Текст книги "Букет для будущей вдовы"

Автор книги: Вера Русанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

– Все! Можно идти дальше. Я поражен, убит и растоптан.

– Подожди, ещё может быть один вариант...

– Не надо больше вариантов, Женя! Умоляю!.. Я, конечно, рассчитывал на показательные выступления, но такого не ожидал! Вот тебе и пример логичности твоего мышления: вроде, все правильно, но наворотила, наворотила!.. А, на самом деле, ребята такие объявления повесили, чтобы просто народ побольше напугать. Сейчас же никто даже соседей по лестничной клетке не знает. Расчет на то, что граждане задумаются, струсят, предположат, что бандюки тусоваться в подъезде начнут, и закажут двери, даже если пока этого делать и не планировали. Все! "А ларчик просто открывался"!

– И что ты мне этим хотел доказать? – я подстроилась под ритм его шагов.

– Да, то, что никакой связи между вторым убийцей и Андреем может не быть!

– Может не быть, а может и быть?

Митрошкин заскрипел зубами:

– Смотри пункт "а": Москва – огромный город, совсем не Михайловск, который ты полностью охватила своими следовательскими щупальцами! Даже, если Андрей здесь, даже если бы мы захотели его найти, то не смогли бы этого сделать! Если даже Ольге Григорьевне повезло, если она встретилась с ним случайно где-нибудь в метро, то второй раз такой фокус не повторится. Это – один шанс на миллион! Согласна?

– Согласна. Если шляться по метро и ждать, когда он вдруг появится из вагона очередного поезда. Или, например, надеяться, что Андрей рано или поздно заглянет в отдел бытовой техники магазина "Будапешт".

– Ну-ну, развивай мысль! – Леха старался казаться угрюмым, однако, в его глазах предательски светился знакомый азарт. Скорее всего он уже знал, что я сейчас скажу.

– ...А я и развиваю. Он – врач, он – хороший врач. Причем, с большими амбициями. Все говорят, что в Москве он бы сделал карьеру на "раз-два"... Как ты думаешь, если он жив, он пошел в дворники?

– А почему бы и нет? Да, хоть в кладбищенские сторожа! Не забывай, что то, что с ним случилось – а мы, кстати, не знаем, что с ним случилось произошло именно в связи с медициной. Его самого чуть не убили, жену изуродовали, ребенка грозились убить. Да тут все на фиг бросишь и в слесари-сантехники пойдешь!

– И все-таки мне не верится, что он пошел в сантехники... А заканчивал он Сеченовскую медицинскую академию. И существуют одногруппники, которые, наверняка, расползлись по всей Москве. И Москва – конечно, большой город, но все-таки не континент. Так что о нем вполне мог кто-то что-то слышать...

– Ох, тогда я тебе скажу: он просто гениально спрятался! – Митрошкин усмехнулся.

– А зачем в его случае "гениально"? Кто бы его стал искать? Он для всех погиб.

– Ладно, допустим. И что дальше?

– А дальше, – мы подошли к подземному переходу, и я сбила с подошв ботинок наледь, чтобы не растянуться на скользких ступеньках метро. Дальше я думаю: будешь ли ты меня бить, если когда-нибудь, просто случайно, мы зарулим в архив отдела кадров Сеченовской академии и попросим поднять данные о курсе выпуска... надо будет точно посчитать какого года?.. Леш, ведь это шанс, а?..

Он не только не стал меня бить, но даже собственноручно купил большую коробку конфет и ананас для "тетеньки" их архива, к которой нам предстояло пристать со своей необычной просьбой. Коробка оказалась красивая, с коняжками и девицами в душегрейках, а "тетенька" – чрезвычайно любезная.

– Знаю я эту группу, – она ушла куда-то за стеллажи и ворковала уже оттуда. – И Говорова вашего помню. Точнее, его личное дело. Не так давно и про него, и про группу уже спрашивали.

– Кто? – я так и подалась вперед.

– Женщина. Ей кого-то из родственников разыскать надо было. То ли внучку, то ли племянницу? В общем, я толком не поняла.

– А что за женщина? Пожилая такая, невысокая, худенькая?

Насторожившаяся хозяйка архива тут же вынырнула из-за полок с бесконечными картонными папками:

– В чем дело, ребята? Вы, может, мне объясните?.. Вообще-то, я не обязана выдавать такие справки частным лицам. Более того: не должна!

Митрошкин больно ущипнул меня за руку, сдерживая мой наметившийся словесный порыв.

– Просто это тетя Оля, наверное, моя была. Мы с ней одного и того же человека ищем. Только тетя Оля сама из Подмосковья, а мы – из Питера.

Я с удовольствием отметила, что соврал он по минимуму, а, значит, практически избежал возможности попасться.

– Так и спросили бы тогда адрес у тети Оли! Она уж, наверное, разыскала эту племянницу.

– Понимаете, нам теперь, чтобы тетю Олю найти, – Леха обворожительно улыбнулся (как ни странно, при желании он умел быть очаровательным), – штук десять таких архивов переворошить нужно. Она ведь не родная тетя двоюродная сестра маминого сводного брата. Так что через институт проще... Если мы вас не очень обеспокоим, конечно?

"Тетя" печально посмотрела на ананас и пожала плечами:

– Да нет? Почему же? Какое беспокойство?

В результате мы получили штук двадцать адресов, из них четырнадцать с телефонами. Широчайшее поле для деятельности. Огорчало другое. Одни бывшие однокурсники Андрея Говорова по указанным адресам уже не проживали, другие не слышали о нем ничего чуть ли не с момента окончания института.

– Ну и что? – подбадривала я Леху, обреченно накручивающего телефонный диск. – Тетя Оля его искала? Искала! Судя по тому, в каком настроении она вернулась домой, она его нашла? Нашла.

– У неё был и другой повод для плохого настроения.

– Да, я понимаю... Но все равно! Она стала ненавидеть Андрея ещё больше, значит, убедилась в том, что он жив.

Телефоне на одиннадцатом нам неожиданно повезло.

– Андрей? – тихим, почти детским голосом переспросила женщина, обозначенная в нашем списке как "Батурина Оксана Леонидовна". – А, простите, кто им интересуется?

– Видите ли, – начал Митрошкин. – Я – троюродный брат его жены...

– Какой жены?

– Он был женат, разве вы не помните? Женился ещё в институте. Ее звали Марина, и она училась на два курса младше.

– Ах, вы – брат Марины!.. Нет, Марину я хорошо помню. Я не в этом смысле спросила. Андрей ведь женат второй раз.

Я стояла, тесно прижавшись к Митрошкину, и поэтому прекрасно слышала весь разговор. Мои глаза изумленно округлились, Лехины же просто поползли на лоб:

– Как "женат второй раз"?

– Обыкновенно. Как все люди женятся... А вы не знали разве? Ну да, в общем, могли не знать... Нет, он женат на дочери какого-то большого человека, работает... А что вы, собственно, хотели?

– Найти его хотел. Нужен он мне по делу... Но вы точно знаете, что он женат? Видели его жену?

На том конце провода послышался тихий, прозрачный смех:

– Простите, это что – допрос? Мне не нравится, когда разговор ведется в таком тоне... Нет, в паспорт я к нему не заглядывала и с женой не знакома. Но знаю, что жена у него есть, и, по-моему, даже ребенок.

– А где он сейчас работает? – Лехин голос стал совсем глухим. – Вы телефона его, случайно, не знаете?

Телефона женщина не знала. Но назвала адрес обыкновенной московской больницы и добавила после паузы:

– Вы, я так понимаю, можете быть не в курсе... У Андрея теперь другая фамилия. Сергиенко. Там были какие-то проблемы с родственниками жены, что-то связанное с ребенком... Впрочем, неважно.

– Спасибо, – медленно проговорил Митрошкин и положил трубку, а потом, подняв на меня изумленные глаза, спросил:

– Ты хоть что-нибудь понимаешь?

– Естес-ственно! – я к этому времени уже пришла в себя, поэтому моя способность соображать частично восстановилась. – И не надо делать похоронную физиономию!.. Можно было загружаться по поводу Марининой судьбы до того, как эта женщина сказала, что у Андрея теперь другая фамилия. Он ведь был Говоров, а не Таракашечкин какой-нибудь и не Хрюшкин. Разве не странно, что его фамилия так категорически не устроила родственников второй жены?

– Странно. И что из этого? Есть куча вариантов. Она же сказала, что Андрей женат на дочери какой-то "шишки", что проблемы возникли, вроде бы, из-за ребенка... Может, её родители не хотели, чтобы внук носил фамилию "Говоров"?

– Ну, и на здоровье! Записали бы ребенка на фамилию матери. Зачем Андрею-то документы менять?

– А, может быть, опасались, что он сначала согласится, а потом права отцовские качать начнет?

– Леш, – я села на тумбочку, поставила локти на колени и подперла обеими кулаками щеки, – ты же сам не веришь в то, что говоришь. Это же так очевидно! То есть, для нас очевидно, потому что мы многое знаем... Эта Оксана не видела его жены, и никто, наверняка, не видел. Она видела просто Андрюшку Говорова, который почему-то сменил фамилию. А почему, как не в связи с каким-нибудь сложным новым браком? Самое логичное и простое объяснение... Он ведь не разводился с Мариной? Как он мог жениться во второй раз? Только по поддельным документам. А не проще предположить просто факт наличия поддельных документов? Тогда все становится на свои места.

– Да, – проговорил он. Не вполне, впрочем, уверено. – Надо ехать в эту больницу и выяснять все до конца...

На следующий день, сразу после утренней репетиции, не пообедав и не выпив даже по чашечке кофе, мы рванули в метро и поехали на север Москвы. Гундосый голос в телефонной трубке лениво сообщил, что доктор Сергиенко, вроде бы, на работе, смена, вроде бы, его, и вообще – сплошные "вроде бы".

– Что мы ему скажем? Что мы ему скажем? – ныла я, вдруг впавшая в состояние близкое к истерике, в то время как Митрошкин оставался монументально спокойным. – Он же просто не станет с нами разговаривать. Вот так запросто подойти к человеку и обвинить его в трех убийствах? Да ещё при этом пожать руку: дескать, вы – молодец, мы вас вполне понимаем и даже где-то одобряем? И, вообще, все получается как-то слишком просто. Слишком просто! Не может этого быть!

Леха выслушивал все это с видом достаточно флегматичным, но, в конце концов, взорвался:

– Слушай, что тебе не нравится? Сначала ты целыми днями доставала меня со своей дурацкой тенью, выступающей из темноты, потом верещала, что Андрей может знать убийцу, а теперь тебя вдруг взволновало, что же мы ему скажем? Вовремя опомнилась, нечего сказать! Просто очень к месту тебя деликатность заела. Других слов у меня нет... И простота ей, видите ли, не нравится! Просто – аж удавиться! А тебе чего бы хотелось? Чтоб мы сейчас приехали, и выяснилось, что Сергиенко – это просто однофамилец? Что никакой Андрей в этой больнице никогда не работал? Что Оксана Леонидовна Батурина – это фантом? Чтобы мы позвонили ей второй раз, а в трубке раздался зловещий хохот и пояснение: "С вами разговаривает автоответчик"? Этого бы тебе хотелось, да?

Редкие, но внезапные приступы Митрошкинского красноречия меня всегда пугали, поэтому я благоразумно заткнулась и до того момента, когда мы ступили на двор больничного городка, хранила скорбное молчание. А больничный городок оказался очень заурядным и ужасно похожим на аналогичное заведение в Михайловске. Те же унылые серо-бурые корпуса, те же тусклые окна. Те же утоптанные до опасного блеска асфальтовые дорожки, и те же санитары в телогрейках, надетых поверх белых халатов. Так же каркали вороны, срываясь с деревьев, так же дымила труба над домиком пищеблока.

– Ну вот и пришли, – констатировал Леха, останавливаясь для того, чтобы выкурить сигарету. – С тобой свяжешься... А-а! – Он махнул рукой. Все равно я должен был бы с ним поговорить. Хотя бы ради Маринки. Только вот он меня и не помнит, наверное?

– Главное, чтобы ты его узнал. Все-таки три года прошло. Да и потом, он вполне мог не только фамилию поменять, но и усы с бородой отрастить. Или прическу сменить? Или ещё что-нибудь?..

– "Что-нибудь еще" – это что? Пластическую операцию? Или смену пола? Или и то, и другое? Был высоким темноволосым мужиком, стал крохотной белокурой карлицей?

– Тебе охота острить? – с нервным интересом осведомилась я, чувствуя, что коленки начинают слабеть от волнения.

– Нет, – признался он и, резко дернув меня за руку, скомандовал: Пойдем.

А дальше все было до смешного просто: мы вошли в терапевтический корпус, сунулись со своим вопросом сначала к нянечке из гардероба, потом к проходящей по первому этажу медсестре. Нам объяснили, что, вообще-то, в больничном городке карантин в связи с эпидемией гриппа, но если у нас личное дело доктору, то тогда, конечно... Отправили куда-то в боковой коридорчик с указаниями "потом направо, а потом налево". Потом мы семь верст тащились по лестнице и ещё столько же по какому-то чудовищному лабиринту, заставленному сломанными кроватями и стульями. И, в конце концов, очутились перед двустворчатой застекленной дверью с предупреждающей табличкой: "Внимание! Карантин!" Толкнули её и чуть ли не нос к носу столкнулись с мужчиной в белом халате, зеленоватых медицинских брюках, такой же шапочке и приспущенном респираторе, болтающемся на шее. У него, в самом деле, была аккуратная черная бородка и ровные черные усы. Нельзя сказать, чтобы они меняли его внешность до неузнаваемости, но если бы я встретила доктора Сергиенко где-нибудь на улице, не рассчитывая на то, что могу его встретить, то, наверняка, не вздрогнула бы и не обернулась.

– Молодые люди, позвольте спросить: вы куда? – начал он было. Потом вгляделся в Лехино лицо и удивленно склонил голову к плечу.

– Здравстуй, Андрей, – сказал Митрошкин, протягивая руку. – Ты ничего не перепутал. Я, действительно, троюродный брат Марины. Все правильно...

Потом мы втроем сидели в маленьком посредственном кафе напротив больничного городка, крутили перед собой чашки с остывающим кофе и не знали с чего начать. Я молчала, потому что, вообще, чувствовала себя лишней, Леха смущался и нервно покусывал то верхнюю, то нижнюю губу, Андрей Говоров (он же Андрей Сергиенко) постукивал подушечками сильных пальцев по краю стола. У меня из головы почему-то никак не шла глупая мысль о том, что он мог бы стать не только врачом и ценителем живописи, но ещё и хорошим пианистом.

– Ну.., – проговорил Андрей, в конце концов. – Как там Марина? Как девочка?

– Хорошо, – Митрошкин зачем-то достал из кармана носовой платок и тут же засунул его обратно. – То есть, нормально. Иришка в школу ходит. Марина работает... А ты... Ты не хочешь ничего им передать?

– Вы за этим меня нашли? Чтобы узнать, не хочу ли я чего-нибудь передать?

– Нет, – Леха начал едва заметно краснеть. – Ты мне вот что скажи: ты женился во второй раз?

– А какое это имеет значение?

– Так "да" или "нет"?

– Послушайте, ребята, это не смешно. Мы с вами – достаточно взрослые люди, чтобы позволить себе говорить без экивоков... Вас Марина прислала?

– Марина не знает, где вы и что с вами, – ответила я, подумав, что, в самом деле, уже пора переходить от намеков к прямому, конкретному разговору. – Она знает только то, что вы живы, и любит вас до сих пор. Сейчас, наверное, ещё больше... Вы вполне можете передать для неё какое-нибудь письмо. Никто об этом не узнает. Мы в курсе дела – больше никто.

– Значит, вы в курсе? – в его взгляде промелькнула какая-то печальная, горькая усмешка. – И больше никто? Что ж, отрадно... Я даже знаю, что вы сейчас спросите или скажете.

Повисла пауза. Митрошкин под столом тронул коленом мою ногу. Я вдруг ощутила что-то похожее на тревогу и ещё мучительное, необъяснимое желание уйти отсюда прямо сейчас, пока ещё ничего, в общем, не сказано, и точки над "i" не расставлены. Потом Леха предположит, что это были предчувствие, женская интуиция и моя обычная трусость вместе взятые. Но это будет потом... А пока за соседними столиками обедали и перебивались пивком граждане мелкобуржуазной и студенческой наружности, барменша за стойкой покачивала головой в такт незатейливой песне, льющейся из магнитофона, а мы трое смотрели куда угодно, только не в глаза друг другу.

– Я знаю, о чем вы сейчас спросите, – повторил Говоров, но уже без усмешки и как-то деревянно. – Имел ли я право убивать этих людей? Стоит ли обожженное лицо Марины четырех человеческих жизней?..

При слове "четырех" я напряглась и вскинула тревожный, недоумевающий взгляд на Леху.

– ... Решал ли я для себя вопрос про "тварь дрожащую" и что, в конце концов, надумал? Кто мне дал право, в конце концов?

– Тише! – глухо попросил Митрошкин. – Мы не собираемся ни о чем таком тебя спрашивать. Это – твое дело, ты так решил – ты сделал... Я, например, не возьмусь тебя судить. И никто никогда не узнает. По крайней мере, от нас... Мы не об этом хотели тебя спросить...

– Почему же не об этом? – почти обиделся Андрей. Он снова усмехался. Только теперь в прищуре его темных глаз, в улыбке, больше похожей на оскал, проступало что-то шутовское. – Спросите для начала об этом, и я вам отвечу: я не у-би-вал э-тих лю-дей! Ни одного из этих людей! Понятно? И даже если за мной придет милиция, а не вы, они очень быстро убедятся в том, что у меня есть алиби.

– О, Господи! – только и вымолвила я, проводя ладонью по лицу. Леха же подался вперед и чуть не опрокинул локтем свою чашку с кофе:

– Подожди! Что ты говоришь? Тогда при чем тут алиби?

– При том, что я тоже смотрю "Криминал", при том, что я – не идиот. Я знаю про этих убитых людей и знаю, что не одна Марина, в конце концов, догадается и подумает на меня!.. Да, я – мелкая, трусливая сволочь, я запасся алиби. Честно говоря, я просто чуть с ума не сошел от радости, когда понял, что у меня есть алиби на тот день, когда убили Большакова, и потом, когда кончили Найденову. Алиби, которое может подтвердить с десяток человек!.. Хотите проверить?

– В Михайловске убили не четверых, а пятерых человек, – я отвела ладонь от лица и двумя пальцами отодвинула от себя чашку. – Еще одну женщину – совсем недавно, в ночь с шестого на седьмое января.

– Да? – все ещё в запале ерничанья, с каким-то вызовом спросил Андрей, потом опустил голову и едва слышно выдохнул: – Боже...

Мы помолчали. Только теперь молчание было тяжелым и пугающим, как туча с шаровыми молниями, зависшая непосредственно над головой. Митрошкин что-то мучительно соображал, я даже и не пыталась привести свои мозги в хоть сколько-нибудь рабочее состояние. Говоров же явно, с болезненным напряжением ждал дальнейших вопросов.

– И ты, конечно, понятия не имеешь, кто это мог сделать? – спросил, наконец, Леха, глянув на него исподлобья.

– Почему же? Я знаю, кто это сделал. Знаю даже зачем и почему. Только не знаю, когда это закончится... И вы догадаетесь, если подумаете. Ты, Леша, по крайней мере, должен понять. Это же очень просто. Можно сказать, элементарно! Вспомни о Марине: она ведь, наверняка, просто счастлива тем, что это делаю я? А до этого и не жила вовсе – так, существовала еле-еле. Зато теперь счастлива и горда? Правильно? Потому что есть мужчина, который любит её до безумия, который мстит за нее, и которому она дороже всего на свете. Не какое-то мелкое говно, которое то ли потонуло, то ли всплыло и сбежало, а мужчина, благородный рыцарь! Зорро! Робин Гуд!.. Она ведь теперь счастливая женщина? Я не прав?

– Марина?! – пробуя имя на язык, в каком-то суеверном ужасе проговорила я, но ещё прежде чем до конца поняла, что несу неимоверную чушь, что все, на самом деле, гораздо проще и логичнее, Говоров устало произнес:

– Ольга Григорьевна Луцик. "Добрейшая тетя Оля"...

И все... И мы не попадали со стульев, не замерли с вытаращенными глазами и раскрытыми ртами. Наверное, потому что это, и правда, было очень просто и логично. И объясняло все с начала и до конца. Почти все.

– Вы, наверное, когда ехали сюда, хотели пожать руку благородному Айвенго? – Андрей, словно скинув с плеч тяжкий груз, потянулся к остывшему кофе и сделал несколько мелких, быстрых глотков. – А вышло вон как! Только знаете, ребята, когда речь идет о подрасстрельной статье, не больно-то рыцаря из себя поизображаешь. Молчите?.. Ну, и не надо ничего говорить. И осуждать меня тоже не надо. Ни к чему. Я для себя все решил. Пусть я сволочь, но я живу так, как сам себе приказал. И меня все устраивает... Марину, конечно, жаль. И Иришку. Но им без меня лучше. Тем более без такого – меня. У Марины другой "Андрей" есть – тот который убивает её мучителей направо и налево! Всем так лучше.

– Значит, Ольга Григорьевна специально сделала все так, чтобы подумали на вас? – я расстегнула два верхних крючка на полушубке. – Чтобы Марина подумала на вас?

– Вот именно, "чтобы Марина"... Не думаю, что бы "тетя Оля" хотела подвести меня под "вышку". Она, вообще, странная тетка, я в ней сильно ошибался... Конечно, рано или поздно выйдут на меня, начнут проверять, убедятся, что есть алиби. Мать почти наверняка скажет Марине, что я – не просто сволочь и подонок, но ещё и убийца, что я просто выкрутился. Она её убедит. Ольга Григорьевна всегда умела убеждать... Надо же! Чего только не сделаешь ради счастья любимой дочери?! Даже над ненавистным зятем ореол святости собственноручно подрисуешь!

– Ольга Григорьевна умерла, – глухо проговорил Митрошкин. – Надо надеяться, что она умерла. Она ушла из больницы, из онкологии, и пропала. Ей оставалось жить несколько недель, а потом погибла эта девушка – Катя, и женщина в профилактории. Последнюю женщину задушили в профилактории...

– Вон оно значит как? – Говоров, казалось, нисколько не удивился. Онкология... Ну что ж, это многое объясняет. Значит, она, наверняка, знала, что умрет, когда все это делала. Знала, что ей хватит оставшейся жизни ровно на то, чтобы убить этих людей и постараться сделать счастливой Марину... А я, кстати, понял, что она серьезно больна. Сразу же, как только увидел её возле корпуса. Белки глаз, цвет лица, худоба ненормальная. И ещё взгляд...

... Он сразу же понял, что она серьезно больна. Белки глаз, цвет лица, худоба ненормальная. И ещё взгляд. Она смотрела на проходящих мимо людей с тоскливой завистью и странным, затаенным страхом. Вот мужчина с женщиной выходят из роддома с кулечком, обмотанным голубой лентой, в руках. Вот старушка прогуливается под руку с молодой женщиной – наверное, дочерью. Вот молодая медсестра перебегает из корпуса в корпус прямо в халате и тапочках... Ольга Григорьевна пока ещё его не видела, и он вполне мог зайти обратно, выйти через вторую дверь, через приемный покой, в конце концов. Но Андрей почему-то стоял на месте, как приклеенный, и по-идиотски улыбался, не в силах согнать с лица эту нелепую ухмылку. В голове у него вертелся бородатый анекдот про зятя, который со словами: "Я – добрый! Я тебя отпускаю", отпустил любимую тещу вниз головой с седьмого этажа.

В конце концов, она обернулась. Она должна была обернуться. Смерила его своим обычным, презрительным взглядом и обыденно сообщила:

– А я всегда знала, что ты не утонул. Любящая жена вот поверила в то, что тебя нет, а я знала, что ты живой. И не ошиблась... Мне однокурсник твой твои координаты дал.

"Соловьев!" – подумал он с бессильной злобой. – "Или Болдырев... Черт, да теперь уже, наверное, половина выпуска знает. Надо было ожидать, что меня, в конце концов, найдут. Хорошо хоть она, а не Марина".

– Пойдем, поговорим, что ли? – предложила "тетя Оля", переложив старую некрасивую кожаную сумку из правой руки в левую. – Найдешь для меня полчаса? Больше мне не надо.

– Вы хотите, чтобы я вас к себе домой пригласил?

– А у тебя и дом теперь в Москве есть?.. Видишь, все получилось, как ты хотел: Москва, квартира, карьера. Жена, наверное, есть? Какая-нибудь генеральская дочка?

Жены у Андрея не было. Как, впрочем, и квартиры. Была комната в общежитии типа "малосемейки" и женщина с двухкомнатной на Соколе. Женщине нравилось, когда он подходит к ней на кухне и опускает её лицом на стол. А ещё когда в окне дома напротив в этот момент появляются соседи. Всего этого теще он, понятное дело, говорить не стал.

– Какая вам разница? Если бы мы были с Мариной в официальном разводе, вы бы стали лезть в мою жизнь со своими расспросами?.. Впрочем, вы бы, наверное, стали. Давайте! Я вас слушаю!

Ему уже почти удалось успокоиться. Что, собственно, произошло? Да, ничего! Ну, выследила теща, ну, расскажет бывшей жене, и что дальше? Марина – интеллигентный человек, она поймет. Ей многое можно объяснить, ничего не объясняя – просто посмотреть в глаза. А те люди?.. Они тоже поймут, даже если что-то и узнают. Они поймут, что прошло три года, и раз он сидел все эти три года, как суслик в норе, значит, уже не опасен.

Интересно, это только у "тети Оли" такая достойная восхищения интуиция, или они тоже обо всем догадались ещё три года назад? Наверное, да... Это только Маринка поверила – святая душа. (При такой внешности, такое чистое детское сердечко!)... Когда Андрей шел к тому мостику в новых ботинках из нубука и черной вязаной шапке, держа в руках пакет со старой "ондатрой" и старыми ботинками, он представлял, как все это увидит она... Толстый слой снега. Серый лед, у проруби кажущийся голубоватым. Острые края, сколки. Руки, изрезанные в кровь. Это ведь инстинкт. Нормальный инстинкт самосохранения. Прыгнуть в реку добровольно, чтобы потом с захлебывающимся, судорожным стоном вынырнуть из воды, ломая пальцы, сдирая кожу и кроша вокруг себя лед, как огромный старый сухарь... У Маринки пронзительное воображение. Она представит и прилипшие к его лбу волосы, и закатывающиеся глаза, и искривленный судорогой рот. Только бы, чего доброго, не подумала, что его убили (Зря, идиот, столько на эту тему говорил!). Подымет шум, поставит на уши милицию. Найдут, вернут. И что дальше?..

Он присел на корточки, положил на мост шапку, рядом поставил ботинки. Носком правого придавал записку. Для верности закрепил её края комочками мокрого снега. Поднялся, отряхнул брюки и быстро пошел прочь, почти физически чувствуя, как тает, испаряется страх...

– Прямо здесь будем говорить? – "тетя Оля" попыталась взглянуть на него насмешливо. Такая нелепая в своих растоптанных сапогах, полосатом вязанном берете, да ещё и с морковной помадой на губах!

– Если хотите, я могу пригласить вас в ординаторскую. Там сейчас, наверное, свободно. Вас устроит?

– Устроит, – она спокойно кивнула.

Они зашли в корпус, поднялись в ординаторскую. Андрей взглянул на чайник, на недоеденный вафельный торт, лежащий в коробке на подоконнике. Начать сейчас угощать её тортом? Сложно придумать что-нибудь более нелепое! Обойдется и так.

– Ну, я вас слушаю.

Теща уселась на кушетку, сдвинув вместе ноги и поставив себе на колени сумку, словно благородная пенсионерка в поезде. Даже спину выпрямила, как выпускница Смольного.

– Как ты живешь, Андрей?

– Спасибо, ничего. Здоров, – он почувствовал, что сейчас расхохочется, нервно, зло, прямо ей в лицо. – Можно узнать, чем обязан? И в чем, собственно, цель вашего визита?

– Ты знаешь, что Марине облили кислотой лицо?

Андрей вздрогнул. Он не знал.

– Как? Когда?

– Ты лучше спроси, кто?.. Хотя, ты, наверное, уже догадался...

Да, он догадался и снова почувствовал животный страх. Нельзя! Нельзя возвращаться! Бедная, глупая Маринка!.. Но что за люди! Тупые, безжалостные, как животные. И тоже боятся. Отчаянно боятся! Поэтому их и надо опасаться, как землетрясения, как смерча, как ползущего с гор грязевого селя. Страшное, лишенное всякой логики и нормальной мотивации поведение... Они уже не способны соображать, они могут только бояться и огрызаться, как загнанные в угол крысы. Бессмысленно, глупо, дико...

– ... А когда? – теща устала сидеть прямо и согнулась, чуть ли не навалившись на свою уродливую сумку грудью. – Так уж давно. Три года назад. Сразу же после того, как ты утонул.

– Но почему... Почему вы говорите мне об этом сейчас?

– А если б я сказала тебе об этом три года назад, что-то изменилось бы?

Андрей снова покосился на чайник и с запоздалым сожалением подумал о том, что чай надо было все-таки согреть. По крайней мере, с чашкой в руках "тетя Оля" не казалась бы такой неживой, ненастоящей и напрочь лишенной чувств. Впрочем, она, наверняка, не прикоснулась бы к этой чашке. А, тем более, к торту...

– И как она теперь? Марина...

– Нормально. Живет, работает. Растит дочку. По-прежнему тебя любит. Но это у неё как болезнь.

– Она верит в то, что я умер?

– Верит. Она всегда думала о тебе лучше, чем ты того заслуживал.

– Что ж. Пусть так... Вы, кстати, зря на меня смотрите зверем, Ольга Григорьевна. В итоге, я сделал так, как вы хотели. Я всегда вас не устраивал, по всем пунктам. Теперь меня нет, она может снова выйти замуж. За достойного, на этот раз, человека. Родит себе ещё одну Иришку. Будет счастлива.

– Но она не выйдет больше замуж, – "тетя Оля" произнесла это странным, немного удивленным и насмешливым голосом. Так учитель объясняет беспросветному тупице, что дважды два – не три, не пять, а все-таки четыре. – Уж это-то ты должен был понять! Мне казалось, что ты знал свою жену. Если не любил, то, хотя бы, знал... Марина никогда не выйдет замуж и будет всю оставшуюся жизнь молиться на твою фотографию.

Андрей хрустнул суставами пальцев и опустился на стул возле окна. Небо окончательно затягивало тучами, и он подумал, что в квартире на Соколе будет сегодня очень темно. Там огромные окна, но в комнатах, даже в ясную погоду, отчего-то стоит влажный полумрак.

В ординаторскую, не постучавшись, заглянули. Незнакомая женщина в ангорской кофте и трикотажной юбке, и накинутом на плечи белом халате. Скорее всего, родственница кого-то из больных.

– Простите, а я не могла бы...

– Не могли бы! – резко оборвал он. – Не видите, здесь пациентка!

Сказал и снова подумал о том, что "тетя Оля", скорее всего, долго не протянет. Впрочем, особой радости эта мысль ему не доставила. Он не слишком сильно обрадовался бы этому, даже если б теща вздумала отдать богу душу в то время, когда они жили в Михайловске. Андрей никогда не питал к ней активной ненависти. Она была слишком мелкой и нудной. Как назойливый, но не способный причинить существенного вреда комар.

– Значит, так! – теща дождалась, пока дверь закроется, и ещё крепче вцепилась в ручки своей бесценной сумки. – Я знаю, что у тебя теперь другая фамилия, другая жизнь, но я хочу спросить: намерен ли ты вернуться?

– Вы истосковались без меня?

– Не во мне дело, – она категорически не желала поддерживать иронический тон. Перла как танк, грубо и прямо, не сводя с него своего тяжелого, ненавидящего взгляда. – Дело в Марине, и в вашей дочери. Я просто спрашиваю: ты собираешься к ним возвращаться?

Андрей откинулся на спинку стула, опустил подбородок на грудь, снова хрустнул пальцами и уставился на подставку для карандашей.

– А какой смысл? – спросил он после паузы, с отчаянием понимая, что ничего-то эта женщина не поймет – ни фразы, ни слова! – Все! У всех своя жизнь. Своя карма, если хотите... Мой грех – он уже на мне, и мне его искупать до конца своих дней. А Марина – она великомученица. У неё – память о погибшем супруге, дочь, ради которой стоит жить, воспоминания... Допустим, я приезжаю. И что тогда? Марина узнает, что её дражайший Андрей три года назад просто сбежал, а не утонул. Может, конечно, и простит – черт её знает, а может возненавидит? Начнет искать любви – не для того, чтобы, в самом деле, её найти, а для того, чтобы и мне, и самой себе что-то доказать. С ней, возможно, будут спать... Я не знаю, насколько серьезно у неё с лицом... Но никто на ней не женится. Постепенно она возненавидит не только меня, но и себя, ребенка, вас. Сейчас она скорбная, чистая вдова, а будет несчастная истеричная шлюха. Вы этого хотите?