Текст книги "Лесная книга"

Автор книги: Виктор Савин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

После ужина Яков Тимофеевич отозвал Семена в сторонку.

– Сходи-ка в чулан, погляди. Ведь Гошка добыл куницу.

– Какую куницу? – удивился Семён.

Он открыл рот да так и остался с открытым.

– Не знаешь, какие куницы бывают?.. А ты не огорчайся, Семён! Помалкивай. Научу тебя, где взять такую же куницу. У меня есть на примете. Та ещё лучше Гошкиной, Я привязал её. Пойдёшь и кокнешь. Вот как! Только Гошке ни гугу! Пускай не задаётся.

На следующее утро, ещё до рассвета, Семён встал на лыжи, обитые лосиной шкурой. Звонкий увивался вокруг него, визжал, прыгал, стараясь лизнуть хозяина в лицо.

Семён направился в сторону гор. Путь был уже знакомый. К тому же погода выдалась тёплая, безветренная, как перед снегопадом или оттепелью. В такую погоду на рассвете очертания деревьев, кустов и даже отдельных былинок кажутся чёткими, без теней.

– А как хорошо в лесу-то! – расстёгивая полушубок, сказал Семён: – И дышится так легко, так приятно! Раньше вроде и не замечал этого. Все тут словно знакомое, родное, милое. Вон ёлки, как старушки, стоят молчаливые, а возле них толпа берёзок. А тот вон старый дремучий кедр чем-то похож на отца. А вон та черёмная листвянка ни дать ни взять Гошка: выбежал на бугорок, раскинул руки, жадно глядит вокруг, принюхивается, прислушивается, нельзя ли тут чем поживиться… А всё-таки Гошка молодец у нас! Он весь в отца. Откуда все берётся в нём? Видно, действительно некоторые люди рождаются с талантом.

Звонкий не был мечтателем. Пока его хозяин шёл с блаженным видом, он шнырял по кустам, забегал в ельники, обнюхивал следы зверей, держал нос по ветру. Но вот будто кто-то резнул его по носу тоненькой бритвенной пластиночкой и сказал: «Стой, тут белка гуляла!» И пёс вдруг насторожился, пустил в дело все свои чувства. Ага, вот, кажется, нашёл! Ну-ка, чей это след? Не след, а распушённые на снегу крапинки, словно кто натыкал их размочаленной рогаткой и окропил острым запахом сладковатого мяса. Приспустив крючковатый, дымчатого цвета хвост и виляя им налево-направо, Звонкий кинулся было по следу, но сразу осёкся. След пропал возле ёлки. Но Звонкий не был простаком. Рядом с одинокой елью был густой лес, и пёс, не теряя времени, сразу метнулся в чащу, стал принюхиваться к каждому дереву к упавшим сверху чешуйкам шишек и даже к отдельным малюсеньким зелёным хвоинкам.

Было ещё рано, рассвет только занимался, и белка не успела обшарить все свои владения. Ночуя в пустом дупле, за ночь она сильно проголодалась, а потому, найдя первую попавшуюся ель с нераскрывшимися шишками, принялась за еду, роняя крошки под стол. Тут-то её и обнаружил Звонкий, стал звать хозяина…

Разглядывая в руках мягкого тёплого зверька, Семён покачал головой:

– Метил в глаз, а попал в живот. И почему это я всегда начинаю волноваться, когда целюсь? У Гошки этого не бывает. На днях он принёс девять белок и всем попал в одно и то же место – в голову.

Первая добыча окрылила Семена. У него уже выработалась своя примета: если первый выстрел удачный, то и вся охота в этот день будет удачной.

Он прибавил шагу, заломил шапку и пошёл прямым ходом к Хрустальному ключу, куда послал его отец. В ложке, в километре от головы ключа, Семён увидел большую наледь, разлившуюся по кустам, а вокруг наледи – звериные следы, глубокие, напитанные водой.

– Звонкий, сюда!

Но собаки уже не было, она куда-то исчезла.

Подойдя к наледи, Семён увидел любопытную картину. В том месте, где выбуривала вода, будто в ведре, кишмя кишела мелкая рыбёшка, мальки. Площадка вокруг естественной проруби была вся обтоптана. На подходе к этой площадке виднелись следы, похожие на кошачьи.

«Так вот оно что! – стал соображать юный Векшин. – Ручей сковало льдом, накрыло толстым слоем снега, в воду прекратился доступ кислорода, рыбе стало душно, и она вся устремилась к проруби. Куница пронюхала это и ходит сюда как в столовую, лапкой выгребает рыбу… Жирная должна быть зверюга, мех лоснящийся. Шкурка будет почище, чем у Гошкиной».

– Звонкий, Звонкий!

Куда там! Его и след простыл.

Перейдя ложок выше надели, Семён сделал возле него полукруг и обнаружил след Звонкого. Собака широкими прыжками умчалась за куницей к угрюмому ельнику, окружённому редким соснячком.

– Вот в ельнике-то я тебя и возьму! – сказал парень, разгораясь охотничьей страстью. – Теперь ты от меня никуда не уйдёшь. Хоть в самую густерьму заберись, а всё равно разгляжу, не иголка.

И он быстро помчался на лыжах за собакой, ушедшей по звериному следу.

Вскоре Звонкий дал о себе знать: тявкнул в ельнике раз, два. И замолк. Потом тявкнул в другом месте. И опять замолк.

«Что же это? – подумал парень. – След потерял, что ли? Словно бегает по лесу и спрашивает зверя: где ты, где ты? Однако не было ещё случая, чтобы Звонкий ошибался, терял след и брехал зря. Тут что-то другое…»

Вспомнив совет отца, Семён решил не терять следа куницы. Собака вгорячах может и ошибиться, а человек должен ей помочь, вовремя подсказать, что делать, если зверь окажется хитрее пса. А пёс, конечно, горячился. Видно было, что зверька он застал у проруби врасплох, тот очень торопился в ельник; удирая от опасности, он не бежал, а отмахивал саженками.

Ельник, куда привели следы, был не больно густой. Ёлки не жались друг к другу от холода. Все они были тепло одетые, в широких и длинных шубах, лежавших подолами на снегу. Семён без затруднения определил, где куница взобралась на дерево, где спрыгнула. Ага, она сидела вот на этой густой мягкой пихте. Хитрая тоже. Пихта не так жестка и колюча, как ель. И пихтовый запах куда острее, ароматнее запаха прочих деревьев. Однако Звонкий не дал зверьку в дорогой и тёплой шубке засидеться здесь. Он залаял. Куница махнула с одного дерева на другое, на третье, спрыгнула на снег, подразнила пса, вызвала на погоню, а сама снова вскарабкалась на дерево. Тут тоже Звонкий лаял. И снова в дураках. Куница, видно, не любит, чтобы её беспокоили.

Теперь лай Звонкого раздался где-то далеко. Пёс лаял упорно, настойчиво, призывно. Зверёк, должно быть, решил после большого пробега сделать основательную передышку и смирился с назойливым приставанием разгорячённого пса. Пусть, мол, брешет под деревом, зовёт охотника, а я тем временем соберусь с силами и обмозгую, как мне действовать дальше. Мне не страшна собака, а страшен охотник. А его-то я увижу, услышу издалека. Ведь не первый раз на своём веку приходится уходить от преследования. Посмотрим, кто кого перехитрит.

Чтобы поспешить на призыв собаки, Семён пошёл напрямик, без следа. Расстояние между ним и Звонким быстро сокращалось. Но вот пёс снова замолк. Охотник постоял, послушал. Лай больше не повторился. И парню пришлось снова отыскивать след куницы, чтобы идти по нему. А когда он добрался до старой бортевой сосны, где куница делала передышку, тут уже никого не было.

– Ну и ну! – покачал головой Семён. – Вот как за нос водит, вражина!

Он присел на поваленное бурей сухое дерево. Снял шапку. Она была мокрая изнутри, и от неё шёл парок. Мокро было и на спине под полушубком.

Глянув на небо, парень с тоской подумал:

«А ведь солнце-то перевалило уже за полдень…»

Хотя на самом деле солнца и не было видно, был только намёк на то место, где оно находится: в серых облаках, кругом затянувших небо, виднелась чуть заметная, жиденькая желтоватая лужица.

Вскоре Звонкий снова дал о себе знать.

Но что за притча! Собака лаяла на старом месте, там, где лаяла первый раз, неподалёку от ложка. Значит, надо возвращаться обратно.

Парень нехотя поднялся и проговорил с иронией:

– Вставай, Семён, вставай не ленись. Коли взялся за гуж – будь дюж… Куница очень ценный зверёк. Она тебе ещё даст жару.

А когда пришёл на старое место, Звонкий лаял уже не в ельнике, а где-то слева, за сосняком.

«Да что он, сдурел, что ли? – подумал Семён про пса. – Наверно, потерял зверя и вот мечется из стороны в сторону по старым следам. Однако почему он лает? Не зря же!»

Охотничий закон в неписаной «лесной книге» гласит: никогда не оставляй без внимания лай собаки, если пошёл с нею на промысел, показал ей ружьё, иначе будет она не собака, а пустолайка.

На лай Семён пошёл по собачьему следу и очень удивился: где же след куницы? Ну, хотя бы старый. Уж не за глухарём ли, мимо пролетавшим, кинулся Звонкий?

Звонкий надрывался лаем возле одинокого кедра, издали похожего на огромный стог зелёного сена, стоявшего на небольшой покосной елани.

«Ну, конечно, глухаря облаивает, – подумал Семён. – Глухари-то обычно садятся на такие одинокие деревья, с которых, как с каланчи, открывается широкий кругозор. Попробуй подойди к нему, возьми!»

Напрягая зрение, Семён тщательно осмотрел вольно разросшийся кедр. Однако никого на нём не разглядел. А ведь такая крупная птица, как глухарь, не затаится на дереве подобно рябчику. Да рябчика собака и не удержит. Эта птица как заметит собаку, сразу «фр-р», только её и видели. Тетерев – этот поменьше глухаря, он может не улететь от собаки, она на него будет лаять, а он на неё поглядывать сверху: дескать, что от меня зверюге надо? Но ведь тетерева зимой в одиночку не держатся, они табунятся, собираются большими стаями.

«Так на кого же лает Звонкий?»

В полном неведении, но держа наготове ружьё, юный охотник шёл на лай, маскируясь за сосенками на всякий случай.

До кедра оставалось каких-нибудь метров сто. И всё-таки Семён ничего не мог разглядеть. А Звонкий стоял у дерева, яростно скрёб лапами ствол и беспрерывно трубил: гав-гав-гав!

«Да уж не на белку ли он?» – подумал Семён.

Но вот сосняк кончился, прятаться было уже негде. И Семён пошёл прямо к одинокому кедру. Не успел он сделать и несколько шагов по открытому месту, как с дерева сорвался, махнул в сторону, вытянувшись в струнку, темно-коричневый зверёк. Чуть коснувшись снега, он, взвинчивая хвостом, как пропеллером, стрелой помчался к ближайшему лесу. Звонкий бросился за ним с визгом.

Ружьё у парня чуть не выпало из рук, а ноги подкосились. Он долго стоял с раскрытым ртом, потом с яростью сорвал с головы шапку, ударил себя ладонью по лбу:

– Эх ты, разиня!

Придя в себя, парень подошёл к кедру. Откуда же всё-таки пришла сюда куница? Следы были от сосняка. Надо было вернуться, проверить, почему же он не замечал следов, когда шёл к кедру? Однако почти на середине елани следы вдруг пропали, словно зверёк появился из-под земли. Не под снегом же он пробирался? Метрах в десяти стояла густая сосеночка. Семён подошёл к ней. Снег с ветвей был сбит с двух сторон. Отсюда куница сделала огромный прыжок, а потом побежала к кедру. Осмотрев другие сосенки, Семён понял, что хитрый зверёк шёл верхом, от сосны к сосне, не оставляя за собой на снегу следов.

Нелёгкая штука – добыть такого зверя!

Увлёкшись охотой, парень и не заметил, как со стороны горного хребта постепенно надвинулась иссиня-чёрная туча и стали падать липкие лапчатые снежинки. Потом снежинки посыпались чаще и чаще, и наконец начался настоящий снегопад. Наступали сумерки. Оглядевшись вокруг, Семён сразу затосковал. У него сжалось сердце. В этом глухом лесу, который он видел словно через тюлевую занавеску, он почувствовал себя одиноким, заброшенным. Захотелось скорей домой, в тепло. Он уже хотел повернуть лыжи обратно, кричать, звать где-то замолкшего пса. Однако ему словно кто-то тут подсказал: «Погоди. Ну, пойдёшь домой. А что скажет отец, какую рожу скорчит Гошка, когда увидит вместо куницы одну-единственную белку, убитую в живот? Не в голову, а в живот».

Нет, нет! Куда угодно, только не домой. Лучше ночевать в лесу и вернуться потом с добычей, чем возвращаться с пустыми руками.

Это решение немного успокоило Семена. Он все же не один здесь, с ним Звонкий, лучший друг, верный товарищ. Но где же пёс? Парень прислушался. Слушал долго, напряжённо. Кругом стояла вечерняя тишина, в которой еле уловимо шелестел густой падающий снег. Наконец до слуха Семена донёсся лай. Он насторожился. Пёс лаял где-то далеко-далеко, в той стороне, где уже наступили сумерки, откуда надвигается ночь.

Ни минуты не медля, юноша побежал на зов собаки, с силой толкая лыжи вперёд, обходя густые ельники, выбирая просветы в лесу. С наступлением сумерек, казалось, все деревья плотнее придвинулись друг к другу, обнялись, образовали непроходимую стену, защищаясь от страшной, огромной, наползающей темноты.

Лай собаки становился все ближе и ближе, а ночь – темнее и темнее. Уже в потёмках Семён нашёл своего пса. Он сидел на снегу, не спуская глаз с высокой сухой берёзы, и нехотя, с большими паузами, лаял, будто говорил: «Мне уж надоело за нею гоняться».

Семён огляделся. Толстая берёза стояла на опушке ельника, чуть выступив на старую лесосеку, поросшую осинником. В развилке двух её вершин виднелось чёрное пятно.

«Конечно, тут дупло, – подумал Семён. – Куница, видимо, решила в нём переночевать. Но как её взять? Говорят, надо бить по стволу дерева тараном: зверя это обеспокоит, и он выскочит из своего укрытия. Но что сделаешь один? Тут надо действовать вдвоём: один таранит, другой ружьё держит наготове. Иначе куница улизнёт…»

Припав на колено рядом с собакой, которая уже перестала лаять и лишь поглядывала вверх на дупло, Семён спросил:

– И как нам теперь быть, Звонкий?

Собака пошевелила хвостом, чуть повела ушами.

Парень смахнул рукавицей со спины Звонкого белую бахрому. Встал, зябко передёрнул плечами, снял шапку, сбил с себя снег. Потом начал собирать сучья, валежник, стаскивая все это в кучу на перешеек между ельником и берёзой. Когда все было подготовлено, он потянулся было за берестой, но тут же отдёрнул руку от берёзы. Какое безумство! А вдруг куница услышит, что кто-то шебаршит по стволу дерева, подумает, что лезут за ней, и выпрыгнет. Нет, пусть уж сидит спокойно в дупле до утра. А утром видно будет, что делать. В таких случаях отец говорит: утро вечера мудрёнее.

Когда вспыхнул костёр и розовым неровным светом озарил берёзу, снег, ельник, сразу вокруг стало веселее. И тут же пришла мысль о еде. Только сейчас вспомнил Семён, что целый день ходил голодный, с сожалением подумал и о том, что не взял с собою хотя бы какой-нибудь тоненькой книжечки из библиотеки «Огонёк». Ведь целую ночь придётся не спать, караулить пушнину. А у костра можно бы и почитать.

Раскрыв кожаную сумку, он достал из неё мясо, хлеб, грибной пирог, алюминиевую фляжку с молоком. Большой кусок ржанины был предназначен Звонкому. Тот не спеша подошёл к хозяину, деликатно из рук взял подачку, вернулся на своё место и принялся за еду, то и дело поглядывая вверх на берёзу.

За всю ночь Семён, как и Звонкий, не сомкнул глаз. Он сидел у жаркого костра и прислушивался, не зашумит ли зверёк на берёзе. Но кругом стояла совершенная тишина, медленно падали снежные хлопья, кружились над костром и таяли.

Все мысли паренька были сосредоточены на том, как взять зверя, не отпустить. Ведь если кунице удастся выбраться отсюда невредимой, то она снова начнёт метаться по лесу, дурачить охотника. А если куница заберётся в нору, то оттуда её уже не достанешь, не выкуришь. Сейчас не лето.

Рассвет наступал медленно и незаметно. Не было ни зари, ни солнца, ни пения птиц. Из серого безрадостного неба беспрерывно валил снег, наращивая шапки на пнях, воротники на шубах елей, опутывая белыми верёвками голые осинки. Возле Звонкого, где он лежал, свернувшись клубком и навострив уши, образовалась глубокая снеговая чаша.

По свежему глубокому снегу Семён прошёл к собаке и стал наблюдать за дуплом. Стоял долго, не шевелясь, держа ружьё наготове. Однако никаких признаков, что зверь находится тут, не было. Молчал и Звонкий, снова присевший на задние лапы, заняв свой боевой пост. Но вот в чёрной дыре показались короткие маленькие ушки, широкий коричневый лоб и острые хищные глазки.

Звонкий прорычал и начал гавкать. Зверёк снова затаился в своём логове. Семён нашёл в ельнике тонкую длинную сухару, обломал сучья и её вершинкой стал бить по берёзе возле дупла.

Куница как стрела вылетела из дупла, сделала гигантский прыжок на ель, но сорвалась и вместе с лавиной снежных комьев полетела вниз. Звонкий кинулся к ней, подхватил её на лету, впился зубами в загривок и лапой прижал к земле. Куница пронзительно завизжала.

– Вот она, вот, есть! – вне себя от радости закричал Семён, потрясая зверьком над головой. – Звонкий, ну и молодец! Доконали всё-таки. Теперь она наша, наша ведь…

Сняв с тушки шкурку, Семён долго мял её в руках, мехом прикладывал к щеке, радовался. Ведь это первая в жизни добытая им куница. И пусть теперь Гошка не задирает нос! А мы ещё сравним, посмотрим, чья куница больше и бархатистее. Вот эта, моя куница! А у него что? У него не куница, а так, третий сорт.

Потом он повесил шкурку на дерево хвостом вниз, отошёл в сторону, взвёл курок, нацелился в ушки и выстрелил. Недоумевающий пёс вертелся у него под ногами, поглядывая то на шкурку, то на хозяина.

Но парень теперь не обращал никакого внимания на собаку. Он был всецело поглощён своими мыслями.

Спрятав добытую пушнину в сумку, Семён встал на лыжи и молодцевато сказал Звонкому:

– Ну, пёс, двинемся домой. Нам тут делать больше нечего. Что было – стало наше. Пошли!

По вчерашней заснеженной лыжне идти не было смысла. Наметив направление к дому, Семён пошёл снежной целиной. И не прямиком, а обходя густые ельники, крутые ложки. Вначале шёл весело, бодро, заломив шапку набекрень, и даже пел, пел о том, что приходило на ум. И не пел, а кричал от переполнивших его чувств. Кричал о том, что в сумке у него лежит дорогая шкурка, она придаёт ему силы, энергию, толкает лыжи вперёд, как мотор на голубом почтовом катере. Брат Гошка позеленеет от злости, когда увидит, что и Семён тоже принёс куницу. Теперь в колхозе в большом стойбище станут считать, что на Векшинском стане живут три настоящих охотника. При сдаче шкурок отец непременно скажет: это добыча старшего сына, Семена, а это – младшего, Георгия.

И вот Семён почувствовал, что устал, что ноги начинают сдавать. Вначале лыжи, казалось, скользили легко, плавно, а теперь стали глубоко зарываться в снег, вначале они были плоскими, а теперь сделались полукруглыми, как пряники, обсыпанные спрессовавшимся сахарным песком. И сколько его ни сбивай, он все нарастает и нарастает, и под пятками появились высокие каблуки.

Непрерывно падающий снег заслонял дали, горизонты и будто самого человека придавливал к земле. Лес повсюду казался скучным, однообразным и безжизненным.

Тоскливое настроение, охватившее Семена, передавалось и Звонкому. Пёс уныло шёл вслед за хозяином по лыжне. И хотя в стороне иногда слышался взлёт глухарей, стрекот сорок, а там, где шумят сороки, непременно есть кто-нибудь, не живой, то мёртвый – зря сороки не табунятся, – однако он не обращал на это внимания.

Чувствуя, что время перевалило за полдень, Семён присел отдохнуть на пне. Подкрепился сам, накормил собаку. Продуктов с собой было достаточно. Отец всегда говорит, отправляя сыновей на промысел: «Идёшь в лес на день, хлеба бери на неделю».

Отдых в дороге – лучший спутник, он ободрит тебя и добавит силы. Поднимаясь с привала, парень приласкал Звонкого:

– Теперь, дружок, недалеко и до дома. Скоро будет визирка, а по ней до нашего стана рукой подать.

Миновав некрутой ложок, юноша вышел на запорошённую пухлым снежком лыжню и подумал:

«Здесь, должно быть, проходил Гошка со своей Стрелой».

Свернул на лыжню и направился по ней к дому.

Вскоре стало смеркаться. Семён прибавил шагу, предвкушая тепло, уют, сытный горячий ужин.

Шедший все время по пятам Звонкий выбежал вперёд, вскинул скрученный в баранку хвост и весело помчался по лыжне.

«Дом почуял», – мелькнуло у парня.

Но лыжня вдруг оборвалась. Семена словно кто-то втолкнул в горячую, жарко натопленную баню. Звонкий суетливо бегал, обнюхивал старое, покинутое утром пепелище. Вот потухший костёр, вот берёза с дуплом, а вот и ель с пробитой дробью корой.

По спине у парня забегали мурашки, на глаза навернулись слезы. Он готов был разреветься. Вот тебе и на! Целый день шёл, шёл, с трудом преодолевал снежные пространства, думал ночевать дома, в тепле, а пришёл к разбитому корыту. Звонкий подбежал к нему, встал на задние лапы и лизнул в руку, придерживающую ружейный ремень.

Семён обнял пса и поцеловал в лоб.

– Милый мой друг! Вот как мы с тобой обмишурились: думали к дому идём, а сами кружили возле одного места.

К вечеру снегопад прекратился, с неба падала лишь редкая морозная пыльца, начинался верховой ветер, крепчал мороз. Положение Семена было незавидное. Но что поделаешь? Волей-неволей приходилось опять ночевать в лесу.

Натаскав большую кучу валежника, он разжёг костёр. А когда на месте костра остались лишь затухающие угли и горячая зола, он, как учил отец, навалил на пепелище толстый слой сырых еловых веток, лёг на приготовленную подстилку и накрылся скинутым с себя полушубком…

А дома, на Векшинском стане, началась тревога. Первым забил её Георгий. Вечером за ужином на второй день отсутствия брата он сказал отцу:

– Завтра пойду искать Семена. У меня какое-то нехорошее предчувствие. Он, наверное, заплутался.

Яков Тимофеевич возразил:

– Подождать надо. Не за белкой пошёл парень. Куница ему сразу не дастся.

– А найдёт ли он куницу-то?

– Как не найдёт. Я ему указал место. Обыденкой на Хрустальный не сбегаешь, теперь не лето.

– А погода-то?

– А что погода?

– То снег валил, а сейчас буран начался. Все дорожки, тропинки замело. В такую погоду трудно ориентироваться в лесу. Ни солнца на небе, ни далей на горизонте.

– Семён грамотный, семь классов окончил. Разберётся, поди, где юг, где север, где дом. Да у нас плутать-то негде: влево – река, вправо – река, а позади – горы. Куда ни пойди – везде стена. Не может Семён запутаться. Не маленький ведь.

Однако Георгий настоял на своём и рано утром собрался на поиски брата. Тогда решил пойти с ним и отец. И вот двое охотников с собаками вышли из дому. Над тайгой мела пурга, вихрила снег, кидала его путникам в лицо, в глаза, хватала за одежду, словно хотела задержать Векшиных, отбросить назад, не пустить в лес. Но есть ли на свете такая сила, которая сможет противостоять воле охотников! Ведь и слово-то «охотник» произошло от того, что люди, сильные духом, полные мужества, по своей воле, по охоте отправляются, пренебрегая трудностями и опасностями, на лесной промысел, на добычу зверей, птиц, на поиски богатств, доступных не каждому.

Когда Векшины зашли в густой ельник, направляясь по узкой просеке к Хрустальному ключу, здесь стало тихо. Свирепый ветер бушевал лишь вверху, хватался за острые пики деревьев, гнул их в бессильной ярости к земле, свистел, осыпал снег, но книзу спуститься не мог – могучая тайга свято хранила свой вечный покой.

– Тятька, видишь: Семён-то проходил тут, – сказал Георгий, показывая на снег перед собой.

– Ничего не вижу, только снег пушистый вижу, – ответил отец. – У тебя ум играет, тебе кажется.

– Ага, кажется! А ты посмотри лучше. Вот ведь. Где была лыжня, тут образовался едва приметный желобок.

– Какой тебе желобок! Свежего снега навалило толсто, а ты заметил желобок.

– А вот нагнись, погляди. В желобок-то скатились круглые, совсем белые снежные крупинки, как сага, нигде их незаметно, а в желобке видно. Вот, вот, как верёвочка вперёд тянется, прямая, ровная. Я же в школе-то был в кружке лыжников. А все лыжники должны быть следопытами.

– Ну-ну, – снисходительно сказал Яков Тимофеевич, – веди, коли так, по этой «верёвочке». Только сам-то не заплутайся. Это хорошо, что у тебя острый глаз. Охотнику он главный помощник.

Перед ложком, где протекает Хрустальный ключ, Георгий остановился.

– Тут моя «верёвочка» зарылась в сугробах, – сказал он отцу. – Дальше веди сам.

– То-то, парень! Выходит, следопыт выдохся. А вот там, в голове-то наледи, ты видишь ямку, парок-то? Сходи-ка, погляди.

Молодой Векшин на лыжах скатился к дымящейся проруби.

– Рыба, мальки! – закричал он, зачерпывая пригоршней рыбёшку.

– Рыба, говоришь? Лакомство. Лучше гляди, ещё гляди. Где рыба есть, там зверь бывает.

Гошка долго осматривал место вокруг проруби. На ровном пушистом снегу не было никаких следов. Над самой прорубью навис белый, искрящийся, никем не тронутый снежный колпак. И вдруг глаза парня заблестели. Он припал на колено, протянул руку в лунку и хотел взять едва приметные на льду тёмные шерстинки. Они оказались примёрзшими.

– Ты что там нашёл? – спросил с берега Яков Тимофеевич.

– Тут была куница, тятька!

– Кто тебе сказал, что куница?

– Да вот, во льду шерсть.

Старик-охотник сам спустился к проруби, осмотрел её.

– Верно, куница. Приходила, ела рыбу. А когда приходила? Погляди.

– Свежих-то следов не видно.

– Пошто не видно? Наверное, рыба приелась кунице. Как ты думаешь?

Яков Тимофеевич посмотрел на сына пристальным взглядом прищуренных глаз, а под усами у него шевелилась хитроватая улыбка.

– Семён, наверно, убил куницу, – сказал парень.

– Угадал, Гошка, верно. – Яков Тимофеевич положил руку на плечо сыну. – Кабы куница была живая, она пришла бы и сегодня, следы оставила. Семён-то, значит, с куницей. Вон как! Теперь его надо искать. А где искать?

Он сделал ладони рупором, набрал полную грудь воздуха и крикнул:

– Ого-го-о, Семён! Ого-о!

Но ветер, пурга смяли голос, замели в снегах, обрывки его едва коснулись ближайшего ельника.

Тогда старый охотник снял с плеча ружьё и выстрелил вверх. Но и выстрел получился глухой, скомканный, будто пустая бутылка разбилась о дерево.

– Пойдём, тятька, – сказал Георгий. – Мы и по следу найдём Семена. Сейчас надо возле этой наледи сделать круг, придерживаясь леса. А возле леса заметить лыжню нетрудно уж.

За ложком в перелесках Георгий обнаружил еле приметный след лыж и повёл по нему отца. А вскоре Векшины вышли на другую, более свежую лыжню, она пересекала старую.

– Это след Семена, вчера прошёл, – сказал Яков Тимофеевич. – Однако куда прошёл, в какую сторону? Ближе к дому ему надо идти, на север. Айда сюда, за мной иди.

Отец вышел вперёд и быстро заскользил по снежному желобку.

– Нет, постой, тятька! – крикнул Георгий. – Надо точно определить, куда шёл Семён. А то будем зря ходить по лесу. Станем искать в одной стороне, а он, может быть, в другой.

– А ты как определишь? Ведь на заснеженной лыжне не написано, куда шёл человек. Когда лыжник идёт с палками, тогда можно определить. А ведь охотники с палками не ходят.

– Постой, отец, постой! Я сейчас узнаю.

Парень подошёл к лыжне и осторожно стал сметать с неё шубёнкой свежий, наносный снег. Свежий снег был мягкий, рыхлый, а старый – примятый, твёрдый, точно спрессованный.

Яков Тимофеевич подошёл к сыну, усмехнулся:

– Семён-то написал тебе, что ли, куда отправился?

– А вот и «написал». Хотя ты и старый охотник, а следопыт из тебя плохой. Вот, смотри теперь лыжня чистая. А на ней поперечный рубчик. Видишь? Когда Семён-то поставил ногу, чтобы оттолкнуться вперёд, тяжесть всего тела сосредоточилась на ней, лыжа вдавилась глубже в снег почти на целый сантиметр, на лыжне получалась ступенечка, уступчик. А уступчик, гляди, с этой стороны, с южной. Выходит, Семён-то шёл не на север, а совсем в другую сторону, вот бы и получилось: ты ищешь парня, а сам идёшь от него. Эх, тятька, тятька!

– Да у нас, сынок, в роду не было таких охотников, которых приходилось бы разыскивать в трех соснах… Семён-то, видно, не в нас с тобой пошёл, он весь в мать. Та тоже как-то пошла на болото за клюквой и целый день проплутала возле самого дома. А вечером, когда корова заревела во дворе, соскучившись по своей хозяйке, мать и вышла на её зов… Отпустить уж, что ли, Семена в Глухариное стойбище? Ручкой-то да карандашом он лучше станет владеть, нежели ружьём. Как ты думаешь, Георгий?

– Что ж, отпустить, так отпустить, В аймаке-то, пожалуй, больше от него будет толку. Пускай уж роется там в книгах, душа у него к этому расположена. А в двух-трех улицах посёлка, наверное, не заблудится.

Этот разговор с отцом о Семёне вызвал у Георгия горделивые мысли, впервые появившиеся. Ведь как же, отец сказал: «Семён не в нас с тобой пошёл». Даже посоветовался насчёт брата. И уже не Гошкой назвал, как всегда, а Георгием. И в сознании юноши зародилось, стало расти какое-то новое, ещё не изведанное чувство, понимание того, что он уже становится большим, взрослым человеком, настоящим охотником. И это чувство, вдруг пробудившееся, ему захотелось как-то выразить, высказать, излить. И он, подражая отцу, закричал во весь свой голос, выпятив грудь:

– Ого-го-о, Семён! Где ты?

Но голос, нарочито низко взятый, сорвался на дискант, тут же затерялся в пурге, в вое ветра.

Тогда парень подозвал к себе собак:

– Стрела, Хриплый!

Когда собаки подбежали к нему, он подзадорил их:

– Давайте, давайте вперёд! Ищите!

Собаки, все время шедшие по пятам, стремглав кинулись по вчерашней лыжне. Георгий тоже прибавил шагу.

Яков Тимофеевич стал от него отставать. У старого охотника тоже были свои мысли.

«Гошка-то скоро запинает меня, – думал он, глядя в спину живого, подвижного юноши. – Пройдёт несколько лет, и Георгий будет главным охотником в роду Векшиных и, кто знает, может быть, станет знаменитым добытчиком зверя. Я жил и промышлял по старинке, медленно, крупинками копил сам и перенимал у других опыт и сноровку, а мой младший сын сразу пришёл в лес, как в свой родной дом, сразу разобрался, где что лежит. Здесь все ему знакомо, все известно. И все ему даётся легко, и учиться-то ровно ему уже больше нечему. А ведь парню едва стукнуло пятнадцать годов. Что из него будет, когда он войдёт в возраст, в силу, постигнет всю мудрость таёжной жизни?»

Собаки, скрывшиеся из глаз, через некоторое время вернулись к охотникам, поласкались возле них, виляя хвостами, а затем снова кинулись по лыжне вдаль.

– Ну, видно, Семён где-то недалеко, – сказал Яков Тимофеевич.

И начал кричать. Сделал два выстрела.

Из чащи опять выбежали собаки, посидели на опушке ельника, дождались хозяев и снова устремились вперёд.

– Собаки что-то нашли, зовут, – сказал Георгий. – Прибавляй, тятька, шаг.

Вскоре Векшины подошли к пепелищу, оставленному Семёном.

– Ого, тут ночёвка была! – воскликнул Гошка, подходя к широкой куче обмякших еловых веток, точно ошпаренных кипятком. – На пепле спал Семён, на хвойной подстилке. Тепло ему было, как на печке. Догадался все же, как надо спать, чтобы не замёрзнуть в лесу.

– А где же сам Семён? – спросил отец.

– Минувшую ночь здесь был.

– Почему так думаешь?

– А сунь-ка руку под ветки. Там ещё тепло. И на ветках, видишь, нет снега, он тает.

– Верно, Гошка. Семён должен быть где-то поблизости. Надо покричать его.