Текст книги "Белая ель"

Автор книги: Вера Камша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Вера КАМША
БЕЛАЯ ЕЛЬ
(Алатская легенда)

Родники мои серебряные,

Золотые мои россыпи....

В.Высоцкий

Пролог
Schubert F. Serenate [1]1
  Франц Шуберт. Серенада.


[Закрыть]

«Шел 328 год Круга Молнии, когда король агаров и алатов Иоганн Хитроумный усомнился в верности господаря нашего и герцога Матяша Медвежьи Плечи и решил скрепить союз посредством брака племянницы своей Шарлотты-Рафаэлы и сына господаря нашего Миклоша...»

Хроника монастыря святого Ласло Алатского

1

Миклош осадил коня, любуясь на белый замок у реки, такой непохожий на алатские крепости. Любопытно, какова живущая там девушка, которую, если все сладится, придется называть женой? Кошки разодрали б святош, выдумавших законный брак! В древние времена мужчине, чтоб обзавестись наследником, не требовалось связывать себя с какой-то одной женщиной. Старые боги ценили кровь, а не слова, любовь, а не обручальный браслет.

– Красивые места, – Янош, доезжачий алатского наследника и большой его приятель, с нескрываемым удовольствием глядел на цветущую равнину. – Eсли б не агары, цены б не было.

– Ты это только при хозяевах не брякни, – хмыкнул Миклош, – мы сюда не за яблоками приехали, а за агарийкой.

– Ну и зря, – припечатал Янош, – из змеюки птичку не сделаешь. Мало в Алате красоток, чужачка понадобилась.

– Красоток много, – согласился наследник, – на всех не женишься, вот и приведу агарийку, чтоб никому обидно не было. И потом, ты же сам знаешь...

– Знаю, – лицо Яноша сразу поскучнело. В его семье агаров ненавидели даже больше, чем в доме господаря, но сила была на стороне короля и церкви, которым нравилось держать в одной запряжке кошку и собаку. Считалось, что Агария и Алат объединились добровольно. Как бы не так! Сидящий в Крионе хитрохвостый агар с двойной короной на плешивой голове спал и видел превратить алатов в баранов для стрижки. Зимой ему стрельнуло в голову привязать дом Мекчеи к Агарии еще крепче. Отцу предложили на выбор – либо отдать в Агарию дочь, либо женить сына на агарийке.

Витязи не торгуют сестрами и дочерьми, а жена – не стена, можно и подвинуть. Господарь при полном согласии семьи и вассалов выбрал меньшее из зол. И теперь Миклош должен привезти это зло, которое зовут Шарлотта-Рафаэла, в свой дом.

Наследник решительно подкрутил темный ус и поправил шапку с журавлиным пером.

– Не робей, Янчи, вывернемся. Считай это охотой.

– Отродясь на мармалюц [2]2
  Мармалюца (мармалюка) – ослица-оборотень, похищающая детей. Обладает мстительным нравом и ненасытностью.


[Закрыть] не охотился, – огрызнулся Янош, – ну да пересолим да выхлебнем.

2

У Миклоша Мекчеи были черные глаза, дерзкие и веселые. Самые красивые в мире, Рафаэла смотрела в них и не понимала, как она прожила без алатского витязя почти семнадцать лет. Подумать только, утром она едва не расплакалась, узнав об отцовском решении. А сейчас готова идти в Алат пешком через все горы и реки.

– Прекрасная Рафаэла покажет мне сад? – поклонился Миклош, и отец довольно улыбнулся.

– О, да, сударь, – пролепетала девушка и поднялась, благословляя мать, заставившую ее надеть лучшее платье – белое с изумрудной, в цвет глаз, отделкой. Миклош тоже улыбнулся и подал даме обернутую плащом руку. Вздрогнула, выронила хрустальный бокал мать, кто-то, Рафаэла не поняла кто, пробормотал «к счастью». Дядя Карл, отец Анны, громко заговорил о соколиной охоте, Миклош тронул свободной рукой темный ус:

– Если прелестная Рафаэла боится, что роса намочит ее милые ножки, найдется рыцарь, готовый нести ее хоть до Рассветных садов.

Прелестная Рафаэла предпочла идти сама, хотя ноги держали плохо, а голова кружилась, как в детстве, когда она нечаянно хлебнула сливовой наливки. Миклош что-то говорил, она понимала и не понимала одновременно, потому что главное было в другом, в том, что он здесь, рядом. Он нашел ее, а ведь они могли никогда не встретиться. Как страшно!

– Что ответит моя богиня? – Требовательный голос прорвался сквозь сияющую стену, отделившую Аэлу от ставшего вдруг прошлым мира. – Могу ли я надеяться?

На что? От нее что-то зависит, что-то важное для него? Да она отдаст ему все – сердце, жизнь, душу, только б он не исчез, не рассыпался белыми лепестками, как рыцари ее снов!

– Прелестная Рафаэла молчит, но молчание может значить так много. Оно может убить, а может дать жизнь.

– Что? – выдохнула девушка. – Что я должна сделать?

– Богиня не может быть никому должна – Голос алата стал хриплым, словно он был болен. Или это она больна? – Но я воин, я должен знать правду. Если прекрасная Рафаэла велит мне уйти, я уйду. Я смогу жить, смогу сражаться, но мир для меня погаснет.

Она все еще не понимала, только сердце билось часто-часто. Миклош опустился на колено и склонил голову.

– Каков будет приговор?

– Приговор? – пролепетала девушка. – Приговор?..

– Рафаэла отдаст мне свою руку, – витязь резко поднял голову, в темных глазах сверкнули золотые искры, – и сердце?

Аэла вздрогнула, лунный свет разбился о шитую золотом перевязь любимого. Из раскрытых окон донеслись звуки лютни – пришел менестрель, тот самый, что пел о любви, победивший саму смерть.

– Рафаэла, – шептал Матяш, – одно слово, только одно. Да или нет?

– Не здесь, – девушка, поразившись собственной смелости, схватила чужую руку, горячую и сильную, – не здесь. Идем.

Они бежали через белую от ночных маков поляну, а вокруг плясали светлячки. А может, это были звезды? Матяш молчал, но, когда Аэла споткнулась, подхватил ее на руки.

– Куда? – спросил он, и девушка, не в силах ответить, махнула рукой вперед, туда, где заросли были всего гуще, но сквозь них упрямо светилась зеленая звезда.

– Голубка, – шептал Матяш, – белая голубка с зелеными глазами... Моя голубка...

Поляна кончилась, над ними сомкнулись усыпанные невидимыми в темноте колокольчиками ветки, пылающие щеки остудила роса. Сюда музыка не доносилось, но где-то рядом заливался соловей.

– Куда? – повторял Матяш, и Аэла, все еще не в силах говорить, показывала.

Заросли барбариса, поляна уже увядших примул, форелевый ручей, живая изгородь, старая акация... Девушка тронула Миклоша за плечо, не находя нужных слов.

– Это здесь? То, что ты хочешь мне показать?

Это здесь, но как рассказать о повязанной ночью ленте, засыпанном колодце, алой бабочке, предсказавшей счастье?

– Миклош...

– Да?

– Это... Это очень старое место. Раньше тут было... Были...

– Сюда приходили спутники прежних? – В голосе Миклоша не было удивления, напротив. – В Алате много таких мест – Вешани, Радка, Сакаци...

– Они и сейчас здесь. – Она не будет иметь тайн, нет, не от мужа, от любимого, единственного, родного. – Миклош, я люблю тебя, только тебя и навсегда. Я умру за тебя, я... Ты – моя жизнь, я не верила... Не понимала...

– И я не понимал, – Миклош сжал ее руку до боли, – не знаю, тут ли они, но кровью клянусь, ты будешь со мной счастлива! И будь я проклят во веки веков, если я тебя обману!

– Миклош... Я не предам тебя, никогда не предам. Только не тебя!

Это был ее первый поцелуй, и он был таким же, как в балладах. Нет, в четыре, в сорок раз прекраснее. Стена из белых лепестков сомкнулась, отделяя двоих от пиров, разговоров, войн, боли, смерти, старости. Аэла смеялась, плакала, шептала что-то безумное и слышала в ответ самые нужные в мире слова, а рядом, захлебываясь от весны и радости, пел соловей

Часть первая
Brahms J. hungarian dance № 8 [3]3
  Иоганн Брамс. Венгерский танец № 8 ля минор.


[Закрыть]

Был у господаря нашего Матяша друг и побратим Пал Карои. Небогатого он был роду, но мужество его и верность вознесли его превыше первейших вельмож. Матяш не раз хотел пожаловать Карои за службу богатые владения, но тот отказывался. Так и шли кони Матяша и Пала рядом, пока в бою с гайифскими разбойниками Карои не был тяжело ранен. Смерть пощадила витязя, но он ослеп. Матяш просил друга принять лучшие в Алате виноградники, но Пал сказал, что по воле Создателя он одинок и ему некому оставить богатства. Тогда господарь назначил Пала Карои пожизненным управителем Черной Алати и подарил ему замок Сакаци и все окрестные земли.

Хроника монастыря святого Ласло Алатского

Глава 1

1

Барболка Чекеи любила петь, а в этот день не петь было невозможно. Особенно на лесной дороге. Близился полдень, внизу, в долине, стояла иссушающая жара, но поросшие буками склоны защищали от зноя.

Дорога была не то чтобы заброшенной, просто в будний день все при деле. Те, кому надо было на торги, проехали утром, остальные были кто в поле, кто на виноградниках, а господа по жаре не ездят, вот Барболка и пела в свое удовольствие. Слышать девушку могли разве что облака да старая собака, увязавшаяся за хозяйкой то ли со скуки, то ли в надежде перехватить в Яблонях пару косточек.

Правду сказать, отправляясь в Яблони к тетке, Барболка была зла на весь свет и на отца, пропившего ее монисто и оставшуюся после матери шаль, но долго злиться девушка не умела. Пьяненький родитель и лесная лачуга остались позади, светило солнце, цвела кошачья роза, синие стрекозы гонялись за мухами, и обида куда-то делась. Барболка сошла с дороги, нарвала травяных гвоздик, соорудила себе венок и поняла, что счастлива, несмотря на папашу и жениха. Хорошего жениха – молодого, красивого, богатого. Ферек Надь был сыном мельника, Барболка Чекеи – дочкой спившегося пасечника, за которой приданого – пара черных глаз да коса в руку толщиной.

На свой счет девушка не обольщалась, глядеть-то на нее глядели, да женихов у бесприданницы было раз-два и обчелся. Кто побогаче да повидней – или женат, или родители за хвост держат. Когда в Золотую Ночку [4]4
  В Алате лето начинается в Соловьиную ночь (ночь летнего солнцестояния), осень – в Золотую ночь (осеннее равноденствие), Зима – в Седую ночь (зимнее солнцестояние), весна – в Березовую ночь (весеннее равноденствие).


[Закрыть] Ферек напоил голодранку молодым вином, мельничиха чуть собственным языком не подавилась, но сын уперся. Или Барболка, или никто. Мельник принял сторону сына, и Барболка надела браслет. Серебряный, с сердоликами. Дорогой браслет, красивый. Жаль, папаша его не пропил. Тогда б от нее все отстали.

Барболка упрямо мотнула головой и запела о веселой малиновке.

– Птичка моя птиченька , – выпевала девушка, шагая между серебристых расписных стволов, – где летала ,

 
Птичка моя птиченька, что видала?
– Над горами черными я летала
Молодых охотников я видала,
Платье в золоте у них, кони быстрые,
И летят из-под копыт звезды искрами.
Кони быстрые у них, стрелы острые,
И летят из-под копыт искры звездами...
 

Ну и что, что она встала на рассвете и выскочила из дома натощак? Ну и что, что ноги начинают уставать, а до Яблонь еще далеко? Ну и что, что ей не в чем идти в церковь, а Ферек носит синюю жилетку и нос у него утиный?

 
В синем небе радуга, радуга,
Кони пляшут, радуйся, радуйся
В синем небе ласточка, ласточка,
Ты целуй меня, целуй ласково
 

Жужа остановилась и тявкнула. Чего это она? Цокот копыт за спиной. Всадники, и много, ну да чего ей бояться среди бела дня? Барболка отступила к обочине и обернулась. Так, из любопытства.

Человек двадцать на сытых конях, в богатых доломанах. Не иначе, в замок едут. Рука Барболки метнулась вверх, приглаживая взбаламученные кудри. Зачем? Они сейчас проедут. А она пойдет дальше. К тетке и суженому.

Конные были уже совсем близко. Впереди, конь о конь, молоденький парнишка и cедой темноусый витязь в богатом доломане. Наверное, главный. На всякий случай Барболка поклонилась. Конечно, ее не заметят, но мало ли.

Старший осадил коня и что-то сказал молодому. Соловый свернул с дороги, какая богатая сбруя! Галуны на седле лучше, чем у Ферека на праздничной куртке. А уздечка золоченая, не иначе.

– Это ты сейчас пела на дороге? – Голос у парня ломался, как у молодого петушка, а глаза были серыми.

– Я, гици [5]5
  Гици (гица) (алат.). –господин, госпожа.


[Закрыть] , – призналась Барболка, проклиная босые ноги и путающуюся в ногах облезлую Жужу.

– Господарь хочет с тобой говорить.

Господарь? С ней? Девушка вскинула подбородок и пошла вперед. Жужа тявкнула и потрусила за хозяйкой. Ну и пусть! Она не гица, а дочка пасечника, вот и ходит босиком.

– Звали, гици? – выпалила Барболка, и в эти два слова ушла вся ее смелость.

– Звал, – подтвердил приезжий, – хорошо поешь. Клянусь Создателем, хорошо поешь.

– Благодарствую, – девушка поклонилась и подняла глаза. Господарь был в годах, но хорош собой. Таких в песнях называют старыми орлами и седыми волками. Только вот смотрел как-то странно, вроде на Барболку, а вроде и мимо. А вот спутники его, те не терялись, знай себе подмигивали да подкручивали усы. Настоящие витязи, сразу видать, только куда ястребам до орла.

– Куда идешь, красавица? – Старший по-прежнему смотрел куда-то вдаль.

– До Яблонь, если гици дозволит, – выдохнула Барболка, понимая, что сейчас что-то случится, – тетка у меня там.

– Тетка. – Роскошный жеребец со злыми глазами дернулся и всхрапнул, всадник с легкостью его удержал, только камни на золотой цепи сверкнули. Дорогие камни, может, даже рубины. – А живешь ты с кем?

– С отцом, – нехотя признала Барбола, так как питейные подвиги Гашпара Чекеи превратили его в притчу во языцех. – Здесь, недалече.

– Недалече? – Черная с сединой бровь дернулась кверху. – Тут же лес кругом.

– А мы и живем в лесу, чай не гици, – вздернула подбородок девушка, чувствуя, как румянец заливает щеки. Что на нее все мужики пялятся, будь хоть седые деды, хоть сопливые мальчишки, Барболка привыкла, но отрешенный взгляд незнакомца завораживал и бесил.

– Что ж, красавица, – красивые губы раздвинула улыбка, по всему видать, нечастая, – давай сговариваться. Мы тебя до Яблонь подвезем, а ты нам споешь.

Барболка как стояла, так и обмерла. Въехать в Яблони на одном коне с проезжим витязем было ну никак нельзя.

– Так что скажешь, красавица? – Кони нетерпеливо переступали с ноги на ногу, звякали удила, на щеке гици был шрам, а глаза у него были черными. – Не бойся, не обидим.

– А я и не боюсь, – соврала Барболка, пытаясь поймать ускользающий взгляд, – я ж дома.

Ферек был статным и сильным, у него были кожаные башмаки и шапка с пером. И еще он был ревнивым, а мать его, как и положено мельничихе, с нечистым зналась. Она «приблуду» и так на чем свет костерит, да и тетка озлится. Гици приехал и уехал, а ей здесь жить.

Барболка тряхнула головой и выпалила:

– А везите, что-то устала я. С вас – кони, с меня – песня.

2

Лес сменился виноградниками, виноградники – садами, и показались Яблони. Как быстро! Барболка и заметить не успела, как они доехали. Нужно было прощаться, пока ее не заметили, хотя шила в мешке не утаишь. Кто-то их наверняка видел, а вот девушка не видела никого. Только рыжую конскую голову с двумя чуткими ушами да бегущую впереди дорогу.

На господаря Барболка решила не смотреть, зачем смотреть, если ей до смерти любоваться на Ферека? И потом, она и так все запомнила – шапку с орлиным пером, шрам на щеке, густые усы, темные глаза под сведенными бровями. Кто он? Куда едет? Неужто это сам Матяш Медвежьи Плечи? Только какие ж они медвежьи? Молчаливый господарь больше на волка смахивает. Или на орла.

Впереди, в зелени садов, замаячила церковь. Теперь точно приехали.

– Где тебя ссадить, красавица?

Где? Не все ли равно, жизнь ее так и так пропащая.

– Да здесь и станьте, я сойду.

Сойти ей не дали. Витязь в синем доломане соскочил с коня и бережно снял ее с седла. Дай ему волю, еще б и поцеловал, но Барболка умела так глянуть, что руки опускались у самых нахальных ухажеров. До сельчан девушке дела не было, все равно болтать станут и мельничихе донесут, но как бы господарь не решил, что с ней всякий закрутить может.

– Спасибо, красавица. – Улыбается? Наверное, но смотреть она не будет. – Вот, возьми на сережки.

Кошель был большим, шитым золотом и тяжелым. Страшно подумать, сколько в нем было серебра. Только бросил его не господарь, а тот юнец, что с ней заговорил у обочины. Барболка мотнула головой:

– Вы меня везли, я вам пела. В расчете мы.

Кошелек снова взмыл в воздух. Вместе с ним взмыла новая шаль, мониста, красная юбка, шитый шелками полушубок. Парень растерялся, но тяжелый мешочек все же ухватил, а господарь даже не пошевелился в своем седле. И смотрел он не на нее, а на церковь. Зачем ему смотреть? У него небось по красотке в каждом замке, и все в кожаных сапожках.

– Прощевайте, господа хорошие, – голос Барболки зазвенел, – доброй дороги вам.

– Постой. – Лицо со шрамом оставалось все таким же каменным. – Скажи, как тебя зовут и который год тебе?

– Отец с теткой Барболкой кличут, – буркнула девушка, – а лет после Золотой Ночки семнадцать будет.

– Ну а я Пал Карои, – витязь зачем-то тронул саблю, – новый управитель Сакаци. Золота тебе не надо, так возьми мое слово. Если что, приходи. Помогу, чем смогу.

– Благодарствую, – сердце девушки подскочило к самому горлу, а на щеках расцвели маки, – только не надо мне ничего.

– Не загадывай, красавица, – Пал Карои улыбнулся, но как-то невесело, – жизнь, она сегодня добрая, а завтра – нет. Счастья тебе всем сердцем желаю, а в Сакаци тебя всегда примут. Хоть с отцом, хоть с мужем, хоть одну.

3

Последний всадник исчез за церковкой, и тут Барболка поняла, что стоит посреди улицы, а на нее все смотрят. Ну и кошки с ними! Девушка поправила волосы и пошла вперед, прямо на двух судачащих кумушек. Прятаться глупо, чем больше прячешься, тем больше болтают.

– Барболка, – запела толстая Катока, – и где ж ты господаря подцепила?

– На дороге, – Барболка то ли улыбнулась, то ли оскалилась, – подвез он меня от Лисьего ручья.

– И то сказать, – встряла тетушка Маргит, – чего ножки-то бить. Ну и как он?

– Что как? – Барболка постаралась пошире раскрыть глаза. – Господарь и господарь. В Сакаци ехал.

– И чего хотел? – ноздри Катоки раздувались, словно принюхиваясь к жареной колбасе.

– Песен хотел, – девушке вдруг стало смешно, – ну я ему и пела всю дорогу.

– Оно так, – глаза Маргит стали сладкими и тухлыми, как сливовая падалка, – певунья ты знатная. Только что на мельнице скажут?

– А то их дело, – пожала плечиками Барболка, – уж и спеть добрым людям нельзя?

– А кто говорит, что нельзя? – откуда взялась мельничиха, Барболка не поняла. – Ты, дочка, пой, пока поется. Добрым людям на радость.

Магна Надь назвала ее дочкой? Девушка, не веря собственным ушам, уставилась на будущую свекровь, а та разулыбалась не хуже Маргит.

– Пойдем, дочка. Дела у нас. А вам тут счастливо оставаться.

Барболка пошла, чувствуя, что увязает в гнилых сливах все глубже и глубже. Ее не ругали, наоборот, но от этого было еще хуже. Мельничиха затащила ее в лавку к кривому Петё и принялась выбирать сукно. Девушка стояла, не зная, что сказать. Больше всего хотелось выскочить на улицу и припуститься бегом из ставших вдруг склизкими Яблонь, но куда ей бежать? К отцу на пасеку?

– Тебе нужно красное, – пыхтела Магна, выговаривавшая сыну за алую ленту в косе невесты, – красная юбка, шитая золотом. И сапожки тоже красные. И монисто. И эту синюю с ягодами тоже возьмем...

– Матушка, – выдавила из себя Барболка, – не надо... Меда в этом году неизвестно сколько будет.

– Забудь, – бросила мельничиха, роясь в коробке с гребнями, – ты – невеста Ферека. Нельзя тебе в обносках ходить.

– Благодарствую, – Барболка поймала на себе взгляд Петё и чуть не запустила в лавочника его же горшком, – не надо... Дорого ж.

– Не дороже денег, – проворковала известная своей скупостью Магна, расплачиваясь со сладкомордым лавочником и подхватывая будущую невестку под локоток – До Соловьиной Ночки всего ничего, нужно успеть тебя обрядить. А то перед господарем стыдно будет.

Перед господарем? Барболка не поняла, произнесла она эти слова вслух или нет, но перед глазами встало худое, строгое лицо, и девушке захотелось взвыть в голос. Матери Ферека было не до невесты сына, она следила за руками Петё – упаси Создатель отмерит на палец меньше. Барболка с тоской глянула в распахнутое оконце. На дворе Жужа обнюхивалась со злющим цепным кобелем, в пыли копошились куры, на заборе, наблюдая за женами, расправлял рыжие крылья петух. Мимо распахнутых ворот проехал возчик с бочками, прошли два винодела и кузнец.

– Помоги, дочка, – пропела мельничиха, примериваясь к узлам. Барболка послушно подхватила свалившееся на нее богатство. На невзятые деньги она б могла купить в десять раз больше. Петё суетился, открывал двери, цыкал на пса. Петух на заборе прикрыл один глаз и издевательски заорал.

– А я, – Барболка поудобней перехватила узел, – я думала... Вы ругаться станете.

– Вот овца дурная, – хмыкнула мельничиха, – что я, сыну своему враг? Пока у тебя всего добра было пьянычка да сучка, не хотела я тебя к Фереку пускать. А ты господаря нового прихватила. Слышала я, как он тебя в Сакаци зазывал, да не просто, а с мужем. Старая кровь за молодую дорого дает.

– Матушка, – у Барболки который раз за день запылали щеки, – не взяла я его денег. И не возьму.

– А и правильно, – кивнула мельничиха, – за песни тебе серебро давал, за рубашку Фереку золото выложит, а чтоб не понесла ты от кого не надо, я тебе травку дам. Хорошая травка, на себе пробовала.

– Матушка! – Боговы охотнички, за что ей такое? – А что Ферек скажет?

– А что ему говорить-то? – удивилась Магна. – Не нами заведено, не нами и кончится. Гици любую невесту взять может, только чтоб рубашку выкупил.

Они шли мимо харчевни, их все видели – люди, лошади, пегий мул, кот на крыше. Мать Ферека считала деньги Пала Карои, а Барболка Чекеи тащилась за ней, волоча узлы со своим приданым. Из-за угла выполз Пишта Гуци, надо думать, из кабака. Отец наверняка опять успел напиться, один рой он вчера уже проворонил. Проворонит и второй, а в Сакаци денег и впрямь куры не клюют. Она больше не бесприданница, все довольны, даже Жужа.

Барболка остановилась и положила вожделенные тряпки прямо в сухую, горячую пыль.

– Устала? – пропела мельничиха. – Сейчас помогу.

– Не устала, – выдохнула Барболка, понимая, что назад ходу не будет. – Забирайте ваши узлы. Совсем забирайте! Не нужны они мне. И браслет ваш не нужен. И Ферек. Другую покупайте и продавайте, а я вам не кобыла и не коза.

– Барболка, – завопила оторопевшая мельничиха, – окстись!

Но девушка уже мчалась по заросшей мальвами и крапивой улице. Все кончено, она не станет оглядываться, возвращаться, просить прощения. И упырей этих с мельницы тоже не простит. Никогда и ни за что!