Текст книги "Тень"

Автор книги: Виктор Шмыров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

В. А. Шмыров
Тень

Солнце палило немилосердно и люто. Он не мог припомнить другого такого лета в некороткой своей и всякого, в общем-то, полной жизни. Даже тайга примолкла под навалившимся тяжким зноем, не шумела в застойном безветрии, не рассыпалась обычными каждодневными шумами, была неживой, пустой и хмурой; адово жарево разогнало по норам и дуплам все сущее, желтило, крутило в трубку березовый лист, валило высокую траву на высохших луговинах, прокалило не только песок и гальку бечевника, по которым ступал Тимоха, но и густой воздух вокруг.

Одно благо: прибило, разогнало несусветным зноем нестерпимый, злой и жадный таежный гнус, не пел он тонко сейчас, не звенел вокруг, и Тимоха даже разделся по пояс, скатал зипунишко и подвязал к торбе, а пестрядинную рубаху обмотал вокруг головы.

Который день уже брел он по берегу этой реки, всегда холодной, но в этакое пекло не приносившей свежести. Темная вода, лежавшая глубоким недвижным стеклом и лишь на перекатах мелко рябившая, слепившая глаза острым и переменчивым блеском, казалась с берега такой же вязкой и жаркой, как и воздух; только зачерпывая ее в горсть, обтирая лицо и шею, Тимоха всегда неожиданно ощущал ее глубокую студеность.

Не проходящее третью неделю пе́кло не только до черноты обожгло его кожу и высушило и без того тонкое тело, но медленно выжигало саму душу. Он давно уже не думал ни о чем, не бормотал ни заклятий, ни молитв, шагал тупо, отстраненно, как большой двуногий зверь, и, как зверь же, скотина неразумная, бездушная, не видя и не замечая ничего специально, чутьем, инстинктом извечным, примечал все вокруг: и извивы реки, и отметные горушки, и белесые песчаные обмыски, и скрипучий галечник под ногами.

Инстинкт этот, верный и безошибочный, звериное чутье вольного человека, таежника, бродяги, споткнулись о блеск жаркого металла среди окатанных речной водой камушков. Тимоха немо уставился на него, пробуждая медленно, постепенно и неохотно разум, недоверчиво оглядел сверху, скинул со спины скроенную из козьей шкуры мехом наружу торбу, присел на нее, утер со лба и бороды капли пота и протянул руку.

На ладони лежал жаркий, прокаленный солнцем насквозь самородок.

Находка не взволновала – не первое золото в руках. Сколько его уже прошло, но счастья не принесло. Ни счастья, ни денег...

Он катал тяжелую горячую гальку в руках и, просыпаясь, выныривая из тягостного долгого безвременья, удивленно и внимательно осматривался кругом, озирая широкую здесь, в плесе, реку с островком напротив, подступающий к самому берегу кедрач, склоняющееся к нему солнце, зыбкую горную гряду, темневшую вдали за рекой.

«Вот коли бы там, дома...» – думать было лень.

Небрежно сунув золото в мешок, занялся устройством становища.

Он натаскал с опушки сухого валежника, порубил его и зажег на галечнике, недалеко от воды, костерок. Подвесил над ним вынутый из торбы медный котелок, зачерпнув воды и сунув туда несколько ломтей темного сушеного мяса. Потом, отойдя подальше в чащу, нарубил лапника, перенес его к реке и здесь, подле ствола могучего кедра, быстро выстроил себе балаган.

Пока варилось мясо, Тимоха, обшарив окрестности, отыскал вывернутое ветровалом несколько лет назад и уже подсохшее дерево, вырубил саженный сатунок и расколол на плашки. Затем, уже у костра, тщательно обтесав и выскоблив их топором, наточенным о большой валун, принялся мастерить корытце. Тем временем и солнце село.

Замешав похлебку толокном, Тимоха съел половину, убрал остатки в балаган, бросил туда же торбу и зипун, загасил костерок и, равнодушно перекрестившись на восход, сам забрался в шалаш. Уснул мгновенно и крепко. Людей здесь, кроме него, не было, а зверей он давно уже не боялся.

Через несколько дней, в течение которых Тимоха вдоль и поперек исходил, исползал долину реки и ближайшие ее притоки, он снова сидел у костра. Наскоблив с днища котелка сажи, растер ее с жиром и несколькими каплями похлебки на плоском камне; от холстинки, в которую заворачивал сухари, оторвал лоскут в две ладони величиной и острой щепкой нарисовал реку, притоки и ручьи, остров напротив, свой балаган, горный кряж. Крестиками на чертеже Тимоха отметил место, где были найдены самородки. Просушив рисунок у огня, аккуратно сложил и убрал в кожаную мошонку, туго набитую намытым песком. В другом мешочке лежали три самородка: кроме первого, самого крупного, немногим меньше голубиного яйца, на притоках он нашел еще два, поменьше.

Потом разбил и бросил в огонь корытце, аккуратно разобрал и спалил балаган, долго сидел у костра, ворошил ветки, пока последние не сгорели, а уголья не остыли; золу и верхний прокаленный слой песка с галечником горстями сносил в реку, забредая далеко в воду, подмел бечевник еловой лапой и кинул туда же. Осмотрев все кругом внимательным цепким взглядом, собрал нехитрые свои пожитки, запихал в торбу, сунув на самое дно мешочки с золотом, обвязал голову рубахой и, взвалив мешок на голые плечи, не оглядываясь, пошел прочь в звенящем мареве жаркого июльского дня.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ЗОЛОТО

1. Вилесов Александр Григорьевич, директор Чердынского краеведческого музея. 13 июня 1974 г., г. Чердынь.

Боев пропал.

Александр Григорьевич, не дождавшись его ни вчера, ни позавчера, поутру заглянул к детскому дому, постоял над ямами, выдержал яростный натиск технички и даже отпор дал, потом завернул к Лобанихе, но, получив и там отповедь, понял тогда, что Боев пропал окончательно, в волнении затрусил в музей, где, наскоро обежав залы и испугав смотрителей, перелистал переписку, выдернул нужное и заспешил в милицию. Там, сидя на старом кожаном диване – тоже пора в музей забрать, руки не доходят, как раз для давно задуманного купеческого интерьера, – он сперва ждал, пока Валерка Лызин закончит с двумя длинноволосыми парнями (один вологжанинский, другой, кажется, нечаевский) малоприятный разговор о каком-то пропавшем велосипеде, потом, пересев на жесткий стул перед столом, который уже ни в один интерьер не был годен, сбиваясь и путаясь, рассказал обо всем.

Лызин выслушал невозмутимо, помолчал, пожевал губами и спросил:

– Так в клад-то вы серьезно верите?

– Да как сказать, Валерий Иванович, – мялся Вилесов, – маловероятно, кажется, чтоб Олин бросил все в земле, а сам за рубеж... Да, с другой стороны, в восемнадцатом-то у него в самом деле мало что нашли. Только вещи да посуда. Так, несколько десятков тыщ... мелочь по его масштабам!

– А он что? Объяснял как-то?

– Конечно! Тогда ревком им занимался. Да он твердил, что обанкротился на поставках кожи в армию. А так или не так, поди разберись, тогда не кончили, а потом Колчак пришел.

– И он, значит, сбежал, а денежки в землю?!

– Кто его знает, как там было... Но ушел без больших капиталов, точно. Во Франции дело почти с нуля начинал. – Вилесов задумчиво потер сухой ручкой щетинистый белесый подбородок. – А здесь почему мог оставить? Надеялся, может, что обратно вернется, никто же из них тогда нашу власть всерьез не принимал. Или боялся, что освободители по дороге того, грабанут; в армии-то колчаковской какого только сброду не было...

– Н-да... Короче говоря, существование клада не исключается?

– Конечно, конечно! – обрадовался Александр Григорьевич. – Именно так, не исключается!

– Ну, когда этот бродяга объявился?

– Дней десять назад. Или чуть больше, сейчас, вспомню... – Вилесов наморщил лоб. – Ну да, мы тогда выставку готовили к Дню защиты детей, значит, это накануне было, в субботу!

– Как он представился?

– Не помню точно... запарка была, а тут он. Начал что-то говорить, а мне не до него, попросил погулять, музей осмотреть.

– Недоверия он не вызвал?

– Нет, наоборот. Одет просто, аккуратно, разговаривал вежливо. Да я сразу и не понял, что он в связи с этими письмами, – указал Александр Григорьевич на принесенные им бумаги, которые Лызин с усмешкой уже успел пробежать и положить, подровняв, перед собой, – что он их автор. Только вечером, когда второй раз пришел, все объяснилось.

– Документы какие предъявил?

– Да нет, – снова заробел Вилесов, – не видел я документов, не догадался спросить, как-то не до того было. Он про письма вспомнил, я нашел, разговорились. А документы как-то не пришлось...

Лызин снова усмехнулся, но уже не добродушно, а сердито:

– И вы ему сразу поверили!

– Да нет. Не совсем...

– Чего ж кладоискательством занялись?

– Очень уж он сам уверен был. Только-только освободился, бросил все, даже домой не заезжал, сразу через полстраны сюда, на последние, можно сказать, деньги, а мы ему сразу от ворот поворот? Вот и решили, пусть покопает... Ведь даже, если клад и есть, найти его на такой усадьбе сложно, там больше пяти гектар.

Лызин хмыкнул.

– Ну, рассказал он вам о сокровищах, дальше что?

– Потом копать стал.

– Один?

– Да нет, мы к нему Галину Петровну приставили, – поспешил Вилесов, почувствовав в интонациях следователя новый упрек в ротозействе, – научного сотрудника отдела древней истории. Она археолог по специальности.

– Ну! Копать, значит, умеет? По науке клад искали! А где она сейчас, ваша Галина Петровна?

– В Перми, на семинаре. К следующей неделе вернется.

– Понятно... – протянул Валерий Иванович. – Ну, и нашли чего?

– Да нет, до субботы ничего не было. А потом он стал траншею рыть, после обеда радостный прибежал, стопку мисок принес. Но миски эти к олинским кладам отношения не имеют, они еще в восемнадцатом веке, лет за сто до его рождения, были сделаны.

– Где они сейчас?

– В музее, в кабинете у меня. Нужны? – И, увидев утвердительный кивок, заспешил:

– Давайте я позвоню! Кто это? Марина? – спросил, набрав номер. – Слушай, Мариночка, у меня в кабинете на окне стопка мисок, да, да, тех самых, принеси, пожалуйста, в милицию, в кабинет к Лызину, прямо сейчас, да, да, мы ждем! Ну вот, – довольно повернулся к Валерию Ивановичу, – сейчас принесут.

– А миски эти, – спросил тот, – он один, без археолога вашего нашел?

– Да... – снова растерялся Александр Григорьевич. – Я понимаю, его, наверное, не нужно было одного оставлять, но людей у нас и так мало. Лето, отпуска... Да и вообще...

– Понятно, понятно, – махнул рукой Лызин, но так махнул, что Вилесову показалось: мол, шляпа ты, старая шляпа!

– Значит, вы считаете, что к Олину находка отношения не имеет?

– К последнему Олину, – уточнил Вилесов.

– Ну, конечно, к последнему, – согласился Лызин. – А как он на это прореагировал?

– А я ему ничего не сказал.

– ?!

– Да он так обрадовался, что у меня духу не хватило разочаровать. Думал – потом. А он считал, что на верном пути, такой обрадованный, даже обедать не пошел, хотя столовая закрывалась, обратно побежал. В воскресенье же, к вечеру, зашел, сказал, что под брандмауэром ничего нет. Расстроенный очень был, больше я его не видел.

– То есть к вам в музей он больше не заходил?

– Нет, не заходил. Ни позавчера, ни вчера. А сегодня я сам был у Лобанихи, он у нее останавливался, так она говорит, тоже со вчерашнего дня не видела, не ночевал. Ругается, говорит, сбежал и не заплатил.

– Ругается, значит, – откликнулся Лызин. – А может, он в самом деле сбежал? Надоело ковырять землю, вот и уехал. А?

– Может, и уехал, – насупился, обидевшись на ехидные лызинские интонации, Александр Григорьевич. – Найти его надо...

Лызин помолчал, глядя куда-то в сторону, пожевал губами.

– А зачем? Зачем, спрашиваю, искать? – спросил вдруг резко, повернувшись к Вилесову, лег почти грудью на столешницу. – Чтобы с Лобанихой рассчитаться? Или вы полагаете, клад он нашел и скрыл? Тогда пишите заявление! На каком основании дело возбуждать? Если мы так каждого ханурика искать будем, то...

– Не знаю, – надулся вконец Вилесов. – Не знаю насчет клада. Не думаю. Но узнать надо, да и не дело так – копал, копал, бросил и уехал, не сказавшись.

– И еще, – добавил, помолчав. – Он у меня еще деньги увез...

– Как увез? Украл?

– Да нет, я ему сам дал, авансом. Кончились у него, перевода не было. Он за это должен был дрова расколоть. Мне за них отчитываться надо, пятьдесят рублей. Не расколол ни полена.

– Так, так. Ну вот, еще и деньги! Еще что-то есть?

– Да... – замялся Вилесов. – Он у брандмауэра грядки с клубникой перекопал. Технички детдомовской. Она возмещения требует, в суд грозится подать, а копали-то не мы!

В дверь тихо поскреблись, и на пороге появилась Марина – однофамилица Лызина и, кажется, дальняя родственница, симпатичная девчушка, работавшая в музее хранителем.

– Здравствуйте, – едва слышно произнесла, не поднимая глаз от пола. – Я принесла. Вот.

Протянула сверток. В нем оказалось шесть вставленных, как матрешки, одна в другую глиняных глубоких мисок. Все шесть были одинаковы: толстостенные, иссиня-черные, блестящие, словно лаком покрытые. По бортику у каждой вился лепной орнамент – виноградные гроздья, листья, лоза. Валерий Иванович щелкнул по нижней ногтем – звук был высокий, чистый, звонкий.

– Вы считаете, им двести лет? – спросил он с сомнением Вилесова.

– Да. Точно. У нас есть аналоги.

– А зачем их в землю?

– Трудно сказать определенно. Может, на счастье? Когда брандмауэр начинали строить?

– Ну ладно, разберемся, – отодвинул их на край стола Лызин. – Они пока у меня полежат.

– А как же? У нас учет.

– У нас тоже, – Лызин достал бумагу и ручку. – Я вам расписку напишу, не волнуйтесь, не такие ценности храним.

Он быстро черкнул и протянул листок Вилесову.

– Пока все. Боева мы найдем, но если что-нибудь еще узнаете, звоните. До свидания.

Чердынский краеведческий музей.

Вход. 748 от 16. 03. 72

Академия Наук СССР

Чердынский краеведческий музей.

г. Чердынь Пермской области.

Директору.

3865/272/2 от 10.03.72.

Пересылаем Вам для ответа по существу письмо Боева Георгия Павловича.

Г. В. Онуфриев

Чердынский краеведческий музей.

Вход 748/2 от 16. 03. 72

Уважаемый гражданин президент академии наук. Прошу Вас ответить мне на такой вопрос: имеются ли приборы, которые могут находить спрятанные под землей золотые вещи? А дело вот в чем: мой отец, Боев Павел Порфирьевич, до революции служил у чердынского купца Олина приказчиком. Когда этот купец-эксплуататор прятался от Советской власти, тогда зарыл свои сокровища в землю, а зарывать ему их помогал мой отец с каким-то еще человеком. Отец был человеком темным, не понимал, что делает, да и сокровищ-то не видел, только ямы копал. Потом всю жизнь отец боялся, напугал его купец сильно, только перед смертью матери рассказал, а она потом мне передала.

Где точно зарыты сокровища, отец не знал – ямы рыли по всей усадьбе, чтобы, наверное, с толку сбить, потому и нужен прибор, который золото находит. Сам я в Чердыни никогда не бывал, родился уже после, но где находится усадьба и какие на ней постройки знаю, мне мать подробно все рассказала. Фамилия купца – Олин, а в доме его после революции, говорят, милиция была, там и надо искать.

А что купец сокровища спрятал – точно, у него, мать говорит, все время потом обыски были, даже землю красноармейцы рыли, самого под арест сажали, но так ничего и не нашли. Мать моя тогда тоже у купца этого в служанках была, помнит. А он ведь самым богатым купцом был, миллионщиком. Куда же все богатства делись, коли не спрятаны? Как я понимаю, богатства большие, и теперь они народные. И их найти, раскопать нужно, чтобы они народу и достались. А мне ничего не надо. Если, конечно, как говорят здесь, мне полагается четвертая часть, тогда конечно, а если нет, то ничего и не надо. Отец это велел рассказать про сокровища.

Я бы сам мог показать, как мне мать объясняла, да сейчас поехать не могу, не от меня зависит, но если понадоблюсь, то я с удовольствием, напишите только моему начальству. А можно и без меня. Пошлите кого-нибудь с прибором, что золото отыскивает, говорят, у вас такие есть, в город Чердынь, на Урал, пусть посмотрят.

Мой адрес: г. Шаартуз, п/я ОР 806/6. Боеву Георгию Павловичу.

С приветом!!!

Тов. Николаеву разобраться. 5. 03. 72.

(подпись неразборчива)

Направить в Чердынский музей для ответа. 6. 03. 72

А. Николаев

Чердынский краеведческий музей.

Вход. 986 от 6. 04. 72

Здравствуйте, уважаемый товарищ Вилесов! Отвечаю на Ваше письмо. Вы пишете, что в моем письме в академию наук не все точно, что в доме купца Олина никогда милиции не помещалось, а всегда был детский дом, а милиция в доме купца Крестовникова, на это отвечаю, что отец, может, и ошибся, спутал или фамилию купца, или дом. Мать моя умерла в позапрошлом году и поэтому помочь вам тоже не сможет. Думаю, что искать надо, где милиция. Лучше было бы, если я смог сам приехать и на месте вспомнить, как там мать рассказывала. Но это не от меня зависит, напишите начальнику товарищу Шубину Виктору Герасимовичу по адресу: г. Шаартуз, п/я ОР 806/6.

С приветом Боев!!!

Чердынский краеведческий музей.

Вход. 1018

Чердынский краеведческий музей.

г. Чердынь Пермской области.

Директору Вилесову А. Г.

№ 4521/21/11 от 26.08.72.

На ваше письмо № 478/2 от 22.07.72 сообщаю, что гражданин Боев Георгий Павлович отбывает наказание в исправительно-трудовой колонии усиленного режима по статье № 228 УК РСФСР[1]1
  Статья 228 УК РСФСР. Изготовление или сбыт порнографических предметов. – Прим. Tiger’а.


[Закрыть]. До истечения срока наказания все вопросы, связанные с его передвижением, решает Верховный суд РСФСР.

Подполковник Шубин В. Г.

Р. S. Письма Боева и его рассказы большого доверия не вызывают. Они тут и не такое сочинят, лишь бы вырваться на несколько дней.

2. Лызин Валерий Иванович, начальник отдела УГРО ОВД Чердынского райисполкома, капитан милиции. 13 июня 1974 г., г. Чердынь.

Это же надо придумать: шаромыга заезжий, кладоискатель, потерялся, пропал, а ты ищи! Своих хануриков мало? Да и вообще, куда он мог деться? Да никуда. Известно, тунеядец, вольный человек, сегодня здесь, завтра там. Поведение непредсказуемо. Надоело землю ковырять, вот и ушел. Куда? Да мало ли куда, страна большая...

Но и эти, музейные, хороши! Чего у них только не случается?! То ерунду какую-нибудь, ложки-плошки, что по деревням мешок за полчаса насшибать можно, сопрут, то в подвал интернатовские заберутся, костер запалят, а сейчас купеческое добро с проходимцем искать затеяли, анекдот! Оригиналы! Первого встречного берут клады искать, сокровища миллионные и даже документов не спрашивают, верят, видите ли! Святая простота, как таких к музейным ценностям приставляют?

На почту ходил... за переводом... Документы должны были быть. Где же он паспорт-то получил, коли, по его же словам, домой не заезжал? Что-то здесь не то. Темнит ханурик. Да и друзья...

Пробежав оставленные Вилесовым бумаги еще раз, Лызин потянулся к телефону, набрал номер.

– Алло! Петрович? Привет! Да, опять я. Узнай там у своих девиц, не обращался ли в течение двух последних недель за корреспонденцией до востребования Боев Георгий Павлович. Если получал, то что, когда и какие документы предъявил. Да, жду... – подвигал плошки, помолчал. – Как там рыбалка? Где? На Кривом? Ну, ничего, ничего. Телеграмму даже отбил? Когда? В воскресенье вечером? Они не путают? Ну ладно, ладно... Телеграмма мне эта срочно нужна, разыщи и пришли. Ага, постановление потом сделаю. Ну пока!

Вот так вот. Не так уж он и прост, этот шаромыга-кладоискатель, Боев Георгий Павлович. Друзей-товарищей имеет, деньги ждет, телеграммы шлет. Все нормально. Всякий человек имеет друзей-товарищей, которым при случае можно телеграмму отбить и которые выручат в трудный час, денежки пришлют. Каждый человек далеко не прост. Было бы хуже, коли б не было друзей, телеграммы, паспорта. Придется его, видно, все же искать, устанавливать охотника за кладами, искателя сокровищ, хоть и без него совсем не скучно было. Ну да ладно, все равно в детдом из-за ограбленного киоска «Союзпечати» идти надо...

По дороге в детдом Валерий Иванович завернул к Лобанихе. Пробо́й входной двери в ее половину был заткнут щепочкой, что означало кратковременное и недалекое отсутствие хозяйки. Лызин пересек выложенный старыми полусгнившими досками двор и толкнул калитку в огород. Старуха поливала огурцы.

– Здравствуй, Савелишна, – подойдя, прокричал в ухо.

– Будь здоров, милай, – ответила приветливо та. – Будь здоров. С чем пожаловал-от?

– Да вот огурчики твои попробовать, хороши, говорят, больно.

– Так ить у тебя самого хороши, кто с бабкой-от твоей, царство ей небесное, ровниться мог? Ты ее поминаешь ли?

– Поминаю, Савелишна, поминаю!

– Да уж жди вас, помянете. Ты еще, может быть, не пьешь так-от, некогда тебе, а мои-то, как жрут ее проклятую, как жрут! Оне помянут! Схоронить-от не сладят толком! – качала сокрушенно старуха головой. – Так ведь ты по кватиранта мово поди пришел? – догадалась она и выпрямилась.

– Ну, Савелишна, из тебя сыщик хоть куда! Пойдешь ко мне работать?

– Мы свое отробили, теперь уж вы, молодые; да и работа у тебя не баская, арестантов ловить... Пойдем-ка в избу, чего здесь-от толковать.

Перед тем как уйти из огорода, старуха аккуратно повесила медный ковшик, из которого поливала грядки, на край деревянной бочки, стоявшей под навесом крыши, туда же, под свес, пристроила вверх дном ведерко, поправила пленку, неровно свисавшую с парника, и, выходя, прикрыла плотно дверь, набросив ременное колечко.

В комнате, или, как говорила сама Савелишна, в горнице, она усадила Лызина за покрытый вымытой до белизны клеенкой стол и поставила перед ним большую эмалированную кружку с квасом.

– А че он натворил, кватирант-от мой, пошто ты его ишешь?

– Да, говорят, задолжал он тебе, вот и ищу, чтобы рассчитался.

– И-и-и..! – укоризненно протянула старуха. – Веть пятый десяток поди пошел, а все шутки шутишь. Долги наши, кто должен кому, на том свете сочтутся. А тебе, коли говорить нельзя, так и скажи, не скоморошничай... Ну ладно, – тут же отошла она. – Спрашивай, чего надо.

– Когда он пропал, квартирант твой?

– Да кто его знает? Позавчера ночевать не пришел, я допоздна ждала, радио вон слушала, – кивнула на старый, тарелкой, репродуктор на стене, – пока не замолчало. До того два дни из избы не шагивал, лежал все на постеле, а как дружок за ним пришел, так он при мне боле не воротался.

– Какой дружок?

– А я почем знаю? Но только приезжий, не наш. Позавчера, после обеда, и объявился. Я во дворе была, курятник починяла, когда он пришел. «Здравствуйте, говорит, бабушка, не у вас ли Григорей Павлович проживают?» А я говорю: «У меня, в горницу вон к нему ступайте». А скоро оне вместе и вышли, с тех пор я его больше и не видела.

– Как он выглядел, дружок-то?

– Да молодой совсем, годов тридцати, не боле. Модный такой, в штанах синих, узких и куртке такой же. На глазах очки большие, черные, в железной раме.

– Высокий, низкий?

– Да с тебя будет, не ниже, только потоньше, у тебя-от вон и пузо ужо растет. Волосы черные, на косой пробор. А боле ничего не приметила.

– А в руках у него что-нибудь было?

– Да нет, кажется, не было.

– А раньше ты его не видела?

– Не-е... Не нашенский он, я чердынских-от почитай всех знаю.

– Понятно... – протянул Валерий Иванович.

Мало было шаромыги-золотоискателя, еще и дружок объявился, пижон приезжий в джинсовом костюме. Теперь и его устанавливай. Ишь, как они полезли, как грибки. Если так и дальше пойдет, впору будет остальные дела в архив сдавать. Ну да ладно, пижона установим, приехал же он как-то в город, значит, кто-то видел.

– Вот ты сказала, Савелишна, что постоялец твой последние дни на постели лежал, он что, и копать не ходил больше?

– Ну да. В субботу пришел ввечеру, а когда – сказать не могу, в церкву я к вечерне ходила. Уходила – его еще не было, а пришла – он уже спит. Да вроде как пьяненькой.

– Как догадалась, что пьяный?

– Да я ее, зелье сатанинское, за версту чую! Немного он вроде и выпил-от, утром здоровеньким встал, не то что мои идолы, а дух-от на всю избу. Я даже дверь отворяла.

– А до того не пил?

– Ни разу! Я думала, чай леченый?

– Понятно, понятно... А скажи-ка, с субботы и до вторника он совсем никуда не ходил?

– Того не ведаю. Может, и ходил куды, когда меня дома не было. Я ведь не привязанная. А при мне – нет.

– Так... Вот ты сказала, при тебе больше не возвращался. А без тебя что, заходил?

– А я вчера долго дома не была. К подружке своей, к Анастасии Никитишне, ходила, прихворнула она, уже неделю целую в церкву не хаживала, вот и пошла проведать. Потом в магазине пододеяльники давали, очередь стояла, а потом меня девоньки чай зазвали пить с шаньгами. А когда вернулась, смотрю: постель, где спал-от он, перевернута вся, я не так застилаю, и половики посбиты. Заглянула под кровать, а чемоданчика его нет. Сбег он, пока я гулевала. Сбег и денег не заплатил, да деньги-от, бог с ним, с деньгами, не велики, только не по-людски делать-от так, та́ем!

– Александра Григорьевича Вилесова-то за это и отбрила?

– Музейного? Ну да! Это он его ко мне направил, знает, что скучаю одна-от, потому хороших людей и пускаю пожить. А тут прибегает и давай шуметь – где кватирант, где кватирант! Когда уехал да куды! А я что, караульщица? Не приставлена, ради бога! От и сказала. Обиделся, улетел!

– Ну ладно, Савелишна, я потом еще зайду, расскажешь, что знаешь, о постояльце, а пока идти надо.

– Беги, беги, трясись с богом.

Вот такие пироги... Что там случилось, в субботу? Не клад же, в самом деле, нашел! Телеграмму послал, выпил и рыть перестал. Не по случаю ли находки шести глиняных тарелок такой банкет?.. Или тоже понял, что туфта, и отчаялся?

Масштабы кладоискательства Валерий Иванович оценил полностью только во дворе детского дома. Следы перекопов, шурфов и закопушек виднелись повсюду: прямо у входа, у каменных столбов ворот, цепочками тянулись вдоль выложенного тяжелыми лиственничными плахами забора, вблизи фундаментов стен дома и многочисленных дворовых служб.

Хорошо хоть детишки в лагере, оценил Лызин. Не то бы они тут такое устроили! Все пять га перелопатили бы. Да еще не раз. Что, интересно, Вилесов придумал, как объяснил раскопки? Не сказал, надеюсь, что богатства хозяйские ищут? Хотя с них станется...

Все закопушки, кроме траншеи у брандмауэра, отделявшего купеческие амбары от хлевов и сараев, были закиданы землей, а некоторые и заложены обратно дерном. Траншея же зияла узкой, в полметра, разверзшейся щелью. Лызин присел возле нее на корточки и сверху стал разглядывать слоистые, как пирог, стенки, неровное щебенчатое дно. Примерно в середине траншея расширялась в бесформенную, неряшливую яму. К стене была прислонена старая ржавая лопата со сломанным, грязным черенком. Лызин наклонился и вытянул ее наверх.

«Неужели этим чудом копал? – поразился. – Что это Вилесов – не мог приличным инструментом снабдить, боялся, что сопрет?»

– Дядя! – оборвал мысли детский голосок. – А правда – вы из милиции?

Рядом стояла девчушка в стоптанных сандальках на босу ногу и застиранном фланелевом платьишке. Сандальки были разными: правый – коричневый, с дырочками поверху, левый – красная плетенка с оборванным ремешком. Коротко стриженные волосы были украшены обломком гребня.

– Правда, а что?

– Скажите Кольке, чтобы Катьку отдал!

– Какую Катьку?

– Куклу.

– А кто такой Колька?

– Колька-то? Шкряба! Он вас боится!

– А, Шкряба, хорошо, скажу. А ты почему не в лагере?

– А у меня и еще у Леры, Зины и Петьки инфекцию нашли, грибок!

– А Колька?

– Колька из лагеря сам сбежал. Позавчера. И сюда пешком пришел, – округлила глаза девчушка.

– Понятно... А что это у вас рыли, не знаешь?

– Я не знаю. Петька говорил, что строители смотрели, крепкие ли стены под землей. Дом-то ведь наш очень старый, еще до революции, при царе, построили. Здесь купец жил, самый богатый!

– Да ну?!

– Да! Колька здесь вчера даже денежки нашел!

– Где здесь?

– Да здесь, в яме, – она указала рукой на траншею. – Они вчера с Петькой здесь копали и денежки нашли.

– Какие денежки?

– Я не знаю, они нам не показывали. Они их спрятали сразу.

– А ну-ка, давай сюда Шкрябу! Скажи, что его дядя Лызин срочно зовет, я тут ждать буду.

Деньги оказались золотыми. Валерий Иванович долго вертел в пальцах блестящую желтую монетку. Она была на удивление небольшой, не больше двугривенного. На одной ее стороне был оттиснут герб Российской империи – двуглавый хищный орел с высунутыми языками, и надпись под ним: «СПб» и «1889». На другой стороне значилось достоинство – десять рублей.

– Где вы ее нашли?

– Вон там, на дне лежала.

– Одна?

– Лежала одна, а когда покопали, другую нашли.

– Где она?

– У Петьки.

– Вот что, Колька, давай тащи и Петьку и монету скорее сюда. Деньги эти для меня очень важные. Я вам конфет куплю и билеты в кино.

– Ну да, конфеты! Они вон, десять рублей стоят, это сколько купить можно!

– Ну и что, что десять? Они же старинные, значит, сейчас недействительные. Ну ладно, может, премия какая еще выйдет, велосипед, может. И шкоды твои прощу. Понял? Только вы тут больше не ройтесь. Сам не копай и другим не давай. Понял? Я на тебя надеюсь, давай беги, неси денежку.

Проводив Шкрябу, Лызин спрыгнул в яму и тонкими слоями стал срезать лопатой землю со стенок траншеи.

Неужели клад вправду существует? Мистика и фантастика. Сокровища затонувших кораблей. Так, выходит, он и в самом деле сбежал? Скрылся с золотом купеческим. Ай да ханурик! Теперь его поискать... Почему деньги прямо в земле? Посудина какая-нибудь должна быть. Не мог же купец их просто так, в яму, не гвозди... А с этим всем что делать? Отвалы просеять придется, может, руками перебрать, что там еще на лопате вылетело... Охрану поставить? Закопать траншею? Надо в прокуратуру да в Пермь, в управление, сообщить, все равно дело к ним уйдет. Ай да шаромыга, старичок-боровичок!

Телеграмма

586/12

1832 0906

отпр. 1656

Срочная

Куда, кому: г. Свердловск, ул. Пионерская, д. 87.

Карлову Сергею Ивановичу.

Срочно высылай деньги Коммунистическая 146 выезжаю.

Отправитель: г. Чердынь, до востребования.

Боев Г. П.

Рапорт

В ходе порученного мне розыска мною были опрошены пассажиры теплоходов «Заря», автобусов и самолетов, а также их экипажи, прибывшие в Чердынь за период с 9 по 12 июня. Разыскиваемого лица по приведенным приметам никто не опознал.

15. 06. 74

Инспектор УГРО ОВД

младший лейтенант Молотилов

Рапорт

В ходе порученного мне розыска мною было установлено, что гражданин Чугин Константин Иванович видел Боева Г. П. с неизвестным, похожим на разыскиваемое лицо.

18. 06. 74

Инспектор УГРО ОВД

младший лейтенант Молотилов

Начальнику Уголовного розыска

Лызину В. И.

Я, Чугин Константин Иванович, видел гражданина Боева в понедельник, около 3 часов дня, когда ходил в магазин за хлебом. До этого Боева я видел неоднократно во дворе детского дома, куда заходил к завхозу насчет работы. У магазина Боев вместе с неизвестным мне молодым человеком в синем джинсовом костюме и темных очках усаживались в «Жигули» синего цвета. На машину я обратил внимание потому, что у моего сына, живущего в Перми, машина такая же точно. Номер не заметил. Куда уехала автомашина, не видел.