Текст книги "Зимний излом. Том 2. Яд минувшего. Ч.1"

Автор книги: Вера Камша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

5

Одна пуля вошла в стену, вторая оцарапала толстенный сук. Обе шляпы остались на месте. Джереми стрелял неплохо, очень неплохо, но уложить в ночной драке двоих убийц, не зацепив жертву… Для этого нужно иметь другую руку и другой глаз или… целить отнюдь не в разбойников и промахнуться.

– Вот так, – сказал кому-то невидимому Карваль.

Ветер раскачивал ветки, шляпы и их тени качались и плясали, словно кто-то и в самом деле затеял драку.

– Вернемся в дом, – бросил Робер. И как он сам не догадался проверить слова Джереми таким образом?

– Идемте, Монсеньор, – согласился маленький генерал. – Дювье, свяжи этого человека.

– Будет сделано, – обрадовался сержант. Новоявленных «надорцев» Дювье не переваривал, и Робер его понимал. Дикон видел в вояках Люра солдат, вставших за дело Раканов, а для южан они были ублюдками и мародерами. Может, хоть сейчас до мальчишки дойдет, хотя Эгмонт был таким же. Для него Кавендиши были соратниками, а кэналлийцы – врагами…

– Монсеньор, вы не устали?

– Устал, – признался Эпинэ, падая в кресло. – Ничего не соображаю. Как вы додумались? Я о выстрелах…

– О! – Маленький генерал заметно смутился. – У меня возникли некоторые сомнения, и я осмотрел место предполагаемой засады. Дважды попасть в цель с указанной этим капралом позиции мог только великий стрелок. Лично я не стал бы рисковать. Разумеется, если бы хотел спасти герцога Окделла. Я бы ввязался в драку, но стрелял – только в упор.

Поставить себя на место другого и понять, что тот врет… Как просто! Леворукий бы побрал эту голову, не только болит, но и соображать не хочет.

– Я должен был догадаться, – поморщился Иноходец, – и не только об этом.

– Монсеньор, вы слишком хорошо стреляете, – буркнул Карваль, – и вы судите о других по себе, иначе вы бы не имели дело с Раканом.

– Джереми хотел убить, а не спасти, – не позволил увести себя в сторону Робер. – Сядьте, мне тяжело смотреть вверх.

– Если Джереми Бич стрелял, он хотел убить. – Из всех кресел и стульев Карваль выбрал самое неудобное. – Но почему мы уверены, что он вообще там был? Потому что он так сказал герцогу Окделлу? Это не доказательство.

А в самом деле, почему? Джереми заплатил «висельникам», в чем его и уличили, все остальное известно с его слов. Убийца попытался выставить себя спасителем, и ему это почти удалось. Бич мог стрелять в Дикона, а мог сидеть в какой-нибудь харчевне и ждать вестей от наемников.

– Ненавижу копаться в чужом вранье, – признался Иноходец, – и не умею.

– Монсеньор, если вам неприятно продолжать допрос, – предложил Карваль, – я возьму его на себя.

Искушение свалить на маленького генерала еще одну навозную кучу было велико, но Эпинэ покачал головой. Он и так слишком часто выезжает на чужих спинах, и чаще всего на Карвале.

– Пусть его приведут, – Робер завозился в кресле, поудобнее пристраивая руку и голову, – и покончим с этим.

– Да, Монсеньор.

Дик расстроится, но это лучше, чем держать при себе двурушника и убийцу. Жаль, Альдо полагает иначе: сюзерен бы в Джереми вцепился. Еще бы, не подручный, а клад – убьет, соврет и не покраснеет!

Виски ныли все сильнее: то ли погода менялась, то ли голове не хотелось думать, и она топила мысли в боли. Боль, она как дым, сквозь нее ничего не разглядеть. Эпинэ потер лоб, потом затылок, стало легче, но ненамного. Вызвать лекаря и потребовать настойку? Приказать сварить шадди, благо Левий прислал отменные зерна? Или просто лечь и уснуть?

Самое простое и самое надежное. Так он и поступит, но сначала – Джереми Бич.

– Ты расскажешь правду, – объявил сквозь горячий шум Карваль. – И упаси тебя Леворукий соврать.

– Зачем мне говорить? – угрюмо откликнулся Джереми. – Говори, не говори…

– Не хочешь – не надо, и так все ясно. – Голова болела все сильнее, Эпинэ снова поморщился, мерзавец это воспринял по-своему.

– Я выполнил приказ моего полковника. – Глаза камердинера бегали, как кагетские тараканы. – Я всегда выполнял приказы.

– И что тебе было приказано? – На щеке Джереми – ссадина. Свежая. Дювье постарался.

– Явиться в распоряжение тессория, сделать, что он хочет, и убраться из столицы.

– Когда ты приехал в Олларию?

Таракан остановился, шевельнул усом, запомнил. При случае донесет, что Первый маршал Талигойи называет Ракану Олларией, только случая не будет.

– В начале Весенних Ветров. – Перед Робером вновь торчал туповатый служака. – Управляющий Манрика обо мне знал, сразу провел меня к тессорию.

– Очень хорошо. – Карваль вытащил пистолет и положил рядом с собой. Точно так же, как это сделал в Багерлее Робер. – Что тебе велел этот гоган?

– Сговориться с «висельниками». Я так и сделал.

– А когда у них все пошло навыворот, стал стрелять? – рявкнул Никола. – Ты сам решил прикончить Окделла, так ведь?

– Я не стрелял, – затряс головой Джереми, – стрелял не я… Я не знаю, кто стрелял. Он из-за стены вылез, я его не видел. Показались люди, пришлось уходить…

– Это все?

– Все, – буркнул Джереми, – чтоб меня выходцы прибрали, все!

– Что ж, – согласился Карваль, – все так все. Чтобы тебя вздернуть за покушение на герцога Окделла и пособничество Манрикам, хватит. Монсеньор, это человек вам еще нужен?

– Нет, – Робер с трудом повернул голову, – но мерзавец – камердинер Окделла, так что приказ лучше подписать мне. Пришлите утром бумаги…

– Отведите меня к моему герцогу! – вдруг завопил Бич. – Я исполнял его приказ! Секретный! Я обязан доложить…

– Закатным кошкам доложишь, – буркнул Карваль. – Монсеньор, я пришлю бумаги к десяти.

– Монсеньор! – Теперь Джереми напоминал загнанного в угол, нет, не крыса, Кавендиша. – Монсеньор! Я выполнял приказ… Я сказал не все!

– Допустим. – Подлая игра, но доиграть придется. – Но Окделлу камердинеры-убийцы не нужны, а я устал.

– Монсеньор, – Карваль прислонился к стене, – уделите этому делу еще несколько минут, ведь потом вернуться к нему будет нельзя.

– Хорошо. – Эпинэ прикрыл глаза. Он не врал, боль и впрямь становилась нестерпимой, одна радость, рука отвлекала от головы, а голова от руки. – Пусть расскажет еще раз. Последний.

– Понял? – Никола похож на медвежью гончую: верный, настырный, и пасть как капкан. – Сначала и подробно.

– Манрику не только Окделл мешал, – заторопился Джереми. – Лараки тоже. Фердинанд отдавал Эпинэ Маранам, значит, Надор достался бы Ларакам, иначе всякие Валмоны могли обидеться. Вот тессорий и решил свалить смерть Окделла на родичей. Он сына Ларака в казначейство взял, чтоб под рукой был. Я, когда Выдру нанимал, потому толстяком и прикинулся.

Бедный Реджинальд, знал бы он, что из него лепили убийцу. Манрики лезли в Надор, как Колиньяры в Эпинэ. Вряд ли их отпугнула одна неудача.

– После Выдры ты взялся за дело сам? Так?

– Я ничего не делал! – засучил усиками таракан. – Я только следил за Окделлом, мне было приказано.

– Не делал? – переспросил Карваль. – Что-то не верится…

– За Окделлом следили, – забормотал Джереми. – Окделл думал, он один. Как же… Кэналлийские ублюдки за ним хвостом таскались. Меня б сразу поймали.

Тайна, как и большинство тайн, была отвратительной, но была у нее и оборотная сторона. Дикон не дожил бы до своего комендантства, если б его не стерегли. И так ли уж важно, почему Ворон это делал?

– В Выдру стрелял кэналлиец?

– Не знаю… Я его не видел, только тень… Быстрая такая… Я не стал за ним гнаться.

Еще бы, гоняться за такими себе дороже.

– Ты доложил тессорию про кэналлийцев?

– Да. – Глаза бывшего капрала бегали точно так же, как глаза ныне покойного Морена.

– И вы взялись за дело с другого конца. – Карваль усмехнулся и заложил ногу за ногу. Он сказал наугад, но Бич уже сдался.

– Монсеньор… – Сейчас бухнется на колени и начнет целовать сапоги. – Монсеньор!..

– Я слушаю. – На всякий случай Иноходец подобрал ноги. – К Окделлу ты не вернешься. Что велел Манрик?

– Велел подобраться к Окделлу через его родича. Я заставил помощника аптекаря подменить настойку от прыщей. Ее Ларак заказал… У толстяка с мордой все в порядке, ясно было, для кого старался.

– Настойка не подействовала. – Робер провел пальцем по браслету, пламя делало червонное золото алым. – Что ты делал дальше?

– Дальше не я, – затряс башкой Джереми. – Я только узнал, что они в «Солнце Кагеты», а потом все младший Колиньяр… Ему не сказали, что за Окделлом шпионят… То есть думаю, что не сказали.

– Возможно, ты прав. – Омерзение мешалось с желанием узнать все до конца. – Продолжай.

– Манрики перехватили нарочного из Надора. Он вез письмо от старухи. Она болела, хотела видеть сына… Убить герцога в Надоре никто бы не взялся, а Ворон шел на войну… Я прикинулся нарочным и отвез кэналлийцу другое письмо. Его тессорий подделывал, не я… Окделл отправился на войну. Мы думали, он не вернется, такая горячая голова.

– А он вернулся, – жестко сказал Карваль. – Что ж, похоже, теперь на самом деле все. Ты остался в Олларии или вернулся к Люра?

– Меня отпустили. Я вернулся к моему полковнику. Отвез приказ о его производстве в генералы.

Белый конь, алая перевязь, свист сабли… Справедливость есть, и имя ей «перевязь Люра».

– Что тебе сказал твой генерал?

– Что я сделал все что мог и что дальше пусть Манрики сами возятся.

– А еще?

– Ну, – Джереми переступил с ноги на ногу, – он был доволен, как получилось с Колиньяром.

– Что ж, – решил Эпинэ, – с Окделлом ты, похоже, не врал. Теперь поговорим о Люра. Когда он решил… нам помочь? У Манриков карты были лучше наших. Дювье? Что такое?

– Вот… – Сержант бросил на стол два тугих кошелька. На первом красовалась монограмма Матильды, на втором – герб Темплтонов. – В седельных сумках отыскались.

Глава 2
Тарника, Ракана (б. Оллария)
400 год К. С. 7-й день Зимних Скал

1

«Сударыня, я решился на это письмо, зная, что оно Вас огорчит, но скрывать смерть друга я не вправе. В ночь с 4-го на 5-й день Зимних Скал умер Удо Борн. Произошло это в доме Ричарда Окделла. Никаких сомнений, увы, нет и быть не может. О несчастье я узнал от Джереми Бича, камердинера Дикона и большого мерзавца, по приказу хозяина выдававшего себя за Удо. Ричард пытается сохранить случившееся в тайне, но я не сомневаюсь, что Альдо уже знает обо всем.

Причина смерти неизвестна, однако я почти уверен, что это – яд. В доме Ричарда Удо ничего не ел и не пил, значит, он либо отравился сам, во что я не верю, либо был отравлен ранее. Джереми, снимавший с умершего камзол и сапоги, говорит, что глаза Удо стали неестественно синими и что Ричард был этим совершенно потрясен.

Сударыня, я вырос в убеждении, что долг мужчин – оберегать женщин, но мы знакомы не первый год. Я бы никогда не сказал правды матери или кузине Катари, но для Вас боль – меньшее зло в сравнении с туманом. Альдо, узнав о том, что я открыл Вам правду, будет вне себя, но я не прошу о лжи. Если Вы сочтете нужным потребовать объяснений, можете сослаться на меня и показать это письмо. Я намерен хранить свою осведомленность в тайне, по крайней мере до получения Вашего ответа.

P.S. Возвращаю Вам и Дугласу кошельки, обнаруженные в седельных сумках Бича, и благодарю Вас и капитана Надя за беспокойство о моем здоровье. Буду счастлив навестить Вас в Тарнике, но пока дорога мне не по силам.

Припадаю к Вашей руке и остаюсь Вашим преданнейшим слугой.

Герцог Эпинэ».

Серый бумажный лист, серый день и смерть. Подлая, несправедливая и не удивившая.

В стекло застучали. Часто-часто. Синица. Просит хлеба или чего там они лопают. В Тарнике любили кормить птиц, и те обнаглели. Синицам все равно, кто живет в доме, лишь бы не держал кошек и бросал крошки. Среди людей синиц тоже хватает, ты хоть плачь, хоть вешайся, они будут долбить в окна и требовать кусок. Мозги птичьи, совесть тоже.

Пташка небесная снова тюкнула в стекло. Злость и безнадежность вскипели не хуже шадди, и Матильда от души вломила по раме кулаком.

«… умер… долг мужчин – оберегать женщин… вашим преданнейшим слугой… можете сослаться на меня…»

Внук письма не увидит, его никто не увидит, разве что Леворукий. Говорят, Враг читает горящие письма и смеется. Что ж, пусть прочтет, ей терять нечего, все и так потеряно. Принцесса метнулась к камину, ухватила кочергу, подвинула обвитую огнем чурку, сунула письмо в оранжевое гнездо. Пламя высунуло рыжий язык, на черном сморщившемся листке проступили закатные буквы «глаза… стали синими…»

Удо умер, когда открыл ей дверь из кошмара. Она ушла, а он остался с мертвецами и убийцей. Альдо никогда не признается, но это он. Сначала Мупа, потом – Удо… Один яд, одна ложь, и уже не понять, когда началось.

Сорок лет назад мир уже разбивался вдребезги, тогда и следовало сдохнуть, так ведь нет! Молоденькая жена Анэсти Ракана, поняв, что великая любовь околела, а прекрасный принц обернулся голодным слизняком, всего-навсего напилась и родила Эрнани. Сына называли ястребом, он нашел себе голубку, а бабке остался стервятник. За что?! И что теперь? Не видеть, не слышать, не думать, не говорить? Пить касеру, миловаться с Лаци и возиться с дайтой? Или взять шадов подарок, прийти к внуку и одну пулю в него, вторую – в себя?

Не выйдет, рука не поднимется, в кого б Альдо ни превратился. Это старые господарки всаживали нож в негодящих сыновей, а она не сумеет.

– Гица, – сунул голову в дверь Лаци, – ответ будет? А то ехать далеко, лучше по свету.

Пламя обнимало сосновые поленья, трясло рыжими растрепанными лохмами, смеялось, подмигивало. Огонь везде огонь, и в камине, и в костре, это люди во дворцах одни, в лачугах – другие. На первый взгляд, а на второй – удача меняет лишь мерзавцев. Внука победа изуродовала, Иноходца и Темплтона – нет.

– Гица, что сказать-то?

– Скажи, пусть ждет.

– Да, гица.

Дуглас не должен узнать про Удо. Не ради Альдо: внуку нужны не друзья, а вассалы, но Темплтон придет к королю, потребует ответа, и король ответит. Сонным камнем или кинжалом. Она не должна пустить Дугласа к Альдо, не должна и не пустит.

– Я сейчас, – заверила Ее Высочество огненную пасть, – я сейчас встану.

2

Тащиться с больной головой во дворец было глупостью несусветной, но от Робера этой глупости ждали все, начиная с Карваля и кончая сюзереном. Разумеется, Эпинэ поехал, хотя клацанье подков отдавалось в висках кузнечными молотами, а по мостовой стелился ядовито-зеленый туман. Дракко брел в нем по колено, точно в болотной траве.

– Жильбер, – не выдержал наконец Иноходец, – глянь вниз, ты ничего не видишь?

– Внизу? – Сэц-Ариж честно уставился на мокрые камни. – Ничего, монсеньор.

Так он и думал. Что ж, значит, Марианна огрела его сильней, чем показалось.

– Монсеньор, – доложил гимнет внешней стражи, – прошу вас к Полуденному подъезду. В Рассветном вестибюле меняют статуи, он закрыт.

– К Полуденному?

– Бывшему Алатскому.

Альдо продолжает чудить с именами, только Алатский подъезд следовало оставить. Ради Матильды. Эпинэ переложил поводья в правую руку, расправил воротник. Увитые облетевшим виноградом дворцовые стены казались осиротевшими.

– Скоро что-то пойдет, – объявил Робер перекрученным лозам, отгоняя сосущую пустоту, – дождь или снег.

– Наверное, снег. – Жильбер торопливо соскочил наземь и ухватил Дракко под уздцы. Жеребец оскалился. Не сожми Эпинэ золотистые бока, услужливому дураку досталось бы за проявленную вольность копытом.

– Не нужно его трогать. – На землю Робер спрыгнул довольно уверенно. Зеленая муть облепила сапоги, заколыхалась, запахла мертвыми лилиями и исчезла. Камни стали камнями, а неподвижный воздух вновь пропитался печным дымом, только пустота никуда не делась. Словно из души что-то выпало, как выпадает камень из кольца.

– Вам не следовало приезжать.

Дэвид Рокслей. Бледный, аж серый, глаза провалились, а виски совсем побелели. Шикарная они, должно быть, пара, у одного виски седые, у другого – прядь надо лбом.

– Это вам не следовало приезжать. – С чего он вообразил, что, когда перестанут стучать копыта, голова пройдет? – Мевен бы справился.

– Я устал сидеть в склепе. – Дэвид с ненавистью дернул графскую цепь. – Хотя пора привыкать.

– Я тоже не вдруг понял, что стал герцогом. – Эпинэ взял Рокслея под руку. – Меня, как и вас, к титулу не готовили.

– Я не о титуле. – Рот графа по-стариковски кривился. – Просто я следующий. Дядюшка Генри с Джеймсом уже в Закате, остался я. Знали б вы, как это мерзко, ждать и не знать, когда и откуда.

– Это меня ударили по голове, а не вас, – попытался нагрубить Робер. – А что вам нужно, так это кружка касеры и десять часов сна.

– Не хочу умереть во сне. – Плечи Дэвида странно дернулись. – Как угодно, но не во сне!

– Закатные твари, нашли, о чем говорить, – поморщился Робер. – Ну почему, скажите на милость, вы должны умереть?

– Потому что это расплата, – очень спокойно ответил Дэвид. – Предатели всегда плохо кончают, особенно на Изломе. На Рамиро нашелся Окделл, на дядюшку Генри – Давенпорт.

– Ну, – напомнил Иноходец, – Рамиро Второго никто не тронул.

– Он не предавал, – мертвым голосом сказал Дэвид. – Как присягнул отчиму и брату, так и служил, а мы с Джеймсом всё знали, так что весны мне не видать…

– Прекрати. – От растерянности Эпинэ крикнул громче, чем следовало, стоящие у окна бездельники удивленно обернулись. – Пойдем отсюда, и кончай молоть чепуху.

– Как скажете. – Дэвид равнодушно кивнул. – Слышали про Удо?

– Карваль рассказал. – И не только Карваль, но с Дэвида смертей хватит. – Никогда бы не подумал.

– Глупо все вышло… Зато теперь он свободен. Добрый день, сударь.

– Вы уже встали, герцог? – Какой же у Кракла бабий голос. Сам высокий, жилистый, а пищит, как маркитантка. – Зря, вам следовало отдохнуть.

– Дела не ждут, – отрезал Эпинэ, обходя косого барона с фланга. – Я должен видеть Его Величество.

3

Письменный стол был воистину королевским. Эдакая ореховая, изукрашенная резьбой и бронзовыми накладками махина. Еще летом за ним сидел Оллар, обмакивал перо в чернильницу-колодец, подписывал указы и манифесты. Стол не тронули, уцелела и чернильница, а человека скоро убьют.

Матильда провела рукой по светлому дереву и попробовала открыть колодец: куда там, крышка словно прилипла. Ее Высочество с трудом приподняла упрямую штуковину, внутри булькнуло: чернильница была полна, но сдаваться не собиралась. Принцесса подперла подбородок кулаком и уставилась на неуступчивую вещицу: мастер, судя по всему агар, изобразил деревенский крытый колодец на нефритовой подставке. Возле сруба лежала колода, из нее пили гуси, на них тявкал лопоухий щенок. Матильда ощупала фигурки в поисках пружины – без толку, от гусей ничего не зависело, от собачонки тоже. Принцесса зачем-то развернула игрушку так, чтоб главный гусь заслонил пса, и обнаружила за колодой лягушонка. Маленького, с булавочную головку. Матильда тронула паршивца пальцем, и крышка с похожим на кваканье звуком отскочила.

Чернильница была полна, и чернила были ярко-синими.

Влажно блеснувший глаз заставил вздрогнуть и отшатнуться. Матильда замотала головой, прогоняя то, что не прогоняется.

– Гида, долго еще? – напомнил не столько о деле, сколько о себе Лаци. – Темнеет уже.

– Сейчас.

В самом деле, сколько можно пялиться в синеву? Это ничего не изменит. Удо уже умер, они с Дугласом тоже бы сдохли, но добрый внук решил иначе. Впору прослезиться от умиления! Матильда не прослезилась, а торопливо ткнула пером в пустой, блестящий глаз, полетели брызги. Чернила были обычными, черными, смертная синь плескалась у нее в голове.

– Тварь закатная! – крикнула принцесса розовой пастушке над камином, та глупо улыбнулась. Матильда швырнула об пол золоченый подсвечник и выдернула из бювара с оленятами белый лист: пора было кончать. С письмами, имбирной одурью, ложью, бессилием.

«Я не получала твоего письма, а ты – моего. Ты благодарил меня за беспокойство, я справлялась о твоем здоровье. Храни тебя хоть Создатель, хоть Леворукий, только живи.

Матильда».

Записка вышла короткой и, при всем своем вранье, правдивой до последней строчки. Добавить было нечего, разве что назвать Роберу убийцу Удо, но этого она не могла. Альдо – подлец, но пусть с ним рядом останется хоть кто-то. Иноходец друга не предаст, а вот друг о бабкином письме спросит. Нужна вторая записка, та, которую можно показать.

«Милый Робер, я счастлива, что ты пришел в себя. Буду рада видеть тебя в Тарнике, но не раньше, чем лекари…»

Нет, такое она никогда не напишет, разве что какому-нибудь Хогберду.

«Мой дорогой Эпинэ, благодарю тебя за чудесную записку…»

«Сударь, вы были так милы…»

Твою кавалерию, надо забыть о синей смерти и писать так, словно все в порядке. Улик внук не оставил, а ночной кошмар и лживый голос не доводы…

«Твою кавалерию, сколько можно валяться?! А ну поднимайся и живо ко мне, в Тарнику, касеру пить, лентяй эдакий. У меня новая дайта, вылитая Мупа, но пока без имени.

 Жду. М».

Два письма были готовы, и Матильда взялась за третье. Оно вышло подлиннее.

«Ваше Высокопреосвященство, я обращаюсь к вам не как к лицу духовному, а как к другу моего друга. Мы больше не увидимся, и я не стану говорить вам, куда направляюсь. Вы все поймете сами, но я не найду себе покоя, зная, где оставляю дорогих мне людей. Герцог Эпинэ слишком благороден, чтобы уцелеть, а Ричард Окделл доверчив и неопытен. Я прошу вас о них позаботиться.

Матильда Алати».

Они больше не встретятся, незачем. Эпинэ останется с сюзереном, а она будет спаивать крыса и надеяться на Левия. Знал бы Робер, кем он был для нее на самом деле, был и остался, несмотря на всех доезжачих и кардиналов… И всего-то одна ночь, а не забыть.

P.S. Моя последняя просьба касается моего внука. Я посылаю вам алую ройю. Пусть орден Славы примет ее как вклад за спасение души Альдо Ракана. Это все, чем я могу ему помочь».

Чернильница закрылась без вывертов, звонко и весело щелкнув крышкой. Красивая игрушка на красивом столе. Кедровые гирлянды, улыбающиеся лица, пчелки, бабочки, оленята… Тот, кто заказал краснодеревщикам все это великолепие, кусаться и царапаться не любил и не умел, за что и поплатился. Хотела бы она, чтоб Альдо вырос травоядным? Чего она вообще хотела?

В приемной пахло касерой и чесноком. Дуглас развалился в малиновом кресле, Лаци и сержант-южанин стояли у окна, смотрели в зимний парк. Снег так и не пошел, на серых ветках бурыми шишками торчали птицы.

– Тебя зовут Дювье?

– Да, Ваше Высочество. – Какая славная физиономия, немного похож на Ферека, только старше.

– Это письмо отдашь Роберу, и вот еще что…

– Да, Ваше Высочество?

– Ты обедал?

– Обедал.

– Тогда отправляйся, а то в самом деле стемнеет.

– Будьте здоровы, Ваше Высочество.

– Буду. – Камень и письмо Левию остались в руке. Смеркалось, на замерзшие яблони наползали полные снега тучи. Почему она отказалась от помощи единственного друга? Да потому что дура старая!

– Дуглас, я должна тебе сказать одну вещь. Лаци, ты куда? Тебя это тоже касается!

– Что-то случилось? – Темплтон вскочил и замер, словно сделавшая стойку дайта. – С Робером?!

– Эпинэ пришел в себя, ее ним все в порядке. – Какая серая зима, все как пеплом засыпано. – Лаци, я решила. Утром мы воозвращаемся в Сакаци. Дуглас, ты нас проводишь?