Текст книги "Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал"

Автор книги: Вера Камша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Прошу Вас передать герцогу Алва, что я останусь его преданным другом, с кем бы он в будущем ни связал свою судьбу. Мое сердце и моя дружба, в отличие от моей руки и моего разума, принадлежат лишь мне. Отец это знает. Он доверяет мне почти так же, как Габайру, а Вам почти так же, как мне, но Вами он еще и восхищается.

Берегите себя. Это не вежливость, это искренняя просьба. Я боюсь за Вас не меньше, если не больше, чем за герцога Алва, ведь Вы – обычный человек, хоть и «весьма дальновидный и своеобразно мыслящий» (угадайте, кто дал Вам столь лестную характеристику). Посылаю Вам точные копии своей личной печати и большой печати отца. О первом он осведомлен, о втором – нет.

Любящая Вас Е.».

«Любящая…» И это принцесса! Еще никогда виконт Валме, а ныне граф Ченизу не был столь близок к тому, чтобы прослезиться. Елена Урготская была удивительной девушкой, а Альдо Ракан – удивительной дрянью, но дрянь эта по-прежнему восседала во дворце и, в отличие от несчастного Надора, проваливаться не торопилась.

Марсель скомкал письмо и, не перечитывая, отправил в огонь под сонные вздохи Котика и писки присланной Капуль-Гизайлем морискиллы. Печати перекочевали в тайники, устроенные Габайру в ручках кресел, а предназначенные жениху письма – в пошлейшую из найденных Марселем шкатулок. Перечитывать избранные места из дневника Юлии не тянуло – Валме верил своей принцессе на слово, – но долг есть долг. Полномочный посол Ургота развернул первое из посланий и присвистнул:

«С тех пор как наш бывший посол привез портрет Вашего Величества, Ваш образ неотступно преследует меня. Я вижу вашу светлоглазую фигуру, прожигающую взором окно с государственной думой на обрамленном львиной гривой челе. Стройный, хрупкий и непередаваемо одинокий, вы смотрите в темнеющую ночь. Вам дозволено все, но как же вы страдаете, скрывая страдания под маской полночного холода…»

Марселю скрыть страдания не удалось. От хохота виконта морискилла замолчала, а Котик вскочил и неуверенно, чуть ли не по-щенячьи тявкнул.

– Все хорошо, – попытался успокоить пса Марсель и вдруг представил прожженное гривастое окно, омраченное государственными думами, – это прос… то… прос… О Леворукий и все кош… окошки его!..

Котик чихнул и принялся вдохновенно чесаться, стуча лапой по наборному паркету. В камине мирно горел огонь, на лаковом столике омерзительно блестела розовая шкатулка. Смех иссяк, осталось дело, которое можно было начинать хоть сейчас. Запечатать нелепое письмо, влезть в достойный грез принцессы Юлии туалет и отправиться испрашивать аудиенцию. Габайру вне досягаемости, подарки от Фомы прибыли, и их урготское происхождение не оспорит никто, а Ракану только свистни…

Вот именно – только свистни! Марсель, следуя дурному примеру, поскреб голову и перебрался к обрамленному не гривой, но занавесками окну, за которым бесновался дождь со снегом. Стало холодно. Не от клубящейся за стеклами серой жути – от задуманного. В том, что из негодных яиц он приготовит отменную яичницу, виконт не сомневался, но до оказии из Урготеллы замысел казался далеким, как лето. Теперь все зависело только от самого Марселя и немного от Марианны, но в красавице Валме был уверен даже больше, чем в себе. Баронесса сделает все, что он ей скажет, и не из страха или за деньги, а потому, что хочет того же, что и Елена. Ох уж эти женщины, хлебом не корми, дай поосвобождать какого-нибудь маршала…

– Врррр, – сказал Котик и улыбнулся.

– Правду говоришь, – кивнул Валме, – я ничем не лучше моих дам. Даже хуже, а на улице – помесь болота с Килеаном. И все равно гулять мы пойдем. Леденящие душу замыслы лучше всего лелеять в леденящую тело погоду. Надо бы написать об этом проклявшему меня папеньке.

3

Стариков было жаль, особенно деда графини Пуэн, некогда приветствовавшего молоденькую новобрачную от имени дворянства Старой Эпинэ. Арлетта едва удержалась от того, чтобы протянуть престарелому барону руки и спросить о здоровье, но Бертрам уронил трость, и благой порыв был задушен. Смотреть в лица тем, кого знаешь с юности, трудней, чем выбирать давно выбранные драгоценности, но она сегодня не Савиньяк. Она – Рафиано, а Рафиано никогда не провалит переговоры! Арлетта поджала губы не хуже покойной Алисы и проследовала к одинокому, похожему на трон креслу, каковое и заняла. Месяц назад графиня принимала в нем дворян Приморской, Южной и Новой Эпинэ. Тогда зал был полон, пришлось даже вносить дополнительные скамьи, сейчас мебель убрали. Опустошенная приемная напоминала сразу бальную залу и церковь.

Заскрипело – втащили Валмона. Арлетта выждала, пока носильщики не опустят кресло, а камердинер не укутает ноги графа седоземельскими мехами, после чего как могла рассеянно оглядела сбившихся в кучку гостей.

– Вы хотели меня видеть, господа? Я в вашем распоряжении. – Хорошо, что она близорука и лица собравшихся кажутся просто пятнами. – К сожалению, ваш визит стал для меня неожиданностью, и я не могу принять вас должным образом.

– Увы, – скорбно пророкотал Бертрам, – разрушение Сэ и необходимость спасать свою жизнь пагубно сказались на здоровье графини. Я уполномочен братом госпожи Савиньяк проводить ее на воды Рафиано, где она сможет отдохнуть от ужасов войны и заняться лечением.

– Мы отбываем рано утром, – слабо шевельнула рукой больная, – так что я не могу предложить вам ночлег, но придорожные гостиницы в Савиньяке по-прежнему неплохи. В них есть даже кэналлийское, хоть выбор и невелик…

– Вы ошибаетесь, – оживился Валмон, – выбор кэналлийского в Приморской Эпинэ на глазах становится богаче. Трактирщики узнаю́т новости первыми, а кэналлийцы не станут пить чужие вина даже из вежливости, которой сейчас от них ожидать не приходится.

– Кэналлийцы? Вы говорите, кэналлийцы?! – не выдержал высокий сутуловатый старик. Его Арлетта не помнила, но все равно почувствовала себя волчицей в овчарне. Причем сговорившейся с псами.

– Да, – холодно произнесли старательно подведенные губы. – Насколько мне известно, армия Кэналлоа и отряды ополчения пройдут через Савиньяк на Олларию в середине месяца Весенних Ветров. Надеюсь, рэй Эчеверрия правильно воспримет мое отсутствие. Наш дом всегда был дружен с домом Алва, а в Кэналлоа умеют помнить не только зло. Не сомневаюсь, замок, в котором вы сейчас находитесь, не постигнет участь Сэ.

Первым на колени опустился дед Жаклин Пуэн, за ним – Агирре и, кажется, Шарли, остальные отстали настолько, насколько мешали больные колени и спины. Одиннадцать человек, младший из которых годится ей если не в отцы, то в очень старшие братья… Зрелище чужого унижения вызывало тошноту, и Арлетта опустила глаза, разглядывая собственные руки.

Третий камень в браслете казался чуть светлее соседей, а на серебре виднелась маленькая царапина. Графиня Савиньяк не помнила, откуда она взялась, она вообще ее не помнила. Браслеты вместе с колье привез Арно, но прислал их маркграф Бергмарк. Бергеры имеют обыкновение благодарить женщин, дарящих друзьям сыновей, а она родила близнецов…

Графиня рассматривала изумруды, а гости стояли на коленях и молчали. Кошки б разодрали Колиньяров с их родичами и поощрявшим живоглотов Сильвестром, хотя какой с покойного спрос? Что посеяно мертвыми, пожинают живые, а что взойдет из сегодняшних зерен? Кэналлийцы Эчеверрии не опасней драгун Райнштайнера, но ее дело не успокаивать, а молчать. Остальное сделают Бертрам и страх.

За спиной мерно стучали часы, скреблись в окна ветви акации, время от времени поскрипывал пол, а со стен смотрели маршалы и генералы. Приемную Сэ украшали портреты взбалмошной Раймонды и шпалеры с ланями… Теперь ничего этого нет.

Арлетта всегда любила Сэ больше грозного Савиньяка. Три подруги в один год стали хозяйками трех почти соседних замков и женами троих друзей. Как это умиляло местное дворянство… но мир обезумел. Сэ сожгли в ночь смерти Жозины. Если б не барон из Бергмарк, графиня Савиньяк угодила бы в лапы сторонников глупыша Робера, и что потом? Встала бы она на колени? Из-за ковров и картин – нет, а спасая свою жизнь или, что страшнее, жизни близких? Как просто быть гордой издалека, когда все позади, а дети на той войне, от которой избавит только победа. Их победа, иначе просто не может быть.

– Господа, – голос Валмона звучал хрипло и прерывисто, – вам проще, чем мне. Вы можете встать на колени, а я не способен и на это. Мой бывший сын и бывший наследник приятельствует с агарисским самозванцем, а я могу лишь проклинать судьбу и помогать северным армиям и ополчению маршала Дорака. Конечно, никакое золото не искупит позора, покрывшего дом Валмонов…

– У вас не один сын, дорогой Бертрам! – спохватилась Арлетта. – А вашу помощь переоценить трудно. Лионель… Один из моих сыновей пишет, что купленные вами пушки выше всяких похвал.

Последнее письмо добиралось до Савиньяка без малого два месяца. О пушках в нем не было ничего, потому что пушек не было, но ходатаям нужен намек. Она намекнула.

– Графиня Савиньяк, – произнес дрожащий высокий голос, – графиня Савиньяк! Мы…

– Мы умоляем вас, – подхватил Агирре, – мы привезли письмо… Его подписало семьдесят два семейства… Мы просим переслать его графу Лионелю…

– И маршалу Дораку!

– С его здоровьем вернуться в строй! Неслыханное мужество…

– Во имя Создателя, будьте милосердны!

– Ваши дети вас послушают! Они всегда были почтительными сыновьями…

– Нас вынудили. То, что творили Колиньяры…

– Гаржиак отказал узурпатору в помощи. Мы тоже откажем…

– Это интриги Агариса…

– Эсператисты всегда… Всегда стравливали талигойцев друг с другом!

– Проклятье им!

– И Гайифе… Павлин привык воевать чужими руками…

– Наши дети защищали свою свободу и свою честь…

– Да, но они не желали зла Талигу!

– Мой сын – истинный талигоец…

– Только ваш?

– Перешлите письмо! Промедление смерти подробно!

– Графиня, вы же из знаменитой семьи. Вы – звезда Эпинэ, неужели вы хотите, чтобы сюда пришли эти… эти полушады?!

– Я готов оказать посильную помощь ополчению Приморской Эпинэ…

– Мой внук не хотел участвовать в мятеже! Его вынудили… Робер Эпинэ вынудил! Нельзя одинаково карать зачинщиков и тех, кого угрозами…

– Что с вами, барон? В начале зимы вы гордились выходками вашего сына!..

– У вас нет совести, Клод! И никогда не было…

– Будьте нашей заступницей! Арлетта… Я не оговорился, я старше вас, я помню вас еще невестой, вы всегда были так добры!..

Она была не добра, а лишь вежлива. Добрым был Арно, за что и поплатился.

– Графиня, ответьте же!

– Скажите хоть слово!.. Одно только слово. Во имя Создателя!

Быстрый взгляд поверх склоненных голов и едва заметный кивок Бертрама. Все идет, как задумано, а графиня Савиньяк выдержит. Графиня Савиньяк возмущена и обижена. Ей до безумия жаль сгоревшего дворца, особенно шпалер и алатского хрусталя… Или буковых панелей и портьер алого бархата? Неважно! В мятежных графствах никто и никогда не узнает, что ходатаи ломились в открытые двери. Перемирие будет выстрадано, только тогда его не нарушат. Если б только с Арно был Валмон… но муж слишком хорошо думал о тех, с кем пил вино и болтал о дамах и охоте. Он поехал к Борну даже без адъютанта.

– Я тоже помню, – отрезала Арлетта и вдруг поняла, что не играет. – Я очень хорошо помню, что моего мужа убил мятежник, к которому он проявил снисхождение. В том числе и потому, что Каролина Борн была моей лучшей подругой. Как и Жозефина Эпинэ! И еще я помню горящий Сэ, и не только Сэ… Вы не раскаиваетесь, господа, вы боитесь. Адуанов Дьегаррона, которые уже успели вас потревожить, отрядов Дорака, моих сыновей, а теперь еще и кэналлийцев. Только поздно вспоминать о добре и Создателе, когда руки в крови, а за спиной – пепелища. Колиньяр был мерзким губернатором, но он не вешал, не поджигал и не резал спящих. И потом…

Ярость стихла так же стремительно, как и вскипела, потому что Сэц-Ариж заплакал. Он не пытался умолять, никого не обвинял и ничего не просил. Даже слез не утирал. Сэ жгли его сын и внуки, это Арлетта знала. Потом молодые ушли в Олларию с последним сыном Жозины, а старый барон остался.

– Герцог Колиньяр и его сообщники взяты регентом Талига герцогом Ноймариненом под стражу, – бесстрастно объявил Валмон. – Как мне сообщил экстерриор Рафиано, в настоящее время Колиньяр и Манрик содержатся в Бергмарк. После войны их ждет суд, но, как совершенно справедливо напомнила графиня Савиньяк, ошибки и злоупотребления бывшего губернатора не оправдывают преступлений против Талига. Если б не мое личное несчастье, я был бы непреклонен, но мой бывший сын не оставил мне выбора! Арлетта, дорогая, я не могу встать перед вами на колени, но я умоляю вас о милосердии. Нет такой вины, которую невозможно искупить…

Сколько в том, что творят они с Бертрамом, лжи, а сколько – правды? Сразу и не поймешь, но войны в Эпинэ не случится! С провинции хватит Колиньяров и мятежа.

– Вы правы, Бертрам, – громко сказала графиня Савиньяк и обернулась ко все еще коленопреклоненным старикам. – Встаньте, господа. Я перешлю ваше письмо регенту Талига герцогу Ноймаринену и засвидетельствую, что дворянство Внутренней Эпинэ верно законной власти и предлагает свою помощь в борьбе с агарисским самозванцем и внешними врагами. Более того, я задержусь в Савиньяке и переговорю с рэем Эчеверрией. Какую именно помощь вы способны оказать Талигу, мы обсудим после обеда. К сожалению, короткого и не слишком обильного.

– Увы, – подтвердил Валмон, – нынешние времена не располагают к длительным застольям, но я на всякий случай привез с собой сыры, колбасы и приправы, которые несколько выправят положение.

– Я привез вино, – подал голос незнакомый дед или даже прадед, – лучшее вино Старой Эпинэ… Мы поднимем бокалы за сыновей нашей прекрасной хозяйки. За истинных сыновей Талига! За его маршалов!

Глава 2
Урготелла
400 год К.С. 6-й день Весенних Скал

1

«Скверный город Агарис взят нами во второй и последний раз. – Тергэллах, как и положено мориску, начал с главного. – Третья часть освободившихся кораблей будет у побережья Бордона не позднее, чем в середине Весенних Ветров. Главные силы я поверну на Рассвет. Скверная империя Гайифа ответит за причиненное зло, но для предотвращения зла нового Агернэ заключил союз с Зегиной и Садром. Время велит объединяться. Закон велит выжигать скверну. Сердце велит забыть о себе. Пятая звезда велит отвернуться от несущественного. Флот Агернэ пойдет с Заката вдоль горящего берега навстречу флоту Зегины. Мы соединимся в Паоне, и ее не станет».

– За Межевыми островами не забывают ничего. – Фома изо всех сил пытался казаться спокойным. Герцог знал очень много и почти обо всем, но родичей-шадов все же не имел. Эмиль Савиньяк ущипнул гроздь синего винограда, подбирая слова. Он учился разговаривать с хитрецами, хотя разбить парочку капрасов было б и легче, и веселее, чем сидеть с Фомой и думать о политике. Обычно ургот чего-то хотел, а талигоец пытался понять, с чем лучше не соглашаться, но сегодняшние новости были понятней Савиньяку.

– На этот раз павлину хвостом не отделаться, – заверил маршал. – Если не ошибаюсь, «три звезды становятся одной», только вознамерившись кого-нибудь сжечь. Дотла.

Глаза Фомы расширились. Для него мориски все еще оставались источником товаров, а не войн. Маршал выждал еще пару мгновений и протянул союзнику исписанный острыми буквами лист, на который тот с вожделением поглядывал. Эмиль ничем не рисковал – морисская вежливость требовала посылать одинаковые письма всем, кто почитался союзником. То, что предназначалось друзьям, передавалось на словах проверенными гонцами. Рокэ в Фельпе три вечера кряду болтал о привычках и обычаях своей багряноземельской родни. Между делом, под вино, поддразнивая любопытного Герарда. Рассказ пришелся кстати, как и визит шадов. Кстати приходилось почти все, что Рокэ когда-либо делал. Почти, потому что Ворон сложил крылья именно тогда, когда мир полетел в Закат.

– В любом случае, уладить дело с Бордоном теперь будет гораздо проще, – подал голос Фома. Герцог уже приходил в себя, хотя мощь вступивших в игру союзников его немало озадачила. Зато ургот окончательно уверился, что выбрал нужную сторону, и на переговоры со «скверными» странами теперь не пойдет. Даже за очень большие деньги.

– Мне бы хотелось услышать о подробностях набега. – Дипломатом маршал Эмиль был отвратительным, но за зиму кое-что все же усвоил.

– Мы выслушаем гонца сейчас и вместе, – качнул паричком Фома, – я не счел возможным расспрашивать его до вашего прихода. Гонца зовут Дерра-Пьяве. Он моряк. Это имя вам что-нибудь говорит?

– Говорит, – подтвердил Савиньяк, вспомнив совет Шантэри: отвечай односложно, когда собеседник набивается на подробности, но говори о погоде и здоровье, когда ему требуется «да» или «нет».

– Вы давно знаете этого капитана? – не отставал Фома.

– С прошлой осени. – Вернее, с развеселой кампании, которую и войной-то не назвать. Слишком просто все получилось… но легкие победы имеют обыкновение оборачиваться ударами в спину.

Барсовы Врата почитались неприступными, а разбить взбрыкнувших Борнов смог бы даже Манрик, только из Сагранны вернулись все. Это отец не пережил встречи со старым другом. Выстрел Борна убил радость матери и их с Ли юность… Брат ненавидит до сих пор и правильно делает.

– Дерра-Пьяве – надежный человек? – тоном опытного барышника осведомился Фома.

– Капитан всецело предан Алве, – откликнулся Эмиль, с трудом удержавшись от заверений в том, что фельпец особенно хорош в галопе.

Хозяин Ургота дважды тронул колокольчик.

– Не думаю, что нам понадобятся лишние уши, – доверительно произнес он. Эмиль улыбнулся. Возможно, это вышло многозначительно, но маршалу просто стало весело. Из-за Шантэри. Утром старик заметил, что обойти вниманием Савиньяка Фома не может, но больше он не позовет никого. Даже Елену, хотя наследнице и разрешалось время от времени подслушивать государственные тайны.

Через пять минут маршалу стало не до улыбок, потому что вошел Дерра-Пьяве. Нет, капитан не подрос, не окривел и даже не похудел, но прежний лихой коротышка исчез.

– Садитесь, мой друг, – мягко предложил Фома, но фельпец смотрел на талигойца, и Эмиль кивнул, превращая просьбу в приказ. Дерра-Пьяве уселся в коричневое кресло. Блеснула вороненая сталь. Таких пистолетов у капитана раньше не было.

– Вы были свидетелем штурма? – начал Фома. Капитан кивнул, глядя на свои сапоги. Он не хотел говорить, но желания – это для дам, а не для военных.

– Как удалось в два дня взять такой большой город? – Никаких узоров и украшений, безупречные очертания… Не Дриксен, не Гайифа и тем более не Рафиано. Пистолеты морисские и, безусловно, отменные, иначе Дерра-Пьяве не предпочел бы их прежним – помнится, очень неплохим.

– Да, мой друг, – подался вперед Фома, – как вышло, что Агарис пал столь стремительно?

– По тунцу акула была, вот и съела. – Дерра-Пьяве все еще смотрел на сапоги. – Принц Тергэллах привел полсотни линеалов и десятков шесть больших торговцев. С солдатами. Ватрахос покойный такой силище на ползуба был бы, но морискам показалось мало. Созвали чуть ли не всех морских шадов с их головорезами, а корсары сами сбежались. Сотни три с гаком, хотя большинство – мелочь. Осадка, как у утки, но для десанта – в самый раз. Они и начали…

– Вы знали нападавших? – Военные подробности Фому вряд ли волновали, но герцогу хотелось прийти в себя. Эмилю тоже.

– Кое-кого, – кивнул моряк. – Больше слышал. Про Зубана и Крысьего Пасынка по всему морю болтают… Правильно болтают, как оказалось. Но много было из этих, из восточных. С ними мы дела не имели. И опять правильно – от таких лучше подальше!

– Прибрежные пираты? – удивился Савиньяк. – Никогда не считал их опасными… для крупной дичи.

– Были и береговые, и те, что у Межевых орудуют. Только не стаей город брали, а армией. Дисциплину это сборище очень даже соблюдало. Конечно, опыт в открытую лезть у них небогатый, но приказы выполняли исправно. С кузеном Монсеньора не забалуешь, даже заявись он с одной галерой, а тут – флот! Мы такого в Померанцевом не видали еще, разве что на Марикьяре… Я в линеалах мало понимаю, но хороши зверюги!

– Они бастионы и брали?

– И они, и корсары, и шады… Артиллерии тоже хватало, и саперов привезли. Сдается мне, мориски, не те, что с островов, а настоящие, промеж собой не реже Талига с Дриксен цапаются, иначе с чего бы им так навостриться? Красиво высаживались, куда твоим дожам! Ни одной пушки не утопили.

– Высадиться – это еще не все, – проявил военную смекалку Фома. – Главное, как они воюют.

– В бою не видел, врать не стану, – на дубленой физиономии Дерра-Пьяве проступила досада, – в город нас не пустили. Мы, хоть и послы Монсеньора, и этот их, глазастый, раскуси его зубан… Глядел, будто покупать собирался, но вроде сошло… Даже на сходку свою пустили, но одно дело – вино вместе трескать, и другое – глядеть, как Святой город жгут. Я ведь эсперу ношу, мог и сорваться. И ребята могли, было с чего!

– Значит, самого боя вы не видели?

– Нет, но на улицах дрались все больше агерны. Они покрепче шадов, и потом благословение на них вроде… Или наоборот, но что-то там такое было непростое. Говорили об этом, когда… когда кончилось все.

Как же не хочется спрашивать, как именно кончилось. Не хочется – и все! И вообще для первого разговора хватит, остальное – вечером, в посольстве, под касеру. Гонцов и разведчиков, чье появление не скрыть, расспрашивают дважды. Один раз – для союзника, второй раз – для себя.

– А что Агарис? – тихо спросил Фома. – Как вышло, что гарнизон застали врасплох?

– Что Агарис? – В голосе Дерра-Пьяве послышался былой запал. – Плохо Агарис. Видать, конклав еще тупей дуксов был. Все проспали – и что можно, и что нельзя. Гарнизон вконец распустился, команды корабельные на берегу кур гоганских жрали… Хоть и ходили с осени разговоры о войне, никто толком и не чихнул. Оно, конечно, лет триста никто Святой город не трогал, но соображать-то надо! А конклав еще и с орденом Славы рассорился. Те, как магнуса ихнего кончили, ушли. С этим, новым, как его… Аристидом. Храм Адриана заперли и ушли… Нет, мориски все равно бы город взяли, но не в два же дня!

Дерра-Пьяве замолчал, выразительно косясь на ургота. Он знал многое, но говорить при чужих не хотел. Фома это понял не хуже Эмиля и, будучи эсператистом, предпочел остаться в неведении. Не красящие церковь дела его не занимали, а воинские подробности тем более. Герцог любил повторять, что лучше платить тому, кто сделает хорошо, чем сделать самому, но плохо. И платил. В данный момент – Южной армии маршала Савиньяка.

– Что стало с конклавом? – задал неизбежный вопрос Эмиль. – И что с портом?

– От порта только море и осталось, – начал с хвоста фельпец. Помолчал, глядя на все те же сапоги, и через силу договорил: – И от конклава тоже… Утопили их… На закате. Шутка ли, столько кардиналов и магнусов… Только Аристид и остался.

– А Юнний?

– Эсперадор раньше умер. – Мориски научили коротышку говорить коротко, а может, не мориски, а ужас. – То ли в дыму задохнулся, то ли упало на него что. Тергэллах так и сказал – бросили, мол, того, кого поставили над собой, сами сбежали, а его, больного, покинули. И богов предали, сказал, и людей, а теперь и своего же главного. Ызарги, одним словом, ну так и смерть вам будет под стать…

2

Ызарги… Если б не примета, имечко бы кораблик сменил в тот же день, но чем назвал, на том и ходи, пока ходится. Ходи и помни, как дергались, вырывались, орали те, кто раньше поучал и судил… Как рыдали, пытались откупиться, молились, но таких нашлось лишь двое. Их пихнули в мешки первыми, дав закончить разговор с небом, и эти мешки были пустыми. Молившихся оставили наедине с Создателем, прочих провожали ызарги. Длинные, волосатые, шипящие твари. Не бравые – отвратительные. Их хватали двумя руками за основание шеи и хвоста и высоко поднимали, показывая смотрящим на казнь. Твари клацали зубами, высовывали серые языки, пытались извиваться, но их по одному совали к осужденному и затягивали веревку. Один человек, один ызарг, один мешок… К дергающемуся, воющему, шипящему мешку прикладывали печать Тергэллаха и что-то негромко говорили, словно считали. Носильщики в алых плащах подхватывали то, что еще жило, кричало, умоляло, и уносили по сходням на стоящую у берега галеру, над которой развевались узкие алые флаги. Магнусы и кардиналы исчезали один за другим. Последними были трое пытавшихся откупиться храмовым золотом… Скверным золотом, как сказал Тергэллах.

Мориски молчали. Даже корсары. Стояли, будто на смотре, и глядели на причал, на мешки, на галеру. Не улюлюкали, не кидали в осужденных всякой дрянью, но и глаз не опускали. Так они служили своим Грозам, они все время им служили – не хватались за обереги, когда припечет, не поминали всуе, не откупались, а жили. Веруя и помня, что заповедано. Потому и бросали чужих клириков в море вместе с ызаргами. Не за иную веру – за предательство того, чему клялись и чего требовали от других. А вот Аристида победители не тронули, когда тот собрался разделить участь конклава.

Магнус Славы думал прорваться с боем – его пропустили. С оружием, со всеми спутниками. Несколько десятков «меченных львом» серым ручьем протекли сквозь алое поле. Они оказались возле мешков, когда последний магнус – магнус Чистоты – пытался целовать сапог стража в алом с белыми молниями плаще.

– Я отсутствовал, когда вы пришли, – сказал Аристид. – Теперь я здесь.

– Зачем? – спросил Тергэллах. Он мог выхватить саблю, мог подать знак стражам, но не сделал ни того, ни другого.

– Я – магнус Славы и член конклава.

– Верю.

– Я должен разделить судьбу моих братьев.

Аристид поворачивается к сидящему на земле магнусу. Стража опускает копья. Красные, как и все в этот день. Двое воинов в кошачьих шлемах делают шаг вперед. Они похожи, словно близнецы.

– Это не твой брат и ничей, – говорит Тергэллах. – Кто убил твоего предшественника?

– Не знаю.

– Ты обвинял конклав. Ты отказываешься от своих обвинений?

– Они больше не имеют смысла.

– Ты прав. Конклав МОГ убить Леонида, но Юнния он оставил без помощи, спасая себя и богатства. Эта вина очевидна. Очевидна и растущая из нее смерть. Дважды в нашем мире не умирают.

Магнус и мориск смотрят друг на друга. Ничего не делают, только смотрят. Рычит пока еще дальний гром – собирается гроза, а тех двоих, что заступили Аристиду путь, уже нет. Куда они делись? Может, кто и заметил, только не Дерра-Пьяве.

– Скверного города больше не будет. – Тергэллах отворачивается от адепта Славы и смотрит в наливающуюся свинцом бухту. – Те, кто был раньше тебя, забыли главное. Ты помнишь. Уходи и делай, что должно, там, где это возможно. Здесь ты не можешь ничего.

– Я могу здесь умереть.

– Нет.

Пара слов на чужом языке. Тяжелый удар грома. Крик. Нечеловеческий, визгливый. Тощий человек в сером – магнус Чистоты – бьется в руках красной стражи, проклинает, умоляет, обещает. Двое держат человека, двое – мешок, еще один – ызарга. Большого, толщиной в руку. Аристида не держит никто, но магнус Славы словно бы окаменел. Как и его люди.

Чей-то взгляд. Холодный. Змеиный. Женский. Молодая женщина с очень светлыми волосами оперлась на мраморную балюстраду и улыбается. Перед ней лежит ветка лилий. Белых. Меж мраморных столбиков что-то серебрится, будто течет.

Рука Дерра-Пьяве сама тянется к эспере, над головой что-то сухо шелестит. Вот и все звуки, не считая криков. Женщина у балюстрады, не прекращая улыбаться, подносит к губам цветок. У нее зеленые глаза, не смотреть в них невозможно. Лилии медленно падают вниз, качаются на свинцовой воде у борта полной смерти галеры. Сходни уже подняты, вопли и шипенье стали глуше, но все еще слышны. Крики, гром, равнодушный плеск воды.

Две молнии разом ударяют в шпили колоколен. Святой Торквиний и святой Доминик… Под громовые раскаты галера с красными флагами отходит от берега. Стоит мертвый штиль, на воде сонно раскачиваются белые цветы. Смерть, штиль, лилии…

– Значит, саму казнь вы не видели? – уточняет Эмиль Савиньяк. Талигойский маршал – душа-человек, но лучше б он поменьше походил на мориска. Потемнее был, что ли…

– Не видел, – подтверждает Дерра-Пьяве, а перед глазами маячат проклятущие лилии и зеленые глаза. Капитан запивал их четыре дня. Так и не запил.