355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вера Тихонова » Если бы не ты, то бы и не я. О любви, которая сильнее смерти » Текст книги (страница 1)
Если бы не ты, то бы и не я. О любви, которая сильнее смерти
  • Текст добавлен: 2 ноября 2021, 17:01

Текст книги "Если бы не ты, то бы и не я. О любви, которая сильнее смерти"


Автор книги: Вера Тихонова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Вера Тихонова
Если бы не ты, то бы и не я. О любви, которая сильнее смерти

© Вера Тихонова, текст, фотографии, 2021

© Владимир Никаноров, фотографии, 2021

© Ирина Воронцова, фотография, 2021

© Ирина Пескова, фотография, 2021

© Кристина Сидоренко, фотография, 2021

© Оформление. БФ «Нужна помощь», 2022

* * *

СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ МИХАИЛА ТИХОНОВА – МОЕГО МУЖА, ДРУГА, ВДОХНОВИТЕЛЯ. ТОГО, КТО ОТКРЫЛ МНЕ ВЕСЬ МИР И ВЕРИЛ В МЕНЯ – БЕСКОНЕЧНО



Слово автора

Здравствуйте, друзья!

Ничего, что я к вам так обращаюсь? Этому есть причина. Немного парадоксальная, как многое в той книге, которую вы открыли, но довольно веская.

Когда несколько из собранных здесь историй впервые захотели опубликовать в журнале, я придумала такой заголовок: «Мой муж умер, а потом нашел друзей». И это правда.

Мой Миша – фотограф, ретушер, преподаватель, создатель бесплатного фотобанка – умер на моих руках в сентябре 2020 года. Спустя несколько недель я начала записывать истории о нем и о нас – смешные, романтические, забавные, философские. Мне было очень-очень важно помнить каждую мелочь, ставшую такой драгоценной.

Первое время я показывала эти истории только самым близким друзьям, а потом решилась на публикации в фейсбуке. Мне было боязно, что люди там не поймут, разбегутся. Кому захочется быть рядом с чьим-то горем? Но совершенно невероятным и чудесным образом все сложилось иначе. Читатели начали благодарить меня за рассказы. И говорить, что им светло прикасаться к нашей любви, им важно видеть, какими могут быть по-настоящему зрелые отношения в паре. А еще, как оказалось, людям важно знать, какой светлой может быть память об ушедшем человеке, в какую благодарность выплавляется горе.

Это ведь действительно так – боль становится тише, когда вспоминаешь хорошее. Мне легче и радостнее жить, понимая, как много Миша мне дал, как дорого его наследие.

Я и не думала рассказывать, как нужно правильно прощаться и горевать. Но я радуюсь, когда кому-то становится светлее и легче. Ведь это придает Мишиной смерти – и жизни! – смысл. Словно так все и было задумано.

Большинство моих читателей в фейсбуке никогда не знали нас лично. Многие вообще узнали о нашем существовании уже после того, как Миши не стало. Но, прочтя нашу историю, они сроднились с нами, стали хорошими и близкими друзьями. Я надеюсь, что книга будет иметь тот же эффект.

У нас с Мишей было правило: на русском языке я говорила за нас обоих, а на английском – он. И сейчас я говорю и за себя, и за Мишу: добро пожаловать! Располагайтесь поудобнее и ничему не удивляйтесь. Разговор пойдет о любви.

О том, что любовь не перестает. Для любви нет времени и нет границ. И даже смерть бессильна против любви.

Пролог. Останься

В фильме «Энола Холмс» главная героиня просит своего подстреленного возлюбленного: «Не уходи, останься со мной!» Я тоже просила Мишу. Сначала – дождаться скорую, потом – не уходить, потом – вернуться ко мне. Я знала, что он умер, но не могла не попытаться.

Миша слабел очень быстро. Вот он в начале пандемии вместо тренировок бегал по лестнице в подъезде, взлетал на пятый этаж за 53 секунды, а вот через несколько месяцев задыхался и подолгу отдыхал после каждого пролета.

Сколько раз у меня не было сил даже идти по ступенькам. Я так и не научилась чувствовать, когда начинаю уставать. Это Миша читал меня, как открытую книгу, он знал, когда пора возвращаться с прогулки. И только на лестнице я понимала, насколько вымоталась.

У нас столько всего было связано с этими бесконечными подъемами. Как мы целовались между четвертым и пятым этажами. Как Миша спускался за чем-то вниз, а когда возвращался домой, поворачивал на четвертом, ломился в квартиру прямо под нами – и не понимал, почему я не открываю. Как мы мечтали о маленьким домике в долине у подножия гор и клялись друг другу – никаких лестниц, только один этаж. И теперь лестница стала с трудом преодолимым препятствием.

Мы пытались понять, что с ним происходит, но ходили кругами. Сначала думали: сердце, такое сильное и тренированное Мишино сердце. Но нет. Или да. Пришлось перепроверить трижды – вместо того чтобы искать правильный ответ. Потом думали: легкие, и снова несколько ложных следов. Верный диагноз и в голову никому не пришел, как потом оказалось. Симптомы были нетипичными. А некоторые из них и вовсе были не у Миши, а у меня – как тошнота, которая бесследно прошла после похорон.

Не знаю, что бы я сделала, если бы понимала, что он умирает. Добилась бы, чтобы его госпитализировали? И что тогда? Он бы все равно умер, но без меня? Это дало бы надежду, но отняло бы у нас последние часы? Я не верю, что можно было что-то исправить. Мишина смерть не была случайной и нелепой, ей надлежало быть. И в ней было много-много любви.

Миша знал, что умирает. Я – нет. Сейчас я не понимаю, как я не видела, что с ним происходит. Почему не ужаснулась, не испугалась. Я не знаю. Мне было тревожно, но было ощущение, что все идет правильно и как надо.

И когда ночью мы проснулись и долго-долго лежали обнявшись и разговаривали, я не понимала, что это в последний раз. В этой тихой нежности было так хорошо и спокойно. Было правильно и как надо. Наш последний разговор был о любви. И утро тоже началось с любви. Миша проснулся, как всегда, раньше меня, приготовил завтрак, сварил кофе, а когда он шел в комнату, я проснулась оттого, что услышала, как страшно, со свистом, он дышит.

Миша замерил себе пульс браслетом – ого, как шкалит. Я пыталась найти лекарство, но у меня не получалось. Потом Миша начал задыхаться, пожаловался, что не хватает воздуха. Я распахнула окно и схватила его за руку. А он сказал: «Не цепляйся за меня, ты же знаешь, я этого не люблю».

Последнее, что он сказал. Не цепляйся за меня. Я этого не люблю.

Не цепляйся.

Он пытался дышать – и не мог. Я держала его и вызывала скорую, руки не слушались. Трубку взяли, когда Миша уже умер – все случилось слишком быстро. Я видела это, понимала – но не могла принять.

Когда прилетела реанимационная бригада, они тоже все поняли. И попытались объяснить мне – несколько раз. Врач сказала, что сразу видно, это тромбоэмболия легочной артерии. Но когда я попросила – давайте попытаемся, ну пожалуйста, – не стала спорить.

Я часто вспоминаю это и думаю: сколько же было любви. Врач скорой, которая видела так много смертей, которая уже ничем не могла помочь пациенту, пожалела меня. Она вручила мне мешок Амбу[1]1
  Устройство для временной искусственной вентиляции легких, применяется при реанимации. Здесь и далее примечания литературного редактора.


[Закрыть]
, скомандовала медсестре колоть адреналин и начала качать Мишино мертвое сердце.

Я говорила ей: «У него есть пульс». А она отвечала: «Нет, это вы свой пульс чувствуете». И продолжала считать нажатия и отдавать мне команды сделать за Мишу вдох. Я говорила: «Но ведь браслет показывает, что пульс есть». А она отвечала: «Ну что вы, какой браслет». И продолжала. И отказалась, когда медсестра предложила ее сменить. Она продолжала пытаться вернуть Мишу. Она слушала, как я уговариваю его, она смотрела, как придерживаю безвольную голову, как невпопад сжимаю мешок. Даже когда я сказала ей: «Вы же не верите!», она не сразу остановилась. «Вы не верите, что получится», – повторила я. «Ну конечно не верю, я же вижу, что уже все», – она даже немного рассердилась. «Значит, так это и бывает?» – спросила я. «Именно так это обычно и бывает», – ответила она. И только тогда выпрямилась.

Я не помню, как выглядела эта врач, не помню имя на бейдже. Немолодая, крепкая, с точными движениями. Она помедлила еще – пока медсестра свернула и убрала аппарат ЭКГ и защелкнула застежку укладки. Потом еще – пока я смогла выпустить из рук бесполезный мешок. Потом еще целую минуту, не меньше. И только потом назвала время смерти.

И в этом тоже была любовь.

Сколько времени прошло? Полчаса, час? Я проснулась – минут пять – начала звонить в скорую – минут пять – держала на руках Мишу – минут десять – реанимация – полчаса. За это время я отвергла все этапы горевания: отрицание, злость, торг, депрессия. И принятие.

Я не могла отрицать Мишину смерть – она случилась у меня на глазах. Я держала его за руку, смотрела в невидящие глаза, видела, как он пытается вдохнуть. Я не могла злиться – на кого? Миша сделал все, что мог, чтобы не умереть. Он сделал все, чтобы мне было спокойно, чтобы я не чувствовала себя виноватой. Скорая доехала к нам за десять минут, и я не знаю, как они смогли, какое чудо для этого совершили. Это было невозможно, но так нужно – не для Миши, для меня. Чтобы я не чувствовала, что что-то упущено. Я не могла торговаться – с кем или с чем? Все было решено, все совершилось так, как должно было. И депрессия тоже была не для меня. Не при Мише. Не тогда, когда все, что он сделал для меня, стало таким драгоценным. Во всем, что с нами происходило, была любовь. Эта любовь не перестает и сейчас.

Не могу это объяснить. Но точно знаю, когда через несколько часов приехали парни из транспортировочной службы, они забрали Мишино тело.

Но сам Миша остался.

I. Узнавание

Завтраки

Миша всегда сам готовил завтраки. За те четыре с половиной года, пока мы были вместе, наверное, только один раз завтрак оказался на мне – мы пару недель жили у друзей в Москве перед тем, как улететь на зимовку, и Миша сильно простудился. Тогда он попросил меня приготовить что-нибудь и обиделся, что я не вскочила и не пошла на кухню немедленно. А я просто растерялась и пыталась сообразить, какие вообще есть варианты.

Завтраки – это было единственное условие, которое я поставила, когда звала Мишу пожить у меня в Краснодаре: мы еще не были лично знакомы, только общались в фейсбуке и в чате. Он тогда жил в офисе, а я предложила ему пустовавшую дочкину комнату и домашнюю еду.

Я тяжело и долго просыпаюсь и туго соображаю после пробуждения. Много лет я начинала работать в восемь утра, ставила будильник на без пяти восемь, чтобы перетащить в постель и включить ноутбук, а выползала из-под одеяла, умывалась и по-настоящему просыпалась только часам к десяти. Вставать раньше и готовить завтрак было выше моих сил.

«Ну, я только континентальный могу», – ответил тогда Миша. «Хорошо, а кофе с молоком и без сахара», – сказала я ему.

Миша рассказывал, что за время своих скитаний научился готовить омлет в микроволновке, а в остальном – покупал готовую еду, которую только разогреть. Но ради меня он взялся за эксперименты. Крутил рулетики из лаваша с творожным сыром и рыбкой, варил каши в мультиварке и пробовал добавлять к ним разные фрукты и орехи (хитом на все времена стала овсянка с хурмой и медом). Он покупал творог разных марок и запоминал, какой мне больше понравился.

Иногда Миша просил меня сделать тесто, пек блинчики и панкейки, сырники и творожные маффины. И рассказывал, как бабушка учила его переворачивать блины, подкидывая над сковородкой.

Миша просыпался намного раньше меня, съедал завтрак, а потом ждал моего пробуждения, чтобы за компанию позавтракать во второй раз. Я только открывала глаза, а передо мной уже оказывались чашка кофе и поднос с едой. Даже если у него случалась какая-то запарка на работе, это ничего не отменяло. В таких случаях Миша просто доставал из морозилки и разогревал блинчики с творогом.

Когда мы немного обжились и закончили самый насущный ремонт, Миша стал понемногу покупать посуду для завтраков. Моя тарелка была оранжевого, такого любимого мной цвета, его – зеленая, чтобы хорошо смотрелась рядом. Кофе для меня – в кружку матового стекла, потому что мне она нравилась больше, чем кружка с ромашками, для Миши – в черную, он любил черный цвет. Сэндвичи и тосты Миша подавал на дощечке из темного дерева. А для чего он хотел приспособить прямоугольную тарелку из черного сланца, я так и не узнала.

Сейчас я жалею, что стеснялась фотографировать и постить в инстаграме наши завтраки. Они ведь и правда были очень эстетичные. А еще они были про радость, про заботу, про любовь.

Сейчас, когда я прихожу на кухню приготовить себе завтрак (ближе к обеду, раньше не получается) и открываю банку с кофе, мысленно спрашиваю у Миши: «Сколько надо сыпать? Вот так будет хорошо?» Когда кофе сварится, пробую и хвастаюсь: «Миша, смотри, у меня получилось!»

Я продолжаю разделять с Мишей каждый свой завтрак. Потому что ну как иначе? Он же ждет, когда я проснусь и поем. Он смотрит.

Белка судьбы

Я обратила на Мишу внимание из-за… белки.

Мы работали вместе в одной редакции, но непосредственно не пересекались и общались лишь изредка. Я писала новости, а Миша и его ребята подбирали к ним иллюстрации. Зафрендила его в фейсбуке, когда он устроил видеотрансляцию с корпоратива, – так я и другие удаленные сотрудники тоже приняли в нем участие.

Дочка готовилась к ЕГЭ по физике и рассказала мне задачку про белку, которая знает законы Ньютона, держит в лапках кучу орехов и скользит по гладкому столу прямо к краю. Я написала пост, и в комментариях начались шутки про гороховый двигатель и торможение попой. А Миша написал: «Я, конечно, в физике разбираюсь хуже белки, но мне кажется, что задача на второй закон Ньютона. Короче, белке надо кидать орехи в сторону движения, только сильно кидать, тогда импульсы будут вычитаться, и она затормозит».

Я очень впечатлилась. И пошла к Мише в личку выяснять, что там со вторым законом Ньютона. А он как-то очень просто, понятно и по-доброму объяснил.

После этого я стала охотнее с ним общаться, и мы начали обсуждать не только рабочие вопросы.

Как-то разговаривали про мой ремонт, я рассказывала, что хочу купить английское кресло с ушами, Миша сказал, что, конечно, надо брать, если хочется. И сказал, что ремонт – это хлопоты, но радостные и он это остро понимает, потому что живет в офисе.

Помню, я переспросила: «Что, буквально?» Он сказал: «Да». Я в ту же минуту написала: «Дочка сейчас сдает ЕГЭ в Элисте, приедет через два месяца, а ее комната свободна. Хочешь – приезжай. У меня, конечно, ремонт и разгром, но зато душ, стиралка и домашняя еда».

Миша подумал двадцать минут и купил билет на самолет.

Он потом много раз рассказывал, что влюбился в меня с первого взгляда, когда вывалился из такси, обвешанный кофром с фотоаппаратом, ноутом и рюкзаком. Что его так потрясла моя доброта к незнакомому, в общем, человеку, что он захотел меня узнать.

Он обнял меня, поцеловал в щеку и спросил: «Как жизнь молодая?»

В нашу последнюю ночь мы проснулись и долго-долго не спали, лежали обнявшись и разговаривали. Я его попросила, как часто делала: «Расскажи, как ты в меня влюбился?» Он всегда отвечал: «С первого взгляда». А в этот раз добавил: «Потому и полез целоваться».

До сих пор удивляюсь, как он решился. Скромнейший Миша, деликатнейший, который никогда не позволял себе подобных вторжений, почему-то просто обнял меня и поцеловал в щеку. Я успела только подумать: «Ничего себе!» Совсем короткое вышло прикосновение, но в нем было ощущение чего-то настолько родного, что я испугалась.

У меня был большой опыт неудачных отношений, и мне меньше всего хотелось экспериментов. Так что я сразу дала понять, что мне не нравится, когда меня трогают.

Миша с этим согласился и вел себя безупречно. Только когда мы гуляли и переходили дорогу, брал меня за руку. Говорил: «Я за тебя отвечаю, я должен быть уверен, что ты в безопасности». И иногда чуть задерживал прикосновение, как тогда, когда мы собирались поужинать где-нибудь, но пошел дождь, Миша принес пиццу и передал мне коробку в дверях, прежде чем разуться.

Мы оба работали по двенадцать часов в день почти без выходных, так что на общение времени оставалось совсем немного. Мы показывали друг другу любимые фильмы, ходили гулять по Краснодару, выходили в поле, там он меня фотографировал, и мы говорили обо всем, ничего не утаивая. Потом его вызвали в Москву, и мы снова общались в мессенджере. Миша стал присылать мне обработанные фотографии с тех прогулок – на первой я была вызывающе, нереально хороша. На второй он умудрился показать такой пронзительный и глубокий взгляд, а на третьей была сказка. Не знаю, как объяснить то, что Миша сделал: просто смотришь на фотографию и чувствуешь, будто оказался в чьем-то придуманном и прекрасном мире.

Миша написал: «Я хотел этими фотографиями показать, как отношусь к тебе». И мне все было понятно.

Через две недели он взял отпуск и прилетел ко мне. Это было 12 июня 2016 года, в тот день Миша сделал мне предложение. Он сказал: «Я прожил уже немаленькую жизнь, многое видел и испытал, теперь я хочу посвятить себя тому, чтобы ты была счастлива». И принялся каждый день делать меня счастливой.

Позднее, когда мы взахлеб узнавали друг друга, я как-то призналась, что я сапиофил[2]2
  Человек, который испытывает эмоциональное и сексуальное влечение к людям, обладающим высоким интеллектом.


[Закрыть]
. Миша сказал: «Я тоже». А еще: «Я догадывался, что это все из-за белки».

Однажды в прошлом

Как-то раз мы с Мишей общались с кем-то из фотографической тусовки, и я упомянула – к разговору пришлось, – что раньше в числе моих информаторов был, например, один из министров Калмыкии. После Миша сказал мне: «Не стоило говорить об этом, тебе же не поверили. Я тебя знаю и знаю, что все так и было. Но звучит совершенно бредово и недостоверно».

Наверное, так и есть. В некоторые моменты своей биографии я и сама поверить не могу. У меня, например, есть непроходящее пятно от пороха на щеке. Много лет назад один добрый человек из спецслужб сделал вид, что стреляет в меня – чтобы проверить. Странно, но я на него не в обиде, мы потом подружились и вместе осилили немало добрых дел.

Журналистика в Калмыкии – дело очень своеобразное. У меня не было каких-то знаковых текстов, которые можно было бы номинировать на условный Пулитцер[3]3
  Главная публицистическая премия в США, аналог «Оскара» в журналистике.


[Закрыть]
. Я не разоблачала, например, Кирсана Илюмжинова[4]4
  Одиозный бывший глава Республики Калмыкия. Занимал пост с 1993 по 2010 год.


[Закрыть]
, хотя при этом его пресс-служба ненавидела меня до неба и обратно. Но девяностые в регионе закончились ближе к концу 2000-х, и просто рутинные новости, если они не были написаны под диктовку той самой пресс-службы, уже были из ряда вон. Да и просто поступать правильно и честно было иногда – как в «Том самом Мюнхгаузене» – чем-то героическим. Наверное.

Когда я ездила в командировки в Осетию, я не делала там ошеломляющих фотографий. Даже не написала толком о тех парнях, которые, случалось, меня там прикрывали. Написала сейчас, и совесть кольнула: эх, молодо-зелено, ведь люди были всего важнее. А может, и к лучшему, что в СМИ не было информации ни о них, ни об их семьях. Пока они живы, по крайней мере. Но я могла наивно спросить у полковника и Героя России, а почему это на блокпост людей закинули, а баллоны с газом, чтобы они могли пищу готовить, нет? И снабженцы тут же получали нагоняй. Потому что полковник понимал, что я не напишу в муниципальной газете об этой ситуации, но федеральным коллегам передать вполне могу. И за такие моменты мне не стыдно. В отличие от, честно скажем, некоторых текстов.

Вот и с тем министром было что-то похожее. Я опубликовала в федеральном информагентстве шокирующие фотографии из единственной в Калмыкии детской больницы: на федеральные целевые деньги там начали ремонт к юбилею, ободрали все на свете, разгромили реанимацию и оперблок, налепили вентфасад – и так бросили. Потому что деньги куда-то делись.

Толку от этого фоторепортажа, пожалуй, не было бы. Но так совпало, что на следующий день в Элисту приехал Астахов, тогда еще детский омбудсмен. Коллеги, у которых были хорошие отношения с пресс-службой главы республики, втихаря передали мне его график, добрый человек из фотоцентра распечатал те самые фотографии покрупнее. Я явилась на мероприятие, подошла к Астахову и всучила ему снимки.

Деваться было некуда, и он вместе со мной поехал в больницу. Свита, журналисты – все куда-то делись, и мы ходили по больнице вдвоем. Я показывала, что вот в этой бывшей перевязочной лор-отделения по четным дням делают «чистые» операции, а по нечетным – «гнойные». Что лифты выдрали с корнем, и после операций детей носят на одеялах родственники – по единственной лестнице, где ходят и посетители, и буфетчицы с ведрами борщей. Что в отделении на шестьдесят детей, большинство из которых лежат там с мамами, один унитаз и одна розетка. Я затащила его в этот туалет.

Астахов отменил остальные встречи. Говорил за закрытыми дверями с главой. Собрал совещание, на котором полиция говорила: «Мы пытались возбудить дело о хищениях, но прокуратура не дала», а прокуратура говорила: «Да вы собрали какую-то чушь, а не основания для возбуждения».

Глава взял больницу под свою ответственность, Астахов уехал. И в больнице осталось все как прежде. Министр здравоохранения республики (надеюсь, он простит мне, что я через десять лет раскрываю его как тайный источник, а те, кто его узнает, будут уважать еще больше) сам вышел на меня. И потихоньку передавал мне информацию: что именно говорили на совещаниях, что Москва отказалась еще раз дать деньги, что в республиканском бюджете нужных средств просто нет.

Несколько месяцев я придумывала инфоповоды и старалась держать тему на плаву. Это было непросто, учитывая, что местные СМИ ее полностью игнорировали, а региональных представительств федеральных изданий, кроме меня в «Регнуме», в Калмыкии не было. В итоге стало понятно, что это тупик. Что сделать возможным ремонт в больнице могут только два человека – Путин и Медведев. Мы с несколькими ребятами на местном форуме обсуждали, что можно сделать. Митинг? Нам не собрать ста тысяч человек, в Элисте ровно столько и живет. Блокировать работу предприятий федеральной значимости? В республике таких нет. Листовки разбрасывать и развешивать ленточки? Не смешите.

Потом кто-то предложил публично обратиться за помощью к Далай-ламе, и у меня что-то щелкнуло в голове. Как раз в то время ветеран из Питера попросил у Обамы квартиру, потому что ему местные власти не давали. И вопрос решился. А что, если сделать что-то в этом духе?

Один волонтер сделал на коленке сайт, другой написал текст обращения, третий перевел его для американских газет. Мой бывший напарник и хороший друг из «Труда» сделал новость – и идея выстрелила. О том, что жители Калмыкии просят президента США взять под свою юрисдикцию детскую больницу и сделать там что угодно, лишь бы где-нибудь в уголочке лечили детей, написали вообще все. Даже Washington Post.

Большие люди из Калмыкии получили по шапкам, учредили фонд и скинулись в него. И в больнице все-таки сделали ремонт.

Эту историю не впишешь в журналистскую биографию. Вернее, можно попытаться, но все решат, что это жалкая попытка посоперничать с «Нейромедузой»[5]5
  Псевдоиздание, новости для которого пишет нейросеть.


[Закрыть]
. Вы-то, надеюсь, поверите. Миша верил. И боялся за меня. Я давно ушла из экстремальной журналистики, все возможные угрозы были позади, и о рискованных ситуациях можно было вспоминать со смехом. Но Миша волновался. И жалел, что тогда, в прошлом, он не был со мной и не мог меня защитить. Просто он любил меня – всегда. Потому я так уверена, что он любит меня и теперь. И будет любить – всегда, вне времени.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю