Текст книги "Если бы не ты, то бы и не я. О любви, которая сильнее смерти"

Автор книги: Вера Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Миша фотографировал везде

Миша фотографировал постоянно и все. Где бы мы ни были, он незаметно доставал телефон и снимал все вокруг и нас самих.

Он снимал, как мы проходили границы, – в зоне, где фотографировать строго-настрого запрещено. Снимал, как я хмурилась, сидя за ноутбуком. Как знакомого кота выгоняют из кафе, как играют блики солнца на листьях кувшинок, как тайский художник рисует батик, как растаман торгует замысловатыми перстнями. Даже во время нашего венчания в православном храме в Израиле он все порывался достать из кармана телефон и сделать селфи. И завистливо поглядывал на туристов, фотографировавших нас как одну из достопримечательностей подворья святой Тавифы. Фотографировал, когда меня вывозили из операционной.

У меня остались гигабайты фотографий. День за днем. Каждое приключение. Так Миша видел мир.

Он соглашался, когда кто-то говорил, что его фото выглядят слишком совершенными, идеализированными. И объяснял: «Я делаю это нарочно. Камера неспособна передать картинку такой, какой мы видим ее глазами, и на постпродакшене я довожу ее до такого состояния, какой я ее вижу и воспринимаю».

Он видел мир огромным и прекрасным. И нас в нем – счастливыми.

It’s a Man’s Man’s Man’s world

Иногда мы с Мишей рассказывали друг другу всякие байки из своего прошлого. Как у него с дачи украли любовно выращенную ель, какие вкусные были бананы, сорванные прямо с пальмы на Тенерифе, как Мишиному товарищу в Измайлове прострелили «восьмерку» почти насквозь: они вышли из гостиницы и попали в центр перестрелки ментов и бандитов – пуля прошла через багажник и застряла в торпеде. Как я училась стрелять и сразу же выбила спецназовский норматив из ПМ, как напарник возил меня к морю лечить разбитое сердце, как у нас было рок-кафе и я была своей за каждым столиком и ездила с музыкантами на фестивали.

Мне было важно, что при всем моем опыте – и репортерском, и житейском – Миша был мне равновесным. И часто оказывался опытнее, взрослее, мудрее. Нам обоим досталось от жизни к моменту, когда мы встретились, мы пережили много потерь, а когда много теряешь, начинаешь ценить то, что важно на самом деле. И в этом мы с Мишей были на одной волне. Не амбиции, не деньги, не что-то внешнее. Важна семья, важны близкие. Дорого и ценно, если можешь себе позволить жить, просто не ожидая чего-то плохого.

Вот ведь удивительно – мы рассказывали друг другу о прошлой жизни, и оба проживали ее еще раз, но на этот раз вместе. С самого детства. С фотографий, где он – маленький крепыш и подросток-дзюдоист с коллекцией медалей, где я – ясноглазая девочка, у которой вся жизнь впереди, и молодая журналистка, вечно ввязывающаяся в неприятности.

Иногда я только благодаря этим разговорам и проживанию заново осознавала, какие глупости делала. Как в 2004-м в режиме реального времени, когда в Элисте было всего два интернет-кафе, я передавала за пределы республики информацию о первом в России силовом разгоне митинга оппозиции, а потом писала, что прокурор республики пригрозил калмыкам повторением сталинской депортации. Как ставила ультиматум гендиректору крупнейшего в Калмыкии медиахолдинга, и мне – и всему коллективу – серую зарплату сделали белой.

С гендиректором все удалось благодаря поддержке ребят из ОБЭПа, с которыми у меня тогда были хорошие отношения. Миша долго удивлялся, что меня не стукнули по голове в подъезде, что «бэпники» были на моей стороне, хотя они не могли, не должны были идти против этого холдинга.

Он слушал все эти дикие истории и как-то спросил у меня: «Ты что, дружила только с мужчинами?» Я тогда ответила: «Ну вообще-то нет, у меня были и подруги». Но на самом деле – да. Было такое.

Я была криминальным репортером, дружила со всеми, кто в погонах, общалась с бандитами – и это был мужской мир, в котором мне нужно было быть «своим парнем». Работала на выборах, потом и вовсе по уши увязла в политике – и это тоже был мужской мир. А еще я одна растила ребенка, жила на съемной квартире, работала на трех работах одновременно и больше чувствовала себя роботом, чем женщиной.

И когда я с Мишей почувствовала себя женщиной, то и вокруг меня вдруг стали появляться удивительные, сильные женщины. Я сделала то, что давно хотела: отстранилась от политики, ушла из новостей и стала писать на социальные темы.

Я начала иначе дружить с женщинами – взахлеб, с интересом и восхищением. И осознала это, наверное, только когда Миши уже не стало. Когда меня укутали заботой и любовью, подхватили множеством рук. Миша больше не спрашивает у меня, как я справляюсь с работой, как у меня жизнь и настроение – но у меня появилась подруга, которая пишет мне именно тогда, когда хочется похвастаться дописанной статьей или поискать оправдания прокрастинации. Я больше не могу болтать с Мишей, если не сплю ночью, – но еще одна моя подруга живет в Пенсильвании, и из-за разницы во времени ей как раз удобно болтать со мной обо всяких пустяках и смешных историях. Миша больше не слушает мои рассказы о прочитанных книгах – но оказалось, мне есть кому рассказывать, с кем вместе ловить промокоды книжных магазинов, кого просить поискать что-то новенькое.

Как вышло, что Миша стал для меня проводником в женский мир? Я догадываюсь, пожалуй. Он открыл для меня – меня саму. Дал мне возможность не быть «своим парнем», не делать вид, не подстраиваться. Просто быть собой.

Нет, не так. Лучшей версией себя.

Страх лестниц

Каждый раз, когда мы с Мишей ходили в строительный магазин, нам надо было переходить через железную дорогу, а потом пересекать шоссе по надземному пешеходному переходу. И каждый раз я его спрашивала: «А помнишь, как я тогда боялась?» И он отвечал: «Ну конечно».

В нашу первую осень мы с Мишей собирались что-то купить в том строительном. Тогда как раз выпал первый слякотный снег, и я надела ботинки на устойчивых широких каблуках. Подниматься в переход по белой скользкой плитке было неприятно, но терпимо. Но вот когда мы перешли шоссе и надо было спускаться по другой стороне, меня накрыло.

Почему-то я до ужаса боюсь лестниц, лифтов, любых неустойчивых поверхностей. Можно было бы сказать, что этот страх появился, когда телохранитель одного политика пытался уронить меня с лестницы, но на самом деле так, кажется, было всегда. Мне даже кошмары снятся про лестницы, лифты и то, как земля уходит из-под ног.

Я отчетливо помню этот момент, когда я внутри себя решила, что могу по-настоящему доверять Мише. Что могу ему – первому человеку в жизни – показать, насколько мне страшно. Что могу сказать ему, что я ни за что, ни за что не наступлю на ступеньки, что там скользко, что я непременно упаду, что нет, он меня не удержит, я же буду лететь кувырком и собью с ног и его. Что могу даже взять и заплакать – раз мне страшно и хочется плакать. Что так можно.

Он и правда все понял. Он просто обнимал меня крепко-крепко, утирал слезы, уговаривал, уверял, что конечно, непременно меня удержит, что мы не можем остаться над шоссе, что, даже если повернем назад, там тоже придется спускаться по лестнице. Что мы можем никуда не торопиться и останавливаться после каждой ступеньки. Что все непременно будет хорошо.

С тех пор – и до последнего дня – Миша всегда крепко держал меня за руку на лестницах, он всегда был готов подхватить меня на эскалаторах. Каждый раз, когда я вспоминала этот наш переход через мост, я говорила Мише: «Ты ведь не стал надо мной смеяться». И он говорил: «Нет, я не смеялся. Я тебя понимаю».

За долгие годы в одиночестве, в журналистике, в не самом ласковом мире, во взрослой жизни – а я, кажется, никогда не была ребенком, так и родилась маленьким взрослым – я ни разу никому не показывала свои страхи. Делала непроницаемое лицо, брала себя в руки и преодолевала – чтобы не оказаться уязвимой.

А Мише научилась доверять настолько, что на ступеньках просто не смотрела под ноги, просто держалась за Мишино плечо или руку. И он вел меня так, что я ни разу, ни разу не споткнулась.

Признание судмедэксперта

Конечно, было наивным ожидать, что судмедэксперт в отчете об исследовании Мишиного тела будет сокрушаться о том, как такое могло случиться, что такой сильный, еще совсем не старый и вообще замечательный мужчина мог скоропостижно скончаться. И все равно было безумно больно читать сухое, казенное описание того, как смерть (мгновенно, слава Богу, мгновенно!) распространилась и сделала все необратимым.

Только когда мне переслали в вотсапе страничку, которую забыли откопировать, я увидела, что у эксперта все же нашлось для Миши несколько добрых слов: в указании на правильное телосложение, в длинном перечислении хорошо развитых мышц, в словах о том, какой у него замечательно правильный мозг и блестящие извилины.

Я окончательно убедилась – и раньше понимала, но теперь это было утверждено, – что не было никакой ошибки, которую можно было бы исправить. Не было ничьей вины. Так сложились обстоятельства, так судил Бог. И даже если бы скорая приехала еще раньше, ничего бы не изменилось. Миша умер, и с этим ничего нельзя было сделать.

Я так благодарна Богу за то, что все случилось именно так. Что Миша предчувствовал и успел подготовиться. Что он попросил прощения у всех, кого вольно или невольно обидел. Что привел дела и бумаги в порядок. Что отдал все распоряжения. Что мы с ним сказали (каждый день говорили) друг другу самое важное. Что все случилось дома, мы были рядом и держали друг друга за руки. Что Мише если и было больно, то всего мгновение.

Я рада, что была с Мишей столько, сколько могла. Он еще полдня был дома, со мной. И я прощалась с ним наедине. Я смогла увидеть и, что важнее, осознать, что произошло. Даже когда приехала перевозка и Мишу переложили на носилки, ребята не стали меня торопить, дали минуту посидеть на полу рядом с ним, обнять его, поцеловать еще теплые руки.

Сейчас я знаю, что не всем умирающим дается такая роскошь. И не всем вдовам. Но в том, что произошло именно с нами, было так много Божьей любви. Я знаю, вижу, что мы не были оставлены.

Сейчас я чувствую то же, что все те дни. Мне больно (очень больно, правда), но вместе с тем очень светло. Мне часто пишут в комментариях и в личку, мол, как же так, как Бог допустил, что Миша, такой замечательный и нужный мне Миша, умер? Я не знаю, каков замысел Бога для нас. Но я знаю, Он позаботился, чтобы неизбежное свершилось самым милосердным для нас способом. В любви.

Скушно, грустно и сожрал

Когда Миша в самый первый раз приехал ко мне в Краснодар, на ужин были совершенно несъедобные стейки из индейки. Тогда у меня третий день подряд болела голова, не стоило браться за экспериментальное блюдо, но вышло что вышло. Миша не подал виду, что разочарован или расстроен, и заверил меня, что привык есть всякую гадость и совершенно неприхотлив.

Позже я узнала, что он двадцать лет был женат на чудесной женщине, она работала сушефом одного из крутейших московских ресторанов. Так что у Миши была возможность избаловаться в плане еды. А потом у него случился неприкаянный период, когда он жил где попало, а питался тем, что готовил в микроволновке в офисе или покупал в 7-Eleven или кулинарии «Ашана». В то время самой большой гастрономической радостью для него был домашний суп, который иногда в банке приносил коллега. Так что резиновые стейки и правда не казались чем-то из ряда вон.

У меня же с едой все было очень непросто. Голодное студенчество, еще более голодный декрет, а потом я все время работала на двух-трех работах, так что меня не хватало на то, чтобы даже просто получать удовольствие от еды, не то что готовить. Конечно хотелось. Я любила и по возможности собирала красивую посуду, копила под отдельным хештегом рецепты. Но готовить – не просто покидать в кастрюльку макароны и сосиски или что попало тушиться в мультиварку, а вдохновенно и вдумчиво творить – получалось очень-очень редко.

Тогда, несмотря на эпический факап со стейками, Миша сразу дал мне понять, что готов помогать мне на кухне всем, чем может. Сам он из прежней жизни вынес только умение запечь курицу на банке, так что стратегическое командование было на мне. А Миша чистил овощи, разделывал мясо, нарезал зелень – всегда только керамическим ножом, он говорил, что так правильно и полезно. Он снимал пену с бульона, бегал проверить, не слишком ли загустел соус, перемешивал в бамбуковой чашке салат.

Мы все делали вместе, кроме завтраков. Стоило мне прийти на кухню и начать копошиться, как Миша тут же появлялся рядом и спрашивал: «Чем помочь?» И чем дальше, тем чаще даже не спрашивал, а просто подхватывал то, что я делаю.

Мне казалось, что это похоже на танец – мы умудрялись не мешать друг другу на маленькой кухне, а действовать слаженно. Я знала, какой лопаткой ему больше нравится помешивать терияки в кастрюльке, он – какую чашку мне подать для маринада. Я привыкла сразу же мыть испачканную при готовке посуду, а Миша запомнил настройки плиты и пропорции ингредиентов для разных блюд.

Сейчас я пытаюсь вспомнить и не могу – когда мы решили чаще готовить дома, чем есть в кафе? Когда отказались от полуфабрикатов и поняли, что у нас получается вкуснее? Когда у нас сформировалось свое меню – то, что полезно, не занимает много времени и нравится нам?

Все случилось просто и само собой. У меня стало больше времени, а Миша взял на себя половину работы на кухне. Сначала мы купили самую дешевую настольную духовку, а потом обустроили всю кухню по своему вкусу. И даже начали вести кулинарный блог. Ни разу, никогда я не чувствовала себя прикованной к плите. И тем более – брошенной там в одиночестве. Нет.

Еда стала моим творчеством. Я случайно наткнулась, а потом стала нарочно смотреть американские кулинарные проекты. Миша переводил мне с английского, помогал подобрать аналоги специфическим ингредиентам, поддерживал мои предложения попробовать что-то новенькое. И, конечно, он ел. Заразительно и с таким видимым удовольствием, что, даже если бы он ничего не говорил – а Миша каждый раз говорил спасибо и хвалил стряпню, каждый раз без исключений, – это зрелище само по себе дарило вдохновение.

Первый и второй завтраки брал на себя Миша (он научился их готовить ради меня, я рассказывала), а потом у нас были обед с обязательным мясным блюдом (иначе Миша не наедался), какой-нибудь перекус на полдник, плотный ужин, фрукты или что-нибудь легкое перед сном. И это притом, что мы постепенно полюбили готовить каждый раз свежее, а не разогревать вчерашнюю еду.

Стоило Мише остаться одному дома, все съестное стремительно исчезало. Я уходила к косметологу и час общалась с Мишей только в чатике. Освобождалась, звонила и слышала: «Мне было без тебя скушно и грустно, и я все-все сожрал».

Мне так радостно вспоминать, как ему было вкусно. Миша радовался как ребенок, когда мы освоили борщ – в точности как тот, что варила его бабушка. Он всегда сам мелко-мелко крошил капусту, как она учила. Когда пирожки оказывались восхитительно нежными. Когда кто-нибудь из знакомых присылал фото еды, приготовленной по нашим рецептам.

И грустно думать, что многое не сбылось. Я так и не решилась на шницель по-министерски. Миша говорил, что это одно из его любимых блюд. А я не смогла. Не захотела. Или пшенная каша с тыквой. Он так удивился, когда я сказала, что умею ее готовить, и захотел попробовать. А я все откладывала до случая, а он так и не настал.

После Мишиных похорон я не стала устраивать поминальный обед. Вместо этого оплатила еду для бездомных. Мы оба так хотели, мы говорили об этом – о том, что в такой ситуации уместнее накормить тех, кто по-настоящему голоден. Мы с ним всегда старались откликаться на каждую просьбу о помощи, поддерживать тех, кому трудно, кормить голодных. Теперь я делаю это без Миши, чтобы делать добро от его имени и хотя бы так додать ему то, что я не смогла. Не из чувства вины, нет – Миша не стал бы меня упрекать, и я не буду. Только из любви.

Домашние обязанности

Когда я пишу про Мишу и про нас, иногда сомневаюсь – а он точно был бы не против? Может быть, то, что я рассказываю, слишком личное, может, не стоит? Как, например, про быт и домашние обязанности. Но потом думаю – если бы я сейчас могла спросить у него разрешения, он наверняка одобрил бы все, что угодно, лишь бы мне было чуть легче. А еще вспоминаю, как спросила у него, не против ли он дать короткое интервью про эволюцию своих взглядов на женский вопрос, и Миша согласился. Нет, он не был бы против, поэтому я расскажу.

С тем, что касалось так называемой мужской работы, у нас никаких проблем не было – Миша умел все и делал с радостью. Однажды, еще когда он мотался между Москвой и Краснодаром, у нас засорился сток душевой кабины. Я пожаловалась ему в мессенджере, что придется вызывать сантехника, а я так не люблю, когда чужие в доме. Миша написал: «Если до моего приезда терпит, я буду счастлив сделать все сам». Я тогда поулыбалась: «Что, вот прямо будешь счастлив прочищать канализацию?» А он сказал: «Понимаешь, я так соскучился по ощущению своего дома, по возможности что-то делать руками, заботиться. Так что да, это – счастье».

Прошлым летом Миша чинил кнопку к бра, и я вспомнила, как он еще в самом-самом начале подключал кондиционер к проводу, который заложили в стену и так и бросили хвостами наружу. Он долго возился, лежа на животе перед низкой розеткой, потом сказал: «Ну, если я еще не совсем дурак, должно заработать» – и пошел включать предохранитель. «Знаешь, я тогда так переживала», – призналась я потом Мише. «Что, молилась, хоть бы не дурак?» – рассмеялся он. А я переживала, что он огорчится, если что-то не получится.

Про рутинные домашние дела я сразу сказала Мише, что не очень понимаю деление таких обязанностей на мужские и женские и мне бы хотелось, чтобы мы всем занимались вместе. Он согласился, но не все пошло гладко. Оказалось, для Миши главное и основное, что надо делать по дому, – это мыть посуду сразу после того, как она испачкалась, и подметать-мыть полы. Он даже несколько раз выговаривал мне, что я игнорирую эти заботы. После очередной ссоры на эту тему выяснилось, что множество других дел для него просто невидимы. Мы сели и составили список всего, что нужно делать, – вплоть до протирания плинтусов, снятия паутины с усиков роутера и ротации полотенец. Всего у нас получилось больше шестидесяти пунктов, и Миша был невероятно впечатлен. Он даже и не думал о том, что за этим тоже надо следить.

Теперь каждый из нас, когда был свободен, делал то, до чего дотягивались руки, – иногда просто заодно. Пошел чистить зубы – вымыл зеркало в ванной. Раз в неделю мы устраивали большую уборку, и Миша брал на себя более масштабные дела, а я возилась с бесконечными мелочами.

Недавно в фейсбуке я увидела рассуждения мужчины, что, мол, домашние дела ложатся на плечи женщин, потому что мужчины просто больше зарабатывают. И мне стало очень-очень странно. Миша всегда зарабатывал больше меня – в последние два года его зарплата была втрое больше. Но это никогда не было аргументом – ни в домашних делах, ни в принятии каких-то решений. При чем тут это вообще?

Гораздо важнее, что если разделять хлопоты на двоих, то это и быстрее, и веселее, и у обоих останется достаточно сил для отдыха и развлечений. Поэтому мы все делали вдвоем – убирали, готовили, ходили за продуктами. И если Миша собирал мебель, менял проводку, что-то пилил или прикручивал, я всегда спрашивала его: «Помогать или не мешать?» И что бы он ни ответил, была рядом.

За два дня до Мишиной смерти мы гуляли по старым улочкам Краснодара, потом сидели на скамейке, смотрели на закат и долго-долго разговаривали. Миша говорил, что чувствует себя виноватым перед бывшей женой. Он говорил, что не осознавал, как много домашних забот он незаметно для себя переложил на нее, что не понимал, как на самом деле надо делать.

Я знаю, что да, всякое бывало. Но помню хорошее. Как Миша сам выбрал ведро и швабру, самые удобные и продвинутые. Как он по утрам, еще до того, как я просыпалась, успевал подмести кошачью шерсть с пола. Как легко и как правильно с ним было.

Спасибо тебе, родной.

Мужик сказал – мужик купил кровать

Для Миши «мужик сказал – мужик сделал» равнялось «мужик сказал – мужик немедленно сделал». Первое время у нас даже недопонимание случалось из-за этого. Я вспоминала, что что-то надо сделать, говорила Мише, а он психовал из-за того, что я даю ему два задания одновременно. Или прошу что-то сделать, когда он занят чем-то другим, от чего не может оторваться вот прямо сейчас.

Мне приходилось раз за разом объяснять ему, что я просто боюсь забыть и поэтому сразу говорю ему, а он может сам решать, когда будет правильно и комфортно. Не сразу, но он это запомнил. Даже начал иногда забывать что-то сделать, но всегда говорил, что надо просто напомнить, и все обязательно будет.

В первый раз меня потрясло это его свойство, когда я сказала, что круто было бы купить кровать. Мы спали на диване, который приехал со мной из Элисты, и он в целом был неплох. И вообще я имела в виду купить кровать когда-нибудь потом, когда закончим ремонт. У нас же только одна комната была сделана, и то не до конца, а вся остальная квартира – бетон и разруха.

Рано утром Миша разбудил меня и сказал: «Едем». – «Куда?» – «Покупать кровать». Мы отправились через весь город в мебельный. Ехали долго-долго. Выбрали кровать – какую и хотели: белую, непременно с подъемным механизмом и со смягченными углами, чтобы не стукаться. Миша укладывал меня на образцы матрасов, чтобы понять, какой нам нужен. Когда мы определились, он ушел оформлять покупку, а я на этом примерочном матрасе и уснула – ведь выспаться он мне не дал, так немедленно Мише нужно было купить кровать.