Текст книги "Дитя злосчастия"

Автор книги: Виктор Широков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Лара немедленно упала к моим ногам, потом встала на колени, взяла меня за руки и начала их целовать и обливать слезами. Я понял, что правильно поступил.

После этого иначе как доченькой я её не называл, старался при каждом удобном случае заключать её в объятия и целовал, может быть даже усерднее, нежели доподлинный родитель. Одновременно я решил проникнуть в тайну её рождения, проникнуть за завесу, покрывшую основные события её жизни. Само путешествие её с вежливыми похитителями, и уплата больших денег многим участникам почти театральной постановки её воспитания безусловно говорили о значительной усилий по сокрытию истины.

Вскоре я решил поехать вместе с Ларою на поиски Анюты. Однако она на удивление не обрадовалась. Она почему-то решила, что я обязательно с ней расстанусь, оставлю её у прежней воспитательницы, и стала протестовать.

Я заметил сие и спросил её откровенно, мол, неужели она более не любит своей Анюты.

Лара ответила, что любит и готова вернуться на прежнее место жительства, но то, что она может оказаться жертвой прежних обстоятельств совершенно отвращает её от рук вырастившей её. И опять неожиданно покраснев, добавила, что сердце её ныне говорит о почтении, благодарности и чувствовании к новоявленному её отцу, то бишь ко мне, ибо нежность моя рождает блаженство во всем её организме.

Лара чуть ли не возопила: "Батюшка дорогой, повелитель любезный, не бросайте меня в пустыне огненной, не лишайте своего общества, напоите меня живой водой!".

Я не нашел ничего более достойного, как не возражать на сии правдивые слова её сердца и снова молча обнял её крепко-прекрепко. И все-таки отменить свое путешествие в страну прежнего пребывания Ларисы не смог.

Однако предпринял все возможные меры предосторожности, переодев свою новоявленную дщерь в мужское платье, что настолько переменила истинные черты её, что иначе как за отрока мужеского пола её принять отныне не могли и, думалось, узнать её прежним знакомым было тоже невозможно.

10.

Решив отправиться в Шотландию, я предупредил администрацию гостиницы, что отъезжаю в Россию на время, примерно недели на две, и поэтому уплатил вперед. Намекнул также, что дела мои могут заставить пробыть на родине гораздо дольше; в таком случае не следовало бы беспокоиться и можно было бы считать мой номер свободным, перенеся немногие оставшиеся вещи в камеру хранения.

Уже на следующий день мы с Ларой, которую пришлось переименовать в Леона, а сокращенно Лео, отправились на поезде в Эдинбург. Прибыв в шотландскую столицу, взяли таксомотор и отправились в местечко, где проживала Анюта.

Там мы остановились в мотеле, я уговорил Лару не рисковать и не показываться на люди, чтобы её ненароком все-таки не узнали. Поэтому я запер номер на ключ и предупредил администратора не пускать в номер уборщиков и не будить моего сына, который очень устал с дороги.

Сам же отправился по указанному адресу, легко нашел по приметам дом, который оказался заперт. На звонки дверь не открывалась. Окна были закрыты ставнями.

У проходившей мимо женщины я осведомился, не знает ли она что-либо о владелице коттеджа, и услышал, что миссис Анн Гром отсутствует уже давненько. Буквально на следующий день после отъезда её воспитанницы за ней прибыл огромный автомобиль и увез её в неизвестном направлении.

Миссис Гром выглядела несколько испуганной, но против отъезда не протестовала, хотя взяла с собой дорогу только небольшую дорожную сумку, рассчитывая, видимо, быстро вернуться. Так как родственников у неё здесь не было да и соседских отношений она тоже практически не поддерживала, то спустя несколько дней о ней быстро забыли.

Ну, уехал человек и уехал, искать его все равно, что иголку в стоге сена.

Я возвратился в мотель и рассказал Ларисе, что миссис Анн Гром отправилась в путешествие, что соседи представления не имеют о маршруте её поездки. Как ни странно, Лариса ничуть не опечалилась, наоборот она даже повеселела.

Путем логического умозаключения я пришел к выводу, что она просто боялась, что я захочу от неё избавиться и передам её с рук на руки прежней воспитательнице. Возможно, она была и права, я одновременно и не желал с ней расставаться, испытывая странное чувство неожиданного отцовства, эйфорию от вновь обретенной семьи; и хотел, благополучно устроив несчастное дитя, избежать всевозможных треволнений.

11.

Пообедав, мы сразу же уехали назад. Неожиданно выяснилось одно обстоятельство, о котором я не проронил ни звука Ларисе.

Некий не назвавшийся человек почти сразу же по нашему приезду расспрашивал администратора обо мне, не называя меня по имени, но очевидно с полным набором сведений утверждая, что я остановился в мотеле со своим сыном.

Администратор, не подозревая о подмене, подтвердил наше нахождение и сказал, что я пробуду ещё несколько дней. Незнакомец пообещал хорошее вознаграждение администратору, если тот сумеет задержать нас подольше, и просил специально передать мне его просьбу о личной встрече.

Мне очень хотелось узнать, кто этот человек и о чем он хотел со мной поговорить, но внутренний голос предупреждал меня об опасности. Все-таки мы почти мгновенно собрались и уехали.

Сколько раз потом я раскаивался и переживал, что не пообщался с незнакомцем. Моя мнительность, недоверчивость, возможно, стали истоком многих несчастий. Однако даже сегодня, когда я пишу эти строки, я не могу однозначно сие утверждать. Что ж, не было бы случившихся несчастий, были бы другие.

Администратору же я ответил, что встретился с означенным незнакомцем, гуляя недалеко от мотеля и решил все необходимые проблемы. После этого я вызвал по телефону такси и съехал с Ларисой, как говорится, от греха подальше.

Мы ехали довольно долго, не останавливаясь даже на ночь. Ранним утром я остановил такси на развилке дорог, сказал, что плохо себя чувствую, что решил передохнуть на свежем воздухе, и, не зная, сколько уйдет на это времени, отпускаю машину.

Я щедро рассчитался с водителем, выгрузил наши вещи, благо, их было немного, и в течение получаса выдерживал встревоженные расспросы Ларисы, пораженной моим непонятным решением.

Наши объяснения прервала пустая частная машина, владелец которой пообещал подвезти меня в некое местечко, расположенное в часе езды от перекрестка по дороге, косым углом врезавшейся в оставленную нами трассу.

Действительно, через час мы оказались в поселке городского типа, где я легко разузнал, кто сдает квартиры в поднаем и ещё через полчаса я и Лариса обживали небольшой коттедж, принадлежавший опрятного вида даме, проживавшей на соседней улице.

Дом, нам понравившийся, был, скорее всего, столетней давности, но снабжен вполне современными удобствами.

Нулевой этаж занимала обширная гостиная, через окно которой, когда отдергивалась плотная широкая штора, были видны деревья, посаженные вдоль садовой ограды и часть улицы, а также небольших размеров кухня. Второй этаж делился на два кабинета, и окна одного в хорошую погоду были видны предместья Лондона, а окно другого позволяло рассмотреть петлявшую поодаль реку; мансарду почти полностью занимало огромное супружеское ложе, напомнившее мне аналогичное лежбище в номере гостиницы. Имелся ещё и подвал, обследовать который в первые часы пребывания я не сумел.

На всякий случай рассказал хозяйке уже апробированную легенду о совместном путешествии со своим сыном Леоном. Мне почему-то казалось, что подобная предосторожность необходима, ибо после выхода набоковской "Лолиты" люди, даже не читавшие этого романа, с подозрением относились к одиноким мужчинам, путешествовавшим в сопровождении юной леди, неважно – дочери или внучки.

Должен признаться, что чем более я находился в обществе обворожительной Ларисы, тем привлекательнее она мне казалась. Печаль полностью исчезла с её чела, она не хмурила бровки, глаза её широко раскрылись и небесный голубой цвет их как бы умолял о немедленном погружении в женские чары.

Лара стала настоящим удовольствием моей жизни. Дочь моя была далеко, сын обретался неизвестно где и сам я, отвыкший от беззаботного женского смеха после кончины незабвенной Амалии, постоянно открывал в Ларисе новые разнообразные качества, только умножающие мою привязанность к их обладательнице.

Одно только свойство характера её немного расстраивало, это была необыкновенно величавая гордость или же гордое величие, обыкновенно присущие особам королевской крови. Она старалась держаться от людей в отдалении и ни с кем коротко не сходилась, за исключением меня, которому она стремилась особо угождать и нравиться, считая меня спасителем и благодетелем.

Опять же она почитала меня как заботливого и нежного отца и стремилась отдарить теми же чувствами. Доверчивость её ко мне была беспредельной, и я порой старался отстраниться от её объятий и безотчетных касаний, боясь подпасть полностью под власть её очарования.

12.

Так мы прожили в покое и довольстве три недели, которые могли показаться тремя годами, если бы не постоянные угрызения размышлений, которые со мной родились и со мною уйдут в могилу. Однако приятность во всех отношениях превалировала: нежные удовольствия, приятные упражнения обыденных занятий занимали минуты и часы. Бесконечно благодарил я случай подаривший мне обворожительную и чувствительную Лару, почитая чуть ли не ангелом небесным, посланным единственно для увеселения мой старости, наслаждался возможностью сотворить добро дитяти злосчастия, каковым она, в сущности, являлась, одно её присутствие утешало меня в превратностях судьбы.

Таковое течение времени не может не прерваться самым грубым образом, и вот однажды в доме раздалась трель электрического звонка, и выйдя на зов, увидал я у калитки двух незнакомцев, пожелавших говорить как со мною, так и с моей воспитанницей, которую они назвали княжной Нарышкиной.

Я препроводил их в гостиную, подал им чай и растворимый кофе на выбор, отойдя переодеться и разбудить Ларису, которая имела обыкновение не просыпаться с зарей. Ей на всю жизнь хватило тех ранних рассветов, которые едва не стоили жизни.

Несколько минут я терялся в догадках. Что им нужно от Ларисы? Как они узнали об её убежище? Неужели они отберут у меня сие сокровище?

Я не знал, что предпринять конкретно, но собрал волю в кулак и решил выйти к посетителям как ни в чем ни бывало. Отменив фрак или смокинг, я вышел к непрошеным гостям в махровом халате.

Один из незнакомцев прихлебывал чай из блюдечка, второй цедил кофе, уже засмолив сигарету.

Я без околичностей вопросил: "Могу ли я узнать, любезные судари, причину, побудившую вас посетить мое скромное жилище? Если я могу удовлетворить ваше любопытство, я с удовольствием исполню ваше желание".

Незнакомец, куривший сигарету, ответствовал: "Имеете ли вы дочь?"

Имею, государь мой!

Присутствует ли она дома?

Естественно. Вскоре вы увидите её. А можно ли полюбопытствовать, какую нужду до неё вы имеете?

Я имею ордер на ваш арест и на обыск.

Я могу на него взглянуть?

Пожалуйста.

И незнакомец, достав из внутреннего кармана бумагу, небрежно протянул мне документ. Действительно, на гербовой бумаге значились обе наши фамилии, имена и отчества, причем я только сейчас узнал, что Лариса по отцу Алексеевна. Когда я перевел взгляд на незнакомца, он был исполнен презрения, негодования и равнодушия к новому удару судьбы.

Внутренне я был готов вскричать, возопить, выказать несогласие с ордером, но одумался, ибо доставлять ещё и это удовольствие тупым исполнителям безжалостного и несправедливого решения было бы явно чересчур.

И кто это невидимый и отвратительно прилипчивый враг, почему он стремится добить меня? Уже пропал мой сын, вдалеке скрывается дочь, от которой я тоже не получаю весточки, возможно, что и супруга моя стала жертвой супостата. Мало того, что у меня осталась только тень свободы, он хочет лишить меня последнего, что ещё имею – доброго имени, а, следовательно, и жизни.

Но что сделала ему невинная девочка, которую он хочет погубить вместе со мной? Я уже решил было открыть незнакомцам истину, что Лара не является моей дочерью, что она просто случайная жертва гонения, адресованного мне одному, но снова удержался, властно сдержал свои чувства. Я сказал самому себе: "Что ж, такова, видно, воля Господня. Бедная девочка была обречена со дня рождения. Спасая дитя от преждевременной кончины, я только ускорил приближение гибели Лары непосредственно от рук гонителей. Но я не выдам своей тревоги за нее, пусть тайна наших отношений умрет вместе с нами".

13.

Наверное, приставы даже не подозревали о моих размышлениях. Они, видимо, решили, что предъявление ордера парализовало меня, отняло волю к сопротивлению, и ничуть не удивились, когда я попросил дать дочери время на сборы и увезти нас уже с наступлением ночи. Предъявитель ордера, очевидно старший по положению, ответил молчаливым кивком, что означало согласие.

Тогда я пошел к Ларисе. Узнав от меня о новой беде, она не проронила ни слезинки и немедленно стала собирать вещи в дорогу. Лицо её по-прежнему светилось неземной радостью и спокойствием.

Я даже попытался дать ей выговор за её хладнокровие, но она ответила, мол, нечего горевать; разве не будет она с любимым батюшкой, которого она не хочет расстраивать. Если я подаю ей пример стойкости и отваги, то и она должна явить достоинство быть моей дочерью не на словах, а на деле. Она сказала, что готова жить где угодно, лишь бы не разлучаться со мной.

Я спустился к приставам и задал вопрос относительно дальнейших их планов, намерены ли они разлучить меня с дочерью и какой ещё ужасный жребий предлагает принять судьба. Как ни странно, будущие конвоиры наши вели себя пристойно. Старший даже нарушил молчание и постарался успокоить меня, заявив, что нет приказа нас разъединять.

Тогда я набрался смелости вопросить, в какую темницу нас препроводят, и получил уклончивое объяснение, что вот этого знать мне не разрешено, но бояться за жизнь свою не следует, меня с Ларой приказано лишить только свободы.

Я подумал: "Экие мерзавцы! Им велено усыпить мою бдительность, понапрасну не озлоблять нас и доставить к месту заключения в целости-сохранности. Что ж, ответим сообразно им равнодушием и хитростью".

Я предложил приставам отобедать вместе с нами. Предложение было принято с благодарностью, и обед прошел веселее, нежели можно было ожидать. Лара шутила и смеялась по поводу и без повода, причем веселье её не было нервическим.

День закончился рано. В Англии вообще начинает темнеть около четырех часов пополудни, а в пять вечера темно, как у кашалота в желудке. Так говаривал один из моих прислужников, в молодости изведавший китобойный промысел.

Машина приставов оказалась весьма вместительной. Мы с Ларой сели сзади, поставив дорожные вещи в багажное отделение, а конвоиры наши сели по бокам и спереди. Шофер, дотоле поджидавший в машине, проиграл только в том, что не отобедал с нами.

Никто не провожал нас. Улучив момент, Лара шепнула мне, что жалеет лишь о том, что я страдаю по её милости, за что она благодарна мне безмерно. Я не мог ей ответить соответственно, ибо плотный комок перекрыл мне дыхание, и я чуть не задохнулся от любви и преданности к своей злосчастной деточке. Впрочем, её настроение явило мне во всеоружии стойкость и твердость её характера. Неожиданно я почему-то подумал о будущем её муже и отчаянно позавидовал ему: "Вот бы такую подругу моему сыну, но, увы, чудес в мире не бывает".

14.

Отправились мы затемно и ехали всю ночь. Остановились в мотеле, в сдвоенном номере. Весь день нас продержали за закрытыми шторами окнами, с закрытой дверью и с помощником пристава, осуществлявшим постоянное наблюдение. Кормили, правда, исправно и не очень докучали разговорами. Мы с Ларой, приняв условия как бы игры, тоже молчали и, в основном, отсыпались. Сказалось душевное напряжение последних дней, даже недель.

Чуть стемнело, мы опять отправились в путь и ехали до рассвета. С первыми солнечными лучами все повторилось до ужаса однообразно. Ели. Спали. Снова по темноте ехали. Стекла в машине были тонированы и к тому же закрыты створками, похожими на жаллюзи. Ни нас не было видно снаружи, ни мы не могли различить, куда нас везут. Возможно, петляли или возили по кругу, то ли чтобы сбить нас с толку, то ли чтобы уйти от возможного преследования.

Я уже потерял счет времени, как на четвертые или пятые сутки мы остановились опять на рассвете, но на этот раз нам завязали глаза темной плотной материей и поехали дальше. Ехали около часу и, преодолев какое-то дорожное препятствие, очевидно, въехали во двор или подземный гараж.

Затем двери машины открылись, нас с предосторожностью вывели и как слепых провели несколько метров, ввели в лифт и провезли несколько пролетов. Было непонятно вверх или вниз.

Когда нам развязали глаза, мы очутились в закрытом со всех сторон помещении, где было несколько дверей, как потом оказалось в отдельные спальни. Когда довелось заглянуть в них, то это были каменные мешки, убранные, однако, опрятно, с письменным столом, стулом и диваном, накрепко привинченными к полу. Имелся кондиционер. Нам были предложены книги, бумага, карандаши. Когда я спросил, нет ли компьютера, сторож, любезно осклабившись, ответствовал, что это не предусмотрено правилами нашего содержания, но обещал похлопотать перед вышестоящим начальством.

Нам предложили толи обед, толи ленч; еда оказалась весьма вкусной, а возможно сие почудилось с устатку и прежней дорожной стряпни.

Наш охранник дал мне понять, что относится к нам с сочувствием, и был бы готов позволить некоторые послабления режима, но за ним тоже присматривают, хотя и не являются его начальниками. Главное, что он пообещал нам раз в день прогулку и тут же вышел, оставив нас наедине. Впрочем, я ничуть не удивился бы, узнав, что за нами наблюдают через систему видеокамер.

Удивительно было другое. Лара прошептала мне, что она вроде бы видела где-то нашего стража, более того его голос был ей хорошо знаком. У меня не было сил разгадывать новую загадку.

Мы с Ларисой разошлись по своим комнатам, чтобы отдохнуть, набраться сил.

Уснуть я так и не смог, меня одолели самые мрачные размышления. Я не мог понять, что с нами происходит.

Конечно, я не боялся утратить свою жизнь. Что ж, я славно пожил, кое-чего добился и вполне мог бы убраться на тот свет, где, по крайней мере, меня никто не будет мучить и принуждать к нежеланным поступкам.

Я не дорожил существованием своим, но желал бы жить только для очередного спасения той несчастной, которую один раз уже уберег от гибели и не хотел, чтобы она страдала от одиночества или вновь не прибегла к самоустранению, которое губит не только тело, но и душу, что гораздо ужаснее.

Я встал и прошел в спальню Ларисы. Она спала как убитая, говоря высокопарно, наслаждалась плодами Морфея. Цвет лица её был свеж, но на щеках блестели засохшие следы слезинок. "Вот это я вам, мерзавцы, никогда не прощу!", – неожиданно весело подумал я и вышел из комнаты, громко стукнув дверью.

Стук это видимо разбудил Ларису. Она немедленно выбежала вслед за мной, догнала меня и трепетно прижалась, обняв меня со спины и нежно поцеловав в шею.

"Милый мой батюшка! Что ж вы ушли? Поцелуйте же свою дочь! Не пренебрегайте своими родительскими обязанностями!", – прожурчали её ручейковые слова.

Она так крепко обнимала меня, словно кто-то уже выдирал меня из оных.

И снова быстро-быстро заговорила: "только что я видела очень страшный сон. Меня с вами хотели разлучить. Причем, приемы были самые разнообразные. Я пыталась задержать вас, отбиться от жестоких разлучников, но вдруг проснулась и увидела только закрывающуюся дверь. Но я успела вас догнать и сообразить, что это был только ужасный сон".

Лара снова крепко обняла меня, на этот раз спереди и прижалась ко мне с неожиданной гримасой счастья и боли одновременно.

Я тоже нежно поцеловал её в щечку, погладил по головке и бережно увел в её комнату, положил на постель, сел рядом с ней и, убеждая, проговорил: "Остережемся, друг мой, даже всуе поминать столь страшные вещи, как разлуку. Будем сдержаны, око Всевышнего наблюдает за нами и в то же время за нами следит глаз Сатаны. Оба они знают наши слабости и выжидают, куда склонится вектор судьбы и кто из них победит в поединке за наши души".

15.

Я ещё не закончил утешать Ларису, как приоткрылась дверь и к нам заглянул охранник, который вежливо осведомился, не желаем ли мы перекусить. Следом он присовокупил извинения в беспокойстве, ссылаясь на полученные им наставления. Опять же извинившись, он особливо выделил, что не собирается употреблять свою власть нам в излишнее зло, что он целиком на нашей стороне, что он прекрасно понимает, что мы не заслужили подобного обращения, что несчастье наше очевидно временно и остается только набраться терпения, и переспросил снова о желаемом блюде или напитке.

Я затребовал кофе, так как заметил, что именно кофе умеряет головную боль и оживляет чувства. Страж снова извинился и ответил, что кофе на сей момент отсутствует, но, дескать, он сейчас же пошлет за ним порученца и в течение сносного времени желанное питье объявится, а пока он имеет возможность угостить нас цейлонским чаем.

Я отказался от чая и, уложив Ларису, отправился к себе, где обнаружил на столе книгу в любительском сафьяновом переплете. Это был роман Пастернака "Доктор Живаго". Когда-то я пробовал одолеть столь нашумевший опус, но события отдаленных времен совершенно меня не заинтересовали. Я пролистнул страницы книги, и только волшебное имя Лара ожгло мое сознание и усилило ток крови во всем организме. Вознамерившись освежить и даже переосмыслить прежние впечатления, я увлекся розыском стихотворения о Вифлиемской звезде, как ко мне вошла невымышленная обладательница этого имени.

Лара так и не смогла уснуть и решила продолжить разговор о предстоящем будущем. Тут как тут объявился охранник, принесший поднос с двумя чашечками дымящегося кофе. Напиток оказался выше всяких похвал, истинной амброзией. Если бы не наше бедственное положение и полная неясность предстоящего, лучшего времяпрепровождения нечего было бы и желать.

Отнеся поднос с пустыми чашками, охранник вернулся и предложил нам прогуляться. Он провел нас узким слабоосвещенным коридором к встроенному в стену лифту. Поднявшись вверх и выйдя из летающего шкафа, мы очутились в великолепном зимнем саду, расположенном очевидно на крыше, так как стеклянный потолок демонстрировал голубое небо в полном его великолепии с кучевыми облаками, медленно фланирующими в одну сторону.

Сад был геометрически засажен японскими деревцами-подростками, стены были затканы виноградными лозами и вьющимися растениями с необыкновенными розовыми цветами, названия которых я не знал и вообще видел впервые. В центре растительного царства бил изукрашенный античными скульптурами фонтан, а напротив его у глухой стены находилась беседка в виде классической ротонды.

Страж пояснил, что сад в полном нашем распоряжении, что все плоды годны к употреблению, единственная просьба – ничего не ломать в приступе возможной ярости или злобы, что стекло стен и потолка наипрочнейшее и не поддастся никаким воздействиям, и удалился восвояси.

Мы провели в саду несколько часов, время летело стремительно. Мы гуляли. Взявшись за руки и порознь, играли в импровизированные прятки, аукались, пели песенки, в общем, оторвались на славу. В беседке мы обнаружили минеральную воду и трехлитровый пакет красного вина. Не скрою, я был рад осушить несколько бокалов тонизирующего питья. Лара пила только минеральную воду, она была убежденной трезвенницей и за всю жизнь не выпила и стакана чего-нибудь алкогольного.

Когда охранник вернулся и сказал, что прогулка закончена, Лариса спросила позволения нарвать и взять к себе в комнату цветы, каковое было получено незамедлительно, с теми же изысканными извинениями и акцентом на то, что мы вольны поступать, как соблаговолим. Все за исключением свободы передвижения снаружи нашего узилища.

Так потекли дни и ночи. Единственно через прогулки мы могли судить о времени суток, ибо ни наручных, ни стенных часов у нас не было; лишение их было, видимо, одним из условий нашей изоляции. Телевизор и радио отсутствовали. Газеты к нам не поступали. Завзятый книжник, я скоро наскучался бессмысленным чтением. Беллетристика меня не увлекала, философские труды наводили уныние и меланхолию, поэзия оборачивалась механической трещоткой. Только любимый Тютчев порой выводил меня из пессимистического настроения, да какой-то его эпигон с самодовольным собранием сочинений, озаглавленным "Иглы мглы", вызывал нередко усмешку неуклюжими словесными выворотами и палиндромами.

Лариса не разделяла моих критических инвектив, но тоже не любила читать книги. Она возжелала было обзавестись фортепиано и скрипкой, чтобы скрасить досуг, ибо довольно прилично играла на последней, а я с грехом пополам мог подыгрывать, вчитываясь в ноты. Начальным музыкальным образованием был я обязан незабвенной матушке, насильно вколачивавшей в меня сольфеджио, а также ещё более незабвенной супруге, любившей слушать мои клавишные эскапады и немало поощрявшей своего ленивца и байбака разрешением выпить рюмочку коньяка в завершение музыкального процесса.

Страж в просьбе окончательно не отказал, но заметил, что должен согласовать появление инструментов со своим начальством и это займет определенное время. Зато он с удовольствием поддержал разговор о музыке и вскоре принес флейту, в игре на которой оказался невероятным искусником. Играл он безо всяких нот и репертуар его был воистину неограничен. Увертюры из старых и новых опер, мелодии опереток и модных мюзиклов звучали в его исполнении вполне профессионально.

Лара поддерживала его своим пением. Голос её был хрустально свеж, мелодичен и всегда верно попадал в тон.

Так помимо прогулок у нас по вечерам появилось новое отдохновение. Может когда-нибудь я решу, что это был наиболее счастливый период моей жизни. И что, собственно, нужно для счастья: возможность лицезреть любимого человека, вести с ним душевные беседы и слышать его радостное пение. Омрачало наше блаженство лишь стойкая тень несвободы.

А вскоре в импровизированной гостиной появились фортепиано и скрипка, и уже новоявленное музыкальное трио проявляло чудеса сыгранности и оттачиваемого мастерства.

16.

А все же жизнь наша с Ларой была печальной, даже удовольствия отдавали казенщиной и мертвечиной. За стеклянными стенами нашего сада сменилась погода: почти постоянно лил дождь, иногда уже налетали снежные "мухи", солнце почти не показывалось, и лишь багровые отсветы заточенного в непроглядные тучи светила позволяли едва-едва отличать день от ночи.

Неизвестность, бывшая впереди, делала ожидание невыносимым.

Я очень боялся, как бы не подвело Лару её здоровье. Все-таки отсутствие свежего воздуха, относительно долгое заточение, а главное отсутствие ярких положительных эмоций могли привести к вспышке туберкулеза, который был у неё в очень раннем возрасте.

Сама Лара никак не выказывала ухудшение состояния, нежность её ко мне даже возросла, ласки её порой могли показаться вызывающими, если бы я не был уверен в её благонравии и порядочности. Она меня постоянно утешала и поддерживала колеблющееся мужество. К стыду своему я обнаружил, что уступаю девушке в твердости характера и философической выдержке.

К тому же я внезапно занемог, а вскоре слег окончательно. Непонятно откуда взявшаяся "испанка" взялась за меня всерьез и надолго: почти отказали легкие, словно старая дырявая гармошка, хрипящая всеми мехами; поднялась температура, и мозг мой переполнился причудливыми видениями, я стал видеть сны наяву или же проводить жизнь только во сне; сердце колотилось так быстро, словно у сжатой силками птицы.

Лариса не отходила от меня ни на минуту. Она меняла холодные компрессы на лбу, подавала лекарства через строгие интервалы. Это притом, что часов у нас так и не появилось. Она находилась на ногах днем и ночью, я и в редкие минуты просветления умолял её пойти отдохнуть. Она устраивала мне постоянные обтирания спиртом, чтобы не образовалось пролежней. Если бы я мог убежать, скрыться от её внимательных глаз, то немедленно так и поступил. Каким же жалким и отвратительным наверное я представал перед ней в эти минуты, часы и дни!

Наш охранник пытался ей помочь, но безуспешно. Когда я попросил его вызвать лекаря, он горько усмехнулся, дескать, неужели бы он дожидался моей просьбы, если бы сие было разрешено и возможно. Я попытался в это время вызнать, насколько далеко мы находимся от Лондона или какого-либо другого большого города, чтобы понять дальнейшие перспективы нашего заточения, но получил только отказ в удовлетворении моих вопросов.

Наконец, когда я почти умирал, а Лариса была при смерти от невозможности мне помочь, у постели моей появился наш страж в сопровождении незнакомца, оказавшегося дипломированным врачом и мастером нетрадиционной медицины. Он немедленно устроил мне кровопускание, и как ни странно потеря крови вдохнула в меня необходимые силы. Он дал мне гомеопатические пилюли, которые буквально на второй день поставили меня на ноги, и прописал физические упражнения по специальной методе для укрепления организма.

И действительно, уже на третий день после кровопускания я стал передвигаться по комнате, а на следующий день сумел выбраться в зимний сад. Окружающая здание местность была пустынна, и вся завалена снегом. Казалось, совершенно нет дорог, и сообщение поддерживается только по воздуху.

И тут я попал в самую точку. Когда я задал прямой ответ охраннику, он подтвердил, что смена персонала, который совершенно невидим, и доставка провизии происходит при помощи вертолетов.

Итак, здоровье мое поправилось настолько, что мы втроем опять возобновили наши вечерние концерты.

Одно точило меня, как все-таки выбраться из узилища. Радовало, что охранник ради спасения моей жизни осмелился привести лекаря, нарушив тем самым строжайшие инструкции. Может быть, в очередную критическую минуту жизни он встанет на нашу с Ларой сторону.

17.

Долго ли, коротко ли, но прошел уже год заточения. Неожиданное происшествие в очередной раз смешало мысли и чувства и повергло меня в бездну неизвестности относительно нашего будущего, о коем я тщетно делал предположения.

Заполночь дверь моей комнаты отворилась, и на пороге возник благородный тюремщик, который давненько в такое время меня не навещал. Десятки мыслей, одна другой ужаснее, пронеслись в моей голове и не оставили эпилога.

Охранник подошел к постели и торопливо заговорил: "Это я, не пугайтесь, сударь! Мое внезапное появление означает только хорошее известие. К вам с визитом дамы",