Текст книги "Радда-Бай: правда о Блаватской"

Автор книги: Вера Желиховская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Все это было опубликовано друзьями и прозелитами Елены Петровны, но их понятно было меньше, чем неприятелей и равнодушных, – в которых утверждались неприязненные к ней отношения. Последние росли, возбужденные миссионерами-иезуитами и фанатиками патриотами, по мере того, как увеличивалась популярность Теософического Общества и влияние его представителей на высшие туземные касты – на индусов, браминов и буддистов-сингалезцев, примыкавших к Обществу во множестве.

Президент Г. С. Олькотт открыто принял буддизм. На острове Цейлоне, каждый раз как они туда отправлялись, сингалезцы делали им царские приемы, хотя Елена Петровна Блаватская и настояла на том, чтобы один из основных принципов Общества, а именно свобода совести, равноправность всех религий в нем и самая широкая терпимость его членов к взаимным верованиям, и убеждениям друг друга, не был нарушен; хотя из-за этого Т. О. разошлась со своим патроном, с проповедником единобожия индусом Диянандом Сарасвати, именно вследствие его требования, чтобы в состав общества входили исключительно буддисты, – тем не менее тяготение к буддизму, в особенности в Индии, в Обществе оказалось великое. Сам его сооснователь и президент даже составил буддийский катехизис, одобренный для введения во все училища самим Сумангаллой, главным первосвященником на Цейлоне.

От всех этих беспокойств, клевет и всяких неурядиц Блаватская нравственно страдала более всех, тем более, что и климатические дурные условия на ней сказывались, увеличивая хронические ее недуги. Она болела постоянно, а несколько раз так сильно и опасно, что доктора отказывались от нее, окончательно приговаривая к смерти. Но в этих крайних случаях, по свидетельству многих очевидцев, всегда случалось что-либо непредвиденное, во спасение ее в последнюю минуту. Или являлся какой-нибудь, неизвестно кем присланный, туземный знахарь и давал ей неведомое лекарство; или просто являлся спасительный сон, из которого она просыпалась облегченной; или же за нею являлись неизвестные люди и увозили ее на некоторое время куда-то, откуда она приезжала облегченная. О таких случаях свидетельствуют десятки лиц, в присутствии которых она болела и исчезала временно; свидетельствуют также и штемпеля тех писем Блаватской, которыми она извещала о своих неожиданных исчезновениях. Передо мной, например, письмо ее из Мирута за Аллахабадом, в котором она пишет, что «получила приказание, оставив железные и торные пути, следовать за присланным провожатым в джонгли,[55] в священные леса Деобенда…».

Следующим письмом сестра меня извещала, что Лама тибетский по имени Дебо-Дургай ее излечил в этих «священных лесах».

«Я была в беспамятстве, – говорит она, – ничего не помню, как внесли меня на носилках на огромную высоту. Я проснулась на другой день под вечер. Я лежала среди большой, каменной, совершенно пустой комнаты. Вокруг в стенах были высечены изображения Будды; кругом курились какие-то кипевшие в горшках снадобия, а надо мной совсем белый старик лама делал магнетические пассы».

После того она заснула на целые сутки, и во сне ее снесли обратно с гор к друзьям, ожидавшим внизу. Так вся жизнь Е. П. Блаватской была соткана из странностей и необыкновенных происшествий.

V

Нравственные потрясения всегда отзывались на физическом ее организме. Так ранней весной 1881 г. она сильно заболела, пораженная, и до глубины души потрясенная, ужасным делом 1-го марта[56].

Она писала:

«Господи! Что ж это за ужас? Светопреставление, что ли у вас?.. Или сатана вселился в исчадия земли нашей русской! Или обезумели несчастные русские люди?.. Что ж теперь будет? Чего нам ждать?!.. О, Господи! Атеистка я, по-вашему; буддистка, отщепенка, республиканская гражданка, а горько мне! Горько! Жаль Царя-Мученика, семью Царскую, жаль всю Русь православную!.. Гнушаюсь, презираю, проклинаю этих подлых извергов – социалистов!». «Пусть все смеются надо мной, но я, американская гражданка, чувствую к незаслуженной, мученической смерти Царя Самодержавного такую жалость, такую тоску и стыд, что в самом сердце России люди не могут их сильнее чувствовать».

Журнал ее «Теософист» вышел в траурной обложке. Это было внимание Олькотта к ее чувствам. Сама она лежала больная..

Придя в себя, она написала в «Пионер» превосходную статью обо всем, что свершил царь Александр II, и очень была довольна тем, что большинство газет ее перепечатали.

На выражение, некоторыми местными органами удивления, по поводу «облачившихся в траур американской гражданки и ее журнала», Блаватская послала коллективный ответ в «Bombay Gazette».

«Не как русская подданная надела я траур, – между прочим говорит она в ней, – а как русская родом! Как единица многомиллионного народа, облагодетельствованнного тем кротким и милосердным человеком, по которому вся родина моя оделась в траур».

«Я этим хочу высказать любовь, уважение и искреннее горе по смерти Царя моих отца и матери, сестер и братьев в России».

Прислали ей портрет царя в гробу.

«Как посмотрела я на него, – пишет она тетке своей Н. А. Фадеевой, – верь не верь, должно быть помутилась рассудком. Неудержимое что-то дрогнуло во мне, да так и толкнуло руку и меня саму: как перекрещусь я русским большим крестом православным, как припаду к руке Его, покойника, так даже остолбенела… Это я-то, – старину вспомнила, – рассентиментальничалась. Вот уж не ожидала».

Зимой, с 1881 на 1882 год, вся индийская теософическая община переехала на житье в Адьяр, прелестное местечко в предместье Мадраса. Там Теософическое Общество купило дом и землю на речке, впадающей в океан, которую Елена Петровна тотчас окрестила на русский лад Адьяркой. Так слывет она и поныне в этой штаб-квартире теософистов.

Тотчас по приезде была особенно торжественно отпразднована седьмая годовщина Т. О. На эти годовщины всегда бывают в Адьяре съезды делегатов от всех ветвей общества. Но особенно торжественны и многолюдны они бывают в те годы, где замешано число семь, чрезвычайно почитаемое теософистами по своему мистическому, издревле чтимому оккультистами, тайному значению. Все свои начинания, переезды, местожительства они всегда норовят соединить с этим «счастливым» числом.

Ранней весной 1884 года Олькотт и Блаватская собирались выехать по делам в Европу. Поэтому уже в декабре они двинулись из Адьяра в Бомбей.

В то же самое время еще раз повторилось явление, не раз уже с нею бывавшее, но всегда поражавшее близких Елены Петровны.

В Одессе, в конце декабря, скончался ее дядя, Ростислав Андреевич Фадеев. Одновременно с его кончиной она его видела три раза кряду и писала своим:

«Я еду под гнетом страшного горя: либо родной дядя умер, либо я сошла с ума!..».

Первых два видения она объяснила сном, но третье невозможно было этим объяснить. Она ехала в Бомбей. Была одна в купе, но не спала, когда вдруг увидела его перед собою, но таким, каким был он двадцать лет тому назад. Она не только его видела, но говорила с ним…

Лишь придя в Суэц, она из газет узнала, что не была жертвой галлюцинаций, а точно (как и была в том уверена, хотя и старалась утешить себя предположениями противного), видела самого умершего.

Таким видениям (доподлинности явлений умерших, по собственной их воле, без всяких вызовов и медиумических вмешательств) она безусловно верила. Да и не могла не верить, всю жизнь их видя.

VI

Едва попав на европейский берег, Е. П. Блаватская была осаждена приглашениями из Лондона, Парижа и Германии, но отказывалась от них упорно, стараясь лишь об одном: устроить свидание с теткой своей Фадеевой и со мной.

Она писала нам умоляющие письма, призывая нас к себе в гости. Погостив некоторое время в Ницце у леди Кэтнесс, герцогини де Помар, председательницы одной из двух парижских ветвей Теософического Общества, она в мае переехала в Париж, наняв себе там отдельную, небольшую квартиру, где рассчитывала прожить спокойно. Но весть о ее прибытии скоро появилась в газетах, и ее стали осаждать друзья, знакомые любопытствовавшие и репортеры.

Желая временно спастись из этого осадного положения, она приняла приглашение своих больших поклонников графа и графини Д’Адемар,[57] живших неподалеку от S.-Denis, в прелестной вилле возле Enghien.

Там она прожила со всем своим штатом (приехавшим для свидания с нею из Нью-Йорка мистером Джеджем, со своим секретарем мистером Бертрамом Китлей, с брамином Могини Чаттерджи и слугою-индусом) три недели, о которых ее милые хозяева и все находившиеся с нею, теперь, после смерти Елены Петровны Блаватской, вспоминают с величайшим благоговением».[58]

Отдохнув на вилле Гонзаг, Елена Петровна вернулась в Париж как раз вовремя, чтобы принять меня и тетку, которым была невыразимо рада. Все шесть недель, что мы у нее гостили, она старалась отделаться от своих многочисленных преследователей – посетителей – но это ей плохо удавалось.

В то время ни в Германии, ни во Франции еще совсем не было правильно организованных ветвей Теософского Общества. В Париже, где и ныне-то не существует собственное Общество, следующее неукоснительно теориям Блаватской, а лишь несколько враждующих между собой ветвей, несогласие которых приводит в отчаяние строгих членов его в Англии и Америке, тогда почти совсем не было теософистов. Было очень много праздно любопытствовших иностранцев – по большей части русских парижан; были и французские охотники до новинок, а между ними попадались, разумеется, и серьезные люди, ученые профессора и доктора разных наук. Из них самым выдающимся посетителем Е. П. Блаватской был астроном и талантливый писатель Камилл Фламмарион[59]. Он просиживал часто целые утра один на один с Еленой Петровной, а иногда являлся с женой и упрашивал Блаватскую ехать к ним, провести у них день.

Бывало множество так называемых «оккультистов» – ясновидящих, магнетизеров, чтецов мыслей. Полковник Олькотт, когда возвращался из Лондона и постоянных разъездов, целые дни проводил с ними в беседах и сеансах, так как сам он сильный магнетизер, известный многими замечательными исцелениями. Он также лечил и романиста Всеволода Соловьева[60], который дивился его силе. Но еще более и восторженнее дивился «феноменам» Е. П. Блаватской: звуковым, которые всем были слышны, и световым, которые он один постоянно вокруг нее видел. Г-н Соловьев, столь круто изменивший впоследствии свои мнения о теософизме и свои взгляды на его провозвестницу, в то время был ярым поклонником того и другого, предрекая ей великую славу. Всё это явствует из писем г. Соловьева к Елене Петровне Блаватской и ко мне. Он не только ждал великих благ от покровительства всесильных «учителей» или Махатм – патронов Теософического Общества, но даже состоял в общении с ними: получал письма Радж-Йога Кут-Хуми и видел самого Радж-Йога Морию в его астральном теле[61]… Он, впрочем, видел раз и саму Е. П. Блаватскую у себя в комнате, в Париже, в то время, когда она была в Индии. Он нам рассказывал об этом явлении чрезвычайно интересно в письме от 22-го декабря 1884 г. Но надо думать, что он увлекался… Такие излишества людей несдержанных или же лицемерных, преувеличивавших оккультические дары Блаватской, – в силу ли особой преданности ей или по расчетам, в ожидании особых благ от ее дружбы, – ей только вредили. Но тем не менее всем было очевидно удивительное развитие ее психических свойств: ее ясновидение, чтение мыслей, иногда видения того, что творилось за тридевять земель от нее. Такого рода феномены духа беспрестанно проявлялись ею, гораздо чаще еще, чем проявления ее звуковых феноменов[62] или демонстрации животного электричества.

Последним термином назывались явления, подобные нижеследующему.

Прикажет, бывало, Блаватская многим присутствующим сложить руки на руки, горкой. Сама же рукой только махнет по воздуху над этой грудой рук, и все отскочат в стороны с криком, всем казалось будто она пронзала ладони стрелой или же насквозь пригвоздила их к столу. Точно такое же болезненное ощущение она, по воле, могла производить, замахиваясь над каким бы то ни было органом человеческого тела.

Один старик, магнетизер Эветт, друг и ученик волшебника и мага барона Дюпоте, говорил, что при «зложелании» таким электро-магнетическим ударом можно убить.

Такие «натуральные» феномены, как чтение закрытых писем, или же более удивительные происшествия с перемещением портретов Радж-Йога Мории и самой Елены Петровны в закрытом медальоне, с которого присутствовавшие не спускали глаз, были много раз описаны в русских и иностранных газетах и журналах. Один особенно, засвидетельствованный многими очевидцами, а именно: прочтение Блаватской психометрически, закрытого письма Е. А. Витте к сестре ее Н. А. Фадеевой и перенесение в него отпечатка теософической звезды, нарисованной красным карандашом на отдельном кусочке бумаги, очень красноречиво описан г. Соловьевым в журнале «Ребус» (1-го июля 1884 г.) под заглавием «Интересный феномен»[63].

Как и многие другие в то время, г. Соловьев добивался и жаждал «феноменов», как манны небесной… В Париже Блаватская не имела покоя от его просьб научить производить такие же, как она, электрические, звуковые и прочие проявления. А когда она уехала в конце июня в Лондон, то он ее осаждал и там письмами. И не он один! Она пишет тетке своей, например, от 7-го июля:

«Одолевают меня корреспонденты мои! Просто не знаю, что и делать с жалкими письмами влюбленных в меня людей. На половину, разумеется, я не отвечаю. Но ведь множество таких, которых я и сама люблю и которым бы я желала помочь, как Всеволоду Сергеевичу Соловьеву!..»

Позже она опять писала из Лондона, жалуясь не столько на недосуг от занятий, как на то, что ее вечно отрывают от дел. «Никогда мне и здесь не выздороветь! Это не жизнь, а какой-то безумный чад с утра до ночи. Визиты, обеды, вечера и митинги – ежедневно!.. Одна Ольга Алексеевна Новикова[64] перевозила ко мне весь сановный Лондон, кроме министра Гладстона[65], который, по словам «St. James Gazette», «столько же боится меня, как и восторгается мной». Каково? Это уж просто наваждение какое-то!..» «…21 июля было собрание в честь основателей Т. Об-ва в зале Ратуши (Princes Hall). Разослано было 1000 билетов. Ольга Алексеевна Новикова привезла представителей всех посольств, румынского князя Гику, весь штат своего преданного друга Гладстона и, наконец, Хитрово, нашего генерального консула, приехавшего по делам из Египта…» «…Вот картина, которую предоставляю вам вообразить. Зала громадная, дамы в бальных туалетах, парадные костюмы всех наций. Я сижу на подобии трона в балетах, в черном бархатном платье, с ненавистным мне хвостом в три аршина, а ко мне то и дело подводят всех желающих со мной лично познакомиться. Представьте себе, в продолжении двух часов пожимать руки и улыбаться 300 леди и джентельменам! Уф!!!» «…Государственный секретарь по делам Индии уселся возле меня и комплименты откалывал насчет любви ко мне индусов… я, было, перепугалась, чтоб и тут не приплели политического колорита…» «…Кроме всяких европейских notabilities[66], напредставляли мне кучу разных черных и желтых принцев: явайских, малайских – почем я знаю!.. А профессор Крукс с женой поместились за моим креслом, словно адъютанты, и он, то и дело, называет мне своих коллег по королевскому обществу, знаменитых ученых: физиков, астрономов и всяческих мракологов…» …И вдруг Синнетт стал в позу и заораторствовал.

«– Леди и джентельмены! Вы видите женщину, которая совершила мировое дело. Она задумала и выполнила колоссальный план: создание целой армии культурных людей, коих долг бороться с материализмом и атеизмом, равно как и с суеверием и с невежественными толкованиями христианского учения (то есть против 137 сект скакунов, прыгунов, ревунов и тому подобных мракобесцев), посрамляющих христианский мир…» «…Взгляните, леди и джентельмены культурной Англии, на женщину, доказавшую миру что может сделать сила воли, неуклонное стремление к заданной цели, к ясно осознанному идеалу!.. Одна, больная, без средств, без покровителей, лишь с помощью своего первообращенного апостола – полковника Олькотта, m-me Blavatsky задумала соединить, в одно интеллектуальное целое, всемирное братство добровольцев всех рас и всех наций, и, вот она выполнила эту задачу! Она осилила равнодушие невежд, сопротивление фанатиков, вражду и клевету осмысленным и энергетическим выполнением своей гуманной миссии» и проч., все в таком же духе…»

Хотя друзья Елены Петровны и надеялись, что здоровье ее поправится в Европе, но она все время болела и в начале августа было опять слегла.

Случилось это в Кэмбридже. Ее там чествовали профессора университета. После торжественного обеда был митинг. Блаватская устала страшно и на другой день слегла.

К счастью тут приехал, для свидания с нею, проездом из Америки в Германию, некто г. Гебгард, преданный ей друг и убежденный теософ, как и вся семья его.

Он ужаснулся ее состоянию и, недолго думая, не жалея никаких средств, сам съездил в Лондон и убедил приехать на консилиум первейших специалистов, профессоров.

Доктора тщательно осмотрели ее, возились два часа, ощупывали, остукивали, записывали, совещались и, решив, что во всем организме Блаватской здоров лишь один мозг, предписали, разумеется, кроме лекарств, невозможные средства: спокойствие, полный отдых, приятные развлечения и прочие немыслимые удовольствия, которые доктора вообще любят прописывать пациентам… Были два приемлемых средства – массаж и железные воды. Их взялся доставлять, вместе со всевозможным уходом и комфортом, г-н Гебгард с условием, чтобы она переехала к нему в Эльберфельд.

Там находятся его фабрики шелковых и парчевых материй, и вся семья его жила в этом небольшом, но чудно красивом городке.

Разумеется, Елена Петровна согласилась, тем более, что этот добрый и щедрый друг (чтобы не прерывать ее занятий) требовал, чтобы она переезжала к нему со всем штатом индусских и британских секретарей и тех друзей, в доме которых она жила в Лондоне. В то же время полковник Олькотт должен был воспользоваться этим случаем для собрания в Эльберфельде съезда немецких теософистов, для сформирования правильно организованной германской ветви Теософического Общества.[67] Одним словом дом Гебгардов в Эльберфельде на несколько месяцев превратился в теософический европейский центр, куда к Елене Петровне, усердно лечившейся, съезжались последователи ее учения со всех сторон, не исключая и России, представителями которой были фрейлина У. Н. Глинка, романист Вс. С. Соловьев[68], Г. А. Цорн и г-жа Гемерлей из Одессы и оттуда же приезжавшая, единственно ради племянницы своей, а отнюдь не ради теософии, Н. А. Фадеева.

Почти все гости и все домашние г. Гебгарда описывали устно или печатно множество приключившихся там «феноменов».

В особенности появление писем Махатм[69] Мории и Кут-Хуми, в которых всегда находились прямые ответы на тему разговоров, в данную минуту занимавших присутствующих…[70] Повторять все чудеса, описываемые лицами, в разное время окружавшими Елену Петровну Блаватскую, невозможно. Да по-нашему и совершенно излишне, так как не в них суть и задача ее стремлений. Хотя она и, в особенности, те, которых она взяла своими «учителями», и прибегали, если верить рассказам ее приверженцев, к фактическим демонстрациям «тайных сил, сокрытых в природе и в духе человека» (как определяют источники этих необычайных проявлений сами теософы). Но они прибегали к ним лишь ради того, «чтобы привлечь внимание материалистов, отвергающих всё; чтобы заставить их задуматься, понять, что есть силы превыше немногих, ведомых человечеству, и возбудить в них большее желание развить духовную сторону своего бытия – «самосовершенствоваться».

В борьбе с материализмом, – с нравственными язвами эгоизма и разврата, порождаемыми безверием нашего времени, в посильной помощи нуждающимся, – состояла главная и единственная цель трудов Е. П. Блаватской и задача всех последних лет ее жизни.

VII

Пока основатели Теософического Общества находились в Европе, их недруги в Индии не дремали. По инициативе шотландского иезуита Паттерсона[71] там разыгрался целый заговор. Подкупленная им бывшая экономка Блаватской и муж ее столяр, которым ею были поручены вещи в Адьяре и некоторые поправки в ее комнатах, – люди, которых она буквально спасла от голодной смерти, – смастерили такую канитель подложных писем и столярных сооружений, будто бы предназначенных для будущих обманов, что они послужили к вечным на нее клеветам недоброжелателей ее.

Сколько бы потом ее сторонники ни печатали опровержений, как решительно и ясно ни доказывали фальшь и нелепость этих обвинений, всю недобросовестность действий Лондонского Общества для психических исследований, напечатавшего свой обвинительный «отчет», основываясь на показаниях лишь одного человека, не позволившего даже сличить почерка фабрикованных писем с подлинным почерком Елены Петровны, ничто не помогло снять с нее позорного обвинения.

Почему? Потому, вероятно, что большинство протестов, доказывавших всю нелепость обвинения Блаватской в таком, например, полоумии, как заказывание обманных, потайных сооружений в своем доме во время своего отсутствия. Или такой несостоятельной клеветы, как подделка будто бы ею самою сфабрикованных писем Радж-Йогов, писем, писанных на всех языках, из всевозможных мест земного шара и получаемых везде при ней и без нее[72], никогда почти не находили места в сторонних журналах, а почти исключительно оставались в органах теософических. Отчет же Общества для психических исследований (враждебного Теософическому Обществу) получил широкое распространение на всех языках[73]. Когда же и где не преобладала клевета и злоба людская над справедливостью и правдой?.. Учением теософистов, благотворительными делами общества, созданного Е. П. Блаватской, ее учеными трудами и ее нравственными задачами интересуется малое меньшинство, а у нас в России почти никто. Такими же живыми, сенсационными рассказами, как воспоминания г. Соловьева о знакомстве его с покойной Е. П. Блаватской, кто не поинтересуется? Кто не посмеется его веселым разоблачениям? А, смеясь, кто же станет допытываться до его мотивов? Разбирать правду ли он говорит?.. Кому какое дело до того, сколько выстрадала Блаватская от таких, в сущности, несостоятельных нападок ее зложелателей. Смех, хотя бы и ложный легче распространяется между людьми и лучше запоминается ими, чем скучная, никому не интересная правда.[74]

Справедливость требует сказать, что в индийской, английской и американской прессе появилось множество опровержений злостно-лживым показаниям миссионерского органа «Христианская Коллегия» в Мадрасе и фальшивым (быть может непреднамеренно, а по неопытности следователя мистера Ходсона, – «одураченного юнца», как его называет журнал «Журнал журналов» м-ра Стэда) донесениям отчета Общества для психических исследований. Тем не менее, вся эта история едва не стоила жизни Елене Петровне. Она решила немедленно возвратиться в Мадрас, хотя доктора предрекали ей опасность, которой она подвергалась. Она предпочла опасность, возможность не только болезни, но и самой смерти, лишь бы опровергнуть бесстыдный навет иезуитского журнала, который напечатал, что она «не посмеет возвратиться в Индию», потому что, кроме обманов и лжи, которыми она «морочила легковерных она, – сверх того, – еще обокрала кассу самого Т. Общества…»

Каково было ей, все личное состояние свое, все свои литературные заработки отдававшей на созданное ею Общество, читать такую клевету?

Разумеется, она тотчас собралась и в ноябре уже была снова в Индии.

Здесь ряд торжественных встреч убедительно опроверг навет журнала «Христианская Коллегия» и отчасти вознаградил самоотвержение Елены Петровны. Студенты мадрасских высших училищ поднесли ей сочувственный и благодарственный адрес, подписанный восьмьюстами лицами, большая часть которых даже не принадлежала Теософическому Обществу.[75] Индусы, помимо учения ее, все поголовно ей благодарны за то, что влиянием своим Теософическое Общество смягчило кастовые предрассудки; заставило англичан обходиться с туземцами не столь заносчиво, ближе познакомившись с умственным развитием и литературой индусов и буддистов. С лучшими произведениями их древней литературы западную Европу познакомили, опять-таки, талантливые сочинения и переводы Блаватской. Индусы хорошо сознают это и не забудут ее имени.

Но несмотря на утешительные проявления участия и дружбы, несмотря на лестные овации и встречи, Елена Петровна, войдя в свой кабинет и увидев неожиданные сооружения негодяя – столяра Куломба (недоконченный шкаф с двойным дном и какую-то перегородку на шалнерах, которая, впрочем, не двигалась из-за отсыревшего дерева), пришла в такое негодование, так взволновалась, что в тот же вечер слегла… Три недели она боролась со смертью. Опять европейские доктора объявили ее на смертном одре, и опять она их поразила, внезапно оправившись, в то время как доктор возвестил присутствующим последнюю агонию.

Тем не менее, хотя немедленная опасность миновала, но она, по мнению врачей, была приговорена к неминуемой смерти, если бы оставалась в Мадрасе. Ходить она совсем не могла. Ее подняли на кресле на пароход и отправили со знакомым доктором, плывшим тоже в Европу, с двумя не то слугами, не то компаньонкой и туземцем-секретарем, обратно в Италию.

Олькотт с нею ехать не мог: с трудом были собраны средства на ее путешествие. Да кроме того, по случаю всех этих передряг, в среде самого Общества поднялись такие интриги и волнения, что президент его, волей-неволей, должен был оставаться на своем посту.

Совсем больная, нравственно разбитая, Елена Петровна достигла Европы в самом жалком душевном и физическом состоянии. Она поселилась возле Неаполя, в Торре-дель-Греко, – желая уединиться так, чтобы никто и не знал, где она. Олькотт взял с нее слово, что она даже никому писать не будет, кроме самых ей близких… Он думал, что так скорее утихнут толки и забудется кутерьма, поднятая происками индо-иезуитов.

Пребывание ее в Торре-дель-Греко было одним из печальнейших эпизодов ее жизни… Но, разумеется, вынужденное отчуждение от нее всех друзей не могло продолжаться долго: ее скоро разыскали, и посыпались на нее отовсюду уверения в преданности и приглашения. В то же время в Индии, непричастные к этому члены Общества, подняли целый бунт против Олькотта, требуя ее адрес, не признавая никакого представительства, ни авторитета помимо ее.

Узнав, что отчасти на здоровье Блаватской подействовали нелепые обвинения в том, что она «измыслила никогда не существовавших Радж-Йогов», индусы засыпали ее письмами, а журналы – заявлениями об их доподлинном существовании. Из Негапатамы, страны пандитов (ученых) по преимуществу, пришло послание за 70-ю подписями, перепечатанное во всех теософических журналах.[76] Вот вкратце его содержание[77]:

«Мы, нижеподписавшиеся, несказанно удивлены, прочтя «Отчет Лондонского Психического Общества о теософии». Смеем заявить, что существование Махатм никоим образом никем не измышлено. Наши прапрадеды, жившие задолго до рождения мадам Блаватской, имели полную веру в их психические силы, ибо знали их и с ними сообщались. И настоящее время есть в Индии множество лиц, не имеющих ничего общего с Теософическим Обществом, но находящихся с ними в постоянных сношениях. Мы имеем многие средства для доказательства существования и деятельности этих «Высших Существ» (Superior Beings). Пусть мистер Ходсон и его «комитет» поищут правды поглубже и может сами найдут, что поторопились и составили весьма ошибочное заключение…» «Он, со своим комитетом, выказал великое невежество в истории Индии и индусов, а за ними и пресловутое Общество для психических изысканий совершило самую грубую ошибку, не удовлетворив ни в чем надежд, возложенных на него мистиками».

Кроме таких официальных заявлений, Елена Петровна получила множество дружеских протестов против ее уединения и придавания ею слишком большого значения личным заключениям неопытного следователя (которого сама, скажем в скобках, потребовала в Адьяр) и готовности Общества для психических исследований им верить. Она сама писала родным своим из Вюрцбурга, куда переселилась летом по настоянию многих друзей:

«Я понимаю, что Психическому Обществу с руки такая передряга. Оно бьет на то, чтобы не расходиться с европейской наукой. Так, как же бы оно могло честно и безбоязненно заявить, что все наши феномены – результаты не обманов, а сил, европейским ученым совершенно неизвестных и непонятных. Это было бы для них опасно: вооружило бы против психистов главные общественные силы Англии, научные корпорации и духовенство. Лучше же нас, теософов, которые ничего не боятся и идут вразрез с рутиной, своей прямой дорогой, – постараться затоптать!.. Ну вот я и обманщица, и шпионка! Я у них как бельмо на глазу, потому, что не своя, а русская; вот и произвели в оплачиваемого агитатора. Господи! Узнаю свою вечную долю: d’avoir a reputation sans en avoir eu le plaisir[78]. Уж хоть бы в самом деле родной России какую пользу принесла, а то всего только и было, что отрицательная польза: почти все редакторы лучших газет Индии, мои друзья приятели, прекрасно знали, что каждое их слово против России режет меня по сердцу, ну и воздерживались! Вот и вся моя услуга родине, навсегда потерянной…»

VIII

Посещения и письма «друзей» утешали Е. П. Блаватскую. В Вюрцбурге ее снова посетили русские ее знакомые и, разумеется, Всеволод Соловьев, который целых шесть недель прогостил там, и, хотя ныне пишет («Русский Вестник» 1892 г.) совсем другое, но письма его того времени доказывают, в каком восторге он был от психических сил моей сестры.

Возвратившись в Париж, он писал ей самые дружеские письма, где сообщал о своих разговорах о ней с мадам Адам и известным доктором Шарлем Рише; о том, что он их обоих окончательно «убедил в действительности» ее личной силы и «феноменов, исходящих от нее», и сулил ей скорый «триумф, от которого похерятся все психисты…»[79]

Такие дружеские заявления полного доверия радовали Елену Петровну, не позволяя ей даже предполагать грядущих новых огорчений. Она, к несчастью, не умела ни любить, ни страдать вполовину. Обманываясь в людях, которым верила она страдала глубоко гораздо более, чем большинство их того заслуживало.

Хотя у нее было много тревог и в Вюрцбурге, и болела она в ту зиму крепко, однако, несмотря на все невзгоды, ее новое сочинение «Тайная Доктрина» очень быстро подвигалось. В октябре она писала Синнетту: