Текст книги "Vive le basilic!"

Автор книги: Вера Камша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава 4

Разъяренные, растерянные, они вновь и вновь прочесывали окрестности, пытаясь найти следы. Находили. Вот они, на глине у ручья, есть… Отличные отпечатки. А через сотню шагов снова полоса сырой голой земли, и там – ничего!

В саму деревню капитан на этот раз не полез, зачем? Отправил разведчиков, те подтвердили, что живых нет. Похоже, последних добивали, когда легионеры готовились к стрельбе. Аргаты не собирались лезть под пули, они резали гаррахов и скотину. Сумасшедшие? Сотня сумасшедших в красном, чьи лошади не оставляют навоза и чьи сабли рубят головы с одного удара?

– Я не брежу? – Подъехавший репортер выглядел сбившейся со следа легавой. – Трупы есть, пожары есть, банды нету.

– Именно, – устало подтвердил Анри. – Про хасутов и алеманов можно забыть, они летать не обучены. Хорошо хоть поблизости не осталось никаких селений. Вы, я видел, заезжали в деревню.

– Да. – Репортер был краток. – Мог бы и не заезжать: то же, что в «столице». Если вам потребуется свидетель, я к вашим услугам. Что теперь?

– Резать на куски старейшину.

Резать никого не потребовалось. Минутой позже подбежал утративший всегдашнюю невозмутимость Кайфах. Пленник звал капитана, ему стало совсем худо, и он хотел говорить.

– Сердце, – с оскорбленным видом объявил Монье. – Медицина бессильна, и черт с ним!

– Раз бессильна, свободны. Дюфур, блокнот при вас? Записывайте. По возможности дословно. Кайфах!

Хасут переводил быстро и четко, это Анри не верил собственным ушам. Никаких аргатов нет и не было. Они их придумали, местные старейшины то есть. Из-за Тубана, помнят его. Подробно придумали – и про лошадей, и про шаммы красные, и про небывалую хитрость и удачу. Слухи целую зиму распускали, слух, он ведь такой: выпустишь вранье, а вернется правда. Люди приходили, спрашивали: мол, слышали про Тубана, верить ли? Не знаем, важно отвечали старейшины, но говорят… Новость катилась дальше, обрастая подробностями, к концу зимы про банду говорили уже в трех деревнях…

– А кто же тогда вот сегодня, здесь, убивал и жег? И кто ограбил обоз с казной там, за Рекой?

Дело оказалось еще и грязным до безобразия. Свои же и ограбили. Легионеры. Шестеро, как сказал старейшина, «жадных и не чтящих законов». Через переводчика с плантации, родича жреца, сговорились: гаррахи распускают слухи про аргатов, чтобы было на кого свалить, помогают дезертирам добраться до Хабаша и получают за это много всего полезного. Оружие получают, деньги, снадобье от лихорадки…

Старейшины все подготовили честно, но речь сперва шла о краже, вот и слухи распустили об угнанных козах, о хитрости, о тайных дорогах на юг. Когда же беглецы с добычей перешли Реку, все оказалось гораздо хуже. Убили они. Своих убили, а Легион за своих спрашивает жестоко, это саванна помнит. Убийцы пили то, что привезли с собой, и хвастались, нельзя было им верить, никак нельзя. Распустят языки в Хабаше, дойдет до Легиона. Беглецам-то что, они в безопасности будут, а вот мы, бедные гаррахи?

– И что вы?

– Как что – убили всех шестерых, унесли поближе к реке, там оставили… Решили – ваши найдут, как добрых людей похоронят, они тогда Мост и перейдут. Кто Мост перешел, тот не вернется и вредить не будет… Лошадок, хоть и дороги они, тоже забили – и в озеро, а золото, оружие, вещи ценные спрятали в тайник. Все там, мы ничего не взяли, сами видели.

– Но убивает кто?!

– Духи. Из заброшенного города… Услышали слово, слово дало им силу, они пришли и стали убивать… Духи всегда убивают, это всем известно… Не знаю, почему они не добрались до меня… Должны были, но и так умираю… Может, поэтому?

– Проклятье, куда они делись?!

– Вернулись к себе… В старые камни. Вам их теперь… не найти…

* * *

Старый город проверили. Вернулись по своим следам, перешли перевал Духов и облазили развалины сверху донизу – без толку, только змей и птиц переполошили, а больше никого среди вросших в землю истуканов и обглоданных колонн не обнаружилось. Гаррахи из дальних деревень знали про лихого удачливого вора, но вести об озерной резне до них пока не дошли. Приближались дожди, а таскаться от деревни к деревне с мешками золота было не только глупо, но и опасно. В конце мая кто-то из аксумских торговцев забрел в сгоревшую «столицу», и в саванне заговорили о том, что это дело рук Легиона. Мол, слишком много хабашитов ходило к озеру Иоланты вроде как за бивнями и шкурами, а на деле – чтобы сговориться со старейшинами. Сговорились, но северным людям из-за Реки это не понравилось. Они пришли с огнем, они всегда приходят с огнем…

– Черт знает что! – Пайе впервые казался почти растерянным. – У меня есть свидетели. Мои люди, вы, капуцин, рыбак, наконец, но кто в здравом уме поверит в эскадрон тающих на глазах убийц?

– А надо? – лениво откликнулся Поль. Отряд пробирался низиной вдоль ручья, вившегося среди невысоких, но крутых скал. Пайе еще ничего не объявлял, но он сдался и, хоть и не прекращал поиски, вел их все ближе и ближе к Реке.

– Мне нужно что-то доложить.

– Ну и докладывайте на здоровье. Если вы, само собой, не хотите прихватить денежки и перебежать к колбасникам. Будете паинькой, и актуальный Клермон вернет вам прадедов титул… Да не смотрите вы на меня так, я понимаю, что вы не вор и не изменник, просто новая сплетня не так уж плоха. Судите сами: алеманы подмяли Хабаш и подумывают – пока только подумывают – об Аксуме. Тамошним негусам без нас не отбиться, но и нам колбасники под боком без надобности. Саванна, по сути, ничья, но на картах ее помечают как территорию Республики. Покойный царек за десяток винтовок перебежал бы хоть к хабашитам, хоть к Тубану, с этим-то вы согласны?

– Да!

– Отлично. Не сегодня завтра наши милые соседи попытаются проглотить Аксум. Я как сотрудник «Бинокля» нежно люблю мсье премьера, но он подожмет хвост, который у него, между нами говоря, и так куцый. Мы профукаем сперва Аксум, затем – саванну, ну а потом дойдет до Шеаты с ее плантациями и до настоящей войны, к которой Кабинет, в отличие от Легиона, не готов. А теперь представьте, что алеманы узнают про озерную резню и наш рейд. Они судят о других по себе, и они увидят предупреждение: «Не лезьте на нашу территорию. Мы готовы и, если что, миндальничать не станем».

– То есть вы предлагаете соврать?

– Я ничего не предлагаю, просто всегда представляю версию – любую! – на бумаге. Лично я своих читателей кормить аргатами на бледных конях не возьмусь.

– Но других-то версий нет. И банды нет… Постойте-ка!

Дюфур охотно придержал рыжего. Очередной спуск к воде проходил у подножия скалы, в данный момент служившей местом отдыха стада из трех-четырех десятков павианов, гамадрилов, анубисов, черт знает как эту погань правильно звать. Песочно-серая шерсть почти сливалась с того же цвета камнями, но обезьяны не собирались прятаться. Сначала они заорали, подняв скандально-рыночный гвалт, потом одна, здоровенная, чем-то швырнула в проезжавшего внизу легионера. Лошадь дернулась, солдат выругался, обезьяны пришли в восторг.

Вслед за свежими экскрементами, что было противно, унизительно, но не опасно, вниз полетели камни: сперва мелкие, но потом под ноги лошади младшего из лейтенантов плюхнулся немалый осколок. Лицо Анри стало жестким.

– Помнится, вы хотели посмотреть, на что способна моя игрушка? Пожалуйста!

Почти тридцать шагов, как на глаз определил Поль, но для хорошего стрелка это не проблема. Серая туша покатилась вниз; еще два выстрела, и оба столь же точны. Стадо, бросив бомбардировать кокатрисов, кинулось вверх, но капитан достал еще пару дряней, правда, одна оказалась лишь раненой и с визгом забилась на скальном карнизе. Пришлось потратить шестой выстрел.

– Все. Для револьвера теперь слишком далеко. – Анри принялся перезаряжать свое оружие. – Что скажете?

– Э-э-э… Остается признать, что этот этап я проигрываю с разгромным счетом. И ладно: такая скорость и точность весьма неуместны на дуэлях. Пойдут сплошные покойники, что как-то неприлично… О чем мы говорили?

– О том, что мне докладывать, а вам – писать. Поступайте как хотите, но имейте в виду, что мой полковник узнает все.

* * *

– Черт знает что! – Ле Мюйер поднял глаза на подчиненного. Стояла середина июня, и за окном колыхался серый занавес ливня. – Я вам верю, не могу не верить, но для рапорта такое не годится… В Алможеде не поймут, выше – тем более. Нужно нечто другое, что не задевало бы… честь Легиона и не воняло серой.

– Хорошо, – угрюмо произнес Анри, – пусть будет сговор гаррахов с колбасниками или еще что-нибудь. Только, ради всех святых, пишите сами.

Эпилог

– Мы же с вами цивилизованные люди. – Генерал с мягким укором смотрел на посмуглевшего и постройневшего журналиста. – Ле Мюйер защищает подчиненных, но вы? Неужели вы думаете, что я накажу своих кокатрисов за то, что они обошлись без судебных проволочек?

– Не думаю. – Дюфур глотнул местного вина, при всей своей необычности очень пристойного. – Но я видел этих аргатов собственными глазами. В алых шаммах и на молочно-белых конях. Впрочем, в отличие от ле Мюйера и Пайе я понимаю, что можно предлагать начальству и публике, а что лучше оставить при себе. Ваши подчиненные заслужили панегирик, и они его получат, а читатели получат экзотику, намек на алеманские происки и уверенность как в том, что Легион порвет в клочья всех, кто встанет на его пути, так и в необходимости продвижения в Аксум. Кстати, мне понадобится ваша фотография.

– Разумеется, вы ее получите. – Мягкий укор сменился горделивым блеском, подбородок непроизвольно вздернулся – отважный и верный сын Республики уже видел себя на страницах «Бинокля». – Я несказанно рад нашему сотрудничеству.

– Я тоже, – заверил Поль.

– Кстати, мой друг, – генерал слегка понизил голос, – я обдумал наш прошлый разговор и согласен, что «Письма из Алможеда» должны быть продолжены. Конечно, я не Дирлен…

– Вы и не можете им быть, – утешил понявший, к чему идет, репортер, – наше время требует иных людей и иного подхода.

– Да-да… Но, решившись в некотором смысле взяться за перо, я нуждаюсь в совете. Как вы думаете, с чего лучше начать?

– Начните с него, – репортер указал на картинку с рассевшимся на карте кокатрисом, – вернее, с его прадедушки. Если не ошибаюсь, в 1798-м «Нью Тайм» опубликовала карикатуру, где нашего любимого петуха изобразили изрядно ощипанным, с вырванным хвостом, но в знаменитом берете первого консула. Консулу это так понравилось, что он заказал копию, только ободранный петух на ней превратился в пусть небольшого, но смертоносного монстра. Вышло столь удачно, что капрал так с кокатрисом и не расстался; их разлучила только смерть. Когда же Вторая Республика восстановила в правах петуха, изгнанный с герба кокатрис задержался в Экспедиционном легионе, склоняя зарящихся на наш кофе альбионцев и алеманов к скромности.

– Я бы не хотел лишний раз вспоминать басконца, – забеспокоился генерал. – Понимаете…

Дюфур понимал прекрасно, просто ему захотелось проверить.

– В таком случае начните со своего приезда, с того, как вам, еще молодому полковнику, чудились за глухими стенами сказочные сады и смуглые красавицы в невесомых шелках. Это вне политики, и это понравится, как и завуалированные намеки на знатность. Сейчас голубая кровь в моде, а Конвент, уничтожив дворянские книги и королевский архив, дал каждому гражданину право на прадеда-герцога.

– А вы шутник. – Командующий откинулся на спинку стула и расстегнул верхнюю пуговицу. – Впрочем, мой дед и впрямь был графом, а ваш?

– Я внук имперского капрала и правнук бондаря, – сказал истинную правду Дюфур и откланялся. Его ждали визит к губернатору, прогулка по кофейным плантациям, Долина Царей, и, черт возьми, он так пока и не добрался до границ Хабаша!

Ящерица с белой отметиной

Его газета, официозная, католическая, либеральная, республиканская, орлеанистская, этот слоеный пирог, эта мелочная лавчонка нужна ему только как вспомогательное средство для биржевых операций и всякого рода иных предприятий.

Ги де Мопассан. «Милый друг»

Глава 1

На внутренней стороне до боли знакомой стеклянной двери красовался свежий газетный лист. Наметанный взгляд Дюфура тут же определил, что его фельетон занимает лучшее место на полосе и фельетон этот уже четвертый из шести отправленных пантелеграфом из Помпей. Спешка не удивляла: прения в Национальном Собрании были в разгаре, и патрон лил на мельницу премьера любую воду, какую только мог выжать из сотрудников и новостей.

Поль с усмешкой повернул надраенную папашей Леру ручку и оказался на широкой лестнице, одновременно роскошной и неопрятной. Подзабытый запах типографской краски, светильного газа и табака подтверждал – он вернулся туда, где ему надлежит быть, и никакие саванны, хасуты и бабуины не стали и не станут его настоящей жизнью. При всей своей экзотичности они слишком примитивны, а следовательно, неизменны, читай – скучны.

– Кого я вижу! Дюфур! – Коллега Руссель тоже неизменен. По крайней мере в пристрастии к обтягивающим брюкам и туфлям с чрезмерно острыми носами.

– Собственной персоной, дружище.

– А ты похудел.

– А ты нет.

– В парламентах не худеют. Ты в самом деле трогал гепардов?

– Нет, но мне о них рассказал старик-туземец, пока кобра, которую он заклинает, чистила зубы.

– Патентованным средством, надеюсь? Иначе зачем бы «Ив и Готье» второй год нам платили? Прости, спешу к своим сенаторам, у них наклевывается премилый запрос со скандалом, строк на триста, не меньше! Выпьем как-нибудь по кружечке?

– Почему нет?

Знакомый запах. Знакомый полумрак. Знакомые люди, кресла, газовые рожки́. Леру за своей конторкой разбирает утреннюю почту. Рассыльные ждут поручений, наборщики в рабочих халатах тащат гранки. Как же он по всему этому, оказывается, скучал!

– С возвращением, мсье.

– Спасибо, приятель. Мсье Жоли пришел?

– В десять с четвертью, мсье.

В десять с четвертью, как всегда. А в приемной, как всегда, толкутся счастливчики, неудачники и те, кто лишь собирается схватить удачу за воротник. Паркет в коридоре оживляет новое пятно, похожее на лошадиный круп с взметнувшимся на стену хвостом. Табачный дым становится гуще, раздаются знакомые голоса: фальцет ведущего светской хроники прерывается басом театрального обозревателя. У Бланшара горячая пора: город пестрит афишами – вечером в Опере премьера. «Взгляд василиска, или Бремя ненависти». Сходить?

– Дюфур! Жив, курилка! – Жоли, бессменный заведующий отделом политики, раскрывает начальственные объятия. По-кошачьи топорщатся холеные усы, в углу рта – неизменная сигара. – Блестящий материал! И как вовремя. Патрон в восторге…

Скрипящие перьями за общим столом репортеры разом поднимают головы и смотрят на удостоенного похвалы собрата. Четверых Поль знает, пятый, франтоватый блондин, новенький.

– Малыш Тессье, – проследив взгляд Поля, громко объясняет Жоли, – городская хроника. Два су за строчку и две с четвертью сотни в месяц, не считая разъездных. Пойдем подышим.

Посетителей в приемной еще прибавилось, один из двух рассыльных исчез, Леру почти разобрал письма. Хорошенькая дама в желтом и коричневом вскинула головку. Жоли нахмурился и ускорил шаг.

– Мы непростительно задержались, – значительно произнес он, – интервью в половине двенадцатого. Раджа ждать не станет.

Поль торжественно кивает. Незримый раджа стал сообщником сотрудников «Бинокля» задолго до прихода Дюфура в газету. Нетерпение заморского вельможи избавляет от докучливых посетителей не только репортеров, но и птиц полетом повыше, и лишь не проведший в армии ни дня патрон, полагая себя старым солдатом, задерживается, уходит и отказывает, не прибегая к уверткам.

– Леру, если начнется конец света, мы у Жерара.

– Слушаю, мсье.

* * *

В кофейне «Счастливый случай» до полудня всегда бывало свободно. Седовласый мсье Жерар лично провел давних и уважаемых клиентов к «их» столику в нише, принял заказ и удалился. Жоли привычным движением коснулся сперва галстучной булавки, затем усов.

– Полчаса поболтаем, и можешь быть свободен. Тебя хватает еще на два подвала, но отдыхать некогда. С утра изволь быть во Дворце Правосудия.

Дюфур вопросительно поднял брови. Им стремительно овладевала журналистская лень, та самая, что неминуемо сменяется азартом. Жоли усмехнулся.

– Спрашиваешь, почему ты, а не какой-нибудь мсье-два-су-за-строчку? Арьергардный бой, дружище. Сражение позорно проиграно. Мы доверились болванам из полицейской префектуры, а те сочли дельце Гарсии заурядной уголовщиной. Оно и осталось бы таковым, круши безобразник другие бюсты и не пытайся Маршан свалить правительство. Гарсия неплохо ему подмастил. Соплеменник чудовища восстал! Официант сделал то, на что не хватает духу премьеру! Руки прочь от гражданина Гарсии! Маленький защитник великой Республики. Лучшие умы и перья на стороне отважного басконца! Они желают знать! Они требуют ответа! Кокатрис или человек? Живые гиены против мертвого льва. Станет ли позор Баскони позором Республики?

– Что за ахинея?

– Тебя развратили гепарды. Это не ахинея, это шапки наших конкурентов. Пока мы спали, «Планета», «Жизнь», «Мнение», «Обозреватель» выжали из гипсового крошева все, что можно. Завтра вынесут приговор, и «Бинокль» окажется в окончательной дыре. Наше молчание уже увязывают с позицией премьера по вопросам новых реституций и Трансатлантидского канала. Нужно превратить наш промах в позицию. Само собой, достойную, так что найди мне причину! Любую, кроме курса акций Трансатлантидской компании и нашей некомпетентности!

– Так я должен смыть с тела Республики имперскую скверну? – уточнил Поль. – Или, наоборот, восславить павшее величие?

– Смыть, но без мыльной пены и по возможности не замочив манжет. Они у нас сегодня бумажные.

Подали кофе и коньяк. Официант как-то особенно значительно наклонил голову, и Жоли столь же значительно кивнул. Странно, почему кофе в метрополии варят лучше, чем в колониях? Впрочем, и родина винограда отнюдь не Галлия. Жоли отложил сигару: за любимым напитком он никогда не курил.

– Парадокс, – поделился своим наблюдением Поль. – Кофе миру дал Аксум, но варят его там отвратительно.

– Впишешь это в следующий фельетон, и мы разошлем газету оптовым торговцам колониальными товарами. За рекламу приходится драться все жестче. Что скажешь о коньяке?

– У Жерара ничего не меняется, и это не может не радовать. «Гордость», и отличнейшая.

– Ты ошибся. Это «Адель». «Гордости императора» больше нет. Ни марки, ни торгового дома. Владельцы предпочли спустить свое сокровище в море и объявить себя банкротами, но не менять этикетку. И не выплачивать штраф за пятьдесят шесть лет восславлений басконского монстра. Теперь в буфетах шепотом предлагают «чудом уцелевшую» бутылку, но будь осторожен. В ней может оказаться что угодно.

– Скверно. Хотя не думаю, что «Гордость» ушла в море, скорее уж за него. Любопытно, каков запас этой, гм, «Адели» у старины Жерара? О, Бланшар!

Театральный обозреватель не походил на человека, между делом забежавшего промочить горло. Оглядев зал, он целеустремленно направился к столику заведующего отделом политики.

– Катастрофа в Опере в день премьеры. – Волнуясь, Бланшар изъяснялся заголовками, а его голос был достоин трагика или метрдотеля. – Ревнивый муж, нерасторопные служащие и катастрофа. Люсьяни не сможет петь минимум две недели. Повреждена гортань. Спешу к месту трагедии. Три интервью и репортаж! Потребуется место. Надо снимать Алможед, он терпит.

– Не возражаю. – Жоли невозмутимо поднес к губам рюмку. – Дюфур? Уступишь осипшему тенору?

– Почему нет? – Поль уставился в рюмку, хватая за хвост мелькнувшую мысль, кажется, гениальную. – Вот она, оборотная сторона искусства! В Опере избитый герой поет проникновенное ариозо, в жизни он шипит, как ящерица, и полощет горло. Кого Люсьяни изображал? На афишах какие-то подозрительные береты…

* * *

Завтрашнему визиту во Дворец Правосудия Поль предпочел незамедлительный визит в полицейскую префектуру. Там несколько раздраженно сообщили, что комиссар Бонне, чьи люди арестовывали мсье Гарсию, болен, и когда появится на службе, неизвестно. Журналист поблагодарил, вышел на пестрый послеполуденный бульвар и неторопливо двинулся вниз, к улице Валентинуа.

Где жил Бонне, Дюфур знал. В свою бытность криминальным репортером ему не раз доводилось гонять с полицейскими чинами шары и сидеть за рюмкой наливки. Комиссар Бонне даже среди коллег отличался здоровьем и здравомыслием, но полицейские – люди подневольные: прикажут заболеть – заболеют. Поль ставил сто к одному, что напуганное поднятой шумихой начальство озаботилось спрятать обидчика Гарсии от прессы, но хорошего газетчика примет даже «больной», а Дюфур полагал себя очень хорошим газетчиком.

Костлявая служанка окинула визитера достойным полицейского взглядом, узнала и, вытирая руки о чистейший передник, провела в гостиную, где с прошлой осени еще прибавилось фарфоровых собачек. Хозяин, сын так и не удосужившегося разжиться частицей «де» сыровара, вышел сразу же.

– Читал! – Бонне протянул для приветствия руку. – Занимательно, но разбойники либо существуют только в ваших головах, либо носят кокарду с кокатрисом. Я бы прижал сельского старосту, или кто там у этих туземцев?

– Мы так и сделали, хоть и не сразу. Нашлись и деньги, и ружья, и сообщники, но разбойники все-таки были… Иначе кто бы сжег три деревни?

– Так и надо, – отрезал комиссар. – Грызть волка его же зубами – отличный метод. Хотел бы я служить в колониях, здесь у нас порядка не добьешься – слишком много законов, адвокатов и писак. Я не о вас, вы – человек приличный. Чем могу служить?

– Завтра мне велено быть во Дворце Правосудия, но я туда не пойду. Что там будет – очевидно и неинтересно. Я хочу знать, что было.

– Неужели «Бинокль» напечатает о деле Гарсии правду?

– Нет. Но повторять за «Жизнью» и «Планетой» мы тоже не собираемся. Итак, комиссар?

– Почему бы и не рассказать? – Квадратная ладонь махнула в сторону покрытых ажурными накидками кресел. – Садитесь. Брат прислал вишневую…

– Не откажусь.

– Отлично. – Комиссар направился к буфету. – Гарсия из Тарба, жил через три улицы от дома, где родился император. В пятнадцать лет спутался с местной бандой и с ее помощью подался в Альбион. Вы видели эту физиономию?

– Нет пока. Смазлив?

– Во фраке сойдет за вашего брата, то бишь за репортера. Служил официантом в отелях и был наводчиком… Прошу.

– Спасибо. «Гордость императора» иссякла, но крестьянских наливок у нас не отнять. Так что наш герой?

Репортером в «Бинокль» и даже в «Планету» Бонне нипочем бы не взяли, зато комиссар рассказывал по порядку, строго придерживаясь фактов. Все началось год назад с кражи в «Якове Шестом», о которой писали, хоть и не слишком много. Из апартаментов вдовы губернатора какого-то из Ост-атлантидских островов исчезли драгоценности, в том числе фермуар с уникальной лиловой жемчужиной, известной как «Око василиска». Обычно губернаторша хранила сокровище в банке, но в этот раз взяла на курорт. Драгоценности были застрахованы, и хозяйка сочла, что этого довольно.

Воры во время второго завтрака пробрались в номер через балконную дверь, вскрыли чемоданы, завладели шкатулкой и скрылись тем же путем, что и пришли. Местная полиция сразу же вышла на след басконской шайки. Преступников арестовали, драгоценности вернули владелице. Все, за исключением вынутого из оправы «Ока».

Полиция некоторое время наблюдала за так или иначе вхожими в «Якова Шестого» басконцами, но этим и ограничилась. Спустя какое-то время владелица востребовала страховку и, разумеется, получила ее. Дело закрыли. Затем случилось нечто, на первый взгляд не связанное с кражей: в Альбионе принялись крушить находящиеся в частном владении бюсты басконца. После четвертого случая некий «консультант», о котором Бонне говорил с куда большим пиететом, чем об альбионских коллегах, собственном начальстве и мсье премьере, поставил в известность галльскую полицию.

Проследив происхождение разбитых императоров, мсье, вернее, мистер консультант выяснил, что все они изготовлены в одной мастерской, причем находящейся в пяти минутах ходьбы от «Якова Шестого». Всего в заказанной поклонниками императора партии было шесть бюстов, четыре превратились в осколки, еще два были отосланы на континент графу де Сент-Арман.

Консультант предполагал, что «Оком василиска» завладел некто, знавший о готовящейся краже и, возможно, проинформировавший о ней полицию. Опередив басконцев, настоящий вор спрятал жемчужину в сыром гипсе с тем, чтобы изъять ее, когда дело будет закрыто.

– Мы установили наблюдение за особняком де Сент-Армана. – Комиссар поморщился, ему явно было неприятно вспоминать. – На четвертую ночь туда проник взломщик, которого взяли в библиотеке с поличным, у осколков бюста. Мой инспектор тщательно проверил гипс, ничего не нашел и отправил арестованного в участок, где тот принялся изображать припадочного. Время было позднее, и взломщика препроводили в камеру. Утром бы он признался во всем, но вмешался этот чертов депутат… Повторить?

Дюфур молча пододвинул свою рюмку. История была бы интересной даже без депутата. Другое дело, что подавать подобную дичь следовало аккуратно и под соответствующим соусом. Репортер пригубил вишневой и принялся уточнять. Выяснилось, что де Сент-Арман при всей своей любви к басконскому людоеду был вне политики, предпочитая ей карты. Во время кражи он отсутствовал и вернулся, как раз когда требовалось подписать протокол. С карточного вечера графа подвозил депутат-легитимист де Гюра. Утром политикан в сопровождении адвокатов и репортеров явился в участок и потребовал встречи с арестованным. Растерявшийся дежурный позволил самозваным защитникам переговорить с Гарсией наедине. После ухода визитеров поведение басконца коренным образом переменилось. Он отказался от обычных для своей среды выкрутасов и больше не пытался биться в конвульсиях.

– Мерзавца научили, что говорить, – угрюмо подвел итог комиссар, – остальное доделали газеты и депутатские запросы.

– Вас выручило бы «Око василиска», – задумчиво произнес Поль, – но этого не случилось. Я правильно понимаю, что в последнем бюсте жемчужины тоже не оказалось?

– Хуже. Вдова, когда везла драгоценности на курорт, знала, что делает. Мадам нарывалась на кражу, ее обокрали, и она получила страховку. Мы выковыряли из императора подделку…

– Но предъявлять ее не рискнули, – закончил за комиссара журналист. – Полицию обвинили бы в фабрикации улик, и первой возмутилась бы вдова. И все же соотечественники Гарсии имеют на эту стекляшку все права.

– Еще бы, – сказал будто выстрелил Бонне, и журналист понял, что басконские шайки осведомлены об «Оке василиска» и Гарсии не меньше, чем он.

– Замечательная наливка, комиссар. К сожалению, мне пора. Статья должна опередить судебные отчеты, так что читайте завтрашний «Бинокль»… Да, вот еще… Вне всякого сомнения, вас навещают сослуживцы. Не случалось ли в последние недели чего-нибудь мелкого, но смачного? Задавленной собаки с легитимистской кличкой или рухнувшего на моего коллегу фикуса?

* * *

Жоли был в кабинете патрона – играл в бильбоке и ждал Русселя с новостями из верхней палаты: Маршан, председатель партии радикалов и главный соперник премьера, намеревался сделать запрос Министерству финансов. При виде подчиненного Жоли настороженно сощурился.

– Бонне болен начальственным страхом, – объявил с порога Дюфур, – но я его разговорил.

– Надеюсь, ты не собираешься объяснять публике, что пресловутый Гарсия – банальный вор?

– С этим мы опоздали. – Поль проследил глазами за шаром. За пулей проследить не успеешь; впрочем, басконцы все еще предпочитают ножи. – Я не собираюсь ничего объяснять, я собираюсь пугать.

– Читатель любит бояться. – Жоли аккуратно отложил бильбоке. – Особенно за обедом. Сейчас его потчуют имперским реваншем. Спасти Республику от воскресающего монстра, само собой, должен Маршан. Из премьерского кресла. Ты бросил курить?

– Нет. – Поль с удовольствием вытащил портсигар. – Я отказываюсь отдавать место в завтрашнем номере Бланшару, но Аксум с Хабашем в самом деле терпят, и их теперь придется править. Сдаем по-прежнему в десять?

– Да.

– К девяти фельетон будет у вас. Если патрон не одобрит, отнесу в «Оракул».

– Ты взялся за чертовщину?

– Тысяча чертей, как говорят в романах старые вояки, должен же кто-то за нее взяться! Пугать мертвым императором надо элегантно. Я проглядел «Планету» и «Мнение». Пытки, похищения, коррупция, разврат, уничтожение соратников, иностранных подданных и нашего брата-щелкопера… Никакого вкуса.

– Мсье Жоли. – В проеме двери возникла фигура в узком фраке. Руссель. – Маршан сделал запрос. Все, как я и говорил: еще не бомба, но уже скандал…

– Заходи. Дюфур, фельетон нужен к девяти. Что-то еще?

– Катрены…

– Посмотри на окне в репортерской.

Регулярно выручавший редакцию томик знаменитого астролога и прорицателя лежал поверх внушительной газетной кучи, его страницы были влажными и пахли пивом. Прихватив заодно позабытое Бланшаром оперное либретто, Поль отправился в швейцарскую за Библией и старой «Жизнью». Папаша Леру был человеком богобоязненным и растапливал плиту только радикальными газетами. Вернувшись в кабинет во всеоружии, Дюфур скромно уселся возле обожженного сигарами и папиросами столика. Занятые скандальным запросом Жоли с Русселем даже не повернулись. На часах было три и три четверти. Поль закурил и развернул номер месячной давности. В глаза бросились портреты: в самом деле напоминавший репортера Гарсия и знаменитый писатель, взявший крушителя бюстов под свое могучее крыло.

«Я желаю знать» – гласил заголовок статьи, под которой красовалась известная всей читающей публике подпись. Поль пробежал статью глазами – написано было отменно, но вытаптывать чужие цветы всегда проще, чем сажать собственные. Великий литератор Пишан желал знать, скромный журналист Дюфур, достав блокнот, злорадно вывел: «Я боюсь! / подзаголовок «Во многих знаниях многия печали» / » – и, как всегда, когда его охватывало предчувствие успеха, облизнул губы.