна одиноко стояла под раскаленным небом среди желтых сыпучих песков. Опавшие шишки камушками чернели кругом.
Зоя поднялась и, отряхивая с платья приставшие иголки, как старому знакомому, протянула руку Черкашину и радостно произнесла:
– Здравствуйте, Василий Иванович!
Голубенький платок она повязала большим узлом под подбородком, и лицо ее было лукавым, как у сельской девушки, знающей, что она хороша.
Сережа Старовойтов удивленно смотрел на них: где и когда начальник партии и Зоя успели познакомиться?
– Приятного аппетита, – пожелал всем Черкашин.
– Милости просим, – ото всех пригласил Сережа и подвинулся, давая Черкашину место у разостланной на земле газеты, заменявшей им стол.
Черкашин присел. Он оглядел кряжистый перекрученный ствол сосны, с множеством корявых веток, как бы обрубленных с одной стороны. Экий силач! Как, должно быть, его крутили ветры, но ничего не могли с ним поделать. Устоял, старик! Черкашин вспомнил, что кто-то такую форму кроны, созданной ветрами, называл флаговой, и подивился меткости выражения.
– Крепкий старик! – показал он на дерево.
– Байкальской породы, – хвастливо отозвался Сережа.
Заговорили о богатстве байкальской природы, о силе приспособляемости к суровому климату. Черкашин слушал с интересом, по привычке чуть склонив голову, вглядываясь в каждого человека.
– Тут даже эдельвейсы растут, – сообщила Зоя.
– Эдельвейсы? – удивился Черкашин, хотя и не знал, почему бы им тут и не расти.
– Хотите посмотреть? – спросила Зоя. – Его мои хозяева нашли. Приходите, – и она назвала свой адрес.
С увлечением рассказывала Зоя об этом редком цветке высокогорных альпийских лугов. Черкашин всматривался в Зою. Она ли, такая неспокойная и встревоженная, была у него вчера? Что же такое могло случиться у девушки?
Черкашин опять подумал, как непохожа эта Зоя на ту, что приходила вчера.
– Вернулся наш беспутный помощник капитана? – вспомнил он.
– Завтра ждем, – равнодушно сообщил Старовойтов.
Черкашин удивился внезапной перемене в Зое. Лицо ее потемнело, как будто на него упала тень тучи. Она поднялась с земли и отошла в сторону.
– Сережа! – каким-то сдавленным голосом издали позвала Зоя. – Пора…
Геодезисты встали. Час отдыха закончился.
Черкашин направился в следующую группу. Песок был так горяч, что обжигал ступни даже сквозь кожаные подошвы туфель.
Вечером Черкашин воспользовался Зоиным приглашением.
На пороге квартиры его встретил высокий, худой седовласый Алексей Александрович. На вешалке виднелась белая, чуть порыжелая фуражка с «крабом» – свидетельство связи хозяина с флотом: Алексей Александрович служил механиком на рыбозаводе. Одну из стен занимала большая медвежья шкура, рядом висело охотничье ружье. Жена, маленькая и рыхлая женщина на коротких ногах, принялась ухаживать за гостем. На стол подали отлично, сваренный крепкий кофе и несколько сортов печенья собственной кухни. Старики наивно и старомодно предупредительно относились друг к другу. Зою эта пара любила, ее звали только Зоинькой.
Гостю показали не только эдельвейс – скромный цветок из породы бессмертников, но и байкальскую удивительную губку, похожую на оленьи рога, высушенных бычков – ширококрылок, с большими, как у бабочек крыльями, прозрачными плавниками, обломки пестрых камушков драгоценных пород, найденные в песке на берегу, образцы красящих глин.
У стариков в запасе оказалось множество рассказов о своеобразии жизни края, всяких примечательных историй. Перед Черкашиным словно перелистывали страницы занимательной книги.
Зоя весь вечер сидела молчаливая и грустная, избегала участия в разговоре. Старики, видно, что-то знали и не трогали ее.
В конце вечера хозяин и гость сыграли в шахматы Черкашин ушел довольный: он любил такие знакомства.
Дома Черкашин заснул не сразу. Он лежал, устало закрыв глаза, а в воображении перед ним проходили увиденные берега этого моря – мягкие, покрытые буйной зеленью берега вдруг сменялись суровыми и угрюмыми каменистыми обрывами. Вспомнились услышанные в эти дни названия местечек – Варначка, Большие коты, Каторжная, Покойники… Сибирь – в прошлом далекий и страшный край. В этот мертвый прежде край пришла новая жизнь. Как хорошо сложилось, что он попал на Байкал.
Следующие три дня Черкашин провел в отдаленных от поселка геодезических группах. Вечером на моторной лодке он возвращался домой.
В доме приезжих Черкашин прошел в комнату геодезистов и остановился на пороге: шло собрание.
Председательствовал очень воинственно настроенный Сережа Старовойтов. Сбоку от него стоял, расставив ноги, крепко сбитый сероглазый паренек среднего роста, видимо, очень сильный, в щеголеватой форменке и с такой густой шевелюрой, что никакая расческа не могла проложить пробора. Вглядевшись, Черкашин узнал в нем паренька с катера «Быстрый», которого он заметил в первое утро после приезда. В суровой тишине паренек улыбался смущенно и чуточку снисходительно, словно не веря в серьезность всего происходящего.
У окна, в сторонке, словно с застывшим лицом, сидела Зоя.
Черкашин прислушался и понял, что разбирается проступок помощника капитана Харченко, и присел на крайнюю табуретку.
– Товарищ Харченко, – с досадой перебил Старовойтов. – Что ты все о службе… Ты вот расскажи, как тогда у тебя получилось?
Харченко переступил с ноги на ногу и кинул быстрый взгляд на Зою.
– Это тогда вечером? Все же знают, – обиженно сказал Харченко. – Ну, так… Малость выпил, конечно, немного… Вышел на берег и встретил капитана. Он мне говорит: «Не ходи на катер». Спрашиваю: «Почему?» Он говорит: «Катер не вытрезвиловка». Я, конечно, обиделся и погорячился. Сказал капитану несколько слов и ушел домой.
– Какие слова? – не отставал Старовойтов.
– Такие, что могу совсем с катера сойти. На другой уйду, на Байкале катеров много, а с ним плавать не буду. На следующий день и не вышел… Потом одумался, с капитаном помирился.
– И все? – настойчиво намекая на что-то, спросил Старовойтов.
Харченко неприязненно оглянулся на Старовойтова и опять кинул быстрый тревожный взгляд на Зою. Но девушка не смотрела на него.
– Еще было, – твердо, с хрипотцой выговорил Харченко, делая главное признание. – Многое сказал тогда неправильно. Зоя все это знает. Была у меня к ней обида и на капитана подозрение. Ну, знаете, – он обвел всех виноватыми, страдающими глазами. – Ревность горела… Вот и сказал. А повторять здесь не буду, – решительно добавил он. – Перед Зоей я извинился. Правда, Зоя? – с мольбой спросил он.
Но Зоя сидела у окна все с тем же горько-безучастным выражением, только губы у нее побледнели.
– Эх, Гриша, душа морская, – иронически сказал кто-то.
Харченко молча посмотрел в ту сторону.
– А ты знаешь, что Барышева уходит от нас? – гулко раздался в тишине вопрос Старовойтова.
– Знаю, – мрачно подтвердил Харченко.
– Знаю, знаю, – высоким голосом, раздосадованно заговорил Старовойтов. – На собраниях тебя не остановишь, а сегодня язык присох.
– Присох, – согласился, все больше мрачнея, Харченко.
Некоторое время в комнате было тихо.
– Натворил, – посочувствовал Старовойтов.
– Натворил, – покорно признался Харченко.
– Вопросы есть? – вяло спросил Старовойтов и, не получив ответа, разрешил Харченко сесть.
Помощник капитана катера «Быстрый» сел у всех на виду, сбоку председательского стола, и вытер крупные бисеринки пота, выступившие на лбу и висках.
– Кто хочет слова? – спросил Старовойтов и постучал карандашом, приглашая первого оратора.
Выступило несколько человек.
Харченко сидел выпрямившись, подняв голову, встречая в лицо резкие упреки товарищей. Эта смелость понравилась Черкашину.
Василий Иванович заметил вопросительный взгляд Старовойтова и прошел к председательскому столу.
– Вам всем повезло, – громко сказал Черкашин. – Да, вам повезло. Вы на Байкале намечаете новые берега славного моря. Увлекательная, завидная работа! Сколько вам лет? – вдруг спросил он Харченко.
Но Харченко не понял вопроса и растерянно смотрел на начальника партии.
– Возраст! Сколько лет?
– А! Двадцать три…
Черкашин помолчал, что-то припоминая.
– Я почти вдвое старше, комсомолец Харченко, – сказал Черкашин. – В двадцать три года я получил первую пулю из кулацкого обреза. Потом стеклил в морозы крыши цехов Сталинградского тракторного завода. Вторую пулю я получил на финском фронте…
По комнате прошел ветерок волнения. Зоя подняла голову.
– Так шла юность многих людей моего поколения, – продолжал Черкашин. – Она шла в финских снегах, в сорок первом году мы снова дрались с фашистами. Нам есть чем гордиться. Наша юность началась в борьбе, и мы остаемся бойцами. А вы, Харченко, плохо начинаете свой путь. Дезертиром! Такому помощнику капитана нельзя доверять судно, экипаж. Ведь это морская служба, боевая! Плохой вы пока моряк!..
Не взглянув на Харченко, Черкашин вернулся на свое место.
Старовойтов мрачно посмотрел на всех и сказал:
– Было одно предложение: объявить строгий выговор комсомольцу Григорию Харченко.
Собрание проголосовало.
Харченко сидел опустив голову.
– Старовойтов! – позвал Черкашин. – Вы мне нужны. И вы, Зоя.
Они прошли в комнату Черкашина. Следом вошел и Харченко. Он не смотрел на Зою, и она избегала встретиться взглядом с ним.
– Значит, на берег? – медленно и тяжело спросил Харченко, как о деле решенном.
– Нет, пойдете плавать, – сухо ответил Черкашин. – Мотористом на лодке. Распоряжение отдано. Утром выходите.
Харченко только криво усмехнулся, не сказал ни слова и медленно направился к выходу.
Некоторое время все тягостно молчали, только Старовойтов тяжело и сочувственно вздохнул, и Зоя кинула на него быстрый виноватый взгляд.
– Сережа, – сказал Черкашин, – надо сделать съемку Тюленьего камня. В два дня управитесь и тогда сдадим этот участок. Выезжайте утром катером. – Он повернулся и посмотрел на Зою. Она отвела глаза. – Для вас имеются три места, выбирайте, срок выезда назначайте сами. Предупредите Старовойтова, если завтра не поедете на Тюлений камень.
Девушка согласно кивнула головой.
– Не слишком мы сурово наказали? – спросил Старовойтов.
Зоя внимательно слушала.
– Нет, – решительно подтвердил Черкашин. – У него нет понятия долга. За такие ошибки дорого платят.
Старовойтов и Зоя поднялись вместе, но у двери Зоя остановилась.
– Теперь вы все знаете, – сказала она. – Вот почему я уезжаю.
– Вам тяжело?
– Обидно. И потом… – Она помолчала… – я немного сама виновата. Ведь он же не пьет, разве немного с товарищами. А накануне мы поссорились, он и напился где-то в одиночку.
Черкашин помолчал.
– Правильно ли ваше решение? – мягко спросил он. – На пути любви бывает много испытаний. Но в том и сила ее – в доверии и способности понять сильные и слабые стороны любимого человека, в способности помочь ему в трудных обстоятельствах. Без этого нет любви – это мое убеждение. Легко толкнуть падающего, во много раз труднее помочь ему удержаться. И уж нельзя оставлять в беде того, кого любишь.
– Но вы сняли его с катера.
– Разве я толкнул? Я хочу проверить его силу. Верю в Харченко: он крепкий. На катер вернется другим и будет отличным моряком.
Зоя прошла несколько шагов, когда от стены дома приезжих отделился человек и окликнул ее:
– Зоя! Я провожу тебя.
Зоя остановилась.
– Ни за что, – намеренно громко сказала она. – Дойду одна!
