Текст книги "Пусть будет земля (Повесть о путешественнике)"

Автор книги: Вера Лукницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Несмотря на пышный и радушный прием, русская экспедиция чувствовала все более и более затруднительное положение, в которое она попала. Двухнедельное пребывание в Хараре было похоже на почетный плен, который с каждым днем становился все тягостнее, с одной стороны, своей помпезной формой, с другой – ограничением наблюдений и исследований. Экспедиция вынуждена была разделиться на две части, и с одной из них Елисеев раньше срока возвратился на родину с намерением приехать сюда в будущем году.

Но все по порядку. В январе 1895 года экспедиция прибыла во французскую колонию Обок, откуда на лодке была доставлена в резиденцию губернатора Джибути. Лодка шла под русским флагом. На дамбе в Джибути были выстроены все военные, полиция и чиновники колонии. Город был украшен русскими и французскими флагами. На доме, где остановились Елисеев и его спутники, был также поднят русский флаг. На торжественных обедах произносились речи о связях Франции и России, выражались пожелания успеха экспедиции.

Губернатор выделил двух сотрудников в помощь экспедиции и в качестве сопровождающих.

Месье Клэн, вице-консул Франции в Кейптауне, пишет с борта парохода "Амазона" между Обоком и Аденом 23 января 1895 года в Географическое общество в Париж:

"...Во время нашего пребывания в Порт-Саиде несколько русских поднялись на борт "Амазоны", на которой я направляюсь на Мадагаскар. Мы быстро познакомились с нашими новыми и любезными спутниками. Эти господа составили научную миссию, посланную в Абиссинию их правительством.

Два русских слуги и переводчик персидского происхождения сопровождают этих господ, которые покинули нас сегодня днем на рейде в Обоке, направляясь на борту небольшого судна "Этуаль", которое депешей нашего правительства было отдано в распоряжение русской миссии, чтобы отвезти ее завтра в Джибути, где она должна организовать свой караван таким образом, чтобы отправиться в путь дней через десять...

Не стоит вам говорить, что эти господа получили от всех пассажиров, и в частности от нескольких наших офицеров, направляющихся на Мадагаскар, самый сердечный прием. Мы выпили за наши флаги, за исследователей; искренними, лучшими и самыми симпатичными пожеланиями приветствовали отъезд миссии, которой я выразил мои личные пожелания и пожелания нашего Общества, будучи убежденным, что вы меня бранить не будете..."

15 марта 1895 г. "Географические новости".

Месье Венюков сообщает следующие сведения для Географического общества в Париже:

"Только что получено письмо от г-на Леонтьева, главы русской экспедиции в Абиссинию. Это письмо, отправленное 1 февраля из Харара, прибыло 22-го того же месяца в Обок. А 9 марта оно было уже в Париже. Пакет покрыт абиссинскими почтовыми марками, еще довольно редкими здесь, так как Абиссиния входит в Почтовый союз только с начала этого года. Г-н Леонтьев в нем описывает свое пребывание в Джибути, французской колонии, затем свое путешествие в Харар.

Благодаря заботам французской администрации Обока и Джибути, караван русских путешественников был быстро сформирован и снабжен всеми необходимыми предметами для месячного путешествия. В действительности путешествие из Джибути в Харар продолжалось лишь две недели. Это был триумфальный марш, в течение которого эскорт экспедиции рос с каждым днем благодаря рвению абиссинских вожаков, сомали и галла, которые хотели видеть и сопровождать своих единоверцев с севера. В Хараре вице-король Рас Маконен во главе многочисленных войск лично встретил экспедицию.

Г-н Леонтьев и его три компаньона, доктор Елисеев, капитан-геодезист Звягин и отец Ефрем, помещены в большом доме, снабженном всем необходимым. Г-н Леонтьев относит все эти признаки уважения абиссинцев не только к симпатии народа к своим единоверцам, но также и к уважению, которым французские власти сумели окружить экспедицию, как только она сошла на африканскую землю. Он мне поручает объявить об этом публично".

В Джибути французы взяли на себя организацию каравана, а путешественникам дали возможность отдыхать перед трудным походом.

Караван выступал через главные ворота, украшенные русскими и французскими флагами. Опять выстроились военные и чиновники, опять звучали праздничные лозунги и приветствия.

В этот момент, прорвав плотную шеренгу людей, выбежал высокий человек, обвешанный фотоаппаратами, и двинулся навстречу русским.

Французы заволновались, офицер широким шагом последовал за незнакомцем и уже было настиг его, как Елисеев воскликнул:

– Месье Пижо! Какими судьбами?

– Ах, дорогой доктор, прибыл в Обок, а "Амазона" уже два дня как отошла в Кейптаун. Что делать? Зато узнал здесь о русской миссии. Произнесли ваше имя, и я сразу сюда, "с места в карьер"! Je suis si heureux, si heureux de vous voir!*

– Я, признаться, ждал вас в Петербурге. А сейчас мы, видите, отправляемся уже...

– Месье доктор, je serai P tersbourg, c'est d cid !** После Мадагаскара! Петербург я оставляю pour la bonne bouche! На сладкое! повторил по-русски Пижо.

– О, вы уже говорите по-русски? Поздравляю!

– Пока плохо. Учусь. Надеюсь скоро практиковаться у вас.

Караван охраняли сомалийские солдаты. Одетые в бумажные плащи и набедренные повязки, они спали прямо под дождем на холодной, сырой земле, укрыв плащами головы. А наутро, подсушившись, превосходно себя чувствовали.

Караван двигался глубоким ущельем, потом вдоль базальтовых обрывов по каменистому плато с зарослями мимоз, алоэ, абиссинского плюща. Плющ особенно удивлял Елисеева. Он, густо переплетаясь, образовывал мантии, ковры, стены, крыши, а местами даже огромные купола...

В походе Леонтьев взял на себя общее руководство. Звягин проводил геоморфологические наблюдения с помощью различных инструментов, Елисеев вел краткий путевой дневник, лечил и занимался антропологическими измерениями. Когда была возможность, делал заметки и для себя. Он в первом же переходе заметил высокую культуру орошения земель и записал:

"Нагорные галлы додумались до расположения своих полей на террасах, часто подпертых тщательно выложенными стенами из камней, придающих им вид висячих садов, а также до правильной ирригации этих высоко расположенных плантаций. Подобно курдам Малой Азии, они достигли искусства сводить воду с гор и с помощью особых канавок, проводов и желобов не только спускать, но и поднимать нужную влагу до потребной высоты..."

Еще в ущелье караван повстречал французского епископа в Хараре месье Торрента. Он был начальником католической галласской миссии и ехал из Харара для посещения таких же миссий в Обоке и Адене. Епископ был известен всей Эфиопии под именем падре Абу-Якуба.

Путники были очарованы представителем высшего католического духовенства и, чтобы выразить Франции свою признательность за помощь и гостеприимство, устроили почтенному миссионеру Абу-Якуба походный праздник. Старик был очень тронут. Конвой и слуги каравана в честь епископа представили "фантазию" изображение битвы. Артисты-сомалийцы так яростно бросались протыкать ножами и копьями "противника", так страстно извивались в "предсмертных" корчах на земле, что члены экспедиции опасались, как бы забавы не перешли границ.

Сомалийские погонщики каравана путешествовали, по своему обычаю, с женами и детьми, и женщины тоже приняли участие в празднике, но отдельно. Они плясали, содрогаясь своими подвижными, гибкими торсами, хлопая в ладоши и издавая специфические гортанные звуки.

Еще до вступления на абиссинские земли путники узнали от чернокожих курьеров, что из Харара навстречу каравану движется почетный абиссинский конвой из ста человек. Тогда было решено остановиться и ждать. Животных развьючили. Несколько человек племени вольных номадов попытались их тут же угнать. Но воины-сомалийцы набросились на грабителей и обратили их в бегство.

Наконец вдали показался конвой. Абиссинские солдаты в черных накидках поверх белых плащей с красной полосой медленно приближались, держа над головой ружья. Возле каравана они остановились и дали залп. Караван ответил такими же дружными выстрелами. Строй солдат замер, от них отделился высокий человек точно в таком же белом плаще, но на голове у него была еще войлочная шляпа. Это был начальник конвоя Ато-Атми. Ученый и историк, он свободно говорил на всех основных европейских языках и знал латынь.

Ато-Атми приветствовал всех от имени императора Менелика и от имени вице-короля Раса Маконена.

– Цивилиза-а-ция! – шепнул Леонтьев Елисееву.

Русским гостям подвели мулов в шелковых попонах с изображением золотых львов. На этих мулах Елисеев и его спутники объехали почетный строй. Отец Ефрем благословил солдат. Солдаты пали на колени. А некоторые заставили своих мулов лечь на землю в знак благоговения перед русскими.

Пешие абиссинцы тоже всячески старались выразить свою радость. Они прыгали вокруг каравана, плясали, выкрикивали, стреляли по мере приближения к Харару. К ним присоединялись еще и еще. Все хотели встречать и приветствовать русских.

Путешествие превратилось в сплошной парад: торжественные церемонии, ритуалы, пляски.

Вечером сомалийцы и абиссинцы опять разыграли "фантазию" – уже в честь русских. В танцах и мистериях характер абиссинца проявлялся иначе, чем у сомалийцев: у них не было такого бешеного темпа. Они были пластичнее, изящнее, пляски не столь воинственны и не столь однообразны, напевы часто переходили в печальные мотивы.

Наконец караван вышел в долину к абиссинским землям, где повелением императора Менелика была приготовлена торжественная встреча. На большой поляне выстроился эскорт из сотни солдат. Он приветствовал появление каравана залпами. Зазвучали военные рожки, зарокотали барабаны. Навстречу каравану двигался губернатор провинции, за ним проследовал паж-мальчик с серебряным щитом и копьем, потом шейхи всех пройденных деревень в красных туниках, расшитых золотом, наконец, всадники в леопардовых шкурах.

И опять было воинское представление: солдаты бросались в атаку, наступали, отступали, дрались врукопашную – кололи, резали, рубили, изображали конвульсии...

Елисеев отвернулся. От ученого Ато-Атми не ускользнуло его состояние.

– Почтенный доктор считает, что зрелище натуралистично?

– Я... мне просто...

– Я понимаю: доктор добр, и такая пантомима неприятна ему. Наши актеры... Вы должны простить их: они, с одной стороны, мало просвещены, но с другой – им предстоит много сражений. Аба-Данья* собирается укрепить свою власть. Притязания итальянцев мешают развитию абиссинского народа.

Елисеев уклонился от политической беседы. Он тактично перевел разговор на обычаи, типы племен, населяющих Абиссинию, и, извинившись, принялся, как всегда, записывать.

Абиссинец стал подробно рассказывать о суевериях и обрядах.

– Впрочем, я читал, что и в русских деревнях есть гадалки, колдуны, есть обряды, посвященные лешему.

Абиссинского колдуна Елисееву тоже довелось увидеть. Его звали Махаго. Жил он в пещере под холмом. Искусно владея гипнозом, Махаго приобрел большую власть над окрестными людьми.

Некоторые неизвестные явления Елисеев считал у сомали могучими инстинктами. Может быть, эти люди знали способы общения, которыми животные связаны между собой? Они, так же, как животные, чувствовали направление пожара, хорошо ориентировались в пространстве. Это Елисеев заметил еще по дороге, во время разных игр. Самой простой была игра с камушком. Все становились в круг, убрав руки за спину. Один прятал за спиной камень. Отгадывающий, глядя в глаза каждому из участников, безошибочно находил его. Доктор провел эксперимент. Не сказав никому, он тоже спрятал камушек. И этот был также обнаружен...

Когда однажды пропал мул, погонщики предложили обратиться к старику из встречного каравана, которого называли колдуном. На вид он выглядел обыкновенным смертным, разве что талисманов носил больше, чем другие его товарищи.

Старик накрылся с головой своим плащом и затих, потом вскочил и воткнул в землю две палочки, указывающие направление. Погонщики побежали в ущелье и вскоре возвратились с мулом. Оказалось, он запутался в кустах...

"Ясновидение" старика было совпадением, но оно произвело впечатление на погонщиков как пророчество. Доктор не ставил задачи объяснять им достижения естественных наук, которые проливали свет на эти и подобные явления. Более того, доктор не решился и сейчас затронуть эту тему с придворным ученым: слишком сильны здесь были религиозные предрассудки.

В приемной Раса Маконена, заполненной высшими сановниками и принцами крови, Елисеев уже побывал вместе со всеми своими спутниками, но сейчас он был приглашен в приемную один.

– Вице-король желает знать, с чем пожаловал русский пришелец и по какой причине он отказывается от посещения императорской столицы, – спрашивал Елисеева старый знакомый, начальник почетного конвоя Ато-Атми, приближенный Раса Маконена, не давая ученому уйти от политической беседы.

– Я с глубоким и искренним сожалением отказываюсь от высокой чести посетить императора Менелика в Антото лишь по одной причине – чтобы не обременять великого негуса, не усложнять и без того трудную обстановку в стране. Мои научные интересы подождут до следующего посещения, когда эфиопский народ победит в освободительной войне. Передайте влиятельному вождю Харара Расу Маконену, что мы, русские, находимся здесь с миссией дружбы и скромным научным предприятием, – отвечал путешественник.

Ато-Атми раздумывал. Впервые на его памяти белый человек пришел совершенно без оружия и с открытым взглядом говорит слова, которые он никогда еще не слыхал от белого человека. Он хорошо знал, что Рас Маконен больше других благоволит к этому коренастому господину с окладистой, отливающей медью бородкой. В чем же здесь дело? Может быть, в том, что Елисеев – доктор, а Рас недомогал? Так или иначе, абиссинский историк внимательно разглядывал русского, пытаясь определить, не хитрит ли он. Но Елисеев не думал хитрить. Он прямо смотрел в глаза приближенному вице-короля.

– О какой дружбе может идти речь, – медленно заговорил Ато-Атми, когда френджи (европейцы) разорвали наш континент на зоны влияния и превращают свободные народы в рабов?

– Браться соединяются не по цвету кожи, – ответил Елисеев, продолжая смотреть в глаза Ато-Атми. – Россия ценит свободолюбие и верит в победу абиссинцев над поработителями.

Ато-Атми опустил голову. Ответ пришелся по душе.

Елисеева принял вице-король – влиятельный вождь Харара Рас Маконен. Он предложил путешественнику – в знак почтения – сесть на софу, возле которой на полу сидел азмари (певец). Старец касался узловатыми пальцами единственной струны самодельной лиры и пел, как будто для самого себя, тихо, монотонно. Елисеев прислушался.

В синем небе полощется солнце,

Глубоко отражается в водах

Это краски Атто Гедуарка

Превратились сегодня в живые.

Самым красным, что было сегодня,

Тамариск, нарисованный Атто,

Самым черным, что стало сегодня,

Увидал его враг-итальянец.

Вот к картине подкрался он близко,

Вот протягивает свои пальцы,

Облаченные в толстые перстни,

Но споткнется нечаянно о хворост...

А споткнется и свалится в яму

С ядовитыми змеями рядом,

Итальянца они поцелуют

Усыпляет змея в полминуты.

– Я знаю, что Россия ничем не может помочь Абиссинии. Мы ничего и не просим от нее, мы желаем только одного: чтобы Россия всегда с симпатией относилась к нам, верила в дружбу единоверного ей народа и подавала ему добрые советы, – улыбнулся вождь.

Доктор Елисеев поклонился. Несмотря на 35-летний возраст, пышное одеяние и улыбку, Рас Маконен выглядел очень болезненно. Он казался светлее, чем люди его свиты. Может быть, это болезнь бледностью проступала сквозь темную кожу его породистого лица?

– Мы имеем, – прибавил он после паузы, во время которой можно было внимательно разглядеть величественного владыку, – мы имеем много фальшивых людей в Европе. Мы в них изверились, но мы всегда будем верить России, которая дала жизнь многим христианским народам и не обманывала ничьего доверия.

Вдруг он поднялся, играя отполированным до блеска зубом носорога, – это означало, что он хорошо настроен. Его лицо приблизилось к гостю, и Елисеев понял, что вельможа действительно нездоров. Выразительные глаза лихорадочно блестели, на лбу была испарина, губы подрагивали.

– Если Россия такая, как ты, – сказал он живо и страстно, – я верю России! Но ты ничего не просишь. Ты мой почетный гость. Проси что-нибудь!

– Я врач.

– Я это знаю. Потому ты и здесь...

– Мне ничего не надо, великий вождь, а вам, – решился добавить Елисеев, – я полагаю, нужна моя помощь?

Умный Рас Маконен на мгновение задержал пронзительный взгляд на докторе. Он быстро свел разговор к светской беседе: предложил гостю послушать абиссинские песни, проявлял любознательность, пригласил доктора погостить в его королевском дворце.

Эфиопский народ, сражаясь в итало-абиссинской войне, отстоит свою независимость: разгромит итальянцев сначала в том же 1895 году, а полностью – в будущем, 1896-м, году в битве при Адуа, которая станет исторической. И весь мир вскоре узнает о провалившихся планах итальянских империалистов. А негус Менелик провозгласит новую столицу Абиссинии – Аддис-Абебу. Русская экспедиция вернется с первым в истории послом Абиссинии в Россию.

Елисеева к тому времени уже не будет на свете, но до этого он с почетом и дарами вернется на родину, поэтически опишет природу Эфиопии, сделает научный доклад на заседании Императорского Русского географического общества о своем последнем путешествии, подарит коллекции и экспонаты, собранные им, Обществу любителей естествознания, антропологии и этнографии, золотой медали которого он был удостоен, и Русскому географическому обществу, медалью которого он был также награжден.

Россия примет первое эфиопское посольство во главе с принцем Дамто и организует сбор средств, которые вместе с группой русских врачей и фельдшеров отправит в помощь героическому эфиопскому народу...

А пока...

Пока солнцем блестит на блюде теплая инджира (лепешка), прохладный тетч (питье) утоляет жажду, медленная, дипломатично переключенная вице-королем из деловой в светскую беседа продолжается. Приглашение настойчиво повторяется...

Рас Маконен оказался радушным хозяином. Елисеев задержался в Хараре в его дворце.

Елисеев заметил, что вице-король чем-то встревожен, но свою тревогу тщательно скрывает, делает вид, что всем доволен, а в глазах его то появляется отчаяние, то даже мелькает страх.

Идут ритуальные пляски на ночном празднике в честь русских. На главной площади Харара звучит призывная музыка. Первый раз обнялись на ветру флаги России и Эфиопии. Командир военного гарнизона разодет в пеструю тунику и золотую накидку, в лиловый бархатный колпак с золотыми кисточками и звенящими бубенчиками.

Гремят залпы, и солдаты в львиных и леопардовых шкурах воспевают храбрость абиссинцев и воздают честь и хвалу негусу Менелику, вице-королю Расу Маконену и русским гостям.

И даже в такой торжественной обстановке мелькает насторожившее доктора выражение глаз вице-короля. Правда, одна военная песня принесла ему кратковременную радость. Это была вторая улыбка Раса Маконена, которую увидел Елисеев за эти две недели празднеств.

Под ритмичный стук барабанов и звуки военных рожков начались военные пляски с дикими возгласами и выкриками, олицетворяющими непобедимость:

Змеи больно впиваются в кожу,

Леопарды уносят младенцев,

Топчут буйволы наши посевы,

И дожди размывают жилище.

Хуже этих великих несчастий

Только наши враги – итальянцы,

Что шагают в военных одеждах,

Поливая страну нашей кровью.

Языки их зеленые сразу

Вместе с горлами вырвем мы ночью,

Когда в головы злых итальянцев,

Словно змеи, войдут наши копья.

А тому, кто в бою отличится,

И изрубит врагов итальянцев,

И отнимет их ружья стальные,

Рас-владыка пожалует лошадь,

Быстроногую сильную лошадь...

После очередного залпа вельможные хозяева, по обычаю страны, начали церемонию подношений гостям. Елисеев опять был отмечен вице-королем особенно. Его буквально засыпали подарками. Абиссинская картина "Бог на льве" местного художника Ато-Энгедуарка, два огромных кувшина, наполненные медовым тетчем и пивом из дурры, несколько жирных овец... Но это было не все. Сюрпризы ждали Елисеева в день отъезда: белый мул со всей упряжью, седло с шелковым ковром, плащ из львиной шкуры с золотой пряжкой и серебряными бляхами, два копья, шелковая туника с серебряными пуговицами, щит, выложенный серебряными пластинами. И это тоже было не все...

А сейчас пока вокруг площади у горящих костров резали волов и ягнят, с невероятной быстротой разделывали туши, мясо зажаривали на концах стрел и копий и шипящее, сочное подносили почетным гостям, великим правителям и вельможам. Увенчался ночной парад национальной спортивной игрой состязанием в беге на дромадерах.

Рас Маконен, казалось, увлекся азартом соревнующихся. И все Елисеев вновь уловил странное его состояние...

Но вот, устроив при разъезде не менее торжественный прощальный парад, потом приказав снарядить два каравана – один для экспедиции Леонтьева, другой для Елисеева – и, главное, заручившись обещанием доктора дождаться хозяина, Рас Маконен предоставил гостю полную свободу в своем дворце, а сам отбыл со своей свитой проводить экспедицию Леонтьева в Антото.

Он доехал с караваном до первой стоянки и... повернул обратно. Он спешил в Харар. Он никак не решался довериться доктору, но и отпустить его от себя не мог, он мучился...

А во дворце тем временем шла своя дворцовая жизнь. "Полная свобода", предоставленная вице-королем, заключалась в тщательной охране Елисеева. Практически ученый не мог выбираться далеко за пределы Харара для собирания коллекций и своих наблюдений, да и в самом городе он не посетил мест, его интересующих, чувствуя, что охрана, которая выражала волю своего вождя, под благовидными предлогами этого не допустит. Тогда Елисеев, чтобы не терять времени, занялся врачеванием и одновременно, как всегда, изучением типов людей.

Поток больных был нескончаем: зобатые, слепые, чесоточные, хромые... Больные приходили к "мудрому адхалибу" и так низко кланялись, что старались коснуться своими головами его ног, веря, очевидно, что от такого прикосновения им сообщится невиданная Божественная сила.

Через несколько дней вернулся хозяин. Пока дворцовая охрана докладывала своему владыке о чудесах русского, вице-король наблюдал, как около его дворца предприимчивые продают отпечатки следов "мудрого адхалиба". "Их больше, чем самих следов русского доктора на абиссинской земле", – подумал владыка.

Рас Маконен мучился не только своим тайным недугом, но еще и угрызениями совести из-за того, что он вначале усомнился в искренности русской миссии, потому что европейцы, следуя своей захватнической политике, пытались дискредитировать ее в глазах абиссинцев. Но, увидев, на какую высокую ступень доверия подняли Елисеева его люди, Рас Маконен решился наконец довериться своему гостю. С этими намерениями он вошел в свою залу и вдруг остолбенел: доктор бросал кристаллик в сосуд с теплой водой, а на королевской софе лежал бездыханный маленький раб.

Порозовевшая от марганца вода вызвала бурное удивление челяди, а придворная страха с ассагаями по брошенному взгляду потрясенного хозяина перекрыла все входы и выходы.

Елисеев удивлялся не меньше, но другому обстоятельству: лежал без чувств мальчик, а все вокруг не обращали на это никакого внимания. Только Рас Маконен следил за четкими действиями доктора.

После того как желудок больного был промыт марганцовкой, доктор дал ему хины, а потом горячего чая с сушеной русской малиной. Мальчик заснул. Вице-король удалился. Ему доложили, что слуга затих. Тогда он призвал доктора к себе, и провел ночь в признаниях о "двойственности его религии". Он понимал умом, что это результат древнего язычества, влияния соседствующих мусульманских стран и, конечно, многолетнего господства на африканских землях католических миссионеров, считавших абиссинцев монофизитами*...

А Елисеев, слушая исповедь вельможи, тем временем вел истории болезней и делал свои неизменные пометки в дневнике. Записал и то, что в отсутствие вице-короля, уставая от врачевания и поклонений, выходил во двор и один раз, прогуливаясь между смоковницами заметил под кустом корчившегося в судорогах ребенка; сразу же определил у мальчика приступ тропической лихорадки и одновременно небольшое отравление. Позже выяснилось, что придворный эскулап, подкупленный недругами вице-короля, напоил мальчика ядовитыми зельями, чтобы якобы вытравить недуг.

Рас Маконен очнулся от сомнамбулического состояния с первым солнечным лучом, обласкавшим его королевский лик, и воскликнул:

– Ой, ю гут! Ой, ю гут!**

Маленький раб стоял перед ним живой и веселый.

Елисеев рад был видеть, как быстро восстанавливались силы у мальчика и еще быстрее у... короля.

И вот наступил момент отъезда.

В шелковых шароварах, с шелковым зонтиком, что означало приближение к престолу, веселый бодрый Рас Маконен подвел к Елисееву спасенного мальчишку.

– По моему повелению он твой, почтенный адхалиб.

Елисеев не нашелся, что ответить. Он ничего не понимал.

– Гета***, я твой, – радостно бормотал по-русски Атей, ломано и забавно, протягивая Елисееву свой раскрашенный дротик в знак полного подчинения новому господину.

Елисеев заволновался: как же теперь быть?

Атей оказался очень способным и послушным пареньком. Неожиданно для Елисеева он заговорил по-русски, пока еще очень плохо, но и то было в диковинку.

Рас Маконен улыбался.

– Дар его величества Менелика записан здесь. Негус Абиссинии повелел назвать в честь русского брата реку! – продолжал он, церемонно поклонившись доктору и протягивая грамоту.

Рас Маконен поручил Елисееву отвезти в дар русскому царю дружественной страны шестимесячного льва, маленькую виверру и свой портрет.

Атей в дороге стал проводником льва. Лев – грозный царь и божественный символ – был ручным. При дворе Раса Маконена он вел себя кротко, ходил на веревочке, был ласков и добродушен. А в дороге не подпускал к себе никого, кроме Атея.

Атей развлекал весь караван: он знал десятки народных песен, плясок, был переполнен легендами и сказками.

Елисеев слушал с удовольствием и некоторые даже записывал.

Одну сказку мальчик придумал и про своего бывшего гета. Он рассказал, что вице-король носил перевязанные в пучки волосы, и что в его королевскую мантию были вплетены травы. И все потому, что у него заболел слуга, который не прожил в господском доме восемьдесят один день. По некоторым поверьям древних, рассказывал мальчик, дух раба свободен еще восемьдесят один день после того, как тело его уже служит господину, и только по прошествии срока душа смиряется со своей участью и селится в доме господина так же безропотно, как и тело. И если раб умирает до этого – случается большая беда...

Эта сказка не только позабавила доктора. Он задумался над странным состоянием Раса Маконена и не менее странным его чудодейственным исцелением... Он хорошо помнил изречение Пушкина о том, что "есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу".

Недолго пробыл в этой стране путешественник, не успел как следует познакомиться с братьями по вере, не разгадал тайн. Но полюбил Абиссинию. Полюбил ее доблестный народ. Полюбил доброту и доверчивость абиссинцев, их искренность и гостеприимство.

Абиссиния, по его убеждению, заслуживала, безусловно, искренних симпатий и более глубокого изучения.

"Современники Петра много лет назад привезли в Россию юного арапа, который породил в будущем певца свободы", – размышлял путешественник.

...Что в мой жестокий век восславил я свободу...

Он не мог освободиться от ощущения причастности к тому, что Атей и его потомки станут свободными сынами своей свободолюбивой родины и равноправными братьями на всей земле.

Жить – это значит

поделиться всем

В тот вечер никого из домашних, кроме Атея, рядом не было. Только старый врач долго сидел у кровати. Наконец Елисеев очнулся.

– Ступайте, я спал, теперь чувствую облегчение, и сил прибавилось, и разума, кажется.

– Голубчик, я должен быть рядом. Вы не можете остаться один.

– Помилуйте, доктор. Мне ничего не надо. – Слабая рука коснулась кудрявой головки сидящего на полу мальчика. – Он все сделает, и Алиса должна приехать. Благодарю вас за все, доктор...

Доктор не смел возразить...

Атей сидел у кровати с застывшим взглядом и вдруг услышал тихий голос:

– Ты давно не пел, Атей, спой мне.

Атей тихо-тихо запел тоненьким прерывающимся голоском. В соседней комнате заскулила собака. Мальчик вздрогнул и запел громче:

...В эту летнюю ночь

Новость узнала деревня моя...

– На столе для тебя пакет, – вдруг прервал Елисеев. – Ты меня понимаешь, Атей? В военный корпус. Надо его отдать Алисе Сергеевне. Слышишь?

Атей не ответил. Он пел:

...У пруда, в темноте,

Голос свирели звучал:

Мальчик, мальчик родился на свет!

Этот мальчик был я...

Значит, недаром отец мой о сыне мечтал...

– Теперь все, – услышал Атей. Елисеев закрыл глаза...

Всю ночь у кровати своего гета сидел мальчик и по-своему шептал: "Не умирай". В какой-то момент, обессиленный, задремал.

Беду первым почуял кот: он тревожно мяукнул, выставив квадратную морду в дверь комнаты, где находились животные. Желтые глаза его блеснули, и тревога немедленно передалась остальным. Сеттер взвыл и, не поднимаясь на лапы, подполз к кровати.

Атей вскочил, заметался, как загнанный зверек в капкане. Губы продолжали шептать: "Не умирай". Он прильнул к еще теплой руке и увидел прижавшуюся к подушке обезьянку. Она смотрела на мальчика такими же черными и такими же испуганными, чужими глазами. Атей все понял. Он встал с колен и вышел на улицу. Прошел мимо выплывающего из утреннего тумана собора Петропавловской крепости. Воздух благоухал. Цвела черемуха. Атей брел вдоль набережной, перешел мост, спустился к воде.

Он не знал, куда идти, что делать.

Шел вдоль берега мимо сломанных парусников, перевернутых ботов, суденышек с зияющими провалами дыр. От кладбища кораблей повеяло холодом одиночества и безнадежности. Но огромная неведомая сила двинула его вперед. И он запел:

...Я, как отец мой,

Завтра чуть свет поднимусь!

Чуть только солнце

На небо пришлет зарю,

Я поднимусь

И своими руками, как мой отец,

Тепло и жизнь земле подарю.

– Не умер! Не умер! – кричал сам себе мальчик и бежал.

Невские волны, нежно полизывая каменное тело набережной, катили вслед ему весенний ясный день.

В порту стоял на погрузке французский пароход...

Содержание

Вокруг детства

Первые шаги 3

Из детства............... ................................6