Текст книги "Фотомодель. Часть 2(СИ)"

Автор книги: Вероника Тутенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

***

Ещё чего! Идти на поводу у чёрных кошек? Тем более приснившихся – и так ли важно – в понедельник или среду? Ведь каждый день в году неповторим. И в жизни. И за ней. И до неё. Пусть кошки у меня идут на поводу!

Устрой себе несколько раз подряд восхитительный денёк вопреки ночным кошмарам, чёрным кошкам, да, чёрным кошкам, дождю со снегом и убедишься: верить им ни в коем случае нельзя.

***

Каждый встречал таких женщин. Вчера ей было, кажется, тридцать шесть, а сегодня стукнуло пятнадцать, хотя День Рождения у неё вообще летом. Но так случается иногда, весной – особенно часто. Если женщина молода, возраст – всего лишь цифры, даже если ей девяносто. Время – ювелир, шлифующий души.

***

Каждый, наверное, в чём-то хочет казаться лучше – перед другими или кем-то одним, будто он сам герой своего романа.

***

Есть только один способ быть неповторимой – быть собой. Каждый прекрасен уже тем, что является частью огромного прекрасного мира, где прекрасно каждое дерево, каждый листок. Сколько цветов на поляне, и каждый по-своему хорош, и каждый достоин солнца, дождя и восхищения ветра.

Уважать себя значит быть собой. Все люди прекрасны и счастливы, просто не каждый знает об этом. Если вы сами себя готовы унизить, будьте готовы к тому, что окружающие примутся рьяно вам в этом помогать. Самоирония хороша только в сочетании с чувством собственного достоинства. Бояться быть собой – предавать себя.

***

Для того, чтобы понять, что тебе нужно, иногда сначала требуется осознать, что тебе не нужно. Больше слушай себя и непременно придёшь к чему-нибудь хорошему.

***

Будь верной себе, и предательство перестанет страшить.

Вместо того, чтобы упрекать человека за то, что он для нас не сделал, лучше поблагодарить его за то, что он сделать. Лучше уточнить, что человек имел в виду, чем обидеться на то, что человек в виду не имел.

Делать назло и делать в угоду кому-то по сути означает одно – делать что-то против себя.

***

И не забудьте простить самих себя...

Мы умеет просить прощения у других, но часто не можем сказать "Прости" сами себе, за то, что не слушаем себя, заглушаем внутренний голос предрассудками и амбициями, идём на поводу у моды, досужих разговоров, в итоге позволяем другим людям принимать жизненно важные решения за нас. Давно замечено, человек, который живёт в мире с самим собой, своим внутренним голосом, реже ссорится с окружающими.

***

Искренность – это улыбка младенца, искренность – это искры костра и всё, что искрится просто так, не ожидая награды.

***

Практику не заменит ничто: сделав пару раз "как не надо делать", поймёшь, "как надо делать". На ошибках учатся и пишут книги.

Если есть возможность не делать то, что не нравится, может, лучше делать то, что нравится?

***

Кто-то живёт по правилам, а чья-то миссия – быть исключением. А исключения не только подтверждают правила, но и дают надежду другим исключениям.

***

Иногда стоит просто довериться обстоятельствам, наблюдать и делать выводы, и позволить судьбе самой сделать выбор.

***

Апрельский снег, а соловей поёт, опережая цветение леса.

Невозможно стать красивее всех, умнее всех, талантливее всех, но можно быть счастливее всех, ведь счастье у каждого своё, особенное.

Просто возьми краски и рисуй. Радугу, лошадку, летний дождик, девочку с жёлтым, словно солнышко, зонтом под ним. И не важно, умеешь ли ты рисовать. Возьми гитару и сыграй безудержное рэгги, романс невыспавшихся улиц или просто натяни струну и отпусти – так рождается первая нота симфонии ветра. Кто ещё сыграет на ветвях так же, как он?

Просто зачерпни в ладони радость утра, сдобри ароматами спелого дня, сбрызни заревом заката, посыпь пыльцой ночного неба. Каждый из нас танцовщик беспредельной пластичности красок.

***

В мае прекрасна даже бессонница. Может быть, значительно лучше (уж точно романтичнее и, не побоюсь этого слова, волшебнее) изнурительных дней с побочным эффектом в виде солнечных ожогов. Да. Значительно лучше.

Весна уходит вдаль, как пароход и, что бы там ни говорили, уже не вернётся. Да, конечно, будет другая весна, другой пароход, но это будет уже Другой пароход, Другая музыка, Другие лица... Может быть, на нём будет даже лучше, интереснее... И всё-таки это будет уже другая весна.

***

Нет, я не собираюсь выбиваться из общей тональности, ведь впереди лето как огромный кусок фруктово-ягодного пирога. И всё-таки грустить иногда даже весело, когда что-то уходит, и знаешь наперёд, что воздушное и радостное наступит этому взамен.

***

Иногда кажется, что от счастья тебя отделяют несколько сантиметров, килограммов... Ещё ЧУТЬ-ЧУТЬ постройнее, ещё ЧУТЬ-ЧУТЬ отращу волосы, и тогда... (После многоточия можно смело отпускать на волю воображение), оно распишет во всей красоте ЧТО, но, скорее всего упустит из виду КОГДА, а это и есть самое главное.

Бесконечно стремиться к совершенству всё равно, что бежать за радугой и радоваться "уже ведь совсем близко". Рукой подать. А радуга лишь ухмыльнётся перевёрнутым смайликом, обнаружив ещё какие-нибудь ЧУТЬ-ЧУТЬ.

А жизнь проносится мимо или проносимся мы в угаре перфекционизма. Не разобрать, пока не остановишься. И когда задохнёшься, выбьешься из сил, окажется, что самое интересное не в небе, а здесь вокруг и даже прямо под ногами. Муравьишка соломинку тащит, бабочка сроднилась с цветком и хочется смачно плюнуть "да фиг с ними с двумя лишними килограммами"... А радуга – беги-не беги – всё равно растает. До следующего дождя.

***

Если хочешь посадить прекрасный сад, брось в землю прекрасные семена. Не думай, какие из них прорастут, не пытайся представить свой будущий сад. Просто верь, он будет прекрасным и, может быть, даже прекраснее, чем ты мог бы ожидать.

***

Место тюльпанов в хрустальной вазе на журнальном столике заняли первоцветы лета пионы, ещё не наступившего, но в горячем воздухе уже забродили мысли о его небесконечности. А пока небесного цвета надежды и отражения облаков в озёрной тишине, и всплески сомов и мелких рыбёшек. Как бы то ни было весна торопит заканчивать хроники, а в блокноте так много свободных листов. Лучше всего делиться секретами с тетрадями: они не болтливы.

12

У Илоны всегда было много знакомых, а среди знакомых много фотографов. Они возникали откуда-то, как из разноцветного тумана, на презентациях, в соцсетях, ночных клубах.

Ничего вроде бы удивительно, что как-то невзначай к ним добавился еще один, но что-то было не так...

Фотограф был какой-то странный. Появился откуда-то из камышей, когда его не ждали и в то же время очень кстати. Илона прогуливалась возле озера на окраине города, недалеко от своего дома и как раз подумала: "Жаль, нет фотографа рядом". А он уже тут как тут с объективом наготове и командует:

– Так. Стойте так...

А потом уже "Можно вас сфотографировать?". А Илона, как та ворона из басни, которая каркнула во все воронье горло:

– Не только можно, но и нужно!

Фотографируйте, пожалуйста, господин неизвестный!

Хотя... почему неизвестный... Лицо его Илоне было даже знакомо. Не то чтобы очень. Смутное такое ощущение "где-то я его видела". Да почему где-то? На всех пожалуй, мероприятиях, посвященных знакомым событиям – открытие в городе моста, какой-нибудь большой автопробег... И он везде незримо рядом.

– Напомните, пожалуйста, ваше имя. Мне кажется, я вас знаю.

– Аркадий Снеговой.

Имя тоже как будто знакомое, хотя никаких громких фотовыставок с ним не было связано, да и с выпускными-свадьбами не ассоциировалось. И точно не с газетами-журналами.

Хотя сейчас столько фотографов. Каждый, у кого есть более-менее приличная фотокамера и хоть немного чувства вкуса и стиля (а иногда и без оных), способен беззастенчиво заявить: я фотограф такой-то.

И каждый, действительно, вправе мнить себя кем угодно. Хоть Гаем Юлием Цезарем.

– Очень хорошо, – остался доволен фотограф. – Завтра занесу вам фотографии на работу. – И добавил, натянув улыбку. – Приятно делать приятное красивым женщинам.

– Если вы пришлете мне снимки по электронной почте, мне тоже будет очень приятно, – пыталась Илона уклониться от не входившего в ее планы знакомства.

– Я зайду на минуту, в крайнем случае на две.

Откланявшись, незнакомец (или все-таки знакомый?) затерялся в приозерной зелени.

Зашел он, и правда, всего на минуту, от силы, на две. Как обещал, принес с собой три глянцевых фотографии размером с альбомный лист.

Оставшись одна, Илона в предвкушении распечатала пакет из фотосалона. И тут же бросила погрустневший взгляд в сторону мусорной корзины.

Обычно такие снимки не дарят девушкам, женщинам поклонники даже грубого реализма. Тем более второй снимок был вполне художественный. Тем самым фотограф как будто желал показать, что может иначе.

Если верно, что фотография отражает не только черты модели, но и отношение к ней фотографа, то в таком случае Илоне оставалось только гадать, чего же такого страшного сделала она этому человеку, если он так гротескно изобразил каждую мельчайшую морщинку, каждую пылинку пудры, как будто хотел разъять модель на молекулы.

Илоне стало не по себе. Ей захотелось, что бы кто-то позвонил, но телефон как назло почему-то молчал, как будто сговорился с фотографом. И только вечером Илону позвали взять в руки серебристый мобильник жаркие бразильские ритмы – мелодия вызова.

Вишневский...

Время от времени он звонил, когда был очень пьян, а Илона каждый раз выслушивала его монолог, не отличающийся разнообразием, а потом ругала себя, что не прервала его.

Слушать пьяный бред целый час – слишком большая честь для Вишневского. Принципиально Илона не смотрела его спектакли, но каждый раз, когда Вишневский уверенно спрашивал, достаточно ли хороша его последняя работа, Илона цедила малодушное "да". И, конечно, потом ругала себя за это.

Вдобавок ко всему Вишневский еще и жаловался на маленькую зарплату, театрально всхлипывая при этом "Но я без театра не могу. Мне это необходимо".

В общем, Вишневский вызывал у Илоны смешанное чувство восхищения и презрения, и она не знала, какое из них сильнее.

Но сейчас она была ему даже рада. Не вникая в смысл, просто слушала голос. Как слушают шум водопада или мурлыканье кота. Просто звуковой фон. Оказалось, приятный мужской голос, если не вникать в смысл, успокаивает не хуже пения цикад на закате.

"Надо отвести себя куда-нибудь", – решила Илона, положив трубку, а мысли упорно звали в театр.

"Хорошо, – нашла Илона компромисс, – Театр так театр. Главное, чтобы в главной и не в главной роли не было Вишневского.

13

Достойная пьеса без Вишневского в репертуаре местного театра отыскалась только в декабре, причем, только на малой сцене, но это было даже лучше. Подальше от шума, от гламура, от Вишневского. Наедине с искусством в приятной компании интеллигентных людей.

Да, так, безусловно, значительно лучше.

Зрителей на спектакль без Вишневского пришло совсем немного, и спектакль никак не начинался.

– Давно такого не было. Пробки, – разводили руками билетеры, очень интеллигентного вида мужчина и женщина, по каким-то неуловимым признакам в них угадывалась супружеская чета, вероятно, внешнему сходству, даже похожей манере с подчеркнутой и какой-то несколько грациозной чопорностью говорить и перемещаться, транслируя окружающим всем своим существом "зачем спешить, господа?"

Илона с грустью отметила, что она была единственной, кто пришел в вечернем платье. Она любила соответствовать времени и месту, но в данном случае решила, что не соответствуют все остальные.

Да, спектакль на малой сцене, конечно, позволяет быть более демократичным в одежде, тем не менее, Илону возмущало, когда в театр являются в джинсах, причем, не только в малый зал. Никакой торжественности, никакого праздника. Джинсовые будни. Илона вздохнула, украдкой рассматривая публику.

Спектакль задерживается уже на десять минут, а в зале не больше десяти человек – молодежь в джинсах и мини-юбках и несколько пожилых женщин в трикотажных мрачных костюмах и брючатах.

Илона поправила фалды светло-голубого велюрового платья ниже колен с открытой спиной. Распрямила плечи в ожидании, когда на сцене появится актриса – Вера Петровна Смагнина.

Актрисе, заслуженной, за шестьдесят. Как она будет играть мальчика девяти лет, которому осталось жить двенадцать дней – загадка, но Илона не сомневалась, Смагнина справится на отлично, и в знак своей уверенности захватила с собой букет лиловых хризантем – любимые цветы любимой актрисы.

– Извините, – поправив очки, обратился к заждавшимся зрителям билетер. – Придется подождать еще немного. Гололед. Вера Петровна Смагнина повредила ногу, произошла замена актера.

– Проходите, проходите, – в дверь как раз повалили зрители, набралось с ползала – в основном джинсовых и костюмчатых, и несколько девушек в нелепых каких-то пестрых платьях.

На сцене инвалидная коляска и голубой воздушный шар на заднем фоне – вот и все декорации.

Наконец, отзвенел третий звонок, свет погас, только по центру зала поползло розовое пятно, словно искало кого-то. Нашло.

В розовом блике стоял, ссутулившись, актер в бежево-розовом спортивном костюмчике.

Резко поднял голову.

Вишневский.

Илона вздрогнула.

Не то, чтобы его появление было совсем уж неожиданно – все же актер.

Сцена.

Илона вздохнула и успокоилась. Не бежать же, в самом деле, из зала. Смешно. Произошла замена актера. Только и всего. Вишневский вместо Смагдиной.

Точнее, уже не Вишневский.

Оскар. Мальчик девяти лет, которому осталось жить от силы двенадцать дней. И он об этом знает. И торопится жить – каждый день за десять лет.

Трогательный мальчик.

Так жаль его. И его родителей. И Розовую Маму. И Вишневского. И себя. Всех, потому что смертны все.

А дальше неизвестность или...

Человек на пороге Вечности. Торжественно и страшно. Но в глазах Вишневского радость. Ему двадцать, он влюблен. Ее зовут Пэгги Блю. Он смотрит на нее.

На Илону.

"Я буду охранять тебя от призраков".

Илона пытается сдержать слезы счастья и...

Глупо ревновать.

Никакой Пэгги Блю нет на сцене и в помине. Только голубой шар. Ха!

Пэгги Блю сейчас она. Илона.

Да, да, Оскар, я хочу, чтобы именно ты охранял меня от призраков.

Во время антракта Илона не вставала – так и сидела с лиловым букетом на коленях. Было страшно, вдруг что-то глупое, будничное вспугнет волшебство.

На втором отделении зрителей было меньше. Несколько мест впереди опустело. Как будто случайные люди, засмущавшись, оставили их с Оскаром наедине, ведь у них осталось так мало времени, а впереди огромная неизведанная Вечность.

Мальчик уже на ты с Вечностью, еще немного, и он шагнет, нет, не в неизведанность уже – в бесконечность, до бескрайности наполненную любовью. Ее столько в этой Вечности любви, что ее никому не дано измерить, кроме...

14

Илона шла по улице с букетом лиловых хризантем к остановке, когда раздался звонок из службы такси.

– Да, подождите немного, пожалуйста, – ответила автоответчику и развернулась обратно к драмтеатру.

Она и сама не могла понять, что происходит.

......... И Вишневский открыли ей такую истину, которую она не могла объять и только бормотала про себя "люблю", "люблю", но это "люблю" относилось ни к Вишневскому и тем более ни к ........ , хотя и к ним тоже, это было такое огромное "люблю", которое относилось ко всем, кто умрет и к Тем, Которые Бессмертны.

"Люблю", – повторяла Илона, плача и пряча лицо в хризантемы.

Заплатив по тарифу и сверх чаевые, бросилась поскорее к подъезду поставить лиловые цветы в хрустальную вазу.

Как глупо забыть подарить актеру цветы!

Зал аплодировал стоя, а она, Илона, не могла даже встать.

Оскар умер, а она, Пэгги, предала его, ушла из его жизни навсегда.

Запоздалым раскаянием ничего не исправить.

Осталась только Вечность.

Осталась целая вечность.

"Цветы нужнее мне, – мысленно утешила себя Илона. – Завтра у меня День Рождения".

15

На следующий день Вишневский позвонил поздно вечером, когда разошлись те несколько подруг, которых пригласила Илона домой. Мороз неожиданно раскис в декабрьском дожде, как будто чьи-то пальцы стучали по клавишам карнизов.

– Привет, Иветта...

– Я не Иветта.

– Изольда. Какая разница, ведь все мы люди, правда?

– Для актера, наверное, все равно.

– Почему "для актера", Илона? Почему сразу "для актера"? Я просто человек. Просто человек...

"Просто человек" прозвучало всхлипом.

– Что-то случилось?

– Да, случилось! Случилось! – с вызовом ответил Вишневский. – Ты забыла подарить мне букет. Унесла его с собой. Наверное, я недостаточно хорошо играл?

– Ах, это! Ну, это не самое страшное, что может случиться в жизни.

– Не самое страшное? – всхлипнул Вишневский. – Конечно! Вам, занудам, легко и ничего вам не страшно, у вас все ра-ци-о-наль-но. Нет бы просто вдыхать воздух полной грудью, – Вишневский громко вдохнул влажный воздух. – Вот так! А больше мне и не нужно ничего – ни букетов, ни любви, ни Дней рождений. Празднуйте сами, ешьте конфеты, пейте шампанское. Мне все надоело. Надоело. Мне все надоело и я решил... Подожди, я сейчас высморкаюсь, и если положишь трубку, я немедленно покончу с собой.

Вишневский громко прочистил нос.

– Да, на чем я остановился? На том, что сегодняшний день, Изольда, день твоего рождения, станет началом моего конца. Да, ты, конечно, права, Изольда. Ты всегда права, Изольда. Я бездарность. Бездарность. Слышишь, дождь пошел сильнее?

Капли дождя ударялись о воду. Значит, Вишневский где-то рядом с водоемом.

– Сама природа плачет обо мне. Да, я бездарь, Илона. Только не говори мне, что я гений, я все равно не верю тебе. Смагдина бы заслужила твой букет, а я – нет. Да, я плохой муж, плохой любовник. Я был... – Вишневский театрально замолчал. – Сейчас я скажу тебе то, что никогда не говорил никому и уже никогда не скажу. Я был человеком, который хотел сделать что-то хорошее в этой жизни, сделать мир хотя бы немного лучше. Но мир победил, мне остается только сказать... А что сказать? Все сказано давно.

"До свиданья, друг мой, до свиданья,

Милый мой, ты у меня в груди.

Предначертанное расставанье

Обещает встречу впереди..."

Разве скажешь лучше, Изольда?

– Ты пьян...

– Да, я пью. А кто не пил? Блок пил, Есенин пил, Высоцкий – пил. И даже Крылов пил и предавался обжорству, хотя, между прочим, дожил до солидного возраста...

– А кто не пил?

– Кто не пил? – задумался Вишневский и засмеялся. – Не знаю... Волков не пил.

– Какой Волков?

– Который написал "Волшебник Изумрудного города".

– Ты уверен, что он не пил? – засмеялась Илона.

– Детский все-таки писатель, – засмеялся Вишнеский и тут же спохватился. – Но не пытайся настроить меня на другую волну, ничего из этого не выйдет...

Где-то громко залаяла собака.

– Где ты сейчас?

– Где я сейчас? Кого вообще волнует, где я и что со мной, да это и не важно, ведь скоро я буду в лучшем из миров.

Вишневский выругался матом.

Раздался всплеск.

– В лужу наступил... – почти довольно прокомментировал он. – Мерзкая погода. Слякоть. Ни зима и ни весна. Но разве кого-нибудь волнует, как мне одиноко и промозгло? Нет, никого. Прощай, Иветта. Да, здоровья тебе и счастья в личной жизни. До встречи в лучшем из миров!

Вишневский нажал отбой, а Илона завороженно смотрела на лиловые хризантемы, да, умом она понимала, что только что перед ней был разыгран очередной моно-спектакль, в котором ей снова была отведена роль одновременно и главной героини, истинной героини своего времени, расчетливой бездушной леди, не способной понять нежную душу актера, и зрителя.

Пэгги Блу просто ангел, ведь ее вынудили предать обстоятельства, а ее, Илону, не вынуждает никто.

Снова это отвратительное чувство вины. Как крючок, запутавшийся в жабрах. Торжество рыбака на берегу, который еще немного, и лишит ее возможности дышать и, довольный, отправит на раскаленную сковородку.

Не верь ему, Пэгги Блу.

Он притворяется.

Он не умрет.

Умом Илона понимала, что ничего страшного не произойдет, что завтра утром Вишневский с похмельным синдромом в обнимку пойдет на работу и даже забудет весь сегодняшний разговор, а потом зачем-то вдруг опять позвонит. Может быть, чтобы поставить очередной телефонный моноспектакль. И она почему-то будет даже рада этому нелепому звонку.

А потом будет удивляться нелепой мысли "а мог бы у них с Вишневским быть роман". С актером, живущим где-то на тонкой грани между сценой и зрительным залом, где-то там, где уже закончилась игра, но еще не началась реальная жизнь.

И вообще было бы крайне глупо влюбиться в актера. Все-таки мир театра для нее хоть и близкий, но совершенно чужой, как и сам Вишневский.

Полночи Илона не могла уснуть, а наутро первым делом позвонила своей бывшей однокурснице, теперь заведующей литературной частью театра, расспросить о закулисных делах, что с ногой Смагдиной и все ли живы-здоровы остальные актеры, не предвидится ли других замен, – погода мерзкая: то дождь, то мороз, надоел этот гололед.

Оказалось, у Смагдиной сильный вывих, а другие все живы-здоровы, особенно Вишневский, репетирует новую роль.

Илона с облегчением вздохнула и принялась за работу.

16

Илоне всегда нравились люди, которые умеют удивлять.

Утро. Чашечка кофе. Звонок с незнакомого или как будто вроде знакомого номера.

– Алло.

Не представляясь:

– Здравствуйте, Илона. Вы можете говорить? Сразу предупреждаю, что вас удивят мои слова...

– Могу, – вышла Илона в коридор, увешанный урбанистическими фотографиями – выставка девушки фотографа-раффера. Безумно и красиво.

Пить кофе, болтая ногами, на крыше, смотреть на людей сверху вниз.

Нет, не безумно красиво. Просто безумно.

Голос знакомый и взволнованный, но спрашивать "кто вы?" уже поздно.

– Только не удивляйтесь, скажите, вы уже решили, где будете встречать Новый год?

– Нет, – призналась Илона.

– Очень хорошо, – обрадовался незнакомец. – Уже много лет я встречаю Новый год в Крыму, в разных городах... Но когда ты с морем один на один... да, это хорошо, но хочется, чтобы рядом был кто-то. Просто, чтобы было с кем поделиться впечатлениями.

– Но почему именно со мной? – удивилась Илона.

– Я предупреждал, – мягко заметил мужчина, – вы удивитесь.

Голос приятный и определенно знакомый. В такой ситуации обычно еще в начале разговора вспоминаешь: ага, вот это кто.

– Хочется с кем-то поделиться всем этим, – продолжал струиться довольно приятный голос.

Да, конечно, я мог бы поехать с другом, но это, знаете, как в анекдоте: "ну не нравятся мне они. Доктор, мне кажется, что я лесбиян". К тому же, у всех семьи, дети.

– Простите, а вы не женаты? – уточнила Илона самое главное.

– Разведен и уже много лет один. Да, я понимаю, что вам нужно подумать.

– Да, я удивлена вашему предложению. И не могу дать ответ по телефону.

(Тем более, не зная, с кем вообще разговариваю).

– Я предупреждал, – обрадовался почему-то звонивший. – Значит, встретимся завтра в кафе?

– Завтра я очень занята, поморщилась Илона. – Можем встретиться послезавтра или в пятницу – в конце недели.

– Хорошо, тогда до послезавтра, – согласился незнакомец.

Утром Илона снова и снова возвращалась мыслями к вчерашнему разговору.

Надеясь, что кофе поможет настроиться на рабочий лад, прошла на просторную уютную редакционную кухню, поставила чашку ароматно дымиться на стол, задумчиво отошла к окну и не сразу поверила глазам: в небе раскинулась радуга. Двойная. Как ворота в новую счастливую жизнь. И это накануне Нового года. Зимняя радуга.

Вмиг забыв про кофе, Илона побежала за фотоаппаратом, громко крича, чтобы все немедленно посмотрели в окно.

Радостный переполох охватил редакцию, на какое-то время взрослые люди забыли, что они взрослые, снова стали немного детьми.

В это время у Илоны зазвонил телефон.

– Доброе утро, Илона, звоню узнать, увидимся ли мы сегодня, и могу ли я рассчитывать на положительный ответ?

– Да, – улыбнулась Илона.

– Я весь в предвкушении вечера, а мысленно уже там, на море, с вами, Илона.

– Я сейчас видела радугу и сфотографировала ее, – похвалилась Илона.

– Я тоже ее видел и сфотографировал. Бывают же в жизни чудеса. Потому и позвонил. Хотел позвонить после обеда, но увидел радугу и не выдержал. И теперь жду-не дождусь вечера, чтобы увидеть вас.

17

Звонивший ждал у входа в итальянское кафе, и Илона с трудом скрыла разочарование за приветливой улыбкой. Фотограф.

– Ну что? – нетерпеливо начал тот, едва они уселись за столик. – Паспорт у вас с собой?

Илона расстегнула пальто, но не стала снимать, давая там самым понять, что разговор будет недолгим.

– Паспорт у меня с собой всегда. Знаете, как в анекдоте. У современной девушки всегда должны быть в сумочке купальник, загранпаспорт и фата. Но...

– Что? – нахмурился фотограф.

– Понимаете, неожиданно навалилось столько дел, что...

Илона театрально, не хуже Вишневского, развела руками.

– Какие дела?

Илона случайно встретилась с мужчиной взглядом и тут же опустила глаза, столько неприязни и холода было на дне значков почти незнакомого человека.

Вишневский даже когда злится, смотрит иначе.

Как обиженный ребенок, вызывая тем самым чувство вины.

Но никогда от него не исходит сигналов опасности. При всей своей непредсказуемости Вишневский совершенно безобиден.

– Я тоже расскажу вам анекдот. Встретились мужчина и женщина. Они понравились друг другу, но им не суждено было быть вместе, потому что одна из них была дура. Конечно, я не имею в виду вас. Вы, безусловно, очень умная женщина. Но такое впечатление, что когда-то кто-то очень сильно вас разочаровал. Кто-то их тех, кого вы любили.

– Почему вас это интересует? – (мужчина вызывал у Илоны какое-то необъяснимое чувство тревоги).

Илона хотела встать и уйти, но взгляд напротив как будто пригвоздил ее к стулу.

Илона знала теперь, что заставляет кролика самому идти в глотку к удаву. Страх.

Да, именно это противное липкое чувство распласталось осьминогом внутри.

– А что странного в том, что вы меня интересуете? У вас очень красивая фигура. И если мужчина, особенно если этот мужчина – фотограф, смотрит на вас, это не значит, что он вас рассматривает. Он любуется.

Фотограф попытался изобразить нечто подобное взглядом, но актерского таланта ему, явно, не хватало.

Взгляд охотника, настигнувшего жертву.

За короткие пять минут, проведенные в кафе, Илона услышала, что мир сплошь наполнен шпионами и маньяками, в лучшем случае сектантами.

Илона торопилась застегнуть пальто.

Встал из-за стола и Фотограф.

– Помните, тот день, когда мы встретились на берегу озера?

Илона неопределенно пожала плечами.

– Вы обратили внимание, какой был яркий свет, как будто вокруг множество софитов хотели высветить что-то?

– Я обратила на это внимание, только когда увидела фотографии, – заинтересовалась Илона. – Так вроде бы все было нормально.

Фотограф неопределенно хмыкнул.

– Нет, поверьте мне, я много лет профессионально занимаюсь фотографиями и никогда не видел такого света. Каждая пора кожи на лице была видна, даже каждый атом. Вам не показалось это странным?

– Даже очень... – любопытство – порок, и Илона в этом снова убеждалась. – В чем же дело?

– Поедемте ко мне, я кое-что вам покажу. Ну что вы в самом деле? – поймал настороженный взгляд. – Мы же оба серьезные творческие люди.

Через полчаса или меньше два серьезных творческих человека были в трехкомнатной квартире, где с порога было понятно, что истинный хозяин здесь творческий беспорядок.

Точнее, творческий беспорядок царил не везде.

Одна из комнат напоминала, скорее, реанимационную или лабораторию – такая в ней была стерильная чистота. Как будто на территории одной квартиры каким-то образом уживались два совершенно разных человека или один человек с раздвоением личности.

Только белые стены и фотографии в белых же рамках на стенах. И больше ничего.

Портреты девушек и молодых женщин. Разных типажей, но каждая красива.

Почему же в комнате было так неуютно?

– Я бы не хотела, чтобы мой портрет тоже висел здесь в белой рамке.

– Можем повесить в черной, – мрачно пошутил Форограф.

– Нет, – запротестовала Илона. – Я там плохо вышла, дело, вы сказали, в каком-то особой свете. Так что же, интересно, это за свет?

– Есть только два света, дорогая Илона, – неожиданно мрачно рассмеялся Фотограф, – тот и этот, и мы с вами, к счастью, пока находимся на этом, хотя при других обстоятельствах могло сложиться и иначе.

– При каких других обстоятельствах? – поежилась Илона.

– Вам холодно? – попытался обнять Фотограф.

– Нет, любопытно до дрожи.

– Вам говорили, дорогая Илона, что любопытство на самом деле опасный порок и что не стоит разговаривать на улице с незнакомыми дядями и брать из их рук конфеты?

– Говорили, но, к сожалению, я не слушалась родителей, – улыбнулась Илона, в который раз убеждаясь, что самоирония отличный, если не лучший способ сохранить самообладание.-

Так что же это был за свет? Или это и есть та самая конфетка от незнакомого дяди?

– А вы, оказывается, боитесь мужчин. Так вот, что я вам скажу, дорогая Илона, нас не надо бояться.

– Вам удалось меня убедить, и не называйте меня дорогой...

– Вот видите... Вы сейчас абсолютно беззащитны. Двери заперты, – поймал взгляд Илоны. – Не смотрите с надеждой на окно. Пятый этаж.

Подошел к подоконнику.

– Красивые у вас модели, но почему-то никого не могу вспомнить, а я ведь знаю многих моделей в городе... – сочла за лучшее попытаться создать атмосферу непринужденной светской беседы Илона.

Обычно помогает разрядить обстановку, но в этом случае вышло как раз наоборот и вызвало новый приступ гомерического смеха у Фотографа.

– Не удивительно, Илона. Этих красавиц давно уже нет в живых...

Теперь Илона смотрела на Фотографа уже с нескрываемым ужасом.

– Вы знали, что они скоро умрут?

– Сначала не знал, потом начал догадываться... Но одной красотке повезло, – Фотограф указал на фотографию нежной светловолосой девушки с грустным взглядом. – У нее, кажется, был роман с этим человеком, как раз незадолго до того, как случилась та авария. Он сам попросил сфотографировать ее. Он всегда любил играть со смертью, даже построил склеп.

– Вы говорите о Филимонове? – догадалась Илона. – Он покупал у вас фотографии девушек, которые вскоре должны были умереть? Вы следили за судьбой своих моделей?

– Да, не я же убивал их, – неприятная усмешка рябью проскользнула по губам. – По некоторым лицам сразу видно, что человек подходит к своей земной грани. Я не знаю, как это объяснить... Просто я научился выбирать такие лица. Дело, нет, не в болезненном виде. Что-то другое... Человек как будто уже наполовину в другом мире.

– А меня... вы зачем сфотографировали?

– Нет, не берите в голову. Не все ведь мои модели умерли... – и спокойным тоном Фотограф продолжал. – Платил он хорошо, так что не требовалось других рассказов, поэтому вам и незнакомо мое лицо, что все эти свадьбы-корпоративы и прочие тусовки были мне ни к чему. Хватило и чтобы купить простенькую трехкомнатную квартирку и вполне сносно жить в ней, даже раз, а то и два в год ездить к морю. А что еще нужно творческому человеку?