355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виктор Широков » Скальпель, или Длительная подготовка к счастью » Текст книги (страница 1)
Скальпель, или Длительная подготовка к счастью
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 03:37

Текст книги "Скальпель, или Длительная подготовка к счастью"


Автор книги: Виктор Широков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Широков Виктор Александрович
Скальпель, или Длительная подготовка к счастью

Виктор Широков

СКАЛЬПЕЛЬ, или ДЛИТЕЛЬНАЯ ПОДГОТОВКА К СЧАСТЬЮ

Одноактный роман-монолог

Комната, обставленная в духе минимализма, либо наоборот заставленная в маньеристском духе. Наискось виден телевизор, по которому идет либо МТV, либо канал "Культура", либо мелькает "снег". Слышны то оперные арии, то опереточные хиты. В центре сцены – стол с множеством открытых бутылок. За ним сидит человек. Ест-пьет. Смотрит телевизор. Подпевает мелодиям, Важно заметить, что на столе где-то сбоку лежит набор хирургических инструментов. Выделяется скальпель карикатурных размеров.

Уф... И устал же я. Устал я греться у чужого огня, но где же сердце, что полюбит меня? И что это я постоянно верчусь, как береста на огне, оборачиваюсь, словно хочу разглядеть самого себя со спины, нежно подуть в затылок и тут же отвесить полноценный шалбан...

Мне вечно 28 лет. Иногда я беру дневники Льва Толстого за 1856 год, читаю их вслух, а получается почему-то про себя. Настолько совпадают наши автохарактеристики и мироощущение. Я ведь тоже граф.

Берет телевизионный пульт и переключается с программы на программу, Слышна какофония звуков.

Мы ведь не живем в Настоящем, мы живем в Прошлом, постоянно его перестраивая, реконструируя, настоящего Настоящего нет. Есть стремительно нарастающее Прошлое, надеющееся догнать Будущее. Хвост, догоняющий голову. Вчера встал в 10-м. Шлялся по саду. Встретилась весьма хорошенькая пейзанка весьма приятной красоты. Невольно задумался. Я невыносимо гадок этим бессильным поползновением к пороку. Лучше был бы самый порок. Делал гимнастику, купался в пруду. Шлялся по парку. Придумал кое-что дельное из "Вавилонской ямы". Никак не могу записать. Ездил в центр города, и ложусь спать морально больной, недовольный слабостью и с болью в пояснице. Встретил на остановке Оленьку Лозинскую одну и ничего не сказал ей.

Узкая полоска моего сознания, измученного очередной великой сушью этого лета. Зафиксированный факт осязаемости времени: клепсидру (кто не знает, это водяные часы) пришлось срочно заменять песочными часами.

Берет со стола большие песочные часы. Переворачивает их, какое-то время смотрит на струящийся песок и продолжает монолог.

Золотистый ручеек равномерно струящихся мгновений сквозь узкую горловину эмблематического сосуда, в котором при желании можно увидеть метафору Вечности, пресловутую "восьмерку", стоящую вертикально, не иссякает. Вот он, вечный двигатель, знай только вовремя переворачивай. Да-да, оказывается, вечный двигатель давно существует в виде человеческого организма, который исправно или частично исправно функционирует в течение всей его индивидуальной жизни. Знай только регулярно клонируйся, не доводя себя до полного износа. Песочек должен сыпаться бесперебойно. Личная вечность – вот мое изобретение, которое давно следовало бы запатентовать. Вечно я запаздываю. Вчера встал в 9, поясница болела спасу нет, как не ложился. Читал с наслаждением биографию Пушкина. Всё обдумывал свою "Вавилонскую яму". Наташевич и Кроликов, друзья рассказчика, омерзительны. Впрочем, и он не лучше. Не могу быть весел, тетенька осаживает меня, нынче она говорила про наследство покойного Павлуши, про интриги, и как странен брат мой Толя, промолчал, как ни в чем ни бывало, ничего не сказал. Ездил в "Новый мир", никого не застал. И – в баню, вернее в сауну, где выпил немало пива. Перед сном много читал. Пил вино. Выпыо-ка ещё глоток-другой.

Пьет вино.

Определенно мне с собой никогда не скучно. Нет, действительно забавно, друзья мои, осознать чуть ли не в конце достаточно заурядной жизни, что никогда не было мне скучно с самим собой: то ли зеркало эгоизма было настолько кривым, что выглядел я в нем красавцем писаным, то ли трудолюбие и выносливость, заменившие мне хотя бы отчасти житейскую смекалку и прочие выдающиеся способности, протащили меня уверенно через ухабы и рытвины раздолбанной доброхотами всевозможных мастей судьбы. Вчера встал опять в 9. Боль в пояснице только усилилась. Читал биографию Пушкина и кончил. Гулял по парку, кое-что придумал. Произведение должно быть матрешкой, самый смышленый читатель доберется до последней. Главная тема – поголовный разврат. Начальник с подчиненной. Барыня с лакеем. Брат с сестрой. Незаконный сын с женой отца. Написал, было записку Оленьке, но боюсь, слишком нежно. Проще позвонить и говорить нарочито равнодушно.

Выпивает ещё вина.

Берет в руки пульт и снова звучит какофония.

Всё я да я... Описывать самому свою жизнь то же самое, что брить самого себя. Человек делает то и другое из опасения, что посторонний его порежет. А то и, не дай Бог, вообще прикончит. Поэтому приходится грациозно брать самого себя за нос, намыливаться насколько возможно меньше, затем нежно прогуливаться лезвием вокруг подбородка и, в конце концов, оставить полбороды не выбритой...

Встает сбоку от стола. Принимает намеренно фарсовую певческую позу и выдает руладу.

Живу я последнее время весьма уединенно и до банальности пресно: ежедневный пробег по антикварным и букинистическим лавкам, довольно нередкие посещения различных бухгалтерий газетно-журнальных контор и издательств, где за переиздание произведенной мною макулатуры, произведенной за долгие, увы, прожитые годы выдавались совершенно жалкие копейки. Но, как говорится, курочка по зернышку клюет и сыта бывает. Вот и я, петушок облысевший, масляна головушка, шелкова бородушка, для вас просто Петя, держусь пока на плаву, пусть порой и влекомый мощными водоворотами постоянных общественных переустройств.

Вчера встал как всегда в 9, перечел "Вавилонскую яму". Лень страшная. Шлялся, раскладывал пасьянсы и читал Пушкина. После обеда поехал в "Юность", но главного редактора не застал. Оленьку нашел в ЦэДээЛе. Пил с ней кофе и две рюмки коньяку. Весело болтал с ней и проводил домой. Она мила. А спина моя все хуже и хуже.

Конечно, положа руку на сердце, стоило бы запретить воспроизводить плоды моего скудоумия, сдобренные невпопад случайными каламбурами (даже к финским скалам бурым обращаюсь с каламбуром), но подобная тяжба мне сегодня не по силам и не по средствам. И как бы ни было стыдно мне временами, мужества поступить по справедливости, по совести у меня попросту нет.

Поет что-то вроде: "Тореадор смелее, тореадор, тореадор..."

Вчера встал в 9, шлялся по-прежнему, поехал к 12 в "Знамя". Там ещё никого не было, одна вахтерша. Скучал страшно, пошел в аптеку, купил пиявок. Поставил. Как будто стало немного лучше. Скверно, что я начинаю испытывать тихую ненависть к тетеньке, несмотря на её любовь. Надо научиться прощать пошлость. Без этого нет любви и нет счастья. Написал письмо Наташевичу и прочел "Урон" Кроликова. Отвратительно. Перед сном вспомнил, что обещал заехать к Оленьке.

Опять я опоздал на свидание с красотой. Нет, чтоб взглянуть глаза в глаза, нос в нос, рот в рот, получить удовольствие, супердрайв, суперкайф. Так уж я устроен – всегда опаздываю: то на 15 минут, то на полчаса, а то и на целую жизнь. Даже к горячо любимой жене, единственной жене постоянно опаздывал, особенно в молодости. Сейчас я стар, свидания жене уже не назначаю. Зачем? Все равно вечером, после 8-ми я приду домой с сумкой книг, и ежевечерний ритуал повторится во всем его унылом однообразии.

Берет бутылку. Наливает в стакан вина. Смотрит его на просвет. Морщится и выпивает.

Я (мы) поужинаю. Может быть, выпью 100-200 граммов водочки (если позволит любимая, что бывает, увы, нечасто). Посмотрю теленовости по всем 13-ти каналам. Дважды или трижды погуляю с собаками. У меня два спаниеля, самцы, старший палевый, другой черно-подпалый, с коричневыми пятнышками над глазами. Кубик и Фил. Первого купил за большие деньги, второго подкинула дочь, которой его в свою очередь подарили, но он оказался в тягость. Собаки очень породистые, настаиваю, особенно Фил. Но я их на выставки не вожу, отводился с предыдущим псом, керри-блю-терьером Джоном. С сучками тоже не случаю. Еще чего, грёб твою мать, меня-то в юности по женской части тоже не опекали, сам справлялся. Говорю, вспоминаю, волнуюсь. Вчера встал аж в 5, шлялся. Читал Льва Толстого. Вот эпический талант громадный. По ящику одни взрывы и трупы. Встретил Светлану. Очень мила, и её пошлость я ей невольно прощаю. Ходил в Домжур, никого из знакомых не встретил, и то хорошо. Выпил две "отвертки", это водка пополам с апельсиновым с оком. Вернулся домой, по дороге опять встретил Светлану, опять мила. Голова разболелась страшно, долго мучился, заснул, и приснилась Светлана. Все-таки мила.

Что ж, я стар, хотя в душе все ещё несовершеннолетний. Одно осталось, сиди теперь на скамейке у памятника Пушкину и в гордом одиночестве – на миру – пиши эту поебень, поразборчивее записывай. Всю предыдущую жизнь писал возвышенно-философские и любовные вирши, переводил временами признанных гениев, но чаще туземных засранцев или засраных туземцев, поденничал за гроши по критической части. Только настоящие бляди зарабатывают и деньги настоящие. Стоящие. Переводил гениев, да что-то меня конгениальным не называли. Впрочем, понятно, кругом одни завистники и проходимцы. Вчера встал в 9. Шлялся. Поехал с Наташей в "Арагви". Денег было немного, но все-таки покутили. Наташа позвала гулять в Сокольники. Её подруга Нина оказалась тут как тут, твердила, что гулять вдвоем пошлость и неприлично, никак не отставала и подлейшим наигрубейшим образом при ней упрашивала меня не компрометировать её. Пришлось проводить Наташу домой и с Ниной догуливать, читая ей со скуки стихи. Нина противна, хотя, если приглядеться, пикантна. Один на один твердила мне, что Наташа притворщица и жеманница. Согласно молчал. А грудь у Нины неожиданно упругая. Дома никого не было. Пошел в парк. Встретилась соседка Эмма. Сквернавка и плутовка. Гулять в парке становится опасно для здоровья. Вернулся домой, а там Василий, приехал с ночевкой. Пили водку и болтали с ним до 3 часов ночи. Да, он лучший мой приятель и славный, А главное не пишет стихов. Перед сном читал Пушкина и опять заплакал. Встал в 10. Шлялся с Василием, много советовал мне дельного, рекомендовал сменить обои, а главное, советовал жениться на Валерии. Слушая его, мне кажется тоже, что это лучшее, что я могу сделать. Неужели её родные останавливают меня? Нет, случай. Потом он проводил меня в Бибирево. Валерия сделала строгую мину, вернее, минку, за позавчерашний абсурд. Я был в духе и успокоил её. Бедняжка. А её тетка тоже дрянь, и кажется, знает только Маринину и то едва ли. Лучше бы Пелевина читала. Валерия тут преуспела. Беда, что она без костей и без огня, точно лапша. А добрая. И улыбка есть болезненно покорная. Приехал домой и взялся за "Уральский Декамерон".

Переставляет на столе бутылки. Берет в руки скальпель.

Задумчиво смотрит на него.

И вот допрыгался. Кошка скребет на свой хребет. Третий год занят назойливой прозой. Нате вам, пора в писательский лепрозорий! Три четверти новоявленных шедевров написал на коленке: в метро, в автобусе, на скамейке. На скамейке запасных гениев. У русской литературы до хуя претендентов. Только успевай выбирать. Такая она блядь. Дома почему-то не пишется, какие-то важные дела находятся; граф не граф, а мусорное ведро на помойку надо вынести, за продуктами сходить. Опять твою мать. Воздух затхлый, спертый, как все остальное в нашей стране воров и воришек, Кроликов и Наташевич, понятно, любят свою вонь нюхать. А у меня сердечно-сосудистые проблемы, хоть и в самом начатке. Вот и нога правая пошаливает, даром, что спортом занимался. Ни носка тугого с резинкой, ни обуви тесной не приемлет. Воротник рубашки давно не застегиваю, мозговые артерии пережимает. А всю юность проходил в обязательном галстучке. Яппи преждевременный. Не вовремя вылупился. Что ж, вот залупу и отбил, вся в мозолях. Сноб был, медик-модник, только сейчас опустился. Неделями не бреюсь. Вот полбороды оставил. Зачем? Графское происхождение и интеллектуальное достоинство в обрамлении не нуждаются,

Кому это я говорю? Самому себе, мудаку хуеву. Пролялякал, пропиздел почти всю жизнь. Не то что "нобелевки", сраной комсомольской премии не удостоился, гений генитальный. Сменил уйму профессий, получил три с половиной высших образования, как только не спятил и в психушку не попал, поразительно. Впрочем, все равно обосрался ещё в начале пути.

Горько смеется.

Вчера встал в 9. Шлялся. Зашел к соседке. Играл на фортепьяно, без толку. Вернулся домой. Позвала Валерия, собралась приехать, мила, обедали, ездили за город.

Остались одни воспоминания. Нет ни накоплений, ни ренты, ни акций, ни даже надежды на предстоящую справедливую пенсию, которая, увы, своим месячным рационом едва ли насытит хотя бы один рядовой день. Что ж, известно, что наиболее расточительны именно нищие и бомжи, напротив же миллиардеры (особенно заокеанские) скрупулезны и бережливы до скупердяйства.

Возможно, виновата моя природа. Когда ещё отроком щедро и безоглядно шагнул я в мир вымысла и как говорится нынче – в мир виртуальной реальности, да так и остался на одинокой дороге никуда. Впрочем, у этой замысловатой дороги есть своя прелесть: она то вьется сельской тропинкой по луговому разнотравью или колосковому златополью, приятно холодя/согревая (выберите сами) босые ступни, то вдруг каменисто змеится вдоль грандиозных обрывов, а то усаживает за руль иномарки или сажает в седло старенького провинциального "велика", услужливо стелясь укатанной до зеркального блеска асфальтовостью.

Понижает голос.

Частично виноваты в моей слабости незабвенные родители, разошедшиеся ещё до моего рождения. Отец мой, бравый строевой офицер, убыл выполнять армейский и боевой долг, да так и застрял в неизвестности, сраженный в голову осколком вражеской мины. А мать моя, оперная дива, сходившая с театральной сцены только для того, чтобы превратить в подобие оной любые другие житейские подмостки, почти сразу же передала меня с рук на руки своей матери, доктору биологических наук, занятой почти всю сознательную жизнь важнейшей проблемой онтогенеза кольчатых червей и сдавшей меня без долгих раздумий в загородный интернат с преподаванием ряда предметов на китайском языке, от которого у меня осталась только идиосинкразия на звучанье любых колокольчиков и частый ступор при пользовании любыми столовыми приборами при еде кроме палочек и, пардон, голых рук.

Берет в руки скальпель. Примеривается им в чему-то на тарелке.

И с отвращением откладывает в сторону.

Между прочим, жена моя, Варвара Степановна, преподаватель античной философии, давно считает, что я просто придуриваюсь и манкирую общественными обязанностями в силу слабой организации присмотра за беглыми рабами патриотизма и прогресса,

Мы редко общаемся с супругой последнее время. Просторная квартира позволяет, к счастью, иметь отдельные спальни. Это тебе не на диванчике, без простыни ютиться, выброшенному из супружеской постели за поздний приход домой. Дети наши давно живут отдельно. Сын-дипломат обретается в Париже, чуть ли не на Елисейских полях. Кстати, Варвара Степановна ведет с ним интенсивную постоянную переписку, касающуюся в основном насущных нужд, требующих от меня, увы, ежемесячного вспомоществования великовозрастному чаду. А дочь Лиза учится в аспирантуре в консерватории. Она пошла, что называется в бабку (мою мать), имеет редкий тип голоса, не то контральто, не то сопрано. Зато навещает нас чуть ли не еженедельно и, возвращаясь вечером со своих работ-прогулок, я сразу же натыкаюсь в передней то на серебристую норковую шубку, то на элегантный антрацитовый плащ и часто не могу пройти мимо, не коснувшись хотя бы кончиками пальцев наэлектризованной поверхности очередного модного одеяния, дабы сухой щелчок разрядки вернул меня в теперешнее убогое время из волшебно преображенных воображением идиллических дней, когда дочь Лиза была восхитительной крохой, а я (хотя бы только для нее) всемогущим великаном, и единство отца и детеныша не нуждалось в специальной детализации и декоре.

Повышает голос.

Вчера встал в 8. Делал гимнастику. Читал Пушкина. Обедал. Поехал к Валерии. Она играла. Очень мила. Болтала про наряды и инаугурацию. У неё есть фривольность. Приезд мой был неловок, как будто обещал ей что-то. Но я опять отвлекся.

Успокаивается. Говорит обычно.

Сейчас Лиза холодно смотрит сквозь меня стеклянно-серо-голубыми градинами и легкими касаниями напудренной щеки (чтобы ненароком не испачкать помадой) скользит по моей всегдашней небритости и равнодушно осведомляется:

– Как ты? Здравствуй, папочка.

И это "папочка" звучит как наименование картонной принадлежности для складывания ненужных бумажек. Она уже не рвется со мной в традиционное воскресное путешествие по любимым детским злачным местам, как-то: паркам культуры и отдыха, театрам, игральным автоматам, заканчивающееся непременным посещением очередного столичного ресторана с поглощением всевозможных вкусностей и особенно паюсной и зернистой икры, до которой она была чрезвычайно охоча. Нынче и я уже забыл, какому же цвету рыбного лакомства отдавала предпочтение Лиза. В этом вопросе лично я давно консерватор и революционные сполохи стараюсь переадресовать благоверной, которая настолько пламенная энтузиастка, что легко может за один присест умять пару-тройку дальневосточных консервов.

Пробыл вчера целый день один дома. Василий не захотел ехать к Валерии. Ревнует, сердечный. Только кого к кому? От этого я не поехал. И пребывал в беспомощно вялом расположении духа.

Главной новостью последних дней стал неожиданный телефонный звонок Полины Фрадиной, давней знакомой Варвары Степановны. Полина, в недавнем прошлом врач-гинеколог, а ныне "новая русская", глава и создательница турфирмы "АБЦ", исчезла с нашего семейного горизонта лет пять тому назад, а до того вносила постоянно изрядную долю переполоха в устоявшийся семейный уклад.

Вздыхает. Снова пьет вино.

Разбудил меня приезд Кроликова. Лысый карлик отращивает бороду и выглядит это не столько забавно, сколько неопрятно, Впрочем, он неглуп и исповедует нетрадиционные мысли. Временами я начинаю думать об его нетрадиционной ориентации, то-то литературная карьера его пошла в гору. Да и жена его, похоже, порозовела с годами. К ужину приехала Наташа, часто и много щебетала о новом немецком поклоннике. Совсем опротивела мне. Напоминает мне Юлю, уехавшую в Израиль со стойкой мечтой о панели, на которой денег куры не клюют. Черные дела, черные мысли, прости меня Господи!

До Нового года осталось уже меньше двух недель. Экзотичные оцепенело-сковывающие морозы в Москве сменились кисельной оттепелью. То-то у меня уже какой день ломит поясницу, мелькнула мысль, а ведь я прихватил её на глазах изумленной публики. Не так ли?

Замечательное время наступило, страна! Наконец-то определились с гимном, гербом и знаменами. Можно вполне обойтись диалогом с самим собой и духовно плюнуть на череду правителей России, общим лицом которых стало явное отсутствие интеллекта. Сказать больше означает поставить себя в ряды очередного опального генерала или юридически подкованного "думца", что интеллигенту во втором поколении и потомственному дворянину, графу как никак, на самом деле строго-настрого запрещено. Так называемым общественным мнением.

Ну и времечко наступило! Очаровательное тудейко, растуды его в качель! Зарплату не платят в срок, чего уж мечтать о гонорарах! Издали мои переводы Набокова, дальнего моего родственника, между прочим, а договор не заключен и ставка неизвестна, Ясное дело, надуют. А власть жмет, скоро за воздух налог введут, за воду же давно платим. И последняя, что теплая, что холодная, все дорожает. Оглянитесь, везде одно и то же. Иногда мне кажется, что я сплю наяву или грежу.

Снова вздыхает и пьет.

Целый день один с тещей. В праздности, урывками смотрел телевизор и читал Льва Толстого. А он шустер был в молодости, ходок. Вечером долго не мог уснуть, был в мечтательном расположении духа и составил ясно не на бумаге, а в голове план "В ожидании Абсолюта". Набоков бы рассвирепел. Передразнивать пересмешника так неблагородно. Давно я ничего не записывал и многое позабыл. Как подумаю, начинается сильнейшее сердцебиение. А Нина дрянь. Всё рассказала Наташе, дескать, я подлец, а она невинная жертва, но между прочим, именно сама обошла подругу на повороте.

Недавно ко мне в гости заезжал поэт-переводчик из Таллинна, давний знакомец. Наговорился с ним вдосталь. Нагулялся по столице. Попьянствовали, выпадая порою в осадок. Посражались в карты и в шахматы. Между прочим, познакомил его с Валерией. Она была ужасно плоха, и я совсем успокоился.

Выключает телевизор. Свет на сцене меркнет.

Силуэт едва различим. Звучит мелодия.

Моя дорогая матушка за неделю до моего очередного дня рождения, на Страстной неделе прислала мне письмецо. День рождения совпал в этом году с Пасхой, я ведь – Овен, агнец, распятый ещё при первом вздохе-выдохе, при первом крике. Чем распятый? Как? Хотя бы незаконнорожденностью. Граф-то я граф, а вот титул князя получить уже не удается. В письмеце в очередной раз указала мне место у параши, вытерла ноги, голубка 80-летняя: "ты в жизни оказался таким растерянным, ни к чему не пригодным. Напрасно тебя учила. Практически ты жизнь свою сам себе испортил: рано вспорхнув, взлетел, не думая ни о чем. Улетел в никуда". В общем, низко пал, сокол ясный, петух индейский. Всё правильно. Бог меня создавал и благословлял на что-то другое. Что ж, я должен выполнить свое предназначение, чтобы в зеркале смерти увидеть не холеную маску, а лицо. Жопу ты увидишь, толкает черт под локоть.

Совсем нездоров. Сердцебиение мешает ходить. Зубная боль. Утром дописал послесловие к "Тамарину" Авдеева. Потом целый день читал Льва Толстого.

Но что это я всё о себе да о себе. Слава Богу, повидал кое-что и запомнил. Если у Чехова была одна палата № 6, то у меня ещё в юности таких палат были десятки. Целая медсанчасть № 6. Право слово, не вру и не сочиняю. Вот и в трудовой книжке она отмечена первой записью, а потом зафиксированы все градации моей 10-летней медицинской карьеры: медбрат хирургического отделения, фельдшер "Скорой помощи", и. о. врача (вот ведь как, не только и. о. министра или и. о. председателя правительства бывают), наконец, врач-ординатор терапевтического отделения, хирург-офтальмолог, заведующий глазным отделением... А потом – резкий финт в сторону: старший редактор еженедельной "макулатурной" газеты. И ещё много чего далее.

Опять встал в 9. Читал Пушкина, перепечатал предисловие к Андрею Соболю, перечел "Уральский Декамерон". Хотел писать далее нечто "плутовское", но так и остановился. Делал гимнастику, ел постный обед дома и поехал с Ниной к Наташе. Она была в белом платье. Очень мила. Провел один из самых приятных дней в жизни. Люблю ли я серьезно её? И может ли она любить долго? Вот два вопроса, которые я желал бы и не умею решить себе. Да и немец не дремлет. Я его пока не видел, но Наташа грозилась познакомить. Уезжая оттуда, Нина страшно болтала. Мне стало противно, но не смог удержаться от близости, отчего стал противен самому себе. Надо писать, а не бегать по гостям.

Встает. Потягивается. Разминается.

К медицине, между прочим, меня подталкивала сама судьба. Мать моя закончила перед войной помимо консерватории мединститут. Она побывала и на переднем крае, и помоталась в санпоездах. а меня рожала, уже работая в эвакогоспитале. До меня был брат Владимир, да не выжил, бедняга. Мне повезло или наоборот. Война была на излете. Полегчало с продуктами. Молоко (коровье и/или козье) таки имелось в продаже, хотя и по безумной цене. Чей же я все-таки молочный брат и сын – козы и/или коровы? Есть, значит, во мне что-то от животного.

Встал в 12. Перечел "Вавилонскую яму". Поправил кое-что, читал, обедал. Собирался поехать к Валерии. Или к Наташе. Не поехал ни туда, ни сюда. Читал, смотрел телевизор, был в бане. Зубы болят. Спасался водкой.

Покрасневшими от постоянного вглядывания в непонятные иероглифы глазами бедное животное испуганно смотрит на мир, смотрит из темных глубин моего подсознания. Мне тяжело с людьми. Если, конечно, они люди, а не животные другой породы. Кроликов и Наташевич, Пат и Паташон, Пьеро и Арлекин постоянно отводят при встрече глаза. Они не умеют смотреть, в глаза, рудименты совести мешают. Лгать всегда так тру дно, особенно поначалу.

Мне с людьми неуютно, я их не понимаю или понимаю превратно, (впрочем, может, единственно правильно), а вот с животными я сразу же нахожу общий язык. Они повинуются даже моему свисту или жесту, мои два коккер-спаниеля и три кошки (вернее два кота и кошечка), да я и без слов чувствую их простые позывы. Пожрать или посрать. Без рисовки и жеманства. Они не лукавят и не обманывают, они не завертывают грубую реальность в надушенный "Шанелью № 5" носовой платок экзистенциальности.

Встал почему-то в 10. Писал "Мраморные сны, или Очищение Алкмеона" с большим удовольствием. Зубы разболелись хуже прежнего, водка не помогла. Поехал к Валерии. Она ужасно дурно воспитана, невежественна, если не глупа. Одно слово "проститут", которое она сказала, Бог знает к чему, сильно огорчило и при зубной боли разочаровало меня.

Последние фразы он произносит с пафосом, прохаживаясь по сцене и явно прислушиваясь к чему-то внутри себя.

Проспал тяжелым сном до 12-ти. Зубы болели всю ночь и целый день. Читал Льва Толстого лежа и молча. Написал страничку "Мраморных снов". Вечером играл и пел вполголоса. Приехала Валерия. Славная девочка, но решительно мне не нравится. А ежели так часто видеться, как раз женишься. Оно бы и не беда, да не нужно и не желается, а я успел убедиться, что все, что не нужно и не желается – вредно. Получил письмо от Маши. Долг никак Феликс не отдает, а я сам должен вдвое больше Василию. Проиграл в карты. Подумал, и это меня расстроило. Зато после пришел в самое счастливое расположение духа и в нем написал ответ Маше.

Рассказал о недавнем приключении. Любопытно, что первым ощущением тогда было осознание некоей самости, отъединенности и в то же время тесной связи, причастности к происходящему вовне. Позже пришла длительная в своей внезапности яркость пробуждения. Увы, я находился в плотном коконе темноты, туго спеленавшей все тело, конечности. Вернее, я словно шнурок, был вытянут во всю длину туловища и даже несколько матерчато расплющен во время предварительного продергивания сквозь капканоподобный канал.

"Неужели я провалился в глубокую тесную яму?" – подумал я и задергался словно поплавок, который тащила вглубь сильная и неутомимая рыба, заглотавшая крючок вместе с наживкой и стремительно уходившая в спасительную для неё глубину. "А может быть, это всё мне просто снится и через минуту я открою глаза и обнаружу себя на удобном обыденном ложе в новом луче солнечного догляда, разметавшемся в непринужденной позе, отбросившем тяжелое сбившееся в неоднородные комки ватное одеяло, отчаянно мечтающем о стакане вовсе не минералки (не до жиру, быть бы живу), а самой банальной и все-таки прохладной жидкости, то бишь воды.

Голос крепнет, становится звучнее.

Осознание непростых ощущений, борьба с невидимым противником, изматывающее собирание в кулак разбегающихся как тараканы или шарики ртути мыслей вымотали меня вконец. "Неужели я один на всем свете? Неужели никто не вызволит меня отсюда?" – подумал я и попробовал закричать, позвать на помощь, но к ужасу не услышал звука собственного голоса – рот был полон не то поролона, не то обжигающе-сухого безвкусного порошка, похожего на мел.

Я неистово дернулся из последних сил и обнаружил, что на черной обшарпанной эмали, плотно сжимающей меня по всему периметру груди, пошли мелкие трещины, затем давление мрачного кокона в одном месте ослабело, кусок его вывалился наружу и в образовавшийся прогал стало возможным просунуть сначала указательный палец, а потом всю правую кисть, не встречая на пути ничего кроме пустоты.

Свет, казалось, отсутствовал в свежеобразованной дыре точно так же, как и во всем саркофаге тьмы, окружавшем меня с момента пробуждения.

Слепо шевелит пальцами, словно что-то ощупывая.

Внезапно откуда-то снизу донесся плохо различимый шум, который постепенно стал складываться в отдельные трудно уловимые фразы.

– А ведь в жизни столько ещё непознанного, мистического, не правда ли, Светлан Андреевич, что куда там самой прихотливой фантастике.

– Совершенно с вами согласен, Светлана Андреевна. Но давайте вернемся к Лермонтову. Неужели не было никакой возможности для него избегнуть дуэли с Мартыновым?

– Точно так же, как и для Пушкина. Кстати, не приходилось ли вам слышать, что Соболевский в 40-е годы, будучи во Франции, якобы стрелялся с Дантесом, и последнему пришлось искать благовидный предлог, чуть ли не несчастный случай на охоте, чтобы оправдать свою простреленную навылет левую кисть? Опять же и его сотоварищ по охоте на кроликов оказался раненым, причем тоже в левую кисть. Мистика, да и только!

– Кстати, Светлана Андреевна, а не был ли Тургенев резидентом русской разведки в Париже, а Полина Виардо – его лучшим агентом наподобие Мата Хари и Плевицкой?

– Вполне возможно, Светлан Андреевич, Гляньте-ка, кажется, ваш друг почти пришел в себя.

На последней фразе невидимых мне собеседников я обнаружил себя сидящим в глубоком вольтеровском кресле, деревянными полукружиями поддерживающем под мышками так, что руки бессильными плетями свисали с лакированной спинки.

Мгла перед глазами отступила. Я обретался почти вплотную около массивного письменного стола, по обеим сторонам которого находились известные уже вам по диковинным именам-отчествам собеседники: мужчина, мой давний знакомец, поэт-переводчик из Таллинна, и недавно узнанная сотрудница Литературного музея, в филиале которого, что в Трубниковском, я и находился в служебной комнатке на втором этаже старинного двухэтажного особняка.

– И не надо мешать пиво с водкой, дорогой друг, – участливо произнес человек по имени Светлан, тем не менее щедро подливая мне в стакан светлую пенную жидкость с явным ароматом перебродившего хмеля.

– Ничего, пейте, пейте... У вас открылось второе дыхание, сейчас полегчает, – заботливо подключилась Светлана Андреевна, приземистая низкорослая женщина в темном капоре вьющихся волос, изуродованных недавней, судя по их длине, стрижкой. И следом добавила:

– А мы тут рассуждали о разных загадочных случаях, произошедших с русскими литераторами. Как вы, Петр, верите ли в истинность подобных сообщений?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю