Текст книги "История психологии. Проблемы методологии"

Автор книги: Вера Кольцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

В работах Якобсона произведения искусства рассматриваются не только в качестве источника воздействия на человека, но и сами являются предметом глубокого психологического анализа. Благодаря используемым автором специальным приемам (иллюстрирование изучаемых психологических феноменов фрагментами художественных произведений и их психологическая интерпретация; ссылки на психологические представления известных деятелей искусства; наблюдения за деятельностью актеров и анализ их самоотчетов о переживаемых сценических чувствах) в психологию вводится важный пласт исследования – воссоздание психического мира творца и психологического содержания созданных им творений3535
  Примером психологической интерпретации действий героев художественных произведений выступает раскрытие внутриличностного конфликта, представленного в сложной палитре борьбы чувств, переживаемых сыном Тараса Бульбы Андреем в повести Н.В. Гоголя «Тарас Бульба».


[Закрыть] (Якобсон, 1936; 1964). Анализ сценических чувств актеров позволил автору выдвинуть и рассмотреть проблему психологической саморегуляции эмоциональных состояний и с этой точки зрения описать приемы и способы эмоциональной настройки и вхождения в образ героя. Уникальный материал, собранный Якобсоном, лег в основу разработки им проблем психологии творчества. Углублению представлений о механизмах и этапах развития творческой деятельности способствовал проведенный им сопоставительный анализ художественного и технического творчества (Якобсон, 1934).

Литература и театр являлись предметом серьезных научных размышлений в течение всей творческой жизни Л.С. Выготского. Первые работы, выполненные им в студенческие годы (1916–1917), носили литературоведческий характер: это статьи о романе Андрея Белого «Петербург», книге В.И. Иванова «Борозды и межи», пьесах Д. Мережковского «Будет радость» и И.С. Тургенева «Поп» и др. (Выгодская, Лифанова, 1996). Но уже в этих ранних работах предпринята попытка освещения психологических аспектов рассматриваемых произведений. Дипломная работа Выготского была посвящена шекспировской трагедии «Гамлет» (Выготский, 1968б). Чрезвычайно интересовал его также театр. По мнению А.Н. Леонтьева, именно интерес Выготского к искусству стимулировал его обращение к психологии (цит. по: Ярошевский, 1993, с. 161). По‐видимому, в психологии он хотел найти ответы на вопрос о природе эстетических объектов. Профессиональные занятия психологией вызвали встречное движение: искусство начинает рассматриваться им как важный источник познания глубинных структур психического мира человека. Наиболее полным воплощением замыслов ученого в данной области стал его труд «Психология искусства» (Выготский, 1968а). Как отмечает М.Г. Ярошевский, «искусство (литература, театр) было первой любовью Выготского, и он остался ей верен до конца своих дней. Он видел в искусстве особый ключ к тайнам души, к пониманию смысла человеческой жизни» (Ярошевский, 1993, с. 159).

По словам А.Н. Леонтьева, главный вопрос, который ставил перед собой Выготский, приступая к научной разработке проблем психологии искусства,– «что делает произведение художественным, что превращает его в творение искусства?» (Леонтьев, 1968, с. 7). Важно было определить путь решения поставленной задачи. Выготский видит его в последовательной реализации объективного аналитического метода исследования, состоящего в том, чтобы «языком объективной психологии говорить об объективных фактах искусства» (Выготский, 1968а, с. 17). Центральная проблема его анализа – выявление механизма воздействия искусства на поведение конкретного человека. С этой же точки зрения он подходит и к определению ценности художественного произведения. Обсуждение вопроса тем самым переносится им из субъективной сферы в плоскость его объективного рассмотрения. Основным понятием, положенным в основу моделируемого процесса, становится «эстетическая реакция» как специфический вид поведения, вызываемый произведением искусства. Соответственно, художественная ценность произведения искусства определяется теми сдвигами, которые возникают под его воздействием в человеческом организме. Именно этот показатель, объединяющий в себе социально‐культурное влияние произведения, субъективное отношение к нему человека и объ ективную форму его выражения, представляется Выготскому наиболее точным, открывающим возможности для строго научного объяснения причин психологического воздействия и живучести произведений искусства. Таким образом, создается целостная система, представленная тремя уровнями явлений – социокультурными, психологическими и нейрофизиологическими. Человек выступает в ней в качестве «личностного эквивалента сил искусства», а искусство – как «важнейшее сосредоточение всех биологических и социальных процессов личности в обществе», «способ уравновешивания человека с миром в самые критические и ответственные минуты жизни» (там же, с. 331). Пробуждая в человеке заложенные в нем силы и потенциалы, искусство выступает как «общественная техника чувств, орудие общества, посредством которого оно вовлекает в круг социальной жизни самые интимные и самые личные стороны нашего существа» (там же, с. 239). С точки зрения данной модели проводится анализ произведений искусства различных жанров: новелл, басен, трагедий.

Л.С. Выготский подчеркивает социальную, действенно‐преобразующую роль искусства, его влияние на развитие и совершенствование общества и человека. «Нельзя и представить себе, какую роль в этой переплавке человека призвано будет сыграть искусство, какие уже существующие, но бездействующие в нашем организме силы оно призовет к формированию нового человека. Несомненно только то, что в этом процессе искусство скажет самое веское и решающее слово. Без нового искусства не будет и нового человека» (там же, с. 329).

Представляется, что, стремясь преодолеть в трактовке проблем психологии искусства крайности концепции «психологии духа», Выготский принес в жертву объективизму мир субъективных ценностей, смыслов и значений, всего богатства внутреннего психического мира личности, который фактически оказался выключенным из процесса формирования эстетической реакции. А как раз в сфере взаимодействия человека с миром искусства особенно ярко и зримо проявляется роль субъектного опосредования, с точки зрения которого только и может быть объяснен сугубо индивидуальный и личностно неповторимый характер эстетических чувств и переживаний человека. В работе Выготского искусство предстает как важный фактор детерминации и регуляции эстетических чувств, однако при этом умаляется его познавательная функция.

В отличие от Выготского, А.А. Потебня в своих работах основной акцент делает как раз на познавательной ценности искусства. Он утверждает, что искусство рождается в процессе взаимодействия худож ника с миром и является его своеобразным постижением и отражением. Предметом искусства, согласно его мнению, является природа (вернее, мир во всем многообразии форм его существования), но отражение ее средствами художественного познания носит специфический характер. Его особенность состоит в том, что «между произведением искусства и природой стоит мысль человека; только под этим условием искусство может быть творчеством» (Потебня, 1993, с. 132).

Искусство не только отражает, но и «облагораживает и украшает природу», конструируя идеальные формы, превосходящие действительность. Отбрасывая все несущественное и случайное, художник воссоздает только «характеристические формы, одни образы очищенной и неискаженной изменчивыми обстоятельствами природы», добиваясь действенности и наглядности изображаемой им реальности (там же, с. 133). Потебня утверждает, что именно талант художника превращает обычные, как правило, не возбуждающие интереса явления природы и человеческой жизни, в художественные образы, обретающие огромную силу воздействия, так как они «по‐видимому, совершенно верно изображены в искусстве» (там же). В этих словах заключается важная мысль: художник в обыденном явлении усматривает и осознает нечто важное, закрытое для чувств и мыслей обычного человека, вводит в общественную мысль то новое значимое знание (в том числе психологическое), которое без него не могло бы стать предметом исследования.

Раскрывая познавательную роль искусства, Потебня цитирует Гумбольдта, обосновывающего целостное отражение искусством мира, заключенные в нем возможности «посредством всестороннего ограничения своего материала произвести неограниченное и бесконечное действие, посредством индивидуального образа удовлетворить требованиям идеи, с одной точки зрения открыть целый мир явлений». Подчеркивается, что сила искусства заключается не в количестве охватываемых им явлений, а «в их отношении к высшим интересам человечества» (цит. по: Потебня, 1993, с. 134, 135).

Наконец, искусство определяется Потебней как средство раскрытия самосознания творца, объективированного в произведении выражения разных сторон его душевной жизни. Создавая свои творения, художник вкладывает в них свои мысли, переживания, представления и идеалы. «Признания поэтов, из которых один стихами отделался от могучего образа, много лет возмущавшего его ум, другой передавал своим героям свои дурные качества, служит блистательным доказательством того, что и искусство есть орган самопознания» (Потебня, 1993, с. 137).

Согласно Потебне, искусство – это творческое соединение, синтез объекта и субъективного замысла и мысли художника. «Художественное произведение, очевидно, не принадлежит природе; оно присоздано к ней человеком. Факторы, например, статуи – это, с одной стороны, бесплотная мысль ваятеля, смутная для него самого и недоступная никому другому, с другой – кусок мрамора, не имеющий ничего общего с этой мыслью; но статуя ни есть, ни мысль, ни мрамор, а нечто отличное от своих производителей, заключающее в себе больше, чем они. Синтез, творчество очень отличны от арифметического действия…» (там же, с. 129). Взгляд на художественное творение как результат взаимодействия человека с миром, итог творческой самореализации и объективирования его замыслов и мыслей, по сути, означает обоснование потенциальной возможности использования произведений искусства как важного источника знания о психологии их создателей.

Это подтверждается еще двумя важными положениями, выделяемыми автором. Во‐первых, утверждением, что мысль, воплощенная в художественном творении, обретает собственную, независимую от своего создателя жизнь, «самостоятельное бытие». Во‐вторых, пониманием содержания произведения искусства как явления «без конечной определимости»: рожденное автором, оно не исчерпывается моментом своего создания, а продолжает развиваться и обогащаться далее уже не в художнике, а в воспринимающих и пытающихся понять его людях. Более того, «читатель может лучше самого поэта постигнуть идею его произведения». А отсюда вытекает и определение ценности художественного произведения: «Сущность, сила такого произведения не в том, что разумел под ним автор, а в том, как оно действует на читателя или зрителя, следовательно, в неисчерпаемом возможном его содержании. Это содержание, проецируемое нами, т.е. влагаемое в само произведение, действительно условлено его внутренней формой, но могло вовсе не входить в расчеты художника, который творит, удовлетворяя временным, нередко весьма узким, потребностям своей личной жизни. Заслуга художника не в том минимуме содержания, которое думалось ему при создании, а в известной гибкости образа, в силе внутренней формы возбуждать самое разнообразное содержание» (там же, с. 130). Акцентируя данную идею, Потебня сам факт оправданности существования искусства в жизни выводит из его понимания не столько как выражения, сколько как средства создания мысли. Он пишет, что цель искусства – «произвести известное субъективное настроение, как в самом производителе, так и в понимающем», что позволяет его определить как «нечто постоянно создающееся» (там же, с. 131, 132). В связи с этим справедливо подмечается, что отдельные произведения искусства сохраняют свою жизнь в культуре народа не из‐за своего «буквального смысла», а из‐за того, который они потенциально могут приобрести. «Этим объясняется, почему создания темных людей и веков могут сохранять свое художественное значение во времена высокого развития и вместе с тем почему, несмотря на мнимую вечность искусства, наступает пора, когда с увеличением затруднений при понимании, с забвением внутренней формы, произведения искусства теряют свою цену» (там же, с. 132).

Указанные положения представляются чрезвычайно важными и конструктивными в плане проведения источниковедческого анализа текстов, так как в них содержатся: (1) обоснование контекстного рассмотрения искусства и определения его ценности; (2) идея взаимодействия смысловых полей автора и интерпретатора; (3) утверждение возможности более глубокого, выходящего за рамки его актуального содержания прочтения текста; (4) взгляд на понимание и интерпретацию художественного произведения как на творческие процессы, приводящие к возникновению новых смыслов.

Потебней выделяется, хотя и не является главным в осуществляемом им анализе искусства, его регулятивная функция, сила влияния на умы и сердца людей. Искусство успокаивает, освобождает от напряжения, побуждает человека к поступку, увеличивает его душевные силы.

Говоря о структуре художественного произведения, Потебня выделял его содержание (или идею), «соответствующее чувственному образу или развитому из него понятию», внутреннюю форму, или образ, указывающий на это содержание, и внешнюю форму, в которой художественный образ объективируется.

Представляет интерес и попытка Потебни вывести динамику возникновения и развития разных видов искусств из эволюции человеческих способностей. Так, он считает, что исторически наиболее ранними видами художественного творчества являлись язык и поэзия, отражающие обретенную человеком «власть над членораздельностью и словом», и уже позже появляются музыка, характеризующая умение «справляться со своим голосом», пластические искусства (зодчество, архитектура) и проза (наука), предполагающие высокую степень развития самосознания и познания природы.

В работах А.Ф. Лосева вскрывается познавательная роль искусства как области «душезнания». Подчеркивается, что искусство глубоко антропологично по своему содержанию, представляет «одушевленное, одухотворенное выражение» реальности, выступает как «изнутри видимая жизнь» (Лосев, 1991а, с. 63). Лосев пишет: «В поэзии дается такое “внутреннее”, которое было бы чем‐то живым, имело живую душу, дышало сознанием, умом, интеллигенцией. Всякое искусство таково» (там же). Повествует ли искусство о живых существах, о людях или о неживых явлениях, в нем всегда имманентно присутствует «одушевляющая и одухотворяющая точка зрения», оно живет в «одухотворенном мире… и эта одухотворенность есть способ проявления вещей, модус их оформления и понимания» (там же). Образы, создаваемые искусством, по Лосеву, характеризуются наглядностью и непосредственной видимостью, простотой и картинностью, и потому их восприятие и понимание не нуждается в каких‐либо специальных опосредующих логических системах. «Выражение дано тут в живых ликах и лицах; и надо только смотреть и видеть, чтобы понимать» (там же, с. 64). Но в то же время искусство «отрешено» от действительности; оно не есть живая реальность сама по себе, а является ее отражением, созерцанием. С этой точки зрения представляет интерес его анализ музыки как способа глубокого раскрытия внутреннего мира личности.

Особое внимание в этом контексте им уделяется художественной литературе. Своеобразие русской литературы Лосев видит в фактически выполняемой ею роли публицистики и философии. Он называет художественную литературу «кладезем самобытной русской философии», подчеркивает ее особую роль в освещении проблем бытия человека, рассматриваемых здесь с такой силой, что любой «непредубежденный и сведущий судья назовет эти решения не просто “литературными” или “художественными”, но философскими и гениальными» (там же, с. 214).

Роль русской литературы как важного источника философских идей вскрывается в работе А.С. Волжского «Из мира литературных исканий». Он пишет: «Русская художественная литература – вот истинная русская философия, самобытная, блестящая философия в красках слова, сияющая радугой мыслей, облеченная в плоть и кровь живых образов художественного творчества. Всегда отзывчивая к настоящему, преходящему, временному, русская художественная литература в то же время всегда была сильна мыслью о вечном, непреходящем; почти всегда в глубине ее шла неустанная работа над самыми важными, не умирающими и значительными проблемами человеческого духа… И какой роскошью линий и красок, какой дивной прелестью образов и картин развертывалась эта работа в художественно‐философских, бессистемных системах русских писателей, в их, казалось бы, таких далеких от философии повестях, романах и стихотворениях. За последнее время многие стали понимать, что истинную русскую философию следует искать больше всего именно здесь. Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Салтыков, Тургенев и Гончаров, Толстой и Достоевский, Успенский, Короленко, Чехов – все это подлинная наша философия, философия в красках и образах живого, дышащего слова» (Волжский, 1906, с. 300–301).

В центре внимания многих исследователей стояло творчество Ф.М. Достоевского, ближе всего подошедшего к раскрытию «той жизненной глубины, в которой сокрыты корни всего бытия» (Лосев, 1991б, с. 227).

С. Булгаков оценивает Достоевского как глубокого аналитика социально‐психологических процессов в российском обществе, подчеркивает, что писатель первым «угадал» и ярко отразил в своих произведениях особенности духовного облика русской интеллигенции, справедливо подметив героические черты ее натуры, обусловленные конкретно‐историческими условиями ее формирования в условиях российской действительности. Увидел он и оборотную сторону героизма русской интеллигенции – ее высокомерие, отсутствие твердых моральных норм, «самообожение», «поставление себя на место Бога» (Булгаков, 1992, с. 138). В силу этого ее героизм «превращается в претензию, в вызывающую позу, вырабатывается особый дух героического ханжества, всегдашней “принципиальной” оппозиции, преувеличенное чувство своих прав и ослабленное сознание обязанностей и вообще личной ответственности… Героическое “все позволено” незаметно подменяется просто беспринципностью во всем, что касается личной жизни, личного поведения» (там же, с. 139). Булгаков пишет, что именно Достоевский в своих романах «Преступление и наказание», «Бесы» впервые предсказал страшные и разрушительные последствия этой социально‐психологической позиции русской интеллигенции, указал на ее духовную оторванность от народа, утрату чувства почвенности, любви к своей истории. Булгаков называет Достоевского выразителем «нашего народного самосознания» (там же, с. 161).

В российской психологии роль Достоевского в раскрытии психологического мира личности, ее внутренних противоречий и конфликтов, диалогической природы мышления и внутренней речи рассматривается в работах Б.Г. Ананьева, М.М. Бахтина, Г.М. Кучинского, Л. Радзиховского и других авторов.

Проблема взаимодействия науки и искусства в познании человека в работах Б.Г. Ананьева рассматривается в контексте разрабатываемой им концепции синтетического человекознания, охватывающего многообразные отношения и связи человека с миром природы, общества и культуры (Ананьев, 2000). Соответственно, и правомерность обращения психологии к художественной литературе как важному источнику психологического знания объясняется им объективно существующими интересами и взаимодействием науки и искусства в изучении человека, познании сущности психической реальности: «Наука есть наука, искусство есть искусство,– пишет Ананьев,– но, тем не менее, их объединение происходит только на одной почве – человековедения. Когда Горький определил литературу как человековедение, он был, действительно, очень точен… Человековедение в литературе и человекознание в науке – идут параллельно, пути соприкасаются, и они оказывают друг на друга мощное влияние» (Ананьев, 1997, с. 86). Но наряду с общим направлением поиска знания о человеке наука и искусство различаются способом решения этой задачи. «…Если искусство синтетично по своей природе, то обязательно идет в сторону анализа и специфической формы анализа – психологического анализа. Наука же, идя от анализа, неизбежно приходит к синтезу, и возникает такая грань, где они соединяются, ни в коем случае не превращаясь друг в друга» (там же).

Обращаясь непосредственно к творчеству Достоевского, Ананьев высказывает мысль о том, что невозможно понять путь становления писателя, его воззрения и концептуальные основы творчества без рассмотрения «истории русской культуры определенного времени, а не только политики и идеологии, а это значит и науки» (там же, с. 82). Тем самым им выдвигается принцип социально‐культурной обусловленности возникновения и развития знания, о какой бы области его существования ни шла речь – о сфере собственно научной мысли или художественного освоения действительности. Б.Г. Ананьев считает, что ошибкой многих исследователей Достоевского является игнорирование влияния науки на формирование его мировоззрения, системы взглядов и ценностей. Следуя выдвинутому им принципу, Ананьев «погружает» писателя в контекст научной жизни второй половины ХIХ в. и доказывает, что он впитал в себя и блестяще отразил в своих произведениях передовые научные идеи своего времени, говорит, что Достоевский есть «дитя времени, он историчен до глубокой степени» (там же, с. 86). Творчество и личность писателя сформировались под влиянием антропологических идей Н.Г. Чернышевского, И.М. Сеченова, К.Д. Ушинского, под воздействием атмосферы «глубокого, острого интереса к науке», и прежде всего к науке о человеке в сознании русского народа.

Логика рассуждений Ананьева свидетельствует о том, что он выходит за рамки узкосциентистского подхода, рассматривая психологическую мысль не только в аспекте ее существования в рамках психологии как сложившейся научной дисциплины, но и исследуя также развитие представлений о психике в широком пространстве культуры. Он считает, что предметом научного анализа должны стать психологические идеи, возникающие в сфере художественного осмысления психического мира человека. В этом плане представляет интерес утверждение Ананьева о том, что Достоевскому удалось углубить представления о человеческой природе и внести весомый вклад в развитие ряда научных направлений и дисциплин психологии. Он оценивает Достоевского как «великого художника слова», глубина идей которого связана в первую очередь с открытиями в человеческой душе. Одно из них – раскрытие «плазмы человеческой души», описание «мгновенности, длящейся секундами». Заслуга Достоевского состоит в том, что «он показал динамику состояний, и таких состояний, которые еще не опредмечены прежде всего состояния напряжения» (там же, с. 87). Только проницательный взгляд ученого мог вычленить, а его язык смог описать то, что еще не кристаллизовано, не объективировано вовне.

Достоевский, по мнению Ананьева, вскрывает трудность переживания человеком состояния неопределенности3636
  Яркой иллюстрацией этого состояния и трудности его переживания являются терзания Раскольникова, в описании которых впервые был воплощен данный феномен. Их проявления Ананьев характеризует следующим образом: «…что угодно – казнь, смерть, лишь бы была определенность» (Ананьев, 1997, с. 87).


[Закрыть] и тем самым предугадывает новую перспективную проблематику, относящуюся в современной психологии к сфере экстремальных состояний. Ананьев пишет, что «неопределенность как многообразие форм напряжения – это открытие первостепенной важности. Надо сказать, что оно не просто открытие бессознательного, к чему обычно сводится дело, нет – это характеристика того динамизма психики в современном мире, который ставит много новых научных проблем и, в частности, в области воспитания и управления человеческим развитием» (там же, с. 88).

В отличие от характерной для науки его времени тенденции поляризации чувств, Достоевский впервые описывает их амбивалентность, тем самым выдвигая проблему определения природы данного явления3737
  Следует отметить, что данный феномен впервые получил отражение в стихотворном творчестве М.В. Ломоносова. Пример тому строки одного из его стихотворений: «Тебя мы любим все, и все тебя боимся, тебя наш любит страх, сама любовь страшится» (Ломоносов, 1983, с. 168).


[Закрыть]: является ли оно эффектом развития либо его ранней, начальной стадией?

Согласно Ананьеву, в работах писателя дана блестящая и предельно ясная картина становления характера, понимаемого им как единство социально‐типического и индивидуального. «…Все характеры необычайно типичны для различных слоев русского общества и для того времени. В то же самое время за каждым из них – внутренний мир, индивидуальность» (там же). Он привлекает внимание к проблеме отношений, утверждая, что личность определяется ее связями с другими людьми, с народом, и именно на основе реальных человеческих контактов формируется «высшая связь – это личность и человечество». Достоевский ценил соборность, представляющую широту и многогранность человеческих связей, но все же высшей ценностью, предметом его постоянно пристального изучения был человек. Ананьев считает, что в лице Достоевского представлены «великая школа мастерства психологического анализа… новое направление, которое создано и должно иметь огромное значение для всего будущего мировой культуры и литературы» (там же, с. 89).

Наиболее глубоко и всесторонне психологический анализ литературного творчества проводится в работах И.В. Страхова. Особый вклад ученого в развитие данного направления определяется рядом моментов: во‐первых, Страхов был в отечественной психологии одним из первых ученых, выдвинувших и обосновавших проблему анализа художественного творчества в качестве специальной области научного исследования3838
  Первые работы в этой области выполнены Страховым еще в годы войны и опубликованы в 1945–1947 гг., т. е. значительно раньше появления аналогичных исследований Б.М. Теплова и Б.Г. Ананьева; в 1947 г. он издает один из наиболее серьезных своих трудов, посвященных психологическому анализу литературного творчества (см.: Страхов, 1998).


[Закрыть]; во‐вторых, в его работах эта проблема приобрела фундаментальное звучание, характеризуясь широтой рассмотрения материала и глубиной его освещения; в‐третьих, психологическое изучение творческого наследия деятелей культуры выступало в течение всей его научной деятельности в качестве стержневой и систематически разрабатываемой области психологии; в‐четвертых, научные исследования Страхова образуют завершенный цикл, включающий теоретическое обоснование и осмысление проблемы, реализацию предложенного концептуального подхода при проведении конкретно‐эмпирического анализа, выделение методических принципов психологической реконструкции художественного творчества.

О широте научных интересов Страхова в данной области свидетельствует перечень имен литературных деятелей, психологические воззрения которых выступали предметом его рассмотрения3939
  Анализ направлений исследования проблем литературного творчества в работах И.В. Страхова опирается на полную библиографию трудов ученого, включенную в книгу: Страхов И.В. Психология литературного творчества // Психологи Отечества. М., 1998. С. 365–378.


[Закрыть]: Л.Н. Толстой, А.П. Чехов, Н.Г. Чернышевский, Ф.М. Достоевский, И.А. Гончаров4040
  Анализу психологических взглядов И.А. Гончарова была посвящена защищенная Страховым в 1956 г. кандидатская диссертация («Психологический анализ творческого процесса И.А. Гончарова»).


[Закрыть], К.А. Федин, И.С. Тургенев, Н.В. Гоголь, М.Е. Салтыков‐Щедрин, А.С. Пушкин, А.С. Грибоедов. Наряду с литературным творчеством, Страхов анализирует также деятельность музыкантов (П.И. Чайковского, М.И. Глинки), художников (Леонардо да Винчи, Тициана), видных представителей науки (Г. Гегеля, Т. Рибо, С.Л. Рубинштейна, Б.М. Теплова) и театра (К.С. Станиславского).

Рассматривая творчество писателей, он сосредоточивает внимание на психологических проблемах, выдвигаемых ими, и способах художественного познания человека. При этом материалом анализа выступает широкий круг источников: продукты творческой деятельности, переписка, личные документы исследуемых авторов, оценки их работ в литературоведческих исследованиях, воспоминания современников. Широта источниковедческого базиса как одна из отличительных характеристик исследований Страхова определяет их высокую доказательность и научную обоснованность.

Глубоко раскрывая индивидуальный взгляд каждого из рассматриваемых им деятелей культуры на внутренний мир человека, своеобразие используемых художественных средств его познания и отражения, Страхов в то же время стремится дать обобщенное представление об особенностях художественного творчества вообще (Страхов, 1962; 1968а; 1968б и др.). Результатом серии исследований, проведенных ученым, явилось рассмотрение теоретических и методических проблем изучения литературного творчества (Страхов, 1971; 1973 –1976, ч. 1–5; 1977 и др.).

Страхов полагает, что недостаточно ограничиваться при изучении психологии художественного творчества ссылками на отдельные литературные примеры, иллюстрирующие те или иные психологические положения. Помимо узости использования литературного материала, недостаток такого подхода он видит в его фрагментарности, рассмотрении отдельных психологических идей вне их целостного контекста, без учета своеобразия «психологической наблюдательности писателя». Главную задачу разработки «психологии художественного творчества как отдельной ветви психологического знания» он видит в целостном изучении психологических взглядов художника как одной из сторон его творческой деятельности. Фактически в этих словах ученого содержится та магистральная программа, которая последовательно реализуется на всех этапах его научной деятельности (Страхов, 1998, с. 22).

Примером глубины и всесторонности психологического анализа выступает рассмотрение системы психологических воззрений Л.Н. Толстого, являющегося, по оценке Страхова, «глубочайшим художником‐психологом», сумевшим выработать «оригинальные психологические воззрения, существенно отличающиеся от принятых в ту пору психологических взглядов в их научном и художественном выражении. Эти воззрения были вполне осознаны Толстым, сформулированы в теоретической форме и воплощены в его художественных произведениях» (там же, с. 18). В работах Страхова раскрывается широкая палитра психологических проблем и идей, представленных в творчестве Толстого, своеобразие его «психологического почерка», особенности используемых художественных приемов и способов раскрытия внутреннего мира человека. Психологические взгляды писателя прослеживаются в контексте развития его личности и формирования творческого подхода.

Показано, что важное место в работах Толстого занимают проблемы психологии характера, чувственной сферы и ее соотношения с разумом, внутреннего монологического плана мышления, психических переживаний и состояний человека, особенностей его взаимодействия с миром и природным окружением. При этом стержневой, объединяющей весь спектр рассматриваемых Толстым проблем, выступает проблема характера как модуса индивидуально неповторимого своеобразия психического мира человека. Вскрывая особенности понимания характера в работах Толстого, Страхов выделяет ряд важных, продуктивных идей, выдвинутых писателем: (1) раскрытие целостности характера как единства свойств личности, обусловленного ее установками и «идеальными побуждениями»; (2) противопоставление отвлеченному рассмотрению характера его описания через анализ конкретного поведения; (3) утверждение многообразия проявлений индивидуальных особенностей, «включенности в характер различных свойств» и сочетания в нем «общего и индивидуального»; (4) обоснование динамичности составляющих характер свойств, преобразующихся в зависимости от конкретных условий развития. Страхов пишет: «Отрицая характер‐схему, Толстой постулирует понятие о живом, психологически насыщенном характере; вместо психологической “одномерности” характера… он выдвигает мысль о его психологической “многомерности”; вместо представления о характере в его статичности Толстой говорит о развивающемся характере, раскрывая в своих художественных произведениях внешние и внутренние основания этого процесса развития» (там же, с. 21).