Текст книги "Южнее Сахары"

Автор книги: Виктор Леглер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Через несколько дней здоровый кусок полигона весь зазеленел, вскрыша была сделана чисто, даже без скидок на неопытность бульдозеристов. Пока Андрей возился с накоплением воды, а Николай монтировал прибор, на участок повалили посетители. Если в прошлый раз зрители выражали скорее сочувствие, глядя на результаты работ: «Как жаль, что столько усилий потрачено зря», то в этом году выражение лиц было скорее восторженно-завистливым. Для них, прекрасно знающих стоимость каждой корзины грунта, который надо вырубать из стены в грязном подземелье, лежа в глинистой жиже, потом тащить не четвереньках к выходу, поднимать на веревке, открывались просторы вскрытых песков, открыто лежавших вправо, влево, вперед и назад на сотни метров. Это было все равно,как видеть поле, равномерно покрытое пачками денег. Вот когда Андрей порадовался, что вовремя взял с народа обещание. Что бы он сейчас делал, если бы население хлынуло на полигон с калебасами? Пулеметов и колючей проволоки у него не было, а полиция здесь бы не помогла. К счастью, крестьяне и старатели были народом честным, привыкшим зарабатывать деньги только трудом. Андрей на всякийслучай принял доступные ему меры. Еще давно они с Николаем перетащили свое жилье вместе с мастерскими прямо на край полигона, оставив в старом поселке только запертые контейнеры и домики. Теперь они с Николаем по очереди не спали по ночам, прогуливаясь иногда по полигону (все равно промывка велась круглосуточно, и кто-то должен был всегда быть на месте), который был подсвечен парой прожекторов.

Среди посетителей был и Муса Бубакар, прибывший опять на своем джипе со слугами и напитками. Он осторожно ходил по развороченной земле, с непроницаемо-хмурым лицом, внимательно все рассматривая и с усилием улыбаясь. «У меня там внизу тоже так?» – спросил он. Андрей, прекрасно помнивший результаты разведки, сказал, не покривив душой: «В общем, да. Даже лучше. Когда закончим здесь, можно передвинуть машины к вам и работать вместе. Как-нибудь можем обсудить условия». Вместо того, чтобы обрадоваться, магнат еще больше нахмурился, принужденно-вежливо попрощался и отбыл.

Промывка на этот раз не обманула ожиданий. Первый день Андрей лично простоял за штурвалом монитора, обучая промывальщиков тонкостям работы. На первую съемку они с Николаем пошли вместе, и было ради чего. Одних мелких самородков они руками собрали с ковриков больше, чем любая полная съемка год назад, а потом был еще золотой песок и пыль. Расчеты, на которые так много было поставлено, наконец, оправдались.

Деньги для предприятия – это как влага для полей. Когда их не хватает, все начинает желтеть и сохнуть. Где-то не сменили фильтр и начался износ мотора, где-то оставили старый трос, который может лопнуть, кому-то не выплатили премию, и человек затаил обиду. Когда дождь проливается на иссохшую землю, она сначала жадно пьет, потом зеленеет и расцветает. У Николая обнаружился огромный список необходимых потребностей – разных смазок, прокладок, жидкостей, мелких деталей. Каждый день всплывали всякие дополнительные расходы, старые долги, отложенные обещания. Но теперь денег было столько, что все эти расходы можно было не замечать. Основная часть ежедневной добычи теперь накапливалась в сейфе. Полигон работал день и ночь, Андрей с Николаем спали часов по шесть, но усталости не чувствовали, а рабочие ходили с гордым и довольным видом. Как водится, прибыли с неотложными просьбами представители всех местных властей, всем пришлось что-то подкинуть. Повысили зарплату тем из рабочих, кто это заслуживал, поощрили номинального хозяина предприятия, тот был счастлив, как ребенок.

Пришлось принять некоторые меры по сохранности привалившего богатства. В комнате Андрея они соорудили сейф из самого толстого металла, который был на участке, внутрь еще положили свинца от старых аккумуляторов, так что вынести его было невозможно, а вскрыть можно было только газом. Газовый резак, на всякий случай, хранился теперь в том же сейфе. Когда в нем набиралась литровая банка золотого песка – примерно двадцать килограммов, что происходило теперь почти каждую неделю, Андрей брал в городке в наем пару полицейских и отправлялся с ними в Кайен. Теперь процедура продажи еще упростилась. После осмотра и взвешивания золота они с покупателем шли в банк, узнавали текущие мировые цены, и покупатель выписывал чек. Получив сколько надо на нужды участка, Андрей переводил остальное на счет, который был ему указан, и дальше была не его забота. Первый раз для налаживания процедуры приезжал человек из России, а дальше все происходило автоматически. В Москве были вполне довольны, что и его самого очень радовало.

СООТЕЧЕСТВЕННИКИ И МАРАБУ

В один прекрасный день в их маленький лагерь на краю полигона въехал, приветственно гудя, новенький пикап «Тойота», из которого вылез улыбающийся Леонтий. За ним шофер нес на голове ящик пива. Леонтий был весь как ковбой с рекламы «Мальборо»: джинсовый костюм с широким поясом, ковбойские сапоги с узорами, шляпа и платок на шее. «Стив подарил, мой канадский друг, – пояснил он с удовольствием. – Ну что, пошли кутить?»

За пивом обменивались новостями. Выяснилось, что англичане, на которых теперь Леонтий работал, получили-таки концессию, причем совсем недалеко отсюда. Под началом Леонтия было несколько сонгайских техников и рабочих, занимавшихся как бы разведкой. К серьезным работам англичане и не стремились, они хотели собрать в кучу архивные данные, слегка приукрасить их своими якобы результатами и выпустить, наконец, вожделенные акции. Самого Леонтия, как поэта и романтика, такая перспектива вполне устраивала.

Среди прочего, Леонтий рассказал о судьбе геологов – борцов за свою зарплату. Адвокаты противоборствующих сторон, наконец, решили закончить дело. Очевидно, что проигравшей признали платежеспособную сторону. К несчастью для истцов, за время процесса прошла разовая девальвация местного франка ровно вдвое, и в законе о девальвации было специально указано, что все внутренние долги, зарплаты, цены и прочее остается на том же уровне, меняется только валютный курс. Поэтому геологи получили ровно столько, сколько Теймураз предлагал им с самого начала. Впрочем, не получили. Деньги, после еще долгой процедуры, получили судебные исполнители и первым делом оплатили счета служителей закона. Истцам, из соображенй человеколюбия, отдали деньги, достаточные на самый дешевый билет в один конец, через Египет и Турцию. Совершенно павшие духом, постаревшие на много лет, бывшие борцы за свои права, наконец, улетели.

Потом Андрей проводил Леонтия до машины, и они посмотрели на выбитое по дороге заднее стекло новенького пикапа. Рабочие в Сонгвиле загрузили кузов как попало, и в долгом перегоне проселочными тропами груз повело вперед и выдавило стекло.

– Могли и без голов остаться, часто – заметил Андрей без сочувствия. Он хорошо знал эту черту африканских рабочих. Они не учились в школе и ничего не знали о массе, инерции, равновесии и прочих законах Ньютона. Масса автомобилей переворачивалась от неправильной загрузки. Однажды, в начале своей африканской карьеры, Андрей видел, как во дворе гостиницы люди тщательно привязывали новенький мотоцикл высоко на крыше автофургона. Фургон стоял лицом к воротам, и было отчетливо видно, что мотоцикл закреплен прямо на уровне арки ворот. Андрей не вмешивался, полагая, что со двора есть другой выход. Потом шофер сел за руль, дал газ и с размаху врезал мотоциклом по арке. Оттого Андрей с Николаем всегда с начала до конца сами руководили любой погрузкой и упаковкой грузов.

Леонтий уехал, пообещав бывать часто, а на следующий вечер на участок прибыл другой посетитель. В коротких тропических сумерках к дому подъехал мотоцикл, и с него слез белый парень в пропыленном джинсовом костюме, кепке-бейсболке и высоких американских ботинках со шнуровкой. Под курткой топорщилось что-то вроде обреза охотничьего ружья. На багажнике мотоцикла возвышалась сумка, примотанная длинной резиновой лентой, вырезанной из старой камеры. Такие ленты часто широко применяют в Африке – например, приматывают к голове карманный фонарик, создавая подобие шахтерской лампы.

– Я слышал, здесь наши работают, – обратился незнакомец на чистом русском языке, – решил заехать в гости.

Андрей завел посетителя к себе, но прежде, чем предлагать гостеприимство, вежливо попросил документы. Так, Дмитрий Рыбкин, тридцать два года, потрепанный советский загранпаспорт, близкий к окончанию, но еще действительый, несколько годовых виз Верхней Гвинеи, короткие визиты в соседние страны, свежий штамп, показывающий пересечение сонгайской границы сегодня утром. Все было в порядке. За ужином выяснилось, что они окончили один и тот же факультет, хотя и в разные годы, и имели кое-каких общих знакомых среди старателей и геологов. Потом Андрей услышал историю приключений гостя, в том виде, в каком тот счел нужным ее рассказать.

Впервые Дмитрий попал в Верхнюю Гвинею в составе небольшой геологической партии, направленной каким-то новым русским на поиски золота. Работа быстро закончилась по стандартной для новорусских экспедиций причине – кончились деньги. Дмитрий, по природе общительный и способный к языкам, успел познакомиться с местными жителями. Несколько раз ему предлагали купить золото и алмазы, и он сумел оценить разницу в цене здесь, в глубине страны, и в Бельпорте, ее столице. Разница была такова, что было вполне выгодно заняться скупкой в провинции и продажей в столице. Дмитрий был за границей вообще впервые, и страна ему страшно понравилась. В отличие от унылого полупустынного Сонгая, Верхняя Гвинея – страна приморская, с пышной зеленью, яркими цветами и экзотическими фруктами, с дешевыми омарами в ресторанчиках, с практически обнаженными красавицами на пляжах под пальмами. Поскольку в приморской части страны живут не мусульмане, а страна еще более нищая, чем Сонгай, то красавицы были не просто доступны, а сверхдоступны. Ему страстно захотелось вернуться сюда еще. Его проект по скупке-продаже золота заинтересовал одного богатого чеченца (дело было еще до первой чеченской войны).

– У него, – рассказывал Дмитрий – в Москве дом на проспекте, возле Садового кольца, какой-то исторический особняк. Снаружи не заметно, даже не отремонтирован и не покрашен, а внутри все в резьбе, в золоте, мебель как в декорациях к «Бахчисарайскому фонтану» и на стенах изречения из корана. А ведет себя, ну как полный хозяин. И города, и страны.

Чеченец был в костюме от Кардена и в папахе. Из кармана пиджака он вынул двадцать тысяч долларов и сказал: «Золото будешь продавать там. Алмазы, если будут хорошие, привози мне». На том они и расстались. Поначалу все пошло более или менее нормально. Дмитрий купил мотоцикл и отправился в знакомые места на север страны. Будучи геологом, он умел отличать золото и алмазы и мог распознать подделку. Он успел купить граммов сто золота, как в его деятельности произошло неплановое событие.

– Они ко мне пришли вечером, уже темно. Света нет, только фонарик. Двое. Спешат, оглядываются, волнуются, как будто за ними погоня. Говорят: срочно продаем шесть килограмм золота. И мешок на стол. Один засунул в мешок ложечку, пошуровал – вынимает золото. Засунул еще ложечку, опять вынимает золото. Спрашиваю – сколько. Говорят – двадцать тысяч долларов. А в Бельпорте это будет сорок пять тысяч. Я только и думаю, что за раз удваиваю свой капитал. Они говорят – только быстро. Взвесили – да, шесть килограмм, даже чуть больше. Я отдал все деньги, сколько было. Думаю: утром надо уезжать. Наутро сел посмотреть покупку, смотрю, в большой мешок, в горловину, вшит совсем маленький мешочек, ложечки на три-четыре песка. В маленьком – золото, а остальное вокруг – свинец и какая-то желтая дрянь. Все, что было, потерял.

Теперь Андрей по-новому взглянул на поведение своих постоянных покупателей, которым он обычно привозил золото в железном ящичке. Торговец неизменно включал яркий свет, опрокидывал ящичек в таз, а потом долго внимательно рассматривал, слегка ворошил руками, брал в руки отдельные самородки, тщательно стряхивая с пальцев обратно в таз прилипшие крупинки, и только потом начиналась процедура взвешивания.

У Дмитрия оставались только эти несколько ложечек золота, плюс то, что он купил раньше, плюс мотоцикл. Этого хватило бы на билет до России, но он ясно понимал, что профинансировавший его чеченец без малейших колебаний пристрелит его или продаст куда-нибудь в рабство. Он остался в стране и продолжил свою деятельность, но теперь в масштабе, во много раз меньшем, жестоко страдая от безденежья и просто от тяжелых условий быта. Мало-помалу он вновь раскрутился и стал снова что-то иметь, как случилась новая беда. Он тяжело заболел какой-то очень сильной формой малярии (Андрей знал, что в более влажном климате Верхней Гвинеи малярия гораздо опаснее, чем в Сонгае) и очнулся в госпитале в католической миссии. Пожилая французская монахиня выходила Дмитрия, но в больницу его доставили без ничего – ни денег, ни золота, только паспорт. Спасибо, мотоцикл оставили. Миссионеры дали ему денег на бензин, и он вернулся в Бельпорт, где у него было, как он выразился, вроде как жена, и она ему помогла.

Андрей не стал спрашивать национальность жены. Он уже знал, что если бы это была белая, это было бы прямо упомянуто – «у меня жена – француженка» или «подруга – американка». Раз национальность не упомянута – значит, местная.

Неистребимый Дмитрий сумел вновь восстановить бизнес. Теперь, кроме таблеток, он возил с собой шприцы и ампулы, чтобы в случае малярии делать уколы самому себе. О России и о чеченце он почти забыл, находясь целиком в реалиях здешней жизни. О своей русской жене и детях тоже:

– У моей подруги вроде как ресторан, теперь я ей помогаю его обустраивать. Если получится хорошо, к нам белые ходить будут. А я пока продолжу гонять по джунглям.

Потом Дмитрий начал излагать свои деловые предложения. Для начала он справился о цене, по которой Андрей продает золото, и предложил чуть больше, но с тем, что он будет увозить золото в Бельпорт, а деньги привозить в следующий раз. Андрей вежливо отказался, несмотря на предложение еще увеличить цену. Затем Дмитрий достал из кармана бумажник, из бумажника маленький пакетик, и развернул его. В пакетике был восьмигранный кристалл размером с крупную горошину.

– Вот алмаз. Десять каратов. Тебе отдам за пять тысяч долларов. В Амстердаме тебе за него дадут тридцать.

В начале деятельности Андрея на участке, еще в прошлый раз, к нему являлось довольно много продавцов алмазов. Свой товар они неизменно держали в пузырьках с водой (считается, что алмазы в воде невидимы), откуда торжественно извлекали. Иногда это были двойные пирамидки кварца, действительно похожие на алмазы, если не считать, что у пирамидок алмаза четыре грани, а у кварца шесть. Такие случаи Андрей воспринимал как уважительное к себе отношение. Иногда нагло приносили стекло, вынутое из какого-то копеечного украшения, или просто квадратный осколок ветрового стекла автомобиля, изготовленного до изобретения триплекса. Тогда Андрей сердился. Он вынимал нож и беспощадно царапал стекло со всех сторон, прежде, чем возвратить его владельцу. У Дмитрия, возможно, действительно был алмаз, но сколько он стоит, сказать было крайне затруднительно. У золота есть одно бесспорное преимущество: оно не имеет качества. Все золото одинаковое, и цена на него одна во всем мире. С алмазом, как известно, не так. Карат крупного алмаза стоит много больше, чем карат мелкого, а карат очень крупного стоит еще в астрономическое число раз больше. Еще цена зависит от цвета, прозрачности, трещиноватости, мутности и еще кучи вещей, известных только специалистам. Что Андрею дадут в Амстердаме – тридцать тысяч долларов, десять долларов или вызовут полицию – было совершенно неизвестно. Поэтому это предложение тоже пришлось отклонить.

– Ну ладно, – легко согласился Дмитрий. – Это все так, для затравки. Давай поговорим о серьезном деле. Надо отмыть деньги, для начала несколько миллионов французских франков, а потом еще больше.

Он вынул из сумки конверт, в котором оказалась пачка листков плотной непроницаемо-черной бумаги, вроде той, в какую раньше паковали фотопленку. Из бумажника он вынул купюру в сто французских франков (примерно пятнадцать долларов) и положил рядом с черным листком. Бумажки были одной формы и размера.

– Полгода назад повстанцы из Армии Освобождения Народа временно захватили город Свободный. В том числе и государственный банк Республики Слоновых Гор, где хранились запасы валюты. Но в последний момент охрана банка пустила газ. Французские франки имеют специальную защиту. Если им угрожает опасность захвата грабителями, особый газ превращает их вот в такие черные бумажки. И я знаю людей, которые вынесли из банка таких бумажек на миллионы долларов, и сохраняют их.

– Зачем сохраняют?

– Есть специальная жидкость, которая может превратить их обратно в деньги. Очень секретная, доступная только сотрудникам Центрального банка Франции. Я знаю в Бельпорте одного француза, который имеет доступ к этой жидкости. Он мне даже показывал. Положит такую черную бумажку в плоскую кассету, вроде как от фотопластинки, капнет туда этой жидкостью, и вытаскивает сто франков. За шесть тысяч долларов он может продать мне жидкости на миллион франков, если в стофранковых купюрах. Если тут купюры по двести и по пятьсот франков, будет еще больше.

– Так, значит, выглядит отмывание денег по-африкански, – подумал Андрей и спросил:

– А почему бы твоему французу самому не отмыть весь миллион?

– Он мне оъяснил. Он боится иметь дело с черными. Он согласен только со мной. А те, у которых бумажки, не знают, что с ними делать, и боятся, что скоро введут евро, и все франки пропадут. А я знаю обе стороны.

– А сколько стоят бумажки?

– От полученных франков я должен им десять процентов. Потом, после отмывки. Они хотели сразу, но я не согласился.

Андрей не спросил, почему в банке англоязычной страны лежали франки, а не фунты или доллары. Он спросил:

– А почему здесь нет ленты?

Французские франки, лежащие на столе, были прошиты блестящей металлической лентой, которой не было на черных бумажках. Видно было, что Дмитрий и сам озадачен, он переводил взгляд с денег на бумажки и обратно. Потом он нашелся:

– Там, в банке франки старого образца, без ленты. Но они действительны и сейчас. Давай. Ты платишь шесть тысяч, я все организую. Доход пополам.

– У меня, – честно сказал Андрей – такие штуки не получаются. Если я за это дело возьмусь, оно точно провалится.

Это было правдой. В начале девяностых, когда его старательские деньги еще что-то значили, но кругом уже делались состояния из воздуха, его знакомые просили профинансировать разные идеи, сулящие баснословный выигрыш. Он несколько раз соглашался, но, как правило, все проваливалось. Только потом он понял, что деньги в эти годы делались не из воздуха, а из власти или, в крайнем случае, из криминала.

На этот раз Дмитрий был искренне огорчен отказом. Он даже спросил, не знает ли Андрей поблизости других русских, но Андрей не сдал ему Леонтия. Тот, романтическая натура, мог бы и клюнуть. Они еще поболтали о разном, делясь опытом африканской жизни.

– Кстати, – вспомнил Дмитрий – я в Бельпорте встречал мужика, который тут у вас все начинал и разведывал.

– Кто же это – заинтересовался Андрей.

Дмитрий вынул из бумажника визитку, на которой было написано: Даймонд Стар. Международная компания по разведке золота и алмазов. Виктор Викторович имярек, генеральный директор. Бермудские Острова, Нассау, Набережная королевы Виктории, почтовый ящик номер… Телефона или адреса не было

– Да, – произнес Андрей, отдавая визитку. Больше сказать было нечего.

Наутро, позавтракав, Дмитрий сел на свой мотоцикл, и тот с рокотом увез его навстречу новым приключениям. Проводив его взглядом, Андрей обнаружил вернувшегося с ночной смены Николая, который стоял, задумчиво уставившись взглядом под навес своего вагончика.

– Куда ты так смотришь? Там же ничего нет.

– В том – то и дело, что нет, – рассудительно ответил Николай, – вчера тут насос был.

Речь шла о мотопомпе «Хонда», оставшейся со времен разведки, когда ей выкачивали воду из шурфов, а теперь она использовалась для мелких хозяйственных надобностей. В Сонгае такие насосы очень ценились. С их помощью поливали сады и огороды в сухой сезон, осушали ямы во время добычи золота. Любое крестьянское хозяйство с таким насосом стало бы богатым и процветающим. Почему его украли, было совершенно ясно. Вещь дорогая, примерно полугодовой заработок рабочего, легко продаваемая и всегда нужная. Вообще-то Андрей с Николаем не должны были бросать его на ночь незапертым, но привычка жить без воровства их разбаловала.

По русской привычке, Андрей решил, что, если с воза что упало, то пропало, концов не найти, о пропаже надо забыть, тем более, что имелся электрический насос, который мог делать ту же работу. Однако из соображений общественного порядка – воровство есть случай чрезвычайный и его нельзя не замечать – он обратился к своим рабочим, которые как раз шли на дневную смену.

Рабочие отнеслись к происшествию на удивление серьезно. Сначала все толпой повалили смотреть навес. Смотрели долго и внимательно, затем по очереди один за другим подтвердили, что вечером насос был здесь, а утром его нет, следовательно, его украли. Потом весь день они шушукались между собой, в обеденный перерыв собрались толпой, и после работы снова не расходились. Наконец, делегация из нескольких наиболее авторитетных рабочих направилась к Андрею. Бригадир смены держал речь. Он сказал, что происшедшее преступление бросает тень на всех них, на рабочих, поскольку про них могут подумать, что это они украли, и они сами могут думать так друг на друга, что для них чрезвычайно скорбительно. Это также бросает тень на всю их деревню, поскольку все теперь будут знать, что в их деревне есть вор, и это непоправимо нарушает моральный климат в деревне. Это также бросает тень на весь сонгайский народ, поскольку он, Андрей, теперь может подумать, что среди сонгайцев есть воры. Остальные одобрительно кивали, а потом в разных вариантах повторили его слова. В переводе на русский все это звучало высокопарно и несколько нелепо, но дело в том, что постгулаговский и постсоветский русский язык вообще сильно снижен и неудобен для разговоров на моральные темы… Слово «честь», как писал поэт, вообще забыто, а другие слова, выражающие морально-нравственные категории, в бытовой речи мало употребляются, и используются, в основном, профессиональными жуликами для убалтывания лохов. На сонгайском языке, однако, все это звучало вполне естественно.

Бригадир закончил тем, что происшествие очень серьезно, и надо принять самые решительные меры к выявлению похитителя и возвращению похищенного. Это необходимо сделать, потому что (см. сначала). Если даже Андрей этих решительных мер не примет, то они, рабочие, предпримут их сами, потому что (см. сначала). Андрей с любопытством спросил, какие серьезные и решительные меры рабочие имеют в виду, и получил ответ, что они имеют в виду марабутаж. Следует пригласить сильных марабу, которые и выявят преступников, и они, рабочие, настаивают, что это надо сделать, потому что (…). Андрей решил согласиться.

Сильные марабу жили в одной из деревень на той стороне реки. За ними послали гонца на лодке, и к вечеру следующего дня они прибыли вдвоем, один пожилой и один молодой. Они выглядели точь в точь, как американские индейцы из вестернов: замшевые самодельные куртки из шкур антилопы, обшитые повсюду бахромой из тонко нарезанных замшевых же ленточек, и такие же штаны. Они носили замшевые самодельные мокасины, это были первые сельские сонгайцы на памяти Андрея, обутые не в тапочки на веревочках. На головах возвышались кожаные шляпы, формой напоминающие ту, что носит Робинзон Крузо на иллюстрациях к старым книгам, у молодого шляпа была с пером. За плечами у обоих висели ружья, настоящие музейные экспонаты доколониальной и допромышленной эпохи, оба ружья заряжались с дула, у одного дуло на конце расширялось наподобие воронки, как у аркебуз времен Луи Тринадцатого. Одно имело огромный витиевато выкованный курок, второе, кажется, и не имело курка и стреляло от фитиля. Оба колдуна были перепоясаны ремнями, увешаны кожаными сумками, мешочками, пороховницами или табакерками, ножами, замысловатыми амулетами, браслетами, бусами. Словом, выглядели они впечатляюще.

Марабутаж остался в Африке как часть языческого прошлого, не искорененная исламом или христианством. Все известные Андрею сонгайцы в марабутаж свято верили, независимо от уровня образования, включая атеистически воспитанных выпускников советских университетов. В деревнях профессия марабу обычно совмещалась с профессией охотника, как воспоминание о временах первобытной магии, когда все мужчины были охотниками и ежедневно имели дело с духами и ритуалами. В центре Сонгвиля, между Парламентом и главной мечетью, находился рынок марабутажных товаров, нечто среднее между выставкой охотничьих трофеев и ожившим фильмом ужасов. Там висели и лежали шкуры шакалов, гиен, диких кошек, леопардов, даже львов – всех тех, кого, если верить речам политиков и журналу «Нейшэнел джеографик», строго охраняют и берегут – невыделанные, грязные, засохшие, с вылезающей клочьями шерстью. Грудами лежали рога и черепа с рогами, клыки и черепа с клыками, вернее, не черепа, а отвратительные сгнившие головы. Хорошо смотрелся на прилавке ряд отрубленных обезьяних голов, в полусгнившем состоянии неотличимых от человеческих, и такой же ряд отрубленных полусгнивших рук. А еще были дохлые ежи, сушеные ящерицы, крокодилы, клубки засохших змей и рулоны змеиных шкур, грязные и вонючие хвосты, копыта, кости, засохшие внутренности. Ава как– то рассказала ему, случайно, без намерения удивить, что для особо сложных случаев марабутажа требуются части человеческого тела, но они не лежат свободно на прилавках, а заказываются индивидуально, для чего существует специальная профессия ночных раскапывателей могил на кладбищах. В самых выдающихся случаях, когда требовалась человеческая кровь и свежие органы, по ночам происходили убийства, обычно бездомных бродяг или придорожных проституток.

В России Андрею попадались адепты славянского язычества, представляющие себе дохристианские культы чем-то вроде костюмированного спортивного праздника. Может, язычество у славян и было таким веселым, спортивным и гигиеничным, но от африканского язычества веяло диким первобытным ужасом.

Как-то в деревне в знак большого доверия Андрею показали старую хижину, где хранились не используемые ныне обрядовые предметы: барабаны, копья, щиты, маски. Это были не те полированные, изящные, в меру благообразные маски, которые делают для туристов на Рынке африканского искусства в Сонгвиле. Они были невыразимо страшные, зубастые, рогастые, из потрескавшегося черного дерева. Глядя на них, против воли представлялись мрачные ночные церемонии: ряд темных хижин с остроконечными крышами, костры и факелы, цепочка танцующих фигур в страшных масках, свирепое пение под удары тамтама, ритуальное убийство и пожирание врага, израненная жертва, привязанная высоко на дереве умирать. Когда ислам, не слишком либеральное по европейским меркам учение, пришел сюда, он был здесь воспринят как торжество гуманизма, культуры, справедливости и защиты прав человека. Европейские путешественники и миссионеры, достигшие языческой Африки, составили о ней самое мрачное впечатление. Они не говорили тогда о культурном многообразии, плюрализме, вкладе в цивилизацию, равенстве разных исторических путей. Они не были политкорректны. Они видели «кровавый хаос, грязь, голод, нищету, убожество, безжалостную жестокость, страх, короткую жизнь, полную болезней и опасностей».

Прибывшие марабу были представлены Андрею. Разговор начался, само собой, с оплаты. Марабу назвали цену своих услуг. Андрей резонно заметил, что за такие деньги он может гарантированно приобрести новый насос и не зависеть от неопределенностей колдовского расследования. Марабу признали справедливость аргумента и сбавили. Но и после окончания дискуссии остался непереходимый разрыв между цифрами, на которые стороны были согласны. Тут вмешались рабочие, помнящие о добром имени деревни и чувствующие, что сделка ускользает. Они обязались скинуться и доплатить разницу. Колдуны могли начинать. Андрею и самому было любопытно, как это произойдет. Для начала марабу повели себя не как полномочные представители потустороннего мира, а как нормальные следователи-оперативники. Они собрали рабочих в кружок и стали с ними свободно беседовать, задавая между делом вопросы типа: «Были ли кражи раньше в деревне? А кого подозревали? А кто-нибудь хотел купить насос? А кого ночью видели сторожа?» Потом они отобрали нескольких наиболее плодотворных собеседников и продолжили разговор в более узком кругу. Еще они послали мальчика на велосипеде в Кундугу привезти несколько бутылок сонгайского вина, жуткой дряни, производимой неизвестно где и неизвестно кем, по вкусу гораздо хуже любой советской бормотухи. У Андрея, который как то раз его попробовал, симптомы похмелья начались много раньше, чем симптомы опьянения. Колдуны делали вид, что вино имеет ритуальный смысл, хотя, возможно, это был просто способ развязать языки у людей, ни разу в жизни не пробовавших алкоголя. Уже поздно вечером марабу удалились колдовать в отведенную для них хижину, и ночью (деревня не спала в ожидании) объявили, что имя преступника им известно и что если он сам им не сдастся, они накажут его болезнью, а на его поля, сады, дом и семью пошлют различные неприятности.

Следующий день прошел в напряженном ожидании, однако, никто не пришел сдаваться. Тогда марабу усилили санкции. Вечером они принесли в жертву петуха и зарыли его на обочине дороги. Они объявил, что теперь они приговорили преступника к смерти, а его семью к различным тяжелым болезням. Рабочие натурально тряслись от страха. Они говорили: «Теперь все узнаем. Кто скоро умрет, тот и вор». Вор не стал дожидаться такого конца, и наутро насос обнаружился на дороге, ведущей из лагеря в деревню. Рабочие ликовали. Марабу с достоинством приняли награду и объявили, что снимают наиболее тяжелые санкции. Каждый мог решать сам для себя, что он видел: психологическую двухходовку или торжество мощи потусторонних сил?